Клирики и клир по данным корпуса сочинений Альфонсо X
Медиевистика давно признала огромное значение епископов, аббатов и высшего духовенства. Последние оценки показывают, насколько важны были прелаты для поддержания порядка в королевстве[765]. Если изучение деятельности епископов и аббатов в качестве военных лидеров началось сравнительно недавно[766], то их роль как дипломатов[767], писателей[768], экономических новаторов[769], юристов[770] и религиозных реформаторов[771] давно признана. Так что есть основания утверждать, что аббаты и епископы были в состоянии демонстрировать авторитет (auctoritas), власть (potestas) и способность к управлению (imperium), а анализ их деятельности в разной степени отражает эти взаимосвязанные, хотя и аморфные концепции[772]. По всей видимости, это особенно верно применительно к средневековым Кастилии и Леону, учитывая, что королевства постоянно расширялись на юг, что позволило Бернарду Рейли однажды назвать духовенство этого региона «людьми, обладавшими в обществе почти неоценимой важностью»[773].
На Пиренейском полуострове XIII в. мало было людей, столь значительных, как Альфонсо Х, король Кастилии и Леона, – его можно сопоставить разве что с его арагонским кузеном[774]. В силу волнений, связанных с его правлением, и экспансионистского наследия отца и предшественника политические последствия царствования Альфонсо Х оставили глубочайший след в письменных источниках. На макроуровне литературные источники, созданные в тот период, превратили Альфонсо одновременно в невероятно осязаемую и неуловимую фигуру: несколько из этих источников он написал сам, большую часть повелел написать, и о его вмешательстве можно судить только там, где есть четкие на то указания[775]. В этой статье я хочу сосредоточиться не на поиске способов проследить вмешательство авторов-клириков в корпус текстов Альфонсо, а на впечатлении, которое создают эти тексты. Проще говоря, как представлены клирики разного статуса в материалах этого корпуса и что эта репрезентация говорит об их роли и влиянии на Альфонсо и его многочисленные скриптории?
Однако прежде чем начать, стоит определить ряд терминов, которые нам понадобятся. Я собираюсь рассмотреть «Кантиги о Святой Марии», «Историю Испании» и несколько положений «Семи Партид». Следует отметить, что это не единственные источники, созданные при дворе Альфонсо Х, и совсем не обязательно самые влиятельные или важные. Изучение грамот показывает, что их исполняли как поэзию, литургию или песнопение; они представляли собой локализующие документы, которые получатели берегли как зеницу ока[776]. В результате то, что мы можем восстановить путем внимательного чтения этих основных источников – и здесь я имею в виду элементы, касающиеся всего королевства, а не местные или региональные – позволяет много узнать о том, как видели епископов и аббатов люди, ближе всех находившиеся к письменному столу Альфонсо. Исследование корпуса Альфонсо в поисках следов клириков и высшего духовенства дает основания для выводов о том, что думали приближенные короля о клириках, с которыми они сталкивались, и что клирики из этого круга думали о таких же, как они.
«Семь Партид»
К XIII в. право уже отошло от традиций обычая и племени, характерных для имперских проектов латинского христианского мира IX в., и становилось все более специализированным. Появились отредактированные сборники и новые нормы, ставшие признаком позднесредневекового мира. Если другие компиляции того времени, вроде барселонских «Обычаев» (Usatges), отошли на второй план и их затмили более поздние кодексы, то «Семь Партид» Альфонсо Х и предшествующее им «Зерцало» содержали специфические законы и общие принципы, которые оказались невероятно стойкими и дожили до модерных времен[777]. Поскольку Партиды составлялись под руководством Альфонсо, у нас есть все основания предполагать, что многие настроения, зафиксированные в законах Партид, отражали идеи, царившие в то время при королевском дворе, а в некоторых случаях, возможно, и мысли самого Альфонсо.
Применительно к «Семи Партидам» верно, очевидно, первое из этих предположений, поскольку они явно представляют собой детище церкви и плод церковного права. Содержащиеся в этом памятнике соображения относительно религиозных вопросов служат особенно веским доводом в пользу О’Кэллэгена, который пришел к выводу, что Альфонсо Х пытался ввести нормы канонического права в свою судебную практику, так что церковь, если не переходила в подчиненное положение, то уж точно превращалась в партнера, над которым король мог иногда брать верх или даже напрямую контролировать его[778]. Хотя не весь материал Первой Партиды оригинален, его повторение людьми Альфонсо представляет собой акт воздействия на интерпретацию королевскими чиновниками ограничений канонического права в том виде, в котором его понимали при дворе. И действительно, в самом начале пятого титула, где описывается роль клира, речь идет о личном поведении прелатов, которое должно соответствовать высочайшим стандартам: «И потому мы должны считать епископов святыми, и повиноваться им, и почитать их, как тех, кто занимает место апостолов»[779]. Начав рассуждения на такой высокой ноте, авторы и в последующих законах пятого титула продолжают рисовать весьма своеобразный портрет клирика, служащего в администрации Альфонсо.
Конфликты между королями и епископами возникали в средневековом мире достаточно часто, так что мы можем заподозрить, что в Первой Партиде не зря уделяется столько внимания этому вопросу. Однако первая мера против прелатов направлена не против прелатов, а скорее в защиту их прерогатив. Признавая, что папа обладает особой и неприкосновенной властью и юрисдикцией, авторы круга Альфонсо пишут: «И если папа сделает кого-либо кардиналом, легатом или кем-либо иным, посылая его по своему поручению, и вручит ему общую власть во всем, что тот сможет сделать, то если он отдельно не назовет какую-нибудь из вещей, перечисленных выше, в которых у папы есть преимущество перед иными епископами, тот не сможет этого сделать, а, если и сделает, это не будет иметь силы»[780]. Заявление о том, что действия легатов в случаях, когда они не занимаются непосредственно тем, что им поручено, или особыми вопросами, зарезервированными за папой, не имеют силы, – это смелый шаг, и похоже, здесь сквозят воспоминания о легатах и кардиналах из числа окружения Альфонсо, которые вмешивались в дела, по мнению придворных, им не подобающие. Разумеется, речь идет о конфликте юрисдикций вроде того, что заставил короля Альфонсо VII Императора распекать Джачинто Бобоне в середине предшествующего столетия, и легаты нередко расплачивались за свои козни чем-то большим, чем легкое презрение.
Конечно, придворные юристы Альфонсо не только защищали клир от посягательств, но решались и на куда более смелые шаги. Закон 18 пятого титула оставляет королю право инвеституры во всем, кроме выбора конкретного прелата, замечая, что каноники должны передать церковные земли на хранение королю на время избрания нового прелата, а когда король утвердит предложенную ими кандидатуру, он вернет эти земли обратно. Все это, по мнению юристов, делается по трем причинам: во‑первых, поскольку короли Испании освободили земли от мусульман и превратили мечети в церкви; во‑вторых, потому что короли основывали церкви там, где их не было, и в‑третьих, потому что они осыпали церковь таким множеством благодеяний, что заслужили, чтобы к ним обращались с прошениями и считались с их требованиями. Эти привилегии в области инвеституры укрепляли прямую связь между королями и новыми прелатами, фактически делая их обязанными друг другу. Статус-кво такого рода сближал короля и духовенство, но одновременно, видимо, подчинял большую часть прерогатив духовенства королю. Даже если клир был склонен противостоять королю по более глобальным вопросам, менее существенные разногласия удавалось уладить благодаря существующим отношениям. Если не принимать во внимание отдельных особенно сварливых клириков, которые могли не соглашаться, можно предположить, что такое прагматичное решение вместе с передачей земли на хранение королю позволяло обойти требование, чтобы епископов после избрания назначал папа, официально не претендуя на право инвеституры.
Но при всех притязаниях на мирскую власть и стремлении удержать легатов дальше от власти, чем предполагали бы папские прерогативы, юристы Альфонсо, по-видимому, отреагировали на критику кардинала-легата Жана д’Абвиля. Еще в 1198 г. Иннокентий III ответил на вопрос епископов Осмы об ославлении клириков, живших с женщинами, немногословным, но крайне значимым постановлением о конкубинате духовенства. В законах 37–38 шестого титула юристы Альфонсо перечислили причины, по которым клирики не должны жить с женщинами (за исключением родственниц, известных добронравным поведением), даже если те лишь прислуживают в доме[781]. Из следующих законов ясно, что клирики, вступившие в брак до принятия обетов, должны разойтись с женами, избегать сексуальных контактов с ними и не допускать даже подозрений в чем-то подобном[782]. Саймон Бартон отмечал, что социальные и юридические тексты с большой тревогой говорят о сексуальных контактах между представителями различных религиозных групп, и можно предположить, что на границы внутри этих групп тоже обращалось большое внимание[783]. Вообще сексуальная мораль клириков, похоже, стала одной из основных тем Первой Партиды, что пробуждает подозрения по поводу крайней актуальности этого вопроса. Короче говоря, события, связанные с миссией, имевшей место в правление предыдущего короля, когда сам Альфонсо Х еще был ребенком, сохранились если не в королевской, то в коллективной памяти, и много лет спустя продолжали занимать короля и его придворных.
Законы, изложенные в «Семи Партидах», предоставляют намного больше материала, чем возможно осветить в предложенном предварительном анализе, но стоит остановиться еще на нескольких вопросах. Во-первых, король, похоже, был убежден, что если оставить папских легатов без присмотра, они станут неподобающим образом вмешиваться во внутренние дела королевства, и необходимо следить, чтобы они не стали играть слишком большую роль в политических играх в королевстве. Во-вторых, отношения между королем и его подданными представлялись юристам взаимодействием почти равных партнеров. Политические прерогативы Альфонсо держали прелатов в несколько подчиненном положении, но предшественники короля и, по всей видимости, сам король поддерживали их и «делали им много добра», так что воздаяние более или менее компенсировало ущерб. В-третьих, его, по-видимому, чрезвычайно заботил моральный облик духовенства, особенно его сексуальная жизнь, которая могла пагубным образом повлиять на пасторские обязанности. Можно сказать, что эта проблема постоянно беспокоила весь мир латинского христианства, и двор Альфонсо не был исключением. Однако, если заглянуть в «Кантиги о Святой Марии», возникает чувство, что вопрос этот стоял острее, чем хотели бы показать авторы Партид.
«Кантиги о Святой Марии»
«Кантиги о Святой Марии» заслуженно привлекали большое внимание как невероятно важный источник по истории духовности и религиозности в Испании XIII в. Литература чудес, связанных с Богоматерью, в тот период была чрезвычайно обширна, и хотя в немалой степени мы можем объяснять это ролью, которую духовенство играло в том, что в современных терминах называется общественным порядком, нельзя недооценивать и значение индивидуальной религиозности. В «Кантигах» мы находим примерно сорок восемь примеров клириков, участвующих в сюжете чудес. Для настоящей работы «Кантиги» интересны тем, как именно изображаются клирики, как они ведут себя в контексте чудес и как они предстают в иллюстрациях, сохранившихся в ранних копиях корпуса.
Например, кантига 32, рассказывающая о «Священнике, знавшем одну-единственную мессу», казалось бы, служит примером скрытой критики епархиального клира, вроде той, которую всего несколько десятилетий назад обрушил кардинал-легат. Жан д’Абвиль неоднократно высказывал неодобрение неграмотными, развратными и держащими по нескольку бенефициев клириками Кастилии и Леона[784]. Герой кантиги 32 – клирик, который умел служить только одну мессу. Епископ, недовольный таким ограниченным литургическим репертуаром, запретил ему служить вообще, но позднее – благодаря вмешательству Девы, пригрозившей епископу вечным проклятием, если он не вернет священнику его место, – вынужден был отменить свое решение[785]. Даже если предположить, что история в «Кантигах» изложена без прикрас и изменений, она предполагает недостаточное внимание к образованию священников, а также чрезмерную требовательность епископов к клирикам их епархии – это резко противоречит требованиям к обучению клириков, изложенным на Третьем Латеранском соборе и, по крайней мере, частично поддержанным Альфонсо Х и его предшественниками, дававшими деньги на университеты[786]. Если видеть в этом чуде некое отражение роли епископов в качестве покровителей образования и культуры, невозможно не заметить отчаяние придворных от того, как духовенство все время беспокоится о документах, цитатах, традициях и приоритетах.
Возьмем другой пример – в кантиге 151 рассказывается о чудесном исцелении священника от пагубной похоти. Мы почти слышим упреки кардинала д’Абвиля, и есть основания подозревать, что обвинения, брошенные в середине века парижским мастером риторики в адрес клириков, позволяющих себе держать конкубин, по крайней мере, косвенно повлияли на текст кантиги[787]. Хвалы, которые возносит клирик Богоматери, по интенсивности не уступают его похотливости – в этом есть немало иронии, но еще есть глубокая уверенность, что Дева Мария избавит священника от этой порочной склонности[788]. Изучение материала «Кантиг» уже показало, что Дева исцеляет клириков и мирян от похоти не меньше шести раз, и кантига 151 – хороший пример того, насколько эта проблема была актуальна для духовенства, по статусу обязанного соблюдать целомудрие[789]. Хотя включение этого чуда в «Кантиги» не подразумевает прямой критики в адрес целибата клириков, есть большие основания подозревать, что именно клирики используются в качестве примера целительной силы Богоматери, потому что их похоть больше всего заметна.
И последний пример – в кантиге 100 описывается одно из многочисленных чудес, «исправляющих ситуацию». Хотя многие священники, упомянутые в кантигах, в той или иной степени не соответствуют стандартам, заданным церковными нормами, исправления такого рода служат важным источником данных в создании портрета духовенства в тексте в целом. В кантиге 100 священник, идущий из одного селения в своем приходе в другой, сбивается с пути и встречает юношу, которого он нанимает проводником и защитником. Юноша предает его в руки разбойников, а те бросают его в яму, грабят и оставляют на смерть. Местные пастухи слышат крики и благодаря вмешательству Девы Марии находят и спасают страдальца[790]. Исследователи видят в этой кантиге указания на трудности, с которыми сталкивались в пути странники, даже помазанные священники, и на многочисленные примеры, когда клирики во время своих перемещений подвергались опасностям, избавить от которых могла только Богоматерь[791]. Конечно, в то время слушатели и читатели не могли не ассоциировать себя с героем – клирики могли стать жертвой преступления и нуждаться в спасении в той же степени, что и все прочие.
Поскольку во многих кантигах клирики становятся объектом насмешек и заслуженного порицания, само собой напрашивается предположение (хотя, возможно, и упрощенное), что придворные авторы придерживались невысокого мнения о моральных качествах духовенства Леона и Кастилии в период правления Альфонсо. Разумеется, простые объяснения в историческом исследовании обычно оказываются неверными. Как явствует из кантиги 100, подобное изображение «очеловечивает» священников. Более того, описана масса инцидентов, которые могли бы возбудить презрение к клирикам, происходящих за пределами Испании. Это может быть указанием на намерение составителей «Кантиг» подчеркнуть космополитический характер поклонения Деве Марии, а также стремлением представить испанских клириков в более выгодном свете, оттенив их образ негативными примерами. Историография, посвященная XII – первой половине XIII в., показывает, что уровень вовлеченности клириков в администрацию Кастилии и Леона за этот период изменился. Если Альфонсо VI, Уррака и Альфонсо VII видели в духовенстве «графов в митрах» и делали их своими главными представителями, то во второй половине столетия люди церкви превратились в главных соратников и полунезависимую силу[792]. При Фернандо III клирики оказались до такой степени вовлечены в крестоносное движение и финансирование войн в Аль-Андалусе, что Лайнхен давно назвал их пешками в руках Фернандо[793]. Усилия по возвращению себе власти на местном и региональном уровне явно привлекли к ним внимание, и переписка между Римом и епархиями королевства показывает, что епископы и архиепископы изо всех сил старались реанимировать свой былой авторитет, но в этом им мешали монахи, выступавшие на стороне королевской власти. Конечно, эти усилия и вызванные ими конфликты в определенной степени послужили причиной негативного изображения духовенства, за исключением святых и легендарных служителей церкви – историческая память часто видоизменяется, отражая современные споры[794].
«История Испании»
Исторический компендиум, который известен как «Первая всеобщая хроника» и который теперь принято точнее именовать «Историей Испании» (Estoria de Espanna), служит и прямым свидетельством трактовки исторических событий современниками, и косвенным указанием на источники, которые они использовали, и влияния, которым они подвергались. Поэтому перед нами важнейший памятник, позволяющий понять, что думали о духовенстве придворные, окружавшие Альфонсо, и его ближайшие вассалы. Чаще всего слово arzobispo (архиепископ) и его производные в этом масштабном историческом сочинении, составленном при дворе Альфонсо Мудрого, появляется в качестве описания источника информации: более 30 раз встречается оборот segun el arzobispo (оформляющий цитату из сочинения Родриго Хименеса де Рады De rebus Hispaniae)[795]. Рассказы, сохраненные «архиепископом», бесценны, но стоит обратить внимание на несколько упоминаний прелатов в тексте «Истории»: какие сюжеты, касающиеся епископов и архиепископов и встречающиеся у Родриго, изменились, что вошло в «Историю Испании», а что оказалось выпущено.
Для начала у нас есть масса сообщений о том, какую роль играли клирики в событиях, относящихся к правлению непосредственных предшественников Альфонсо. Я уже отмечал в другой работе, что «История» развивает сюжет о набегах, совершенных Мартином Лопесом де Писуэргой на посту архиепископа Толедского, и выбор выражений ясно свидетельствует о том, что автор одобряет прелатов, поддерживающих военные усилия короля[796]. И именно Родриго Хименес де Рада вместе с королевой Беренгелой обеспечивал политическую безопасность правлению юного короля Энрике, в котором главную военную роль играл граф Альваро Нуньес де Лара – благодаря этому триумвирату королю удалось сохранить трон и заслужить похвалу историографа, признававшего какая тяжелая им выпала задача[797]. После смерти Энрике в результате знаменитого инцидента с упавшей черепицей королева Беренгела добилась, чтобы престол достался ее сыну Фернандо III – для этого она послала к бывшему мужу дипломатов, которым даны самые лучшие характеристики: они прибыли со смирением, смогли добиться гарантий для своего сеньора и впоследствии возглавили благочестивую процессию, провожавшую останки Энрике, а трон покойного получил Фернандо[798]. Но сходство этих событий с превратностями судьбы, принесшими корону Альфонсо Х, обусловило необходимость в соответствующем изложении, и применительно к персонажам, не вошедшим в рассказ, молчание весьма красноречиво. Однако на раннем этапе события могли быть изрядно подретушированы, и в них могло получить отражение такое отношение к духовенству, которое менее подвержено изменениям нарратива.
Любопытно, что среди персонажей, удостоенных такого повышенного внимания, нет знаменитого духовного сподвижника Сида. В трех случаях, когда в «Истории» фигурирует Херонимо, его деятельность привлекает гораздо меньше внимания, чем в «Песни о моем Сиде», где этот герой играет важную, если не центральную роль. Я ранее уже обращался к изучению примеров, когда образ Херонимо в старокастильском тексте отражает инстинктивные представления того времени о надлежащем поведении клирика. Интересно, что отношения между Сидом и Херонимо описаны в более ласковом тоне, и на характер этих отношений есть лишь намеки, причем сказано, что об этом можно узнать об истории Сида[799]. А вот современник Херонимо Бернар такого лестного и иносказательного описания не удостоился. «История» называет его «мужем благочестивым, и святой жизни, и знатным клириком»[800]. Это не единственное описание Бернара, и в той же главе «Истории» сказано, что его очень любил Альфонсо VI. Но непосредственно за благочестивым описанием прелата, избранного архиепископом Толедским, следует история о том, как королева Констанса и Бернар превратили мечеть в церковь без разрешения Альфонсо VI. Это более пространная версия рассказа, взятого у Родриго Хименеса де Рады, и здесь подчеркивается, какое оскорбление нанесли королю прелат и королева, действовавшие из лучших побуждений, но недолжным образом[801]. Учитывая осложнения, связанные с деятельностью Виоланты Арагонской при дворе Альфонсо, и то, как прелаты королевства периодически объединялись против короля, маловероятно, что напряжение, связанное с нарушениями – какими бы незначительными или благонамеренными они ни были – не повлияло бы на пересказ этого сюжета[802].
Несмотря на сложность этих портретов, содержащихся в «Истории», у нас есть основания полагать, что, будучи составленными при жизни самого Альфонсо, они отражают царившие в то время представления о клириках. О самом Альфонсо сказано, что на похоронах его отца архиепископ Севильский, выступавший также его исповедником, отслужил торжественную мессу и произнес замечательную проповедь – совершенно очевидно, что для Альфонсо имело значение, как именно описываются похороны его отца[803]. Интересно, что хотя братья Альфонсо были архиепископами, похоже, их политическая деятельность была неприятна двору этого короля – особенно тот факт, что они жаловались папе на его покровительство наукам, а один из них снял с себя обеты, чтобы жениться на норвежской принцессе[804]. Это напряжение, по крайней мере, частично объясняет, почему прелаты, которые должны были играть ключевую роль в описании правления его отца, отодвинуты на второй план, и даже в Севилье главную церковную роль играет архиепископ Сантьяго[805]. Сам факт, что эти траектории исторического нарратива остаются в стороне, выдает напряженность, существовавшую в отношении позиции духовенства: в массе случаев духовенство могло играть ключевую роль в правлении королей и графов, но не реже оно участвовало в их свержении.
Систематический анализ упоминаний клириков в сочинениях Альфонсо Х может иметь очень большое значение, и теоретически больше всего данных может дать именно «История Испании». Однако, как и в предыдущих примерах с «Кантигами» и «Семью Партидами», сами по себе данные существуют в туманном мире королевского двора, где индивидуальные настроения, коллективная память и сильная эмоциональная напряженность накладываются друг на друга и влияют на тон и представление источников. В целом, формируется убеждение, что духовенство, как оно представлено в источниках, изображено в определенном соответствии с фактами и собственными воспоминаниями, но для самих авторов аутентичность имела больше значения, чем точность. В связи с этим мы имеем дело с абсолютно средневековым отношением к клиру в рассматриваемых текстах – это совершенно неудивительно, но на это стоит обратить внимание.
Заключение
Невероятный объем источников составляет одну из главных проблем, которые встают перед историком, сделавшим объектом своего изучения Альфонсо Х. Даже по сравнению с материалами, сохранившимися от предшествующего поколения, эти источники богаче, многочисленнее и влиятельнее. Одного этого достаточно, чтобы любые общие выводы были проблематичны. Настоящая статья не предполагает всеохватного подхода, а ставит две основных задачи, основанные на прочтении трех «авторских» комплексов материалов. Во-первых, духовенство в королевствах Альфонсо Х представлено преимущественно так, как этого можно было ожидать в других королевствах латинского христианского мира. Во-вторых, поскольку источники в этом макрообразце созданы на самом высоком уровне, задача отличить точку зрения высокопоставленных сановников от точки зрения самого короля усложняется тем, что они соединяются в самих источниках. Я постарался не столько сфокусироваться на Альфонсо Х и его вассалах, сколько показать, насколько часто клирики изображаются в кастильских и леонских источниках так же, как изображаются священники и епископы в других королевствах.
Из краткого обзора основных источников можно вывести кое-какие инстинктивные заключения, касающиеся этого периода. Священники были похотливы, епископы возглавляли армии, и, по мнению короля, и те и другие должны были сохранять лояльность папе, но одновременно служить королю. Такого рода культурная и социальная перспектива вполне обычна для западнохристианского мира. Сам по себе стереотип, существующий в наших источниках, не должен казаться особенно удивительным или значительным. Однако, как отметил более пятидесяти лет назад Р. Флетчер, мысль о том, что испанская история неотделима и не очень сильно отличается от происходившего за Пиренеями, сама по себе имеет большое значение[806]. Двоюродный брат Альфонсо Людовик IX сталкивался с такими же тенденциями во Франции, и литература его времени отражает схожие настроения; его двоюродный брат Генрих III противостоял политически активному и порой мятежному высшему духовенству. Масштабные параллели такого рода должны заставить неспециалистов задуматься. Как отметил Саймон Даблдей в недавно вышедшей биографии Альфонсо Х, усилия, потраченные королем на борьбу за императорскую корону, свидетельствуют о том, как он был близок к запиренейским властителям[807]. Наблюдения такого рода заслуживают больше внимания, чем они обычно получают в научной литературе. История Испании была и остается тесно связана с событиями, происходящими за пределами полуострова, и источники эпохи Альфонсо Х ясно на это указывают.