– Да, – сказал я.
– Где она стоит?
– На площади перед зданием. А зачем…
– Вы ведь не верите, что будущее можно и нужно изменить? Сейчас я вам покажу, как это сделать.
– Нет, постойте, там внизу…
Прозренец усмехнулся. Показал пистолетом на дверь.
Какие же здесь тугие ручки. И тяжёлые двери. И длинные коридоры. Очень пустые длинные коридоры. Мне не хочется, чтобы так получилось. Это неправильно. И пистолет, который тычется в поясницу, я готов ему простить. Прозрение слишком тяжёлое испытание. Немногих выживших в прошлом называли великими пророками. Хотя всё их величие состояло лишь в одолении огромной социальной силы, направленной на уничтожение таких, как они. В любой форме. В любом виде. И когда обычный советский школьник пишет в дневнике о том, что должно произойти в самое ближайшее время, он не воспринимает это как тень будущего, определившего неизбежное настоящее. Для него это всего лишь продукт его рациональных размышлений. И только после войны будут ломать голову – как из столь скудных источников безвременно погибшему гению удалось столь точно предсказать ход войны. Но в том-то и дело, невозможно предсказать историю, её можно лишь изучать. И подготовиться к ней. Иначе вас сомнут.
Я знал, что случится через несколько десятков секунд. Не прозрение, нет. Рациональные размышления, всего-то. Сидящий на вахте дежурный уже подал сигнал тревоги. И те, кто сейчас находятся в здании, наверняка готовят перехват. Ведь не все же в Комитете книжные черви и бумажные аналитики? Есть же среди них волкодавы? Умельцы стрелять по-македонски? Качать маятник? Таманцевы, Алёхины и Блиновы? А значит, скоро, нет, сейчас всё закончится. Прозренец будет лежать лицом в пол, в наручниках, а я… я поеду домой к Алисе.
Мы спустились по узкой лестнице, прошли вестибюль, миновали застеклённую вахту, в которой никто не сидел. Я невольно замедлил шаг, но пистолет толкнул вперёд. Воздух оказался свеж, и даже проледь уже не так чувствовалась при вздохе. Зато пахло морем. Я впервые понял, что весь город пропах морем. Не так, как на берегу – резкий йодистый привкус, а нежно, почти деликатно.
– Машина?
Я показал, и мы пошли по стоянке. Никто нас не окликал, со всех сторон не бежали к нам затянутые в тёмное группы перехвата, по улице проезжали редкие машины, торопились перейти на положенный свет пешеходы.
– Послушайте, – сказал я, – вы делаете крупную ошибку.
Он сидел сзади меня. И наверняка пистолет теперь упирался в спинку сиденья.
– Заводите, – Прозренец поймал мой взгляд в зеркале. – И поверьте, ничего плохого вам я не собираюсь делать. Оружие – всего лишь кратчайший путь убеждения. Хотя бы временного. Ведь у нас не так много времени?
– Куда ехать? – буркнул я.
– Я буду говорить, не беспокойтесь. Неужели вам с профессиональной точки не любопытно – как можно изменить неизбежное?
– Это так же бессмысленно, как пытаться предотвратить гибель Римской империи.
– Да-да, это ваше дикое представление. И знаете, в чём его главный порок?
Я вывернул на кольцо, ожидая, когда Прозренец скажет, куда повернуть. Но мы уже второй раз проехали мимо лозунга «Да здравствует Советская Литва!» и пошли на третий.
– Куда поворачивать? – не выдержал я.
– Вот сюда, – ткнул он пальцем в сторону Рыбного порта. По-моему, у него не было определённого маршрута. Да и как он у него мог быть, если только сегодня он прилетел в город?
– Так вот, о пороках. Не хотите узнать? Со стороны?
Я молчал. Пальцы почти свело судорогой на цветной оплётке руля. Если бы сейчас пришлось остановиться, я не смог бы их разжать.
– Тогда я вам покажу, – сказал Прозренец. – Мастер-класс, – добавил непонятно.
Свисток гаишника я опять услышал не сразу. Лишь когда Прозренец похлопал по плечу. Я прижался к тротуару и опустил стекло. Достал из бардачка документы.
– Здравствуйте! Старший лейтенант Имярекис.
Я не поверил своим ушам и посмотрел. Так и есть – давешний гаишник. Вот уж совпадение из совпадений. Словно он один сегодня за всех служит.
– Здравствуйте, – сказал я. – А что теперь случилось?
– Ваши права? – Гаишник взял талон и посмотрел на просвет. – Ни единой дырочки.
– Так точно.
Гаишник перелистнул книжицу. Посмотрел на меня.
– Старый знакомый! Опять мы с вами сегодня встречаемся.
– Да, – пришлось растянуть рот в улыбке.
Прозренец спокойно сидел сзади и не вмешивался.
– Куда едете? – Имярекис козырнул и вернул права.
– На косу. Другу хочу косу показать.
– Понятно. Можете следовать дальше. А в нашем деле главное – профилактика правонарушений. Постарайтесь это понять.
– Я понимаю.
Когда мы отъехали, Прозренец спросил:
– Теперь вам понятно?
Мне стало всё безразлично.
– Вы и пальцем не пошевельнули, чтобы меня обезвредить. А ведь это был отличный план. Тем более ваш знакомый.
Я не отвечал. Ехал медленно и следил за почти пустой дорогой.
– Можно подумать, что вы испугались пистолета. Однако вам представился такой удобный случай. Я бы сдался. Бросил пистолет и поднял руки. И для этого нужно было совсем немного. Каплю.
– Перестаньте.
– Поверните здесь.
Теперь мы ехали по Промышленной, через новостройки. Далеко от дороги стояли пятиэтажки, к ним вели аккуратные дорожки.
– Вы перестали сопротивляться, – сказал Прозренец. – Вы придумали для себя удобную историю, которая оправдывает любое бездействие. Это глубже, чем трусость. Гораздо глубже. Будущее управляет нами. И к чему тогда стремиться? Даже если это будущее совсем тебе не нравится?
– Это вульгарный марксизм, – сказал я.
– Да бросьте вы. Вульгарными бывают только шлюхи в борделе, а ни то, ни другое вы не видели. Пока. И это не только в вас. В них тоже. Хельсинкский акт. Мир во всём мире. Мирное сосуществование. Историческая конвергенция. Да мало ли успокаивающих слов. Впрочем… Вот здесь поворот и к тому дому.
Незнакомое место. Но Прозренец вёл себя вполне уверенно. Он первым вышел из машины и распахнул для меня дверь. Пистолета в руке не оказалось, наверное, сунул его в карман.
На детской площадке возились дети. Прошёл гражданин в длинном плаще и широкополой шляпе с догом на поводке. Собака потянулась к нам, но гражданин дёрнул за поводок, и огромное животное послушно засеменило дальше.
В подъезде ещё пахло новостройкой – сырым цементом, краской, лаком. Дом ещё не вобрал в себя запахи новосёлов. Мы поднялись на четвёртый этаж.
Ноги еле шли. Пришлось крепче хвататься за перила. Я будто поднимался на Эверест. Хватал разряженный воздух жадно открытым ртом. Рубашка прилипла к мокрому телу. Становилось то холодно, то жарко. И никаких мыслей. Точнее, чересчур много. Словно вертких рыбок в пруду. Хочешь схватить, но они уворачиваются.
– Вот эта квартира, – сказал Прозренец, потянулся из-за меня и нажал на ручку. Дверь распахнулась. Мы вошли.
– Ты что тут делаешь?
Она стояла за занавеской из деревянных висюлек, по которой летели красные журавли. Они слегка покачивались, издавая шелест, будто в бамбуковом лесу. Захлопнулась дверь, но Нестор даже не оглянулся. Сделал шаг вперёд, но опустившаяся на плечо рука заставила остановиться.
– Ты что тут делаешь? – повторил Нестор. – Что ты тут делаешь?!
– Не кричи, Нестор, – она вроде бы даже не удивилась. – Я говорила, что собираюсь к Анне. Цветы полить. И вообще прибраться. А это кто? И что ты сам здесь делаешь?
– Бред, – пожаловался Нестор. – Чудовищный бред.
Алиса отвела висюльки и вошла в коридор.
И тут Нестор вдруг понял, что сейчас произойдёт. Он рванулся навстречу Алисе, но тело внезапно потеряло вес, превратившись в воздушный шарик. Всё стало кривым и ужасно медленным. Скособочились стены, пол, потолок, так что он потерял ориентацию, а в уши вползал медленный, нарастающий гул, словно многоногая сколопендра протискивалась внутрь, вызывая чудовищную головную боль. А потом он увидел руку. Только руку, повисшую в пустоте, сжимающую пистолет. И вот указательный палец пришёл в невозможно трудное движение, будто тысячи нитей сдерживали его, и эти нити лопались одна за одной, пока дуло не изрыгнуло пламя и смерть. Один раз. Потом второй. А затем и третий. И с каждым разом ему становилось всё легче и легче, потому что ничего уже нельзя сделать. Он это знал точно. Видел по глазам Алисы. В которых боль сменилась страхом, а потом покоем. Бесконечным покоем. Потому что если и есть в этом мире нечто бесконечное, то это, конечно же, смерть.
И кто-то откуда-то прошептал ему на ухо величайшую тайну мира сего:
– Чтобы изменить будущее, нужно захотеть это сделать…
Он очнулся от холода. Солнце уже взошло. Волны накатывались на берег, слизывая остатки контрольно-следовой полосы. Сосны шумели и скрипели от резких порывов ветра. Вздрагивая он сел, попытавшись сжаться, скукожиться ещё сильнее, выдавливая из себя остатки тепла, дыша в ладони и колени. Но это не помогло. Тогда он встал и попытался сделать подобие зарядки, приседая, махая руками. Стало лучше.
Перешагивая через деревянные оплётки, разделяющие дюны на отдельные лежбища, он пошёл прочь с пляжа. Асфальтовая дорожка вела к паромной переправе, о чём и сообщали указатели. Он постепенно согревался, его уже не так бил озноб. Да и ветер здесь, в сосновом лесу, почти утих. Только если задрать голову, можно увидеть, как раскачиваются верхушки деревьев на фоне синего-синего неба.
На пути попадались небольшие кафе и магазинчики, но время раннее, и как он ни дёргал ручки, ни одна дверь не открылась. Как всегда. Дорога вела то вверх, то вниз по пологим холмам, иногда разветвляясь, но услужливые указатели помогали ориентироваться. На одном из таких перекрёстков он увидел валяющийся на ковре из пожелтевшей хвои скомканный рубль. Он поднял его, разгладил, достал из кармана свёрнутую пачку трёшек, пятёрок и даже красных десяток, присоединил к ним находку.
– Рубль десятку бережёт, – сказал сам себе, и его собственный голос показался ему незнакомым. Осмотрелся ещё раз, но больше ничего не нашёл.