Фасад театра просматривался снизу, вдоль проспекта, и над ним никаких знамен не наблюдалось, как и было заметно, что здание, по крайней мере с восточной стороны, абсолютно не повреждено.
Немногим больше часа понадобилось капитану Ратникову, чтобы вывести своих бойцов на Первую линию. Пригнувшись, солдаты поодиночке и мелкими группами перешли трамвайные пути и обошли здание с обеих сторон: попытка проникнуть в театр с главного входа оказалась безуспешной – на то, чтобы разбить высокие парадные двери, требовалось время, а пространство перед театром простреливалось. Решили зайти с тыла.
– Там слева служебный ход, куда актеры ходят на репетицию. – Алексей жестом показал Ратникову, где находится нужная дверь.
Ударом приклада сбили навесной замок и сразу же проникли внутрь.
– Боже… наши… – раздался женский голос из-под лестницы. Вахтерша рыдала, не в состоянии сказать больше ни слова.
– Мать, как на крышу попасть? – Капитан Ратников пытался аккуратно встряхнуть женщину, чтобы она ответила на его вопрос, но та продолжала захлебываться в плаче, лишь показав рукой на лестницу.
– Ага, я понял, ничего нового, по ступенькам наверх. Герасименко, Жуйков, слушай мою команду! Установить знамя на самой верхней точке, чтобы отовсюду видно было. Сердюк Витя, ты со своими их прикрываешь. Остальные – прочесать здание.
– К-к… ключ возьмите, не ломайте, вот вам, родненькие… – Дежурная побежала в свою каптерку и вернулась с ключом от винтового замка. – Нет никого в театре. Моя сменщица так и не пришла, сижу тут вторые сутки, боюсь на улицу выйти…
В 20 часов 30 минут красное полотнище развевалось над зданием оперного театра города Сталино. Оккупация, длившаяся без малого два года, закончилась. Настала тишина. Первая мирная ночь сопровождалась всё же выстрелами, но это был салют в честь освобождения столицы Донбасса.
Алексей, как и все, был счастлив, но вид разрушенного центра и прилегающих поселков добавлял к его радости большую толику горечи.
– Товарищ капитан, – обратился старший лейтенант Агарков к командиру группы, капитану Ратникову. – Я отлучусь, тут недалеко.
– Давай, Алексей, понимаю, тебя сейчас никакая сила не удержит. К утру прибыть в расположение комендатуры, уточнишь, где твоя часть стоит. Спасибо тебе! – Командир похлопал его по плечу и проводил взглядом. По первой линии уже двигалась наша техника, конные упряжки тащили артиллерию, а уцелевшие горожане выбирались из своих укрытий, впервые не опасаясь быть схваченными за нарушение комендантского часа.
Через десять минут неспешным шагом Алексей дошел до своего родного проспекта. Площадь Ленина, почтамт, еще немного и вот он – серый четырехэтажный фасад. На тротуаре битый камень, осколки стекол, обломки конструкций балконов вперемежку с искореженными перилами.
Второй этаж. Дверь под номером шесть, выбитая взрывной волной, висит на одной петле, поскрипывая от сквозняка. Квартира разбита, соседей нет, ни одной души… По всей видимости, уцелевшая мебель кому-то пригодилась. В комнатах пусто. На полу валяется несколько писем и фотографий. Женский почерк пером вывел немецкие слова аккуратно и ровно. На карточке фрау в черном пальто на фоне какой-то горной деревушки. Судя по всему, в его доме квартировали немцы.
Гадко стало на душе у старшего лейтенанта Агаркова. Так, будто осквернили его самое святое. Подобное ощущение он испытал перед войной, когда отцовский дом на Смолянке обчистили. И взяли-то всего ничего, а как представил, что кто-то в сапогах ходил по родным половицам, в ящиках ковырялся, так противно стало… Вот и сейчас так же противно…
На улице Алексей закурил, оглянувшись вокруг в надежде увидеть хоть одно знакомое лицо. Радостные женщины волокли на себе куда-то одноосную повозку с вещами, тюками. Через несколько часов после освобождения они возвращались домой. Куда? Откуда? Неведомо. Но лица счастливые. Эта процессия сопровождалась беготней вокруг экипажа двух детишек – они с криком носились вокруг матерей, бесконечно рады, что этой ночью можно не спать, а прыгать по улице. Возможно, это первая их такая ночь в жизни, когда уже можно не бояться… Когда в его дом соседи вернутся? Ни крыши, ни окон…
Алексей направился вверх по проспекту. Повсюду была одна и та же картина: разруха и обнимающиеся люди.
Путь его лежал на 13-ю линию[133]. Там в беленой мазанке с мамой и сестрами жила его любимая Наташка Мельникова. Сколько раз ему приходилось драться с местными из-за нее… Вот здесь на углу от троих отбивался, а там получил штакетиной по спине. Вспоминая свои довоенные похождения, он шел по этим же улицам, но уже в форме и с автоматом. Интересно, где все эти Сеньки, Ваньки, Гришки, с которыми он тогда дрался до первой крови? Тоже, наверно, с автоматом ходят, если не в земле лежат…
Еще два квартала и свернуть направо – там, где старая вишня развесила свои ветки над дорогой. Неровная мостовая, вымощенная бурым и серым камнем, заросли за забором брошенного дома, еще немного…
На месте хаты дымилось пепелище. Стены, оконные проемы – всё цело, подожгли изнутри. Во дворе соседка, баба Клавдия, и четыре накрытых простынями трупа…
– Опоздал ты, сынок. На полдня опоздал… – Бабка сразу его узнала. – Утром примчались фрицы на мотоциклах и грузовике. Выволокли всех Мельниковых во двор и расстреляли. А дом подожгли. Бегали тут полицаи по улице, орали, что радистку нашли. Требовали выдать всех, кто к ней ходил. А потом бомбежка началась, так от них и след простыл.
Алексей снял фуражку и подошел к уложенным рядом друг с другом женским телам, накрытым простынями… Подождав немного, словно решаясь на какой-то тяжелый или отчаянный шаг, приподнял по очереди уголки каждой из них.
Наташку он увидел последней. Губы припухшие, засохшая кровь на зубах. Били, наверно…
– А мы попрятались по подвалам, да тебя ждали, сынок. Ох, как ждали…
Стоял старший лейтенант над телом единственного человека, который был ему люб и дорог, сжимая изо всех сил фуражку в руке, а плакать-то было и нечем. Не было у него слез. Не донес он слезы до дома.
– Баба Клавдия, дай лопату… Хоронить буду…
Штаб Южного фронта не удовлетворил ходатайство командующего 2-й Гвардейской армией генерал-лейтенанта Захарова о присвоении 87-й дивизии звания Сталинской. Этой чести были удостоены 50-я гвардейская дивизия, 230-я стрелковая дивизия и 301-я дивизия 5-й ударной армии, но подвиг капитана Ратникова и его двухсот солдат был не забыт: его именем названа улица в Калининском районе города Донецка.
Счастливчик Ханжонков
Оказавшись в синематографе, подъесаул Александр Ханжонков потерял покой. Теперь, после отставки с военной службы, он знал, чему посвятить свою жизнь.
Для мальчика, родившегося на Донской стороне, недалеко от Макеевки, в семье казацкого сотника, была уготована судьба военного, но после одного из походов в русско-японской войне Александр, провалившись под лед, получил хроническую болезнь, от которой будет страдать до конца дней. А пока что, уволившись из армии, он молод, полон сил и мечтаний и планов.
Кинематограф начала XX века был наивен и прост, но, несмотря на это, чрезвычайно популярен. Занимаясь прокатом зарубежных картин, Александр Ханжонков приходит к выводу, что следует организовывать собственное кинопроизводство.
Довольно быстро «Ателье Ханжонкова» занимает лидирующие позиции в зарождающейся российской киноиндустрии.
Ханжонкова заслуженно величают первопроходцем российского кинематографа. Он снимает первый в мировой истории полнометражный фильм «Оборона Севастополя», который имеет успех не только в прокате, но и при дворе. Первый в мире кукольный анимационный фильм – продукт его ателье. Система проката лент в провинциях, придуманная им, сделала кинопроизводство прибыльным делом. Александр Алексеевич первым занялся производством научно-популярных лент. Наконец, это именно он, Александр Ханжонков, зажег звезды немого кино – Ивана Мозжухина и Веру Холодную.
Революция произошла, когда «Ателье Ханжонкова» было на пике своих возможностей и популярности. В один момент все разрушилось. Людям, попавшим в мясорубку гражданской войны, стало не до развлечений, а новая власть требовала сюжеты абсолютно иной идеологии. Вполне возможно, что, если бы не 1917 год и события, последовавшие за ним, Ханжонков по своей известности в мире немого кино мог бы составить достойную конкуренцию Чарли Чаплину.
Величайший человек, покоривший своими лентами тысячи зрителей, первопроходец кинематографа в России, миллионер, он оказался прикованным к инвалидному креслу, без гроша в кармане. Так Ханжонков коротал остаток жизни в Ялте, но и на склоне лет его прошлое, интриги вокруг его имени, не давали покоя…
– …Сколько ещё вам нужно времени? Полковник рвёт и мечет!
Майор Свиридов стоял возле своего стола, опираясь на него кулаками, будто собирался продавить поверхность, крытую зелёным сукном.
– У меня двое осталось, – доложил Карпов.
– Я одного еще не доработал, остальные материалы передал, проверяю связи. – Старший лейтенант Сергей Панфилов всегда отличался на фоне своих сослуживцев исполнительностью и дисциплиной. Докладывая майору, он встал, оправил китель и принял стойку положения «смирно».
– Немедленно закончить и доложить о результатах в аналитический отдел. После отработки перечня отдельно уделите внимание различного рода курсам. Уже точно известно, что агентура немцев формировалась часто именно под этим прикрытием. Овцеводы, виноградари, в общем – был повод собираться, не привлекая внимания.
Майор взял со стола документы и обратился к оперативнику Панфилову:
– Который из вашего списка остался?
– Инвалид, товарищ майор. Ханжонков. Сам не передвигается, оставил его напоследок, не сбежит, – доложил старший лейтенант.