енно к историкам левого толка. Это, в частности, выразилось в проявлении почтительного отношения к памяти Матьеза со стороны его бывших оппонентов. Былые разногласия были скрыты завесой молчания. Характерно, что в начале 1960-х гг. составители собрания избранных трудов Лукина (А.З. Манфред, В.М. Далин и др.) сочли целесообразным включить в первый том этого издания только рецензии Лукина на книги Матьеза, написанные до разрыва отношений[361], и воздержались от переиздания антиматьезовских выступлений академика.
Примечателен пример Виктора Моисеевича Далина. Ученик Лукина, он в 1920-1930-х гг. страстно выступал против любых отклонений от марксистской интерпретации Французской революции и в соответствии со своими научными и политическими убеждениями подписал упомянутое выше коллективное письмо к Матьезу, А уже в 1970-1980-х гг. Далин как в устных выступлениях, так и при общении с учениками тепло вспоминал о личных встречах с Матьезом во время своей единственной научной командировки во Францию в 1929–1930 гг. и называл его. наряду с Лукиным и В.П. Волгиным, одним из своих учителей [362]. Именно Далин написал статьи о Матьезе для советских энциклопедий[363]. При этом за долгие годы моего общения с Далиным я ни разу не слышал, чтобы он хотя бы словом обмолвился о той полемике и тем более о своем участии в ней. Это была такая страница его биографии, которую он предпочитал не предавать гласности и которую обошел молчанием в своей книге об историках Франции[364]. Однажды, летом 1983 г., в нашей беседе Виктор Моисеевич с большой досадой и сожалением упомянул о своем субъективном отношении к Тарле в те далекие годы. Полагаю, что столь же он глубоко сожалел и о своем выступлении против Матьеза.
Кроме того, упорное молчание советских историков о былой полемике с Матьезом могло быть вызвано и их нежеланием подвергать критике взгляды советских участников той дискуссии, пятеро из которых (Лукин, Фридлянд, Старосельский, Далин и С.А. Лотте) сами стали жертвами сталинских репрессий. Советские историки постсталинской эпохи прекрасно понимали, что резкая критика Матьеза их предшественниками и тем более выдвинутые против него неоправданные политические обвинения не выдержали испытания временем.
Да и ситуация в СССР в 1960-1980-х гг. не благоприятствовала объективному научному анализу высказанной Матьезом критики реалий советской действительности 1920-1930-х гг. и, в частности, идеологической ангажированности советской науки. Последняя ведь, по существу, по-прежнему оставалась под диктатом государственной коммунистической идеологии, и критические замечания Матьеза сохраняли в целом свою актуальность в эпоху так называемого застоя. В трудах советских историков, находившихся, как и прежде, в тисках жестокой цензуры, лишь однажды, да и то вскользь, было упомянуто о критике Матьезом той атмосферы, в которой развивалась советская историческая наука. Правда, сделано это было, как и прежде, в явно тенденциозном тоне. В биографии Лукина его ученик И.С. Галкин, воздерживаясь от обсуждения этой полемики по существу, фактически вновь выдвинул против Матьеза политические обвинения, отметив, что тот «дал неисторическую политическую оценку деятельности Советского государства, что привело к отчуждению между ним и Лукиным»[365].
Первые попытки объективного освещения полемики Матьеза с советскими историками были предприняты российскими историками лишь в постсоветский период, Отметим заслугу в этом В.А. Дунаевского, выступившего инициатором публикации в переводе на русский язык материалов, проливающих свет на указанную дискуссию. Речь идет о ранее не издававшейся переписке Фридлянда с Матьезом 1930 г., извлеченной из Архива РАН, и статье самого французского историка «Вести из Советской России», опубликованной в Annales historiques de la Révolution française, где он также поместил письмо своих советских оппонентов и петицию французских историков советским властям в защиту Тарле[366].
В предисловии к публикации В.А. Дунаевский вкратце обрисовал сложившуюся на рубеже 1920-1930-х гг. политическую обстановку в Советском Союзе, которая стала причиной крутого поворота в отношении Матьеза к СССР и советским историкам. По сути, В.А. Дунаевский предпринял первую в отечественной историографии попытку объективной интерпретации той полемики. Несмотря на сдержанность его критики в адрес участвовавших в дискуссии советских историков, автор тем не менее охарактеризовал их выступления против Матьеза как «крестовый поход» и отметил, что французский исследователь «справедливо усматривал победу догматизма в советской исторической науке». Задаваясь вопросом о том, чем в своем выступлении против Матьеза руководствовались советские историки, В.А. Дунаевский назвал в числе их мотивов личные убеждения, а также пронизывавшие советское общество догматизм и конформизм[367].
Не менее интересны наблюдения А.В. Гордона, обратившего внимание на исключительно политический характер дискуссии, не имевшей даже отдаленного отношения к научной полемике. Он, в частности, подчеркнул не только правоту Матьеза, но и понимание им такой фундаментальной особенности советской исторической науки, как идеологизация и искреннее желание полностью интегрироваться в систему власти[368].
Таким образом, время – единственно объективный и беспристрастный арбитр – высказалось в пользу Матьеза, предрекавшего еще в 1930 г.: «Истина, которую нельзя никогда задушить, всплывет на свет однажды, даже в России. Пусть она мне отомстит»[369]. Истина отомстила, но не ему. Окончательно освободившись от идеологических оков и наконец-то получив возможность беспристрастно проанализировать ту дискуссию, отечественные исследователи подтвердили обоснованность суждений Матьеза.
За последние годы и во французской исторической науке наметились позитивные сдвиги в изучении полемики между Матьезом и советскими историками. В общих чертах она была освещена Т Кондратьевой[370]. Однако в специальной разработке этой темы пальма первенства, безусловно, принадлежит известным исследователям Флоранс Готье и Янику Боску, обратившимся к этому недостаточно изученному французскими историками сюжету в предисловии к переизданию книги Матьеза «Термидорианская реакция»[371].
Сам факт переиздания книги Матьеза, впервые опубликованной в далеком 1929 г.[372], свидетельствует о большом спросе, которым она и по сей день пользуется, и о неоспоримом значении вклада автора в изучение посттермидорианского периода Французской революции. В обстоятельном предисловии[373] авторы рассматривают деятельность Матьеза в разных ракурсах, подвергая его интерпретации основопологающих проблем Французской революции всестороннему критическому анализу. Освещаются также его разногласия с Оларом и с коллегами, в частности с Ж. Лефевром, по ряду ключевых вопросов трактовки термидорианского периода.
Значительное место авторы предисловия уделяют влиянию российской революции 1917 г. на Матьеза и эволюции его отношения к сталинскому режиму и советской науке. Неоспоримая заслуга авторов – анализ оригинального подхода Матьеза к революции 1917 г., которую он рассматривал прежде всего как аграрную, что, по их мнению, и побудило его после установления советской власти приветствовать аграрные начинания большевиков и в 1920 г. провести аналогию между ними и якобинцами[374].
По словам авторов, отсутствие народного суверенитета и демократии в Советской России Матьез первоначально объяснял временно сложившейся ситуацией Гражданской войны и надеялся, что таковые утвердятся после установления внутренного мира. При этом Матьеза серьезно тревожила бюрократизация Советов, оказавшихся под полным контролем правящей партии большевиков[375]. «На самом деле, – заключают авторы, – Альбер Матьез никогда не поддерживал диктатуры, вне зависимости от того, кем она осуществлялась – единственной партией, находящейся у власти, или верховным руководителем»[376]. Выход Матьеза из ФКП авторы объясняют его глубокой уверенностью в том, что гражданам страны Советов присущ «рабский» менталитет, сложившийся в результате диктаторских устремлений партии большевиков, и нежеланием содействовать подобному нарушению суверенитета народа[377].
Крах дружественных отношений Матьеза с советскими историками Боск и Готье связывают с поддержкой, оказанной им арестованному Тарле. Отношение советской власти к этому выдающемуся историку стало, по мнению Матьеза, одним из ярких проявлений сути сталинизма[378]. Однако, касаясь ситуации в советской науке того времени, авторы предисловия из-за незнания русского языка ограничиваются пересказом фактов, приведенных в книге Т. Кондратьевой. Напротив, анализ специфического отношения Матьеза к марксизму – одна из сильных сторон исследования Боска и Готье: «Не отклоняя марксистский метод, Матьез отвергал его догматические искревления»[379], – пишут они.
В заключение отметим, что авторы предисловия в целом заполнили одно из белых пятен французской историографии, предприняв в меру своих возможностей первый во Франции опыт обсуждения полемики Матьеза с советскими историками, вызывающей и в наши дни неугасающий интерес.