ция ЖЭК».
– Толково написано, чё тут скажешь… Теперь не надо будет за ключами бегать, если что. И мне легче, – промолвил сантехник Фёдор, разминая в руках большую, засаленную кепку.
– Тебе, Фёдор, легче пока что не будет. В каждом доме следует установить кран в одном из подъездов. На первом этаже. Пока новый водовод из Дона достроят, следует сделать так, чтобы люди не толпились в очередях возле автоцистерн. Если вода есть – то на первом наберут. А сейчас каждому по банке клея, по пачке объявлений и до обеда расклеить. Адреса у Сони…
Погода оставляла желать лучшего. Густой туман навалился на город сверху, будто пытаясь уберечь его от глаз вражеских беспилотников и артиллерии, хотя Зинаида по своему многолетнему опыту точно знала, что стопроцентной гарантии покоя туман тоже не даст. Но лучше уж пусть ноет вечный ревматизм, чем вражеские наводчики будут иметь полную свободу оптики.
– Зина, выпей чаю. – Профессор спустился во двор со своим любимым китайским термосом в розовых цветах точно в то время, когда подуставшая от хождения по соседним кварталам дворничиха вернулась в свой двор.
– Ой, Герман Андреич, низкий поклон вам. Не откажусь. Вроде и не холодно, а продрогла уже. Опять с балкона заприметили? Прекращайте курить, уважаемый. Лечиться теперь дорого, – подмигнула Зинаида, принимая одноразовый стаканчик из рук профессора.
– Так увидел, что ты идёшь… С кем мне теперь разговаривать? Фира дома сидит, вся в новостях, передачи свои смотрит, на улицу носа не высовывает. А я не могу в одиночестве. Устал.
– Что стряслось? – Зинаида, глядя на серое лицо профессора, не решилась отпить чай из его рук.
Герман Андреевич поставил термос на лавку, поправил шарф, протёр носовым платком очки.
– Я-то думал, Гриша просто писать не может. Думал, на службе занят. А сегодня позвонили, сказали – без вести пропал. На Артёмовском направлении. Так что один я остался. Совсем один, – произнёс старик, с трудом преодолевая ком, подкативший к горлу.
Зина только схватилась за голову и тихонько охнула. После смерти жены и дочери младший сын профессора Гриша был единственной его опорой и надеждой, его лучшим воспитанником. Каково же было удивление Зинаиды, когда она узнала, что белобрысый Гришка, который вырос у неё на глазах, оставил работу завуча в школе и ушёл добровольцем. Никогда она не спрашивала профессора, как там его малой. Боялась услышать плохое, но этот день всё-таки настал…
Саньку Ващенко из второго подъезда Зинаида всегда считала начинающим разбойником. Неуправляемый рыжий сорванец с детства дрался со всеми подряд, кто смел хоть что-нибудь произнести в его адрес про дедушку или лопату. Со временем буйство парня поутихло, сменилось тягой к гуманитарным наукам и трансформировалось в неожиданный для многих выбор профессии. Саня стал подрабатывать в местной газете журналистом и постепенно выкатился на приличный профессиональный уровень регионального масштаба. Когда город перешёл в ритм военной жизни, молодой журналист вместе с ним оделся в камуфляж и переквалифицировался из светского репортёра в военкора.
– Тёть Зин, как жизнь молодая? – прокричал ей издалека рыжий крепыш в берцах, как только закрыл свою старую «Ниву» двумя нажатиями на брелок. Машина, щедро расписанная из баллончиков в коричнево-зелёные цвета, жизнерадостно пикнула, и Санька, для приличия пнув ногой колесо, направился в сторону дворничихи.
– Ну что ты, разгильдяй, не заезжаешь? Извелась я совсем, – отчитала Зина Саньку.
– Виноват, тёть Зин, сам понимаю. Не успеваю ничего. Спать иногда некогда. Вот, гостинцев прихватил с собой. – Александр достал из пакета плитку чёрного шоколада и, не обращая внимания на громогласные протесты Зинаиды, положил её в широченный карман фартука.
– Что там твои тырнеты пишут? Когда покой у нас уже будет? Победим когда? Почему так неспешно? – Зина считала Саньку большим авторитетом в сфере новостей и политики, полностью ему доверяла и никогда не отпускала домой без краткой политинформации.
– Та я ж сейчас больше по фронту, – ответил Санька, почёсывая рыжую копну на чубе. – А там жизнь совсем другая и заботы другие. Вот, собираем на квадрокоптёры. Повезу сегодня подшефным.
– Квадро… чего? – прищурившись, переспросила Зина.
– Коптёры. Такие маленькие вертолётики. Раньше свадьбы снимать с ними было модно, а теперь вражеские позиции можно видеть.
– А-а-а… Так бы и сказал. Птички называются. Слыхала я.
– Ну, вы даёте, тёть Зин! – улыбнулся Саня. – У вас-то тут как? Как живёте? Что с водой?
– У нас всё как обычно. За летом осень, потом зима. Живы с божьей помощью. А с водой полегче, да. Теперь каждый день дают вечером. На три часа. Бывает, сбивается график, так что, ты там в ванну набери на всякий случай.
– Есть набрать! – Саня в шутку отдал честь и собрался идти.
– Погоди, Сань, дело есть.
Военкор почувствовал в её тоне какое-то напряжение.
– За Гришку Лазарева слышал? – спросила Зинаида.
Саня некоторое время стоял неподвижно, потупив взор, потом достал из нагрудного кармана пачку армянских сигарет, закурил, и только потом смог посмотреть Зине в глаза.
– Не только слышал… Я там был, когда это произошло.
Преодолев слабость в неожиданно ослабевших коленях и справившись с сердцебиением, Зина сверлила Саню пронзительным взглядом.
– И молчал пять месяцев?
Военкор выпустил тугую струю дыма себе под ноги.
– Да. Молчал. Мне нечего было сказать. Известно, что в блиндаж прилетело. Наши опоздали. Трупов шесть, а было их там восемь человек. Следы крови, волочения. Среди погибших Гриша не значится. Это и называется «пропал без вести». Что я мог сказать?
– Андреичу позвонили, сказали, что пропал. Серый ходит. Извёлся весь. Боюсь я за него.
Саня поставил пакет на лавку, взял Зинаиду за плечи и, уверенно глядя в глаза старушки, произнёс:
– Тёть Зин, давай так. Мне за Гриню напоминать лишний раз не стоит. С малолетства вместе. Я и молчал потому, что не знал ничего точно. Теперь знаю наверняка. Жив он.
Зина обхватила голову руками.
– Ой, божечки! Счастье-то какое! А где он? В госпитале?
– В плену.
Теперь Зинаида схватилась за сердце.
– Горе-то какое…
– Да погоди ты причитать, тёть Зин! – Саня, завидев на профессорском балконе огонёк его сигареты, приложил к губам палец. – Тихо!
– Привет, Санька! – Герман Андреевич помахал ему рукой с балкона.
– Здрасьте, дядя Герман! Как вы?
– Как обычно… – прозвучало сверху.
Зинаида понимающе кивнула и стала спиной к балкону, чтобы её голос было не слышно:
– Санёчек, миленький, прошу тебя… Очень прошу! Не говори профессору. Помрёт ведь с тоски дед.
– Вот я вас о том же хотел просить, тёть Зин. Там настолько всё сложно, что я даже не знаю, чем это закончится. Можно сказать, что там сама судьба распоряжается.
– Так, а Гриня-то всегда везучим был, это же факт?
– Факт. Похоже, ему опять повезло. Он в списках на обмен. Я лично видел. Люди по нескольку лет ждали раньше. И вот, чтобы ничего не сглазить, я вас прошу, тёть Зин…
– Чай, не дура совсем. Третий раз ещё скажи, – с обидой ответила женщина. – Что такое? У меня отличный слух и зрение, как у индейца. Ты видел когда-нибудь на мне очки?
Саня улыбнулся и отрицательно покачал головой.
– Вот то-то! Но ты меня в курсе держи.
– Договорились, – ответил Саня. – Герман Андреич, открывайте, с гостинцами иду! Шикарная тушёнка! Из моего личного сухпайка!..
Что это было точно – не понял никто. По иностранным буквам на обломках, которые потом находили в квартирах и выковыривали из-за гипсокартона – какая-то иностранная ракета.
Гарик Тоноян обычно приезжал со своего магазина на Гвардейке около трёх часов дня. И в эту пятницу он остался верен себе, тем более что мама Ануш обещала побаловать их сегодня своей нежнейшей кюфтой.
Какие армянские святые заступники спасли Гарика и с какой целью, он задумался только потом, на следующий день. А в пятницу, тридцатого числа, в пятнадцать часов семь минут он, довольный тем, что сегодня заменил масло в сердце своей любимой «тойоты», стоял на последнем перед поворотом во двор светофором.
– Ну что ты такой длинный, кому ты тут нужен, – причитал Гарик, глядя вправо на улицу Щорса, которая пустотой своей очень напоминала четырнадцатый год.
– Вай, да что такое, кто тебя сломал, зеленоглазый ты мой! – разговаривал завмаг со светофором.
По-восточному темпераментный Гарик проникся трепетным отношением к светофорам только после третьей аварии. Покойный ныне его отец тогда сказал своему рано лысеющему сыну, что лимит нервов и запас автомобилей в семье исчерпан, и теперь Гарик всё в своей жизни будет оплачивать сам. А начать нужно со «светофорного объекта», который он снёс под корень отцовской «Волгой» на улице Марии Ульяновой в том месте, где она упирается в проспект Мира.
Гарик помнил этот звук и этот удар шеей о руль. Было очень больно, обидно и накладно.
– Ну давай, что ты! Сэрдце твоё камэнное! Меня кюфта дома жидёт, эээ?!
Светофор никак не переключался, но наконец-то соизволил посветить средним жёлтым и включить зелёный.
– Мерси, мой почтенный друг! – произнёс завмаг в адрес «светофорного объекта», поворачивая налево во двор. По привычке, заезжая за угол дома, завмаг всегда вытягивал голову вперёд, чтобы увидеть, не занято ли его личное парковочное место каким-нибудь залётным негодяем. Уже давно в этом дворе посторонним транспортным средством была только пожарная автоцистерна два раза в неделю, но Гарик по привычке продолжал выглядывать за угол и потом облегчённо выдыхать.
В этот раз завмаг увидел не парковочное место, а ярко-жёлтую вспышку где-то на уровне верхних этажей. Лобовое стекло треснуло густой паутиной, в центре которой зияла дыра размером с его громадный кулак. Спинка пассажирского сиденья исчезла, унесённая назад куском раскалённого железа. В ушах звенело, в глазах потемнело то ли от дыма, то ли от удара головой об асфальт. Повинуясь неведомым рефлексам, Гарик просто вывалился боком на тротуар. В Донецке именно поэтому не пристёгиваются, а вовсе не из соображений провинциального форса, как думают многие вновь прибывшие.