Дипломатия на службе у власти: пример Альфонсо X
Очевидно, что одним из наиболее известных направлений деятельности Альфонсо Х была масштабная внешняя политика, направленная на достижение его целей как на полуострове, так и в других частях Европы. В рамках этой политики так называемое fecho del imperio (борьба за имперский престол в 1256–1275 гг.) было, несомненно, важнейшим моментом, с которым связана развитая королем значительная деятельность. Тем не менее это была лишь одна из линий, поскольку монарх очень активно вступал в контакт с различными европейскими королевствами и представителями власти. Эти факты общеизвестны, и вопросы подобного рода, представляющие собой одни из наиболее ярких страниц политики Альфонсо Х, изучаются уже давно различными авторами, многие из которых будут упомянуты в данной работе.
Какой бы ни была его цель: добиться главенства (более или менее феодального типа) на полуострове или в качестве наследника Штауфенов претендовать на позицию гегемона на европейском уровне, определенно этот монарх проводил обширнейшую и активную внешнюю политику, реализовывавшуюся в многочисленных кругах, с которыми он поддерживал более или менее активные отношения и контакты. От Норвегии до земель татар, в Португалии, Арагоне, Константинополе, ломбардских городах, Египте… Его деятельность была по-настоящему значительной, хотя, учитывая опыт его предшественников, нельзя сказать, что это было отправной точкой кастильской дипломатии[398].
Однако нет сомнений в том, что о внешней политике именно этого монарха мы можем узнать больше всего, по крайней мере, это относится к XIII в., а, возможно, и к значительному периоду Высокого Средневековья. И, как уже упоминалось, этому вопросу историками было уделено значительное внимание, начиная еще с работ Бальестероса[399] и вплоть до самых новых исследований Гонсалеса Хименеса[400] или Сальвадора Мартинеса[401], включая труды таких классиков как О’Кэллэген[402], Эстепа[403] или Айяла Мартинес[404]. Тем не менее обычно к проблеме подходили с точки зрения политической истории или анализируя внешнюю политику как таковую, оставляя в стороне более маргинальный взгляд на дипломатию. Это касается не только правления Альфонсо Х, но и всего периода Средневековья. Дело в том, что, как выразился Мигель Анхель Ладеро, история дипломатии всегда была «своего рода бедным родственником», поскольку ее сфера обычно смешивалась с историей сугубо политической[405]. Лишь по мере того, как более детально разрабатывалась и развивалась так называемая «новая политическая история», стало уделяться больше внимания дипломатии как таковой, а в последние годы это приобрело гораздо более конкретную и определенную форму, что привело к настоящему обновлению истории дипломатии. Так, в некоторых случаях дипломатия Альфонсо Х изучалась частично, в рамках общего анализа дипломатии[406], или становилась одним из аспектов исследования более обширных периодов и конкретных отношений[407].
Именно поэтому мы обращаемся здесь к теме дипломатии Альфонсо Х, но подходим к ней с другой точки зрения, и именно с позиции ее внутреннего функционирования. Это позволит нам лучше понять, как развивался инструмент, который сегодня является важнейшей частью любого государства и, было бы логично предположить, играл равнозначимую роль в те времена. Действительно, XIII в. представляет собой поворотный момент, когда благодаря влиянию Аристотеля и римского права складывается иное представление о государстве, основанном не на феодальных ценностях, а на идее политического организма, управляемого и руководимого королем. И эти изменения, и новое политическое видение в полной мере были восприняты Альфонсо Х, что отмечают и крупнейшие исследователи его правления (Гонсалес Хименес[408], O’Кэллэген[409]). Все это, очевидным образом, должно было оказать влияние на дипломатическую политику короля, как уже отмечал Карлос де Айяла Мартинес, связывая это с его крайне интенсивной дипломатической дейтельностью[410]. Так, когда начинала складываться новая организация общества, во многом ориентированная на римские образцы, где res publica переходила к монархическому правлению, политика короля была вписана в определенный западный контекст, в котором имперский вопрос не переставал играть ключевую роль[411]. Таким образом, наша цель – исследовать этот инструмент Альфонсо Х и проследить, каким образом он пользовался им, для того чтобы заложить твердую основу усиливающейся монархической власти, и, в особенности, для осуществления своих политических стремлений, как теоретических, так и практических.
Для этого, продолжая научную традицию исследователей, по-новому подошедших к изучению дипломатии (здесь можно назвать такие имена, как Бели, Очоа Брун, Ладзарини, Сенаторе и Пекино), мы проанализируем, насколько это позволят имеющиеся в распоряжении документы, как была организована дипломатическая политика Альфонсо Х, сколько человек были в ней задействованы, их профиль, миссии, участие в работе канцелярии и его формы. Мы стремимся проанализировать, каким образом дипломатия стала в руках Мудрого короля орудием для достижения его политических целей и построения нового и более распространенного института монархии.
Охват деятельности Альфонсо Х
Как уже было отмечено, одна из первых особенностей, привлекающих внимание при исследовании внешней политики Альфонсо Х, это значительное число контактов, которые он поддерживал в течение своего правления в очень разных кругах. Поражает широта охвата этих связей, многочисленных событий, в которых он участвовал, и различных посредников, с которыми он взаимодействовал. Немногие кастильские монархи после него вели такую активную деятельность. Несомненно, на это мог повлиять кризис монархии, начавшийся в правление Санчо IV, но также верно и то, что этот аспект верно отражает интересы короля, равно как и его способность к действию.
Не стоит, однако, как я уже говорил, рассматривать его как основоположника кастильской внешнеполитической деятельности, как первого монарха этого королевства, установившего контакт с зарубежными государствами. Конечно, на данный момент нам известно немногое о том, каким образом происходили эти контакты, но не подлежит сомнению, что, начиная с Альфонсо II, внешние отношения существовали, а в некоторые периоды (такие как правление Альфонсо VI) они были особенно значимы, и во времена Высокого Средневековья контакты Кастилии с Англией, Францией и Германией не были чем-то необычным. Нельзя не признать, что остается еще множество неизученных вопросов, связанных с монархией и дипломатией этих веков[412]. В действительности, в начальный период его правления в «международном» представлении Кастилия уже представляла собой значительную силу[413].
Тем не менее, если что-то и выделяет правление Альфонсо Х в этом смысле, это, как мы можем предположить, то, что данный аспект деятельности короля определенно расширялся в течение всего правления или, по крайней мере, несмотря на внутренние проблемы, вовсе не переживал кризисных моментов. Об этом мы можем судить, поскольку затем произошел спад активности (такой вывод позволяют сделать знания, которыми мы располагаем на сегодняшний день[414]). Как годами ранее уже показал Карлос де Айяла, одним из наиболее точных отражений как новой концепции королевской власти, так и увеличения числа ее институциональных инструментов и оснований для последующего государственного развития является возрастание внешней активности Альфонсо Х[415]. И этим объясняется наше желание снова обратиться к данному вопросу.
В настоящей работе мы проанализируем участие дипломатии в этих процессах и попытаемся понять, как она функционировала, как была связана с королевскими институтами и какую роль сам монарх отводил в этой сфере своим подданным. Для этого будут исследованы различные миссии, о которых до нас дошли сообщения. При этом так называемая прямая дипломатия останется за рамками анализа. Речь идет о том виде дипломатии, когда сам монарх вел переговоры при личной встрече с правителями или их представителями. Такой тип, в Средневековье известный как «встречи» (vistas), был очень распространен в период Раннего Средневековья, но в Высокое Средневековье постепенно перестал использоваться из-за рисков, которые он нес[416]. Оказала ли эта ситуация влияние на обстановку на полуострове и, в том числе, в Кастилии? Это, безусловно, интересный вопрос, но в рамках настоящей работы мы не можем на него ответить. Как бы то ни было, Альфонсо Х правил в эпоху, когда еще были приняты «встречи», и во многих случаях он сам вел прямые переговоры, в особенности, с Наваррой и Арагоном, но также и с другими государствами и с Папским Престолом, о чем свидетельствует встреча с Бокером. Здесь эти встречи учитываться не будут, поскольку в данном виде дипломатии не участвует дипломатический аппарат, находящийся на королевской службе, а именно он является предметом нашего анализа (хотя такие «встречи» и являлись конечным итогом предварительной дипломатической работы).
Таким образом, здесь мы будем рассматривать только ту дипломатическую деятельность Альфонсо Х, которая осуществлялась через посредников, наделенных определенными полномочиями (ограниченными, широкими или полными). То есть дипломатию, основным элементом которой является фигура, сегодня называемая послом. Заметим, что этот термин уже применялся в ту эпоху, хотя могли использоваться и некоторые другие, как это показано в исследованиях Пекино[417] (вопрос терминологии уже становился предметом историографического анализа[418]).
Какие источники находятся в нашем распоряжении для этого анализа? Очевидно, что мы исходим из какого-то материала. Если внимательно ознакомиться с библиографией, посвященной монарху и даже конкретно его внешней деятельности, можно встретить немногочисленные конкретные упоминания послов и представителей с именем и фамилией. Но дело в том, что историки, изучавшие внешнюю политику Альфонсо Х до нас, несмотря на имевшуюся информацию, не вникали в суть этих вопросов. Для них послы имели второстепенное значение, поскольку их внимание было в большей степени сосредоточено на особенностях этих отношений.
Но сведения там присутствовали, и когда мы обращаемся к источникам, которые эти заслуженные ученые включают в свои блестящие работы, начинают возникать имена (и в некоторых случаях должности) послов Альфонсо Х по различным вопросам. Так, простая ревизия источников, использованных нашими выдающимися предшественниками, позволяет сразу выстроить ряд имен и должностей. Среди них постановления королей и императоров, опубликованные в серии Monumenta Germaniae Historica[419], «Бартонские анналы»[420], «Большая хроника» Мэтью Пэриса (Матвея Парижского)[421], «Гибеллинские анналы Пьяченцы»[422] и различные сборники документов, подготовленные Бёмером, Фикером и Винкельманом (как, например, «Регесты императорской канцелярии»[423]). Очевидно, одним из фундаментальных источников являются исследования Лайнхена и Домингеса Санчеса, в рамках которых были составлены списки представителей Альфонсо Х в Папской Курии[424].
Таким образом, на момент завершения этого текста можно было документально подтвердить существование 95 послов в течение правления Альфонсо Х (практически всегда это были индивидуальные посольства, как это продемонстрировано в Приложении[425]). Нам известны имена большинства из них, так же как и их сан и ранг. Эта цифра привлекает больше внимания, если учитывать, что относительно эпохи правления сына Альфонсо Х задокументированы только 16 имен. При этом мы вправе считать, что цифры эти неокончательные и могут быть увеличены в будущем, поскольку исчерпывающий анализ документации, сохранившейся в Архиве Арагонской Короны, а также в Ватиканском апостольском архиве, вполне возможно, позволит узнать гораздо больше имен послов, отправленных туда, и среди них, несомненно, будут новые. Представляется, что это хороший материал для того, чтобы начать анализ дипломатии и ее форм. Или, по крайней мере, это база, аналогичная той, которую наши учителя и коллеги-предшественники использовали, анализируя внешнюю политику Альфонсо Х, и которая, по всей видимости, позволит добиться определенных результатов.
Инструменты и люди
В последние годы говорилось о том, что в контексте развития монархами институций, которые помогали им устанавливать более полный контроль над управлением королевствами, дипломатия представляла собой особый случай. С одной стороны, XI–XV вв. стали для нее периодом всестороннего развития, как с точки зрения стандартизации документации и форм функционирования, так и охвата ее деятельности. И этот процесс был характерен для всей Европы, как недавно показали в своих работах Мёглен и Пекино[426]. С другой стороны, речь не шла о параллельном институциональном развитии, как это было в других сферах монархической организации (судопроизводство, финансы и т. д.). То есть не был создан и не развился собственный институциональный аппарат, который эволюционировал бы параллельно с инструментами и географическим охватом дипломатических миссий.
Тем не менее это не совсем так. Это верно в отношении возникновения специализированных учреждений, которых мы, действительно, не обнаруживаем вплоть до конца XV или начала XVI в., когда (в случае Кастилии) появился Государственный секретариат (Secretaría de Estado)[427]. Но, как мне удалось показать несколько лет назад в своей работе[428], также верно и то, что внутри Канцелярии существовало определенное разделение по профилю. Очевидно и общеизвестно, что Канцелярия играла для дипломатии ключевую роль, поскольку она производила всю документацию, которая должна была служить основой деятельности королевских посланников. Но дело еще в том, что в случае с кастильской Канцелярией благодаря блестящей работе Марины Кляйне о канцелярии Альфонсо Х[429] мы можем убедиться, что, начиная уже с правления этого короля, в данной среде существовала определенная специализация среди тех, кто владел латынью[430]. Писцы и секретари, использовавшие латинский язык, более активно участвовали в составлении дипломатических документов.
Это имеет понятное объяснение для такого королевства, как Кастилия, где латынь была основным языком в административной сфере. Такое положение вещей начало складываться отчасти еще при Альфонсо VIII, а к началу правления Альфонсо Х 71 % документации составлялся на латыни. При Альфонсо сотрудники канцелярии всегда писали на кастильском независимо от того, для какого королевства предназначался документ, и даже в том случае, если там использовался свой собственный язык (как в случае с галисийским, астуролеонским и баскским с их различными диалектами, которые начинали складываться)[431]. Это привело к тому, что сфера употребления латыни сократилась до документации, адресованной за пределы королевства[432], и сведущие в этом языке специалисты постоянно работали с дипломатической документацией. Этот вопрос еще предстоит подробно исследовать, хотя такая ситуация соответствует специализации, которая начала складываться среди королевских служащих в правления Альфонсо Х и Санчо IV (что так хорошо проанализировано в работе Кляйне[433]).
С этой особой ролью Канцелярии связан еще один аспект. Как показал О’Кэллэген, служба там оказывала значительное влияние на карьеру некоторых из королевских слуг, которые позднее стали епископами[434], и, как мы увидим далее, часть из них исполняла обязанности послов. Такая связь не случайна, и этому можно привести доказательства.
Каким персоналом располагала дипломатия для своего развития? Как уже было сказано, Альфонсо направил как минимум 95 послов, которые представлены в Приложении к этой работе. Заслуживает внимания тот факт, что среди них очень существенное количество (минимум 51 человек) были клириками. И внутри этой группы более половины – прелатами (28 епископов или архиепископов). Это значительное присутствие прелатов среди послов (а также среди королевских слуг в целом, что исследует Кайл Линкольн в работе, включенной в настоящее издание) уже становилось предметом исследования. В период Высокого Средневековья эта тенденция постепенно сокращается[435]. Не так давно в своем исследовании я пытался проанализировать тот необычный факт, что бóльшая часть прелатов, отправленных в качестве посланников в Рим с середины XIII до конца XV в., выполняли эту миссию именно при Альфонсо Х[436]. Как было тогда отмечено разными авторами, большое значение переговоров с Папой повлекло за собой увеличение числа представителей-епископов и стремление монарха быть представленным (в контексте борьбы за императорский трон) определенным образом в отношениях с кастильской Церковью и Святым Престолом[437].
Тем не менее это преобладание мы обнаруживаем относительно всех мест назначения, а не только Святого Престола. Во всех направлениях, которые мы проанализировали, клирики составляли большинство, за исключением случаев послов, отправленных к анжуйцам (здесь мы насчитали всего одно посольство, состоящее из двух светских лиц и одного клирика) и в ломбардские города. Несомненно, как мы покажем это далее, есть значительная разница между миссиями, связанными с имперским вопросом (и в особенности направленными в курию), и теми, что были посланы в другие западные королевства.
Еще один из анализируемых вопросов – это профессиональная подготовка послов[438]. Однако это величина, которую сложно измерить относительно XIII в. Вплоть до середины XIV в. крайне редко встречается указание на образование людей, упоминающихся в документах или хрониках. Поэтому те скудные сведения, которыми мы располагаем, очень нечасто могут быть использованы как элемент достоверного анализа. Так, например, во времена правления Альфонсо Х источники практически не упоминают каких-либо magister или magistrum (в ту эпоху это становилось обозначением тех, кто завершил университетское обучение[439]). Еще реже указывается, что кто-то лишь учился в Университете[440]. Таким образом, мы можем с уверенностью говорить лишь о пяти послах, упомянутых как magister[441]. Учитывая, что общее их число – 95, мы не можем учитывать этот элемент в данном случае.
Места назначения
Этот аспект, без сомнения, исследовался больше всего на протяжении лет. В ходе наиболее типичного анализа (при этом нельзя назвать его традиционным) обычно устанавливалось, с кем и когда налаживались дипломатические контакты (хотя, как я уже сказал, не придавалось значение тому, кем были представители сторон). Это делалось для того, чтобы затем составить вывод о мотивах и интересах Альфонсо Х, а также о существовании определенной линии и цели в политике этого короля[442]. Поэтому мы не будем здесь снова касаться этой темы, но стоит попытаться понять, может ли какой-либо элемент анализа дать нам интересный угол зрения на то, какой была форма взаимодействия Альфонсо с разными политическими силами.
На первый взгляд, не вызывает удивления, что Папский Престол был местом назначения большинства миссий: не менее 43 послов были направлены туда. Вопрос, связанный с избранием императора, был, безусловно, главной целью, но не единственной, и в некоторых случаях задачей было обсуждение других проблем (среди них наиболее частыми были кампании против исламских сил, находящихся на полуострове и в Северной Африке). Правда, в некоторых случаях не так просто разграничить эти два вопроса. Возможно, обстоятельный анализ папских источников позволит нам лучше различать их.
Вопрос, связанный с императорским троном, – это прекрасный пример того, как из-за конкретных стремлений послы направлялись в места, которые теоретически могли относиться к Империи, но на самом деле их целью были местные правители. Как правильно заметил Карлос де Айяла, междуцарствие, несомненно, было для итальянских областей благодатной почвой для конфликтов и столкновений, но также и для развития дипломатической деятельности[443]. Мы располагаем документальными подтверждениями большего числа посольств в ломбардские города, нежели непосредственно в Священную Римскую империю, хотя в действительности их целью было добиться императорского титула для Альфонсо. На самом деле, непосредственно в Империю была направлена только миссия Гарсии Переса, о которой многое известно (а также о его дополнительных посольствах, как недавно показал в своей работе Альвира Кабрер[444]). Тем не менее имперский вопрос находился в центре внимания других миссий, организованных с этой целью, как в случае с посольством в Норвегию, куда, как мы сегодня знаем, был отправлен некий Ферран или Фернандо, о котором нам ничего неизвестно, и которым, возможно, был Фернандо де Коваррубиас (поскольку позднее он осуществлял миссии, связанные с получением императорского титула)[445]. Возможно, наибольшее внимание привлекает тот факт, что, когда Альфонсо обращался к ломбардским городам, он посылал как мирян, так и клириков, среди которых не было ни одного прелата. Кажется логичным, учитывая, что он имел дело с полностью светской властью? Не нужно забывать, что были миссии, направленные в итальянские земли, целью которых были как Папский Престол, так и города, которые поддерживали или могли поддержать Альфонсо Х, и в составе этих миссий мы обнаруживаем высокопоставленных клириков из королевского окружения, как в случае в Гарсией Пересом, убитым, как мы знаем, во время своего посольства[446].
Однако если что-то и привлекает внимание, так это значительное присутствие светских лиц в миссиях, направленных в другие королевства, которые не имели прямого отношения к имперскому вопросу (они не составляют большинство, но количество их практически равно количеству клириков). Такую ситуацию мы можем наблюдать в случаях Франции, Арагонской Короны и, в меньшей степени, Англии. Кроме того, во многих случаях миссии состояли из двух человек – светского магната и клирика, который чаще всего не был епископом. Можем ли мы связать этот факт с традиционным (и в определенной степени ложным) представлением о тройственном составе дипломатических миссий? Такой соблазн, несомненно, есть, но, учитывая сегодняшние дискуссии по этому поводу, такая связь не представляется логичной. Но можно смело утверждать, что этот состав отвечал политическим интересам: дворянство и Церковь определенным образом представляли Кастилию перед другими королевствами, где оба сословия – основа средневекового общества – служили королю.
Таким образом, мы можем отметить определенное различие. В миссиях, направленных к Папскому Престолу (а для них вопрос об императорском титуле играл важную роль), значительное большинство составляли клирики, многие из которых были прелатами. В посольствах в другие королевства, когда имперский вопрос номинально не был ключевым, состав существенно отличался, и мы практически не видим прелатов. Кроме того, во многих случаях другие группы (светские магнаты и оффициалы) составляли равное или даже большее количество, чем клирики. В этом случае прелаты обычно уступали место другим клирикам (обычно, имеющим сан). Среди дворян порой находились даже члены королевской семьи, как в случае с инфантами Санчо и Мануэлем.
Вместо заключения
Несомненно, мы находимся почти в самом начале пути. Это кажется невероятным после стольких лет изучения правления Альфонсо Х, но в отношении дипломатии это действительно так. Еще предстоит исследовать множество документов, чтобы целостно и исчерпывающе представить «дипломатический корпус» Мудрого короля. Анализ арагонской документации эпохи Хайме Завоевателя и Педро Великого, равно как и папских источников позволит частично пересмотреть сказанное здесь.
Тем не менее, я полагаю, что можно выдвинуть некоторые гипотезы и подтвердить некоторые предположения, сделанные ранее:
i. Имперский вопрос лежал в основе большинства кастильских дипломатических миссий, и в них большинство послов составляли клирики и, в особенности епископы (помимо королевских доверенных лиц[447]). Это имело отчетливую символическую и идеологическую целевую установку, как было показано в работах Карлоса де Айяла и Карлоса Эстепы[448]. Стоит упомянуть, что правление Альфонсо Х стало последней эпохой, когда епископы играли столь важную роль. Что касается цифр, то этот период схож с предыдущими[449], но очень сильно отличается от последующих[450].
ii.Сам Альфонсо Х стремился привлекать других людей, не являющихся прелатами (хотя иногда они и относились к духовенству), в дипломатические миссии, которые он отправлял в другие королевства. И среди этой дипломатии светские лица, магнаты и члены королевской семьи играли равную с клириками роль (по крайней мере, это касается их численности), но очевидно, что в плане чествования и дипломатического протокола они могли занимать более высокое положение.
iii. Указанное различие между двумя видами миссий дает нам представление о том, как выбор участников зависел непосредственно от цели. Таким образом, становится очевидным, что монарх выбирал представителей, учитывая цель. Это с очевидностью свидетельствует: король обращался к дипломатии для того, чтобы продемонстрировать свое могущество и представить иностранцам свое королевство тем или иным образом, поэтому он выбирал разных послов в зависимости от места назначения. И это имеет значение само по себе, поскольку отражает, как на самом деле монарх использовал дипломатию в своем стремлении сформировать определенный тип королевской власти.
Таким образом, несмотря на особый характер дипломатии при Альфонсо Х, нет сомнений, что тогда уже существовали определенные тенденции, которые позднее станут постоянными: уменьшение роли прелатов и возрастание значения клириков более низкого сана, а также светских магнатов и оффициалов (хотя они не будут составлять большинства вплоть до конца XV в.). Можно предположить, что это было началом пути, но мы не можем утверждать этого с полной уверенностью, пока не проанализируем подобным образом дипломатию предшествующих правителей, углубившись во времена Высокого Средневековья, и, разумеется, более полно не исследуем собственно дипломатию Альфонсо Х.
Приложение
Послы Альфонсо X
Дарья Михайловна ОмельченкоПривилегия Альфонсо X из коллекции академика Н. П. Лихачева: архивоведческие заметки
В Западноевропейской секции научно-исторического архива Санкт-Петербургского института истории РАН хранится уникальный для России документ, связанный с именем Альфонсо Х Мудрого[451]. Речь идет о привилегии от 20 сентября 1255 г., которую король, находившийся тогда в Вальядолиде, пожаловал расположенному на побережье Бискайского залива городку Ортигера (puebla de Ortiguera) (ил. 1 во вклейке). В настоящее время это одноименный город в провинции Ла-Корунья в составе автономного сообщества Галисия. В своей привилегии Альфонсо устанавливает границы Ортигеры, дает жителям право пользоваться фуэро Бенавенте, иметь порт, проводить ежегодную ярмарку. Привилегия относится к типу привилегий с ротой (privilegio rodado): в середине нижней части документа изображен знак короля в виде «колеса» с крестом в центре. В начале текста присутствует хризмон, относящийся к наваррскому типу. Помимо этих атрибутов, солидность документу придают 86 подписей представителей придворной знати, кастильского епископата, иностранных подданных короля, а также упоминание о посвящении в рыцари английского престолонаследника. Привилегия Ортигере – одна из первых в ряду других, данных Альфонсо приморским городкам.
Указанный документ происходит из собрания известного коллекционера, специалиста в области палеографии, дипломатики и сфрагистики – академика Николая Петровича Лихачева (1862–1936). Среди многочисленных научных интересов ученого была также история письма. Для развития этого направления исследований в России он задумал собрать образцы памятников письменности, начиная с клинописи и китайской иероглифики и заканчивая современностью. Созданная за многие годы сеть контактов с зарубежными антикварами позволила ему приобретать в том числе и очень редкие экземпляры. Что касается испанских средневековых документов, то, кажется, поначалу они не представляли для Лихачева самостоятельного интереса. Лишь в 1910‑е гг. коллекционер стал налаживать контакты с собственно испанскими антикварами. В основном же документы по истории государств Иберийского полуострова приобретались через французских и немецких продавцов. Зачастую пути проникновения испанских рукописных памятников в коллекцию Лихачева остаются неизвестными. Это относится и к привилегии Альфонсо Мудрого. Тем не менее на дорсальной стороне этого пергамена сохранились некоторые записи, которые побудили меня попытаться узнать, как этот документ попал в Санкт-Петербург. На этом пути меня ждало немало сюрпризов.
«Петербургский» документ уже привлекал внимание отечественных испанистов, хотя и не с точки зрения провенанса. Привилегия Альфонсо Х была опубликована дважды, и оба раза в журнале «Средние века» с промежутком в 4 года. В 1990 г. это сделал Владимир Анатольевич Кучумов[452], а в 1994 г. – Ольга Игоревна Варьяш (транскрипция, перевод и комментарий подготовлены трагически ушедшим из жизни в 1988 г. Сергеем Дмитриевичем Червоновым)[453]. При этом во второй публикации ничего не говорилось о первой. В обоих случаях публикаторы почему-то не упомянули одну очень важную деталь. Дело в том, что в нижней части пергамена, под ротой и подписью составившего документ Мильана Переса Аэльона (Millán Pérez Ayllón), нотария Альфонсо Х, присутствуют записи на галисийском языке. Они сделаны нотариями Мартином Пересом (Martín Pérez) и Хуаном Пересом (Johan Pérez). Упомянутые лица подтверждают, что в Санта-Марта[454], в их присутствии, документ переписан верно. То есть в данном случае речь идет не о подлиннике, а о нотариально заверенной копии. На это указывает и отсутствие упомянутой в документе свинцовой печати: нет даже плики с прорезями. Специалист по средневековым рукописям и третий публикатор документа Эмилио Саэс предположил, что подписи галисийских нотариусов поставлены в XIII или XIV в.[455]
С обратной стороны нашего пергамена в разное время сделано несколько записей на испанском языке, которые представляют собой аннотации документа. Большинство из них прочесть можно только в ультрафиолете. То немногое, что удается различить невооруженным глазом, это запись карандашом на французском языке, касающаяся датировки привилегии: летоисчисление по испанской эре и по христианской, а также имя короля. Внизу этой же рукой карандашом записан номер 514/9. Другой рукой и почти выцветшими чернилами сделана запись: «Astorga L.1°. n.8». То есть можно предположить, что документ на каком-то этапе своего существования находился в архиве Асторги. Четкая запись карандашом на французском, очевидно, была самой поздней из сделанных на дорсальной стороне. Она наводит на мысль, что Н. П. Лихачев приобрел пергамен во Франции.
К сожалению, попытки идентифицировать предполагаемого французского антиквара пока не дали результатов. У хранящейся в архиве привилегии нет никаких сопроводительных материалов: ни вырезки из аукционного каталога, ни почтового конверта, в котором документы обычно присылались Лихачеву в Россию, ни квитанции, подтверждающей денежный перевод, ни каких бы то ни было пометок самого коллекционера. Почерк писавшего карандашом не похож на другие, которые можно выявить в испанской коллекции. Не исключено, что Лихачев приобрел этот документ в какой-то лавке древностей во время одной из своих поездок в Париж. Некоторые результаты могла бы дать работа с фондом Н. П. Лихачева в Санкт-Петербургском филиале архива РАН[456]. Однако в связи с переездом архив пока закрыт для читателей.
Поиски информации о нашем пергамене на данном этапе зашли в тупик, однако совершенно неожиданно открылась новая перспектива для исследований. В книге специалиста по геральдике Фаустино Менендеса Пидаля, посвященной средневековым испанским печатям, я нашла упоминание о привилегии Альфонсо Х городу Ортигере, которое сопровождается подстрочным примечанием. Из него следует, что существует не только петербургская копия, но и оригинал привилегии. Подлинник находится в месте, где его вряд ли бы стали искать медиевисты – в Фонде писателя и публициста, лауреата Нобелевской премии 1989 г. Камило Хосе Села (1916–2002). Фонд (Fundación Camilo José Cela de Padrón) расположен в галисийском городе Падроне, где родился писатель.
Ф. Менендес Пидаль не указывает источник своей информации, его примечание предельно кратко, однако из него следуют два важных вывода. Во-первых, оригинальный документ на каком-то этапе находился в том же архиве Асторги[457], где и наша копия. Во-вторых, писателю Хосе Села он был передан Антонио Родригесом-Моньино (Antonio Rodríguez-Moñino, 1910–1970) – известным филологом, библиографом, собирателем фольклора Эстремадуры, коллекционером редких книг и гравюр. Он приобрел привилегию Альфонсо Х на знаменитом рынке Эль-Растро в Мадриде. К сожалению, даже приблизительное время покупки мне выяснить не удалось. Насколько можно судить, Родригес-Моньино подарил привилегию Альфонсо Х в знак благодарности: писатель был одним из тех, кто не отвернулся от ученого во времена франкистской Испании. Дело в том, что Родригес-Моньино, заведующий кафедрой испанского языка и литературы в Мадридском университете, во времена Гражданской войны сотрудничал с республиканцами в качестве члена различных комитетов по культурному наследию. После окончания войны он на 20 лет был лишен права преподавать и жить в Мадриде. Камило Хосе-Села поддерживал связь с опальным филологом и позже способствовал его избранию в Испанскую королевскую академию.
Транскрипция оригинала с небольшим историческим комментарием была опубликована в 1995 г. в местном малотиражном журнале[458]. Я обратилась в Фонд с просьбой сделать фотографию привилегии Альфонсо. Сотрудники любезно согласились прислать не только фотографию (ил. 2 во вклейке) самого документа, но и страниц публикации. Как оказалось, в последней нет сведений о происхождении документа, наличии его копии в СПбИИ РАН и даже упоминаний об Антонио Родригесе-Моньино.
Итак, о том, где находится оригинал, не знал ни один из публикаторов «петербургской» привилегии Альфонсо. Долгое время испанским историкам о существовании этой привилегии было известно лишь по подтверждению ее королем Энрике III (1390–1406)[459]. Более того, из запросов, отправленных в Санкт-Петербургский институт истории РАН зарубежными коллегами, становится ясно, что даже сейчас не всем испанским специалистам известно его местонахождение.
Сопоставление копии и оригинала может стать предметом отдельных, более тщательных исследований. Пока же укажу лишь то, что видно в первом приближении. Свинцовая печать у оригинала утрачена – осталась лишь плика и обрывки зеленого шнура. По содержанию копия точь-в-точь повторяет оригинал. Канцелярский почерк в обоих документах тоже очень похож. Помимо присутствия в копии двух приписок нотариусов на галисийском, есть и другие отличия: в нескольких местах разнится разбиение слов при переносе; в оригинале концы буквы «Хи» в хризмоне выходят за пределы круга; во внутреннем кольце «колеса» оригинала слова «SIGNO DEL REY DON ALFONSO» расположены иначе относительно нижнего края пергамена, а в цветовой палитре, используемой для оформления королевского знака, отсутствует красный.
Не представляется возможным ни проверить наличие каких-то записей под пликой, ни увидеть дорсальную сторону оригинала. Дело в том, что пергамен в настоящее время находится в багете под стеклом и служит скорее выставочным экспонатом, нежели предметом научного исследования. Более того, оригинал привилегии Альфонсо – это нечто вроде символа. Он занимает среди экспонатов Фонда особое место, будучи визуальной составляющей галисийской идентичности, уходящей корнями в глубокое прошлое. Великий правитель, который, находясь в далеком Вальядолиде, удостоил своим вниманием провинциальный галисийский городок, определил его границы, установил значимые для жителей ежегодные события и пожаловал ему фуэро, по сути, вырвал Ортигеру из небытия и уберег ее от забвения. Очевидно, Хосе Села, чьей малой родиной была Галисия, понимал ценность этой исторической реликвии.
Итак, исследование провенанса хранящегося в Санкт-Петербургском институте истории РАН документа на сегодняшний день не увенчалось успехом, но поставило другие вопросы и наметило новые перспективы для исследования. Когда и по какой причине подлинник и копия покинули архив Асторги и оказались в разных местах – в Мадриде и, возможно, в Париже? Вполне вероятно, что это случилось в период, когда в 1810 г. город был захвачен наполеоновскими войсками. Возможно, тогда же была утрачена и свинцовая печать. Гораздо интереснее было бы узнать, для чего была изготовлена копия, как и почему эти документы попали в Асторгу, находящуюся на значительном расстоянии от порта. Поиски ответов на эти и другие вопросы – дело будущего. И неизвестно, какие новые и неожиданные открытия могут ждать ученого, взявшегося исследовать происхождение документов из «Испанской коллекции» Н. П. Лихачева.