М.Д. Бушмакин был историком широкого профиля. Круг его интересов как ученого и педагога был очень широк: от первобытного общества до проблем новой истории. Но больше всего он занимался изучением истории Франции XVII–XVIII вв.
Михаил Дмитриевич внимательно следил за новейшей литературой по истории и отчасти по обществоведению и живо откликался на эти явления. Им были опубликованы: 1) некрологи, посвященные памяти русского ученого-краеведа Перцова и знаменитого историка Франции Олара[1214] и интересная статья с обзором научного наследия первого казанского медиевиста Осокина [1215];
2) четыре рецензии на новейшие работы по обществоведению (одна рецензия) и по истории Великой французской революции (три рецензии), в том числе на капитальный труд А. Матьеза «La vie chnre et le mouvement social sous la terreur»[1216];
3) в 1930 г. Михаил Дмитриевич выступил в печати с двумя историографическими обзорами: o французской исторической литературe последних лет о Дантоне и Робеспьере и новейшей исторической литературе о перевороте 9 термидора («Le neuf thermidor dans la littérature historique»)[1217].
Последняя публикация явилась причиной больших неприятностей и унижений, которые пришлось пережить Михаилу Дмитриевичу. Она была опубликована на французском языке в журнале Annales historiques de la Révolution française (1930. N 5). При этом редактор журнала А. Матьез сопроводил ее сноской, в которой, иронически представив эту статью читателям, предложил им по этой статье судить об уровне современной советской исторической науки. На этой почве, как это было принято в то время у нас, началась проработка Бушмакина. Мне, самому молодому члену кафедры, было предложено выступить на объединенном заседании исторических кафедр факультета с критикой работ Михаила Дмитриевича.
Интересно, что в то время, как выяснилось, в Казани никто, кроме Бушмакина, не выписывал журнала «Annales historiques», даже научная библиотека университета, пришлось мне идти к Михаилу Дмитриевичу на поклон, просить дать соответствующий номер журнала, объяснив, зачем это было нужно. Михаил Дмитриевич без всякого колебания выполнил эту просьбу.
Насколько помню, в своем выступлении я подверг критике данную статью, а также другие работы Бушмакина, вскрывал то, что мне в то время казалось в них идейно-теоретическими ошибками и слабостями, упрекал его за то, что он не представил свою статью на обсуждение кафедры и факультета, прежде чем посылать ее. Вместе с тем высказал удивление и негодование некорректным поведением А. Матьеза, который на основании неудачного опуса одного малоизвестного провинциального ученого позволил себе поносить всю советскую историческую науку[1218].
На некоторое время Михаил Дмитриевич стал «героем дня» в отрицательном смысле слова. Он подвергся нападкам на страницах центральной периодической печати, его имя поносилось на всякого рода собраниях, совещаниях и заседаниях. Полагаю, если бы Бушмакин был членом партии, он бы не избежал партийного взыскания.
Надо отдать должное Михаилу Дмитриевичу. Он стойко переносил невзгоды, сохраняя выдержку, продолжал исполнять все свои обязанности. Самое удивительное, что он совершенно не затаил в себе обиду и злобу в адрес критиков; у меня, например, сохранились с ним самые добрые отношения на протяжении всей его жизни.
В годы Великой Отечественной войны Бушмакин защитил кандидатскую диссертацию, посвященную дипломатической деятельности герцога Сюлли. Первым оппонентом выступил академик Е.В. Тарле, который в это время жил в Казани[1219]. Сам я не был на защите (служил в это время в армии), но мне рассказывали, что Евгений Викторович весьма положительно оценил эту работу и представил ее как значительный вклад в историографию французской дипломатии XVII в.[1220] По материалу диссертации у Михаила Дмитриевича были три публикации, изданные в сборнике «Средние века» (Вып. 7. М., 1955), в «Ученых записках» Казанского педагогического института[1221].
Занимая руководящее положение в Педагогическом институте (ученый секретарь, возглавлял с 1938 г. после ареста профессора Сингалевича[1222] кафедру всеобщей истории), Бушмакин много уделял внимания вопросам организации педагогического образования и методики преподавания обществоведения и истории. Заслуживает признания его вклад в теоретическую разработку этих проблем. На протяжении 1920-х гг. им были опубликованы статьи об очередных задачах педагогического образования, о характере подготовки учителя современной школы[1223]. Он являлся автором-составителем первых программ по обществоведению для 5, 6, 7-х годов обучения школ второй степени Татреспублики и программ по истории Западной Европы для различных отделений Педагогического института. Определенный вклад в развитие экскурсионного дела в Казани представляет созданные им путеводители по археологическому музею Казанского университета[1224] и по территории старой Казани XVI в.
Михаил Дмитриевич Бушмакин был высоко эрудированным специалистом. Он был широко известен в кругу казанских историков. Он оставил памятный след в душах огромного количества своих учеников. Он не был блестящим оратором. Лекции он читал несколько суховато и монотонно, но они были насыщены глубоким содержанием, стояли на уровне современной науки.
Михаил Дмитриевич был человеком высокой культуры и большого личного обаяния. Он всегда интересовался вопросами искусства, литературы. Его лекции, наряду с тонким анализом исторических источников и широким историческим кругозором, отличались совершенством литературной формы, удачным использованием литературных образов и сравнений.
Он был женат на француженке, которая не очень хорошо владела русским языком[1225]. В их семье русская речь перемежалась с французской. В доме была богатая библиотека исторической и художественной литературы на русском и французском языках. До революции они почти каждый год в период летних каникул ездили во Францию. Михаил Дмитриевич совершенно свободно говорил и читал на французском языке. Последняя их поездка во Францию состоялась в 1914 г. Здесь их застала Первая мировая война, их возвращение в Россию сопровождалось большими трудностями и опасностями.
Михаил Дмитриевич обладал чувством юмора, он любил остроумную шутку, тонкую, но доброжелательную иронию. За несколько дней до смерти, слабый и парализованный, но окруженный учениками, он с горькой иронией называл себя Прометеем, прикованным к скале.
Он внимательно относился к своим ученикам. Не боялся поддерживать с ними отношения, когда они попадали в беду (например, арестовывались). До последних дней, пока сознание не покидало его, он интересовался всеми своими учениками, их работой. Он предлагал им забрать себе во владение любые интересующие их книги из его библиотеки.
Михаил Дмитриевич Бушмакин – скромный труженик науки, но он заслуживает глубочайшего уважения своим гуманизмом, своим чутким и отзывчивым отношением к людям, своей заботой о молодом поколении. Не имея своих детей, он всегда был окружен семьей, он и Жанна Николаевна (его жена) воспитывали детей его, рано умершего брата.
В заключение хочу опровергнуть одно ошибочное мнение, Бушмакин не был и не мог быть учеником С.П. Сингалевича. Он был на пять лет старше его. Они были не учеником и учителем, а коллегами по совместной работе на протяжении многих лет в Педагогическом институте.
7. II.1990 г.
Доцент [подпись] В.И. Адо
Глава IXОтзыв А.З. Манфреда о докторской диссертации Г.Ш. Кигурадзе[1226]
Предисловие
Выдающийся советский историк, один из крупнейших специалистов по истории Французской революции XVIII столетия и наполеоновской империи Альберт Захарович Манфред (19061976) имел дружественные отношения не только с зарубежными, но и c советскими, в том числе грузинскими историками. Об этом красноречиво свидетельствует сохранившаяся в его богатом личном архиве огромная переписка с зарубежными и советскими коллегами. Среди них упомянем имена известных грузинских историков – И.М. Табагуа, К.Д. Антадзе, Г.Г. Жордания и Г.Ш. Кигурадзе, которые его высоко ценили[1227].
А.З. Манфред был также в очень хороших отношениях с И.Н. Векуа (1907–1977), одним из виднейших математиков, президентом АН Грузинской ССР в 1972–1977 гг. В его архиве сохранилось письмо И.Н. Векуа от 29 января 1974 г., где тот выражал свою глубокую признательность за пересылку его книги «Наполеон Бонапарт», которую, по его собственному признанию, он ждал «с большим нетерпением»[1228]. И.Н. Векуа пригласил А.З. Манфреда на научную сессию в честь 100-летия со дня рождения И.А. Джавахишвили, которую АН ГрузССР собиралась организовать в Тбилиси в октябре 1976 г.[1229]
Одним из близких друзей А.З. Манфреда был знаменитый грузинский историк И.М. Табагуа (1918–2004), относившийся к нему, как и к выдающемуся французскому историку Альберу Собулю (1914–1982)[1230], с глубочайшим почтением. После выхода в свет в 1971 г. монографии А.З. Манфреда «Наполеон Бонапарт», Илья Максимович 18 июля 1972 г. написал ему о том большом интересе, который она вызвала у грузинских историков: «Из моих коллег многие читали Вашу книгу, и они все как один дают высокую оценку, более того, они восхищены»