«Свои мавры» в политической риторике христианских королей (XIII–XIV вв.)
Принятый в современной науке концепт «эпоха Альфонсо» позволяет проблематизировать специфическое в истории Пиренейского полуострова время. Действительно, если взглянуть на этот период в истории христианских королевств, станет очевидно, что именно тогда политическая власть решала важнейшие задачи на полуострове и, что не менее важно, вышла в своих притязаниях за его пределы – это имперский проект Альфонсо, захват Сеуты, итальянские владения Арагонской Короны… Череду примеров можно легко продолжить и хронологически довести вплоть до первых успехов в Великих географических открытиях, распахнувших новые горизонты перед всей европейской цивилизацией. Эпоха Альфонсо была временем оформления новой политической идеи и становления нового политического режима, обладавшего общеевропейским значением, с амбициями и силами, которым спустя полтора столетия было суждено сойтись в унии и дать Европе сверхдержаву. Испанская монархия XV столетия была генетически связана с политической концепцией Альфонсо о единой Испании – totius Hispaniae. Так, Х. А. Мараваль полагает, что именно Альфонсо Мудрому принадлежала честь внедрения в политическую мысль и общественные представления понятия единой Испании[697], которое просуществовало до конца XV столетия.
С середины XIII в. в политической и исторической мысли все более распространялась идея культурной и политической общности насельников полуострова, – основанная на старой идее «потерянной Испании», потерянной в результате мусульманского завоевания, восстановление которой должно было опираться на вестготское наследие и произойти в ходе Реконкисты (restauración tras la pérdida), как раз ознаменовавшейся значительными победами в XIII столетии. Именно в это время формулировалась политическая социологема – испанцы и рождалась политологема – единая Испания. Притом следует подчеркнуть, что единая Испания понималась тогда не как территория, а в традиции, заложенной еще Орозием, – как общность людей.
В связи с этим особый интерес вызывает вопрос о месте мусульман в политической риторике христианских королей полуострова. Если утерянная Испания восстанавливалась в ходе Реконкисты, то есть войны с мусульманами, то каким образом власть встраивала тех из них, кто принимал подданство и оставался, в единую Испанию, важнейшим свойством которой было древнее, доисламское происхождение и вестготские корни.
Хорошо известно, что по мере продвижения Реконкисты на юг и юго-восток мусульманское население христианских королевств на Пиренейском полуострове становилось многочисленным и традиционно получало автономию во внутренних делах. Политическая власть христиан гарантировала маврам целый набор прав, приняв на себя функцию высшей властной и судебной инстанции. Все это прописывалось в актах о сдаче городов и местечек, затем – в королевских привилегиях и ордонансах. Очевидно, что христианские короли не имели никакой практической возможности заместить мусульман христианами (хотя такие проекты выдвигались, например, Хайме Завоевателем, но не увенчались успехом) и были экономически заинтересованы в сохранении вассалов-иноверцев. Однако все это не означает, что в риторике, порожденной политической культурой Альфонсо, положение мусульман осмыслялось и преподносилось с учетом обстоятельств повседневной жизни или содержания текстов установительного характера.
Очевидно, что западноевропейская христианская политическая традиция была монотеистичной, и интеграция мусульман в политическое тело христианского королевства требовала определенных усилий: не только в области права, но и в сфере политической риторики.
Таким образом, в центре настоящего исследования находится выраженная политическая позиция и, я даже предпочла бы сказать, концепция, которая была сформулирована в отношении иноверцев, мавров и сарацин, при помощи риторических высказываний и отразилась в текстах середины XIII–XIV столетий. В создании риторической традиции участвовали короли и их советники в королевских куриях, придворные и легисты. Прояснение этой концепции позволит восстановить внутреннюю логику политической культуры той эпохи.
Важно понимать, что речь идет не об официальной политической линии, а о том, что присуще культуре имплицитно. В связи с этим нас в наименьшей степени будут интересовать декларативные тексты власти. Напротив, тексты, создававшиеся властью, но не имевшие прямой целью заявлять о том, как и на основании каких юридических принципов мусульмане инкорпорированы в христианское королевство, были бы весьма полезны.
Один из самых известных и знаковых музыкально-поэтических текстов средневековой Испании – «Кантиги о Cвятой Марии» короля Альфонсо X Мудрого[698] – подходят для нашей исследовательской оптики как нельзя лучше. Кантиги были составлены на галисийско-португальском языке при дворе Альфонсо и с высокой долей вероятности при его непосредственном участии, и представляют собой произведение высокой религиозной и литературной культуры.
«Кантиги» – замечательное по яркости и выразительности произведение поэтического, музыкального и изобразительного искусства: текст, организованный по строфам с повторяющимся рефреном в честь Девы, был записан на пергамене, положен на музыку и снабжен знаменитыми полихромными миниатюрами. Кантиги были созданы так, чтобы их можно было воспринимать очень разными способами и посредством разных чувств: петь и слышать, видеть в вербальном тексте и в иллюминации, воспринимать содержательную часть – то есть историю о чуде, сотворенном Девой. Чаще всего действие коротких «историй», из которых состоят «Кантиги», происходит в повседневном пространстве обычной человеческой жизни, что принципиально важно для темы настоящего исследования.
Рассмотрим одну, 169-ю кантигу[699], в которой повествуется о чуде, сотворенном Девой для одной церкви в Мурсии. Эта кантига интересна по нескольким причинам. Во-первых, важными персонажами, определяющими ход сюжета, здесь являются два христианских государя – кастильский и арагонский. Во-вторых, в этой кантиге отражены взаимоотношения королей и их подданных мусульман. В-третьих, рассказ здесь ведется от первого лица, что создает отчетливое впечатление истории, пережитой рассказчиком лично и притом в недавнем прошлом, а эту кантигу относят к той части «Песен», в создании которой участвовал сам король Альфонсо Мудрый и учитывались факты его биографии. Наконец, в‑четвертых, король Хайме I Арагонский (1208–1276) изображен художником на одной из миниатюр 169-й песни, и этот «портрет» монарха принято считать единственным прижизненным, что должно было усиливать впечатление современности событий повествования нарративу о нем. Все вышесказанное означает, что художественный «текст» во всех своих элементах вербального и визуального отразил те реалии, которые были понятны поколению его создателей. Эти элементы не были по своему характеру ни умозрительными, ни «сказочными» или «мифическими», хотя и оказались вплетены в качестве строительного материала в специфический нарратив сакральной природы.
Итак, кантига 169 повествует «о чуде, которое совершила Святая Мария в одной своей церкви, что в мурсийской Arreixaca, о том, как мавры сговорились, да не смогли ее разрушить» (dun miragre que fezo Santa María por ha sa eigreja que é ena Arreixaca de Murça, de como foron mouros acordados a destruir e nunca o acabaron). «Король-певец» рассказывает о том, что Господь даровал ему Мурсию, во множестве населенную маврами, и что в их пределах находилась церковь Св. Марии, в которую ходили пизанцы, генуэзцы и люди с Сицилии. Мавры вознамерились разрушить эту церковь и обратились за помощью к самому королю Альфонсо, который описал это так: «много раз просили меня, чтобы повелел совершить это, убеждая меня, что совершить это будет благом…» (muitas vezes me rogavan poren que o fazer mandasse, mostrando-mi que ben era que o fazesse…) Хотя кастильский король благосклонно принял их просьбу, маврам не удалось исполнить задуманное. Тогда, спустя долгое время, они обратились к арагонскому монарху, славному дону Хайме, покорившему мусульманские земли Мурсии и Севильи. И вновь, получив высочайшее согласие, мавры не смогли ничего поделать с церковью. Когда по прошествии времени король Альфонсо был в Мурсии, в самом местечке Arreixaca, мусульмане альхамы (общины) в третий раз приступили со своими просьбами. Настойчивость мавров сильно опечалила государя, поскольку церковь незадолго до того, была заново покрашена (mas mui greu me foi, pa era toda de nova pintadilla).
В соответствии со всей риторикой песни, церковь, которую хранила Дева, пребывала нетронутой: маврам не стал помогать даже мавританский король, в котором они тоже пытались найти поддержку перед последним своим визитом к кастильскому монарху – мавританский король отказал им и предостерег совершать дурное против Мариям. Более того, храм остался невредимым и после нападения на Мурсию марокканского эмира Абу Юсуфа.
Как известно, текст «Кантиг» по распоряжению короля был парадно оформлен с богатой иллюминацией, а после кончины государя использовался при праздничных богородичных службах в соборе Севильи. Важнейшим элементом для нашего исследования является изобразительный материал кантиги 169 (ил. 9 во вклейке). Ее текст был украшен миниатюрой в шесть полей, которые в свою очередь уже при помощи визуальных средств, подобных агиографической иконографии, рассказывали историю о маврах, побывавших при дворах кастильского и арагонского монархов, мавританского короля, и затем вновь – кастильского (4 поля). Еще на двух полях была изображена церковь Св. Марии в городском ландшафте.
На всех четырех полях, где были представлены варианты аудиенций, мавры были показаны одинаково: коленопреклоненными просителями. Миниатюра с Хайме I Арагонским была к тому же наделена разъяснительной надписью примечательного содержания: «Como os mouros pediron merced al rei don james daragon» – «как мавры просили милости у короля дона Хайме Арагонского». Если эту миниатюру читать, вырвав ее из контекста рассказа о чуде и из визуального ряда, созданного вместе с другими миниатюрами, то она может выглядеть как рассказ о помиловании покоренных мусульман королем-победителем. Однако, учитывая содержание вербального текста песни, очевидно, что речь идет о представителях мусульманской общины, по собственной инициативе прибывших ко двору монарха с прошением, притом щекотливого содержания. Коленопреклоненная поза мавров в иконографии миниатюры обозначала не пленников, преступников или впавших в немилость иноверцев, чью участь решал восседавший на троне король, а просителей, свободных в своем поиске королевской милости.