— Второй раз он занял трон Валахии, — объяснял мой гид, — в 1456-м и тогда задумал построить крепость над Арджешем, где мог бы укрыться в случае вторжения. Валахи всегда спасались от войны в горах, лежащих между Тырговиште и Трансильванией, — и в глухих дебрях самой Трансильвании.
Он отломил кусок хлеба и, улыбаясь, подобрал им соус с тарелки.
— Дракуле, конечно, известны были развалины двух крепостей, построенных над рекой в одиннадцатом веке, а то и раньше. Одну из них он и решил отстроить: древний замок Арджеш. Ему понадобились дешевые рабочие руки — как без них? — и он раздобыл их, проявив свойственные ему мягкость и великодушие. Пригласил всех своих «бояр» — своих дворян, понимаете? — отпраздновать Пасху. Они в лучших нарядах собрались в его замок в Тырговиште — тот, что мы видели, — и Влад щедро угостил их… а потом перебил тех, кого счел непригодным для работы, а остальных отправил — вместе с женами и детьми — пешком в горы, за пятьдесят километров, отстраивать Арджеш.
Георгеску взглядом поискал по столу, не осталось ли хлеба.
— Тут все не так просто: в румынской истории не бывает ничего простого. Дело в том, что за несколько лет до того в Тырговиште был убит заговорщиками старший брат Дракулы, Мирче. Дракула, когда пришел к власти, велел вскрыть его гроб, и оказалось, что несчастный был похоронен заживо. Тогда-то он и разослал приглашения на праздник Пасхи. Одним ударом отомстил и обзавелся даровой рабочей силой. Неподалеку от развалин старой крепости он велел устроить печи для обжига, и те, кто пережил переход через горы, трудились день и ночь, таская кирпичи и выкладывая стены и башни. В здешних местах есть песня, так в ней говорится, что к концу работы богатые кафтаны истлели на плечах у бояр. — Георгеску до блеска протер миску. — Я давно заметил, что Дракула столь же практичен, сколь несимпатичен.
Итак, завтра, мой друг, мы отправляемся по следам тех несчастных бояр, но только не пешком, как они, а в тележке.
Представь себе, здесь крестьяне еще носят народные костюмы, особенно странные среди одетых в современное платье горожан. У мужчин это белая рубаха с черной безрукавкой и чудовищной величины кожаные шлепанцы, подвязанные к колену ремешками — словно ожили древнеримские пастухи. Женщины, тоже смуглые и черноволосые и часто очень красивые, носят толстые тяжелые юбки и такую же безрукавку-жилет поверх блузы, и у каждой одежда богато разукрашена вышивкой. Народ здесь живой, люди громко смеются и шумно торгуются — на рынке я побывал вчера, сразу как приехали.
Отсюда письма уж никак не послать, так что и оно отправится в мой рюкзак.
Твой верный Бартоломео».
«Дорогой друг!
С радостью сообщаю, что нам удалось добраться до деревеньки близь Арджеше, в дне пути по крутой горной дороге в телеге крестьянина, чью ладонь я щедро посеребрил. Все кости теперь ноют, но духом я бодр. Деревушка — чудо: словно не настоящая, а из сказок братьев Гримм; как бы мне хотелось, чтобы ты оказался здесь хоть на часок и сам почувствовал, как бесконечно далеки мы от мира сегодняшней Западной Европы. Крошечные хижины, бедные и облупленные, но все равно веселенькие, с широкими нависающими крышами, а на высоких дымовых трубах — огромные гнезда аистов, которые проводят здесь лето.
Сегодня днем мы с Георгеску обошли всю деревню и выяснили, что народ собирается на площади, где устроен колодец, а также большой водопой для скотины. Стадо два раза в день прогоняют через село. В тени умирающего от старости дерева — таверна: шумное заведение, где мне пришлось угощать местных пьяниц огненной водой — вспомни обо мне в своем «Золотом волке» над пинтой темного! Среди них нашлось два-три человека, с которыми можно было поговорить.
Здесь еще помнят Георгеску, приезжавшего в эти места шесть лет назад, и кое-кто приветствовал его крепкими хлопками по спине, но другие явно сторонятся подозрительного чужака. Георгеску уверяет, что верхом в крепость и обратно можно успеть за один день, но нам не найти проводника. Пугают волками, медведями и, конечно же, вампирами — на местном наречии они называются «приколичи». Я уже затвердил несколько румынских слов, понимать который очень помогают французский, итальянский и латынь. Пока мы беседовали с седобородыми завсегдатаями таверны, вся деревня не слишком скромно разглядывала нас: женщины, крестьяне, стайки босоногих детишек и юные девицы — темноглазые красавицы. Глядя на обступившую нас толпу, где каждый притворялся, что пришел набрать воды, подмести ступени или поговорить с хозяином таверны, я не выдержал и расхохотался вслух, поразив зрителей.
Продолжу завтра… Как хорошо побеседовать с тобой часок на твоем и моем — на нашем — языке.
Твой преданный Бартоломео».
«Дорогой друг!
Мы побывали в крепости Влада и вернулись, и я серьезно напуган. Не знаю, зачем мне вздумалось на нее смотреть: слишком реальной и живой представляется мне теперь фигура того, чье посмертное пристанище я ищу или собираюсь искать, если сумею разобраться в тех картах. Опишу тебе нашу экскурсию: хочу, чтобы ты сумел представить себе происходящее, да и для себя оставить память.
Мы выехали на рассвете в телеге одного здешнего парня, довольно состоятельного по здешним меркам — он сын одного из стариков в таверне. Кажется, он исполняет волю отца и не в восторге от подобного поручения. Когда мы с рассветом погрузились в его экипаж, он несколько раз махнул рукой на горы и повторял, покачивая головой: "Поенари? Поенари? " Однако в конце концов покорился своей участи и подхлестнул лошадей — двух здоровенных битюгов, на один день отпущенных с полевых работ.
Сам молодой крестьянин — крепкий широкоплечий парень. В своей высокой шляпе он на две головы возвышается над нами. Тем более комическое впечатление производит его робость, хотя не мне бы смеяться над страхами крестьян, после того что я повидал в Стамбуле. (Я уже писал, что расскажу при встрече.) Пока мы ехали лесной чащей, Георгеску пытался разговорить его, но молодой великан сжимал вожжи в безмолвном отчаянии, будто (подумалось мне) заключенный, которого ведут на казнь. Его рука то и дело тянулась за пазуху рубахи, где у него, кажется, висел какой-то амулет, — я видел только кожаный шнурок и с трудом удержался от желания попросить показать талисман. Я проникся жалостью к человеку, которого мы вынудили нарушить запрет, предписанный его верованиями, и решил щедро вознаградить его в конце поездки.
Мы собирались переночевать в развалинах, чтобы не торопясь все осмотреть, а потом подробнее расспросить крестьян, живущих поблизости, начиная с отца нашего возницы, снабдившего нас циновками и одеялами, и его матери, собравшей нам в дорогу узелок с сыром, хлебом и яблоками. Когда мы въехали в лес, меня неизвестно от чего пробрал озноб. Вспомнился персонаж Брэма Стокера, проезжавший леса Трансильвании — сказочные дебри — в таинственном дилижансе. Я подумал даже, что стоило выехать под вечер, чтобы услышать вдалеке волчий вой. Я пожалел Георгеску, не читавшего этой книги, и обещал себе выслать ему из Англии экземпляр в подарок — если, конечно, мне доведется вернуться в наше царство серой обыденности. Но тут я припомнил Стамбул и поскучнел.
Через лес мы ехали медленно — дорога оказалась ухабистой, сильно заросла, а вскоре начала круто подниматься вверх.
Леса здесь очень густые, в них темно даже в самый ясный полдень, и под их сводами всегда царит церковная прохлада. Ты проезжаешь в шелестящем тоннеле деревьев, и впереди и сзади только ряд стволов и непроницаемая стена высоких трав и густого кустарника. Деревья так высоки, что кроны их загораживают небо. Кажется, что едешь под колоннадой собора — темного собора, населенного призраками, где в каждой нише ожидаешь увидеть Черную Мадонну или дух мученика. Я заметил не меньше дюжины различных видов деревьев, в том числе высоченные каштаны и дубы, каких я прежде не видывал.
В одном месте, где дорога шла полого, мы оказались среди серебристых стволов — буковая роща, какие еще встречаются, но все реже, в помещичьих лесах Англии. Ты их, конечно, видел. В такой роще не постыдился бы играть свадьбу сам Робин Гуд: стволы, толстые, как слоновьи ноги, поддерживают свод, сложенный мириадами мелких зеленых листиков, а под ногами лежит бурый ковер прошлогодней листвы. Наш возница даже головы не повернул: должно быть, прожив среди такой красоты всю жизнь, перестаешь видеть в ней «красоту». Он хранил неодобрительное молчание, а Георгеску перебирал какие-то заметки по снаговским раскопкам, и мне не с кем было поделиться восторгом.
Мы были в дороге почти полдня, когда перед нами открылся широкий зеленый луг, отливавший на солнце золотом. Мы уже поднялись высоко над деревней, а от края поляны земля уходила вниз так круто, что верхушки деревьев на склоне оказались глубоко под ногами. Перед нами лежало ущелье реки Арджеш, и я впервые увидел ее далеко внизу, как серебристую жилку в зелени леса. На дальней стороне ущелья склоны поднимались в необозримую высь. Эти места принадлежали орлам, а не людям, и я с трепетом думал о схватках между христианами и оттоманами, бушевавших на отвесных кручах. Мне подумалось, что попытка завоевать страну, где сама земля — неприступная крепость, доказательство полного безрассудства империи. Теперь я хорошо понимал, почему Влад Дракула выбрал для своей твердыни эти места: крепостные стены здесь представлялись едва ли не излишеством.
Наш проводник соскочил с телеги и развернул узелок с полдником. Мы ели на траве под сенью дубов и вязов. Поев, он растянулся под деревом и сдвинул шляпу на лицо, а Георгеску устроился под соседним деревом, словно полуденный отдых был непременной частью поездки, и оба на час уснули, оставив меня бродить по лугу. После гула ветра в бесконечных кронах леса здесь царила удивительная тишина. Над миром раскинулось яркое синее небо. Выйдя на край обрыва, я разглядел внизу такую же прогалину, занятую пастухом в белой одежде и широкой войлочной шляпе. Его стадо — ка