Взгляд его был теплым и добрым настолько, что ей порой становилось неловко:
– Деда! Не смотли на меня! – громко кричала на него маленькая Тоня и пряталась за большого плюшевого медведя. Буква «р» ей ещё долго не давалась.
– Антонина! Имею право! Я твой дед! – и Жора одевал на голову светлую парусиновую шляпу, чтобы прикрыть лысину. Она очень любила эту шляпу. Её можно было мять, топтать, а потом шлепать деда ладошками по лысине. Шляпа заставляла её выбираться из любого укрытия – действовала, как блесна на хищную рыбу.
Георгий Николаевич сейчас мял эту шляпу в руках и вспоминал, как они с внучкой ходили на площадь Ленина в тринадцатый гастроном за мороженым, а потом на бульваре доедали его, наклоняясь вперед, чтобы не запачкаться – донецкая жара смертельна для любого мороженого.
Тоня нагло пользовалась слабостью деда и требовала с него мороженое в таких количествах, которые никогда бы не позволили родители, тем более в тех местах, где они жили и работали последние пять лет. Тонин папа имел специальность горного инженера и авторитет на своей шахте, но какое же мороженое на Крайнем Севере – там и без того холодно.
Последний раз дети – Тонины родители – звонили Георгию Николаевичу из Магадана с вопросом, какой у него размер старого плаща. Это значило, что они покупают подарки и скоро будут. Никогда о точной дате своего приезда не предупреждали заранее, появлялись в дверях неожиданно и шумно – в этой семье любили приятные сюрпризы.
В этом году что-то задерживались. Даже если учесть, что дети, как обычно, завезут ему внучку после отдыха в Сочи, а сами поедут на работу – уже август был в разгаре. Тоне до школы оставалось три недели – когда же им мороженого поесть вдоволь? Уже в пятый класс должна была пойти его любимая внучка. Одиннадцать лет – взрослая и смышленая барышня. Скоро совсем вырастет, свидания начнутся, любовь, институт, не до него будет…
С такими грустными мыслями Жора брел вниз по Гринкевича. Зашел в кафе «Шоколадница» проверить, делают ли взбитые сливки, как раньше. Удовлетворенный ответом бармена и прохладой подвального помещения, наметил сюда поход с внучкой. Весь путь домой Георгий Николаевич проделал неспешным шагом по теневой стороне Университетской, неся в авоське треугольный пакет молока и две городские булки.
– Шо плетёшься, как неживой! Там твои уж полчаса на лавке под подъездом ждут! – Дворничиха Зинаида с метлой наперевес и пустым ведром в левой руке пропустила вперёд себя, чтобы не переходить ему дорогу.
– Дай бог тебе, Зина, хорошего любовника за добрые вести! – Жора радостно развел руки, будто готов был её тут же расцеловать, но тётка с хохотом увернулась.
Тоня завидела своего любимого деда, как только он появился из-за угла.
– Деда!!! – Навстречу ему бежала девчушка ростом совсем немного пониже его самого. Каждый год он несколько дней привыкал к тому, что внуча стала на полголовы выше, разговаривает другими словами и учит его обязательно чему-то новому.
Тоня повисла на нём, как и раньше, за исключением того, что теперь она не могла оторваться от земли ногами – рост не позволял…
Семейный вечер проходил при открытых окнах, позволявших сквозняку проветривать квартиру деда на третьем этаже, с неумолкающими разговорами о прожитом годе, о новостях и планах.
По такому случаю запекли в духовке курицу на бутылке из-под кефира и натолкли пюре – сам Жора такого себе никогда не позволял. И вовсе не потому, что не хватало денег, совсем даже нет. Жора был аскетом – эти привычки остались у него с войны, с фронта. Ему хватало пожарить кружок любительской колбасы, разбить туда же яйцо и прямо со сковородки есть это всё в зале, просматривая программу «Время». Для Тони это было любимым блюдом. Потом еще вымакать сковороду горбушкой мягкого белого хлеба, запить лимонадом – и вот оно, счастье.
– Па, вот отработаем до нового года, и институт нам квартиру обещает. Повезет – на новом микрорайоне получим, представляешь? – Дочь Георгия Николаевича Ольга служила в том же исследовательском институте, что и ее муж.
– Это где? Новые дома на окраинах, далече от центра… – Жора категорически не воспринимал общественный транспорт и предпочитал ходить пешком, потому обувь его горела, как после футбольного матча.
– Говорят, на Мирном. Это в сторону Жданова[134].
– Ох и выселки… – пробурчал Георгий Николаевич, указывая зятю, что он забыл подлить в рюмочку.
– Па, да хоть за городом – наконец-то у нас свое будет, – ответила ему дочь, снимая передник. – Давайте поднимем бокалы за наше счастье, за наше будущее!
– Ага! За Антонину, надёжу нашу и опору! – Жора по такому торжественному случаю из серванта выдал любимые хрустальные рюмки на ножке и теперь наслаждался не только их содержимым, но и звоном чешского стекла.
Утром Ольга с мужем убыли в аэропорт, а Тоня наслаждалась своей любимой кроватью. Такая перина была только у нее – покойная бабушка запрещала ее стелить еще куда-нибудь, так и повелось. Сквозь открытое окно, выходившее на Щорса, уже был слышен звук проезжающих автомобилей, ритмично шуршала метла дворника и задорно щебетали воробьи. «Мо-ло-ко!» – протяжно запела продавщица в длинном переднике. Она со своей тележкой и двумя бидонами молока шла дворами аж от проспекта Ватутина, где на углу располагался большой молочный магазин. На ее клич спускались люди с бидонами и стеклянными банками. Полная, добродушная молочница профессионально наливала каждому мерной алюминиевой кружкой на длинной ручке – кому по литру, кому по три.
Дверь хлопнула. Это дед Жора вернулся. За молочком спускался. Началась у Тони царская жизнь – омлет лучше деда Жоры никто на свете не делал, и теперь каждый ее день будет насыщен какими-то событиями, большими и маленькими радостями.
– Деда! А на детскую железную дорогу пойдем? А в музей? И на пляж ты обещал, на ставок! – всё это Жора выслушал за завтраком.
– Тихо, тихо, Тоня! Ну что ты… успеем конечно. Все сделаем. На вот тебе компота, как ты любишь. – Дед отлил внучке из банки компот из красной смородины и вишен, который она так любила.
Настали для деда Жоры те самые неспокойные дни, о которых он так мечтал весь год. Неугомонная Антонина заваливала его десятками вопросов, и он с удовольствием искал на них ответы. Ловится в Кальмиусе рыба? А что за танк стоит на Артема? А он настоящий? Почему детская железная дорога такая короткая? А как привезли к «Юности» самолет? А он настоящий? Почему завод слышно везде, когда он гудит? А ставок второй, он глубокий? А первый? Почему троллейбус тоже гудит, когда едет? А как в футбол зимой играют? А им почему не холодно? А пошли в «Арктику» мороженое шариками поедим!..
Всякое их путешествие по городу заканчивалось возле танка. Как правило, первую половину дня дед и внучка проводили в соответствии с заранее намеченной программой, а когда наступал вечер, Тоня с дедом Жорой шли в сквер. Там собирались поклонники команды «Шахтер», самые ярые болельщики, знавшие о команде все подробности, вплоть до мелочей. Георгий Николаевич имел авторитет в этой среде, знал всех лично. После каждого матча серьезные эксперты, собиравшиеся на «брехаловке» – так называлось это место в народе, перемывали косточки всем игрокам, разбирали матч поминутно и делились последними новостями.
Антонине было интересно отчасти – она многого не понимала, но старалась вникнуть, потому как страсть к футболу у нее была такая же пылкая, как и у её деда.
В этот раз вокруг лавочки собралось пяток завсегдатаев, оживленно делившихся мнениями по поводу происходящего в футбольном мире.
– Интересно, сколько дадут виновным?
– А кто виноват? Кто ж теперь узнает?
– Э-э-э… Нам всё равно правды не скажут, а пацанов жалко, да…
– Ты слышал, Жорик? «Пахтакор» на три года в вышке[135] оставляют. И все игроками скидываются, чтобы вытянуть.
– Справедливо, как по мне… – Жора сразу говорил, что будут какие-то меры приняты.
Утром 11 августа 1979 года из аэропорта Донецка поднялся после дозаправки самолет Ту-134, на борту которого в числе прочих летела в Минск футбольная команда из Ташкента. Через некоторое время случилось столкновение с другим таким же пассажирским лайнером. Возле Днепродзержинска. Все погибли.
– Теперь, какое место они не займут, хоть и последнее, в первую лигу уйдет тот, кто на ступеньку выше в таблице, – обсуждали новость корифеи болельщицких наук, потрескивая семечками и пуская облака дыма из своих папирос. Жора позволял себе курить нечасто, но здесь это считалось ритуалом.
– Нам-то что? Слава богу, прошли те времена, когда до дна очки считали! – парировал один из дедов, что стоял справа от лавки. – Сюда ходи, что ж ты, малая! – Пока мужики разговаривали за дела околофутбольные, их внуки рубились тут же на лавке в шашки. Тоня сильна была не только в «Чапаева», но и в настоящую игру, и болели за нее все Жорины товарищи, а играли по-честному, не поддавались.
– Да не дадут нам золото, не да-дут… – парировал Гоша, один из главных аналитиков сообщества.
– Гоша, шо ты предлагаешь? Крылья сложить и сдаться? Да сколько можно в хвост дышать этим всем «Динамам» да «Спартачам» столичным… – возмутился Жора, поглядывая на доску с шашками.
– Предлагаю смотреть на вещи реально. Не дадут. Вон, «Динамо» отбирает себе на срочную всех мало-мальски талантливых пацанов, а потом что? Не отпускает. Так и в Москве, так везде. А мы что? Горняки – не милиция и не армия. Славик Чанов прыгал, прыгал и допрыгался вон… «Торпедо» захотело – «Торпедо» получило.
Тоня, громко стукая по доске, убила три шашки подряд и торжественным объявлением: «Следующий!» – огласила свою победу.
– Гоша, если бы «Заря» вот так сопли пускала да всех боялась – никогда не стали бы чемпионами Союза, – парировал Жора.
– Ой, Жорик, то когда было? Семь лет назад. И где они теперь? Вон, телипаются на дне таблицы. Разобрали их всех по одному. Всё. Нет команды. Такие правила. Жора, ну шо ты как маленький?