После похорон Аня совсем перестала разговаривать. Сидела покачиваясь, даже не плакала. Глаза стеклянные, ничего не выражающие. Так продолжалось несколько месяцев. Доктора списывали все на стресс, оставляя шанс на выздоровление. Медикаменты заставляли её спать, но с пробуждением все повторялось заново. Стационар в диспансере тоже не помог, скорее стало хуже… Арсений возил жену по бабкам, та была послушной и покорной, как кукла. Посадили – поехала, вернулись – заснула, но по-прежнему молчала и качалась.
Следователь получил ответы на все свои вопросы. «Подозреваете кого-то, может, дорогу перешли кому? Или конкуренты? Или должны?» – Старший лейтенант был в гражданском и очень уж молод. Задавал стандартный набор вопросов, пытаясь уловить смущение или ложь. Арсений рассказал всё как на духу, описал рэкетиров и добавил: «Я им не должен. Разошлись во мнениях по этому поводу». Старлей понимающе кивнул, что-то пометил себе и попросил прибыть по требованию, если будут нужны уточнения.
– Вот ведь в этих местах, в этой обители сколько испытаний претерпели монахи… Четыреста лет эти пещеры слышат молитву. Всё глубже опускались ходы, всё тяжелее было овладеть монастырем, а ведь все равно иноверцы шли войной. Испытание? Да. И себя надо было защитить, и обитель… Воинами становились, осады держали, гибли… – рассказывал Павел внимательному, как ему казалось, слушателю.
Одна мудрая бабушка, наблюдая, как Арсений хлопочет в больнице вокруг женщины со стеклянными глазами, спросила: «А ты, сынок, в Славяногорск[141] её не возил? Уж там тебе помогут… Чудесные там вещи в пещерах происходят…»
Чудо исцеления свершилось. Молитва вернула Аню к разуму, но не к жизни. Им больше не о чем было говорить. Как оказалось, связующее звено – их дочь, унесла с собой всё. В один из дней, вернувшись с бульвара, Арсений обнаружил на холодильнике записку, прикрепленную магнитом с изображением Славяногорска: «Не ищи меня. Больше не могу. Ушла». Тем вечером среди пустых шкафов и немой квартиры он сидел за столом, держа в руках записку с магнитиком, и думал, думал, думал…
Следователь не звонил, а справляться о ходе дела и не было никакого желания. Апатия и депрессия. От арендодателя пришло требование о возмещении ущерба, основанное на заключении пожарной инспекции – нарушение правил пожарной безопасности. Ни о каком поджоге ни слова. Когда с этим документом Арсений пришел в райотдел, следователь держал его полтора часа в коридоре, имитируя занятость, и только после настоятельной просьбы выслушать, отрезал: «Что вы от меня хотите? Ваши подозрения не подтвердились. По выводам экспертизы возгорание произошло от короткого замыкания. Нечего было на проводке экономить. Станков понаставили, а элементарные вещи не учли!»
– Получается, убивали? – спросил Арсений инока Павла.
– Получается, так, брат мой. Воевали, а значит, и убивали. А за что воевали? За Господа своего, за веру, за святые места.
– Значит, можно, если за правое дело?
– Не дано ни мне, ни тебе определять праведность поступков наших. Жить нужно по заповедям. Это путь правильный. Кому при жизни наказание будет ниспослано, кому на Суде Всевышнего. Всем воздастся, всем. Вот сейчас милостию Божей мы восстанавливаем храм. А сколько лет здесь богохульники правили? Семьдесят! И не в годах дело, а в деяниях. Когда в девятнадцатом году сюда, в монастырь, привезли детей из Петрограда, братья сначала возрадовались, ведь во всех окрестных деревнях учили детвору, духовно окармливали, а оказалось – рано радовались. Им было не позволено и близко к школе подходить. С того и началась беда. Отвернулись от веры.
– Здесь школа была? Я слышал, Дом отдыха… – заинтересовался Арсений.
– Трудовой лагерь. Наподобие тех, что Макаренко организовывал. Воспитанники учились, получали рабочие специальности и трудились. В основном – беспризорники. Им бы душу подлечить, на путь истинный наставить, но не сложилось.
– Так благое же дело, в тепле, накормленные, паломники же сюда приходили – всё бесплатно получали, – возразил резчик.
– Паломники ходили в монастырь по зову сердца, и братия блюла эту традицию, да. Принимали странников потому, что много и неустанно работали круглый год. Строили корпуса, держали хозяйство, любой страждущий мог здесь помощь получить. А деток этих не за помощью привезли, их привезли воспитывать для нового общества, где вере места не было. Сначала ограбили казну, святыни осквернили, потом купола сорвали, колокола с колоколен скинули. Их переплавили на металл. Что бандиты в Гражданскую не нашли – комиссия конфисковала. Всю утварь церковную, драгоценности, все забрали. Алтарь резной на дрова разобрали, кочегар, когда топил, случайно икону заметил, только она одна и уцелела. А ванна грязевая на месте престола? То, что ты видел в пещерах, это результат многолетнего труда. Слава богу, ниспослал Господь разум правителям нашим, решили разобрать Авгиевы конюшни, которые там безбожники устроили. Стены исписаны руганью, святыни поруганы. До войны там музей устроили, рассказывали гостям, что кельи – это тюремные камеры, крюк под икону за дыбу выдавали. Ничего святого… Вон, целыми днями послушники и рабочие молотками стучат, второй этаж разбивают. Его же не было, в этом зале свет солнечный к прихожанам сверху падал, алтарь освещал. А там кинотеатр устроили. Сцену поставили и трибуну, яму оркестровую выкопали – все основательно, качественно делали, на века. Бетон такой, что хоть взрывай. Грешники… И что, не ведали, что творили?
– А кстати, да. Ведь эти люди, их родители, деды, они верили же, веками в церкви ходили, и вдруг – такой поворот сознания. Почему?
– А потому, брат мой, что не совладали с соблазном. Грабёж – это ведь только часть беды. Соблазн овладел людьми, оставили Бога в стороне от сердца своего, а место пусто не бывает, вот и стали соблазны править человеком. И что ты думаешь, это массово было? Да нет. Как всегда это бывает, слабые пошли за новыми пастырями. Те безбожники, а паства их – заблудшие. Но в окрестных деревнях же народ иконы не сжег. И службу правили втайне, и образам поклонялись. Священников тогда преследовали люто, в лагеря отправляли… Некоторые подались в странники, юродивыми сказавшись. С умалишенного – какой спрос… А слова правильные о вере они на своем пути говорили, и кто хотел – тот слышал.
Арсений отложил в сторону инструмент, чтобы быть к собеседнику лицом.
– И какое же наказание получили богохульники? Сейчас вот, смотри, брат Павел, многие из тех, что коммунистами себя считали, помогать начали.
– Так потому и начали, что грехи свои замаливают. Свои и своих отцов. А наказание – так война, разве не наказание? Беда, какой не видывали. Вот тебе и промысел Божий. Может, за все деяния грешные и была ниспослана эта большая война, может быть… Кстати, в оккупации совсем не долгое время службы проходили, потом, после освобождения, служителей арестовали тоже.
– И монахи всё простили?
– Не наше дело судить, говорил тебе об этом. Наше дело – молитва и послушание. А с камнем в сердце – ни покоя не будет, ни молитва не будет услышана. Ну не простили бы, и что? Мстить? Грех этот гордыней зовется. На путь правильный прихожан наставлять, послушание свое нести безропотно – вот наш удел. Посмотри, Арсений, как только слух пошел, что монастырь восстанавливают – сколько людей потянулось сюда за помощью. Да и ты сам за этим пришел, и нашел утешение, так ведь?
Маша снилась часто, и эти явления тревожили душу, не давали ей зажить, сыпали соль на рану. Каждое утро после разговора с дочерью во сне он просыпался, как побитый. Где справедливость? Кто определяет меру наказания и приводит этот приговор в исполнение?
После раздумий о всех перипетиях своей жизни Арсений, оставшийся в одиночестве, в одночасье потерявший всё, что имело в его жизни смысл, нашел для себя выход в том самом магнитике.
Не было ответа на вопрос, зачем его жизнь так наказала. И уже он его не интересовал. Настоятель, отец Алипий, тогда принял его, выслушал, нашел правильные слова и предложил искать выход в вере и служении. Труд и праведный образ жизни помогут в себе разобраться, в обстоятельствах и увидеть будущее. Молитва за усопшую дочь, за обидчиков его – единственный выход. И еще – простить.
– Уж не знаю, как бы сложилось, если бы не здесь, не знаю… – ответил Арсений. – Спасибо…
– Не святых отцов благодарить нужно, Господа благодари, на всё воля Его, и святых отцов проси о ходатайстве перед Ним. Значит, не даром тебя ноги принесли, да еще и когда руки нужны, когда талант твой пригодился. Спас тебя Боженька, спас от чего-то еще худшего. Сходи на могилу дочери. Сходи, Арсений. Полегчает тебе. Она же не отпускает потому, что видит – мучаешься. Страдает за тебя, из-за того, что гложет тебя червь.
– Не могу я, Павел… Не могу себя заставить. Никак не могу. Виноват перед ней. Тогда не уберег, а теперь справедливости не могу добиться. Не с чем к ней идти…
Месяцы текли за монотонной работой и раздумьями. Свято-Успенский собор опять сиял над Донцом своими позолоченными куполами, а колокольный звон, как и многие сотни лет ранее, оповещал всех в округе о церковных праздниках и богослужениях. Из дальних областей привозили страждущих, которые находили исцеление в святых местах, и весть об этих чудесах ширилась в ближних и дальних пределах. Людской поток становился все больше: шли не только для того, чтобы в молитве просить за себя и близких, но и для того, чтобы грехи замолить, которых в нескольких поколениях накопилось великое множество. Кто первый раз прибывал, либо случайно в монастыре оказывался – так тех сразу видно было. Иной раз и оденутся нескромно, иные женщины, встретив на себе осуждающие взгляды, начинали искать в сумочках платки – голову покрыть. Такие прихожане глазами отличались: взгляд стесненный, как бы ни сделать чего неправильно, и вместе с тем – восхищенный. Воскрешенное величие храма под меловой горой впечатляло любого, кто здесь оказывался, а уж если впервые, так и подавно.