Всё-таки иметь дело с гангстерами гораздо приятнее. Они мыслят конкретно и не теряют времени на сопли. Следующей ночью я сбыл всё, чем был набит фургон, повторил процедуру, потом ещё раз. Оружия оказалось столько, что гангстеры решили вывести боевиков на улицы, не дожидаясь прибытия куколок, и сподвигнуть биомассу на восстание. Я бы на их месте тоже не стал дожидаться. Новые клиенты уже дозревали. Их оказалось несколько десятков тысяч. Активация ещё не задействованной мелочи и носителей произошла в результате следующего, на поверхностный взгляд, незначительного события.
По истечении четвёртых суток беременности Дженис разродилась вполне здоровым внешне младенцем мужского пола весом четыре килограмма. На голове у него имелось пятно в виде то ли восьмёрки, то ли знака бесконечности – под каким углом посмотреть, – а в самой голове, ясное дело, заправляли невидимки. Так что, если старика Леонардо вдруг прошибёт ностальгия, возможно, лет через тридцать по здешнему исчислению явится новый Мессия – готовый, заточенный под Истину и, что немаловажно, с генетическим паспортом, который везде прокатит. Во всяком случае, проблем с въездом точно не будет.
Но сейчас лучше унести его подальше отсюда, пока кто-нибудь не издал указ об избиении младенцев.
И вот я стоял на углу при пересечении двух улиц, держа в одной руке запелёнутого и мирно спящего новорождённого, а в другой – контейнер с невидимками. Воздух был наэлектризован до крайности. Отовсюду к центру стекалось возбуждённое мясо. Но меня толпа огибала, как проклятое место. Из каждой щели сквозило грядущими переменами. Единственный внятный урок истории заключается в том, что история ничему не учит. Я смотрел на них, на этих тёмных, тупых, наивных, не ведающих, что творят, одержимо алкающих лучшей жизни и лишь иногда получающих вожделенное – неизменно за счёт братьев и сестёр своих… Я думал, сколько из них умрёт ещё до вечера и сколько умрёт завтра. А те, что захватят власть, – как скоро они начнут пытать и вешать бывших товарищей по несчастью и заодно товарищей по счастью? Скоро, мясо, скоро… Сбудется всё, о чём я думал, и не сбудется ничего из того, о чём мечтаешь ты…
Не скрою, промелькнула у меня и шальная мыслишка открыть им глаза, рассказать (просто для смеха), кем был почивший мессия, и предъявить в подтверждение своих слов какую-нибудь реконструкцию событий в 3D. Но потом спросил себя: «Какого чёрта? Тебе оно надо?» Да и с чего я взял, что мертвец, сгинувший в чужих желудках и накормивший чужие мозги, нуждается в преждевременном разоблачении? Что он принесёт миллионам этих несчастных легковерных глупцов? Новую войну, новую боль, новые страдания, а в итоге – обманутые надежды и смерть? Пусть всё идёт как заведено – может, невидимки справятся лучше.
Я предоставлю Леонардо решать, что делать дальше. Его задание я выполнил: выяснил, что случилось с телом; виновные наказаны. Если старик рассудит, что игра, затеянная его отпрыском, должна продолжаться, я вернусь и, может быть, захвачу с собой игрушки помощнее. Но не сегодня.
По самому краю тротуара, с риском упасть и быть затоптанной, тащилась какая-то старуха. Взгляд её потухших глаз был направлен в точку, где сошлись отчаяние, безнадёжность, скорый конец, – и я с трудом узнал в этой развалине Дженис. Случай распорядился так, что она оказалась прямо передо мной. При виде ребёнка она протянула к нему дрожащие руки.
Я покачал головой. Куда тебе, женщина? У тебя нет даже молока, не говоря уже о подходящей легенде про зачатие.
Кто-то оттолкнул её с дороги, чтобы не раздавила толпа; она прижалась к стене, съёжилась и осталась в моей памяти чёрной вдовьей тенью.
Я отошёл в сторону, выбрал переулок поглуше и оттуда вознёсся вместе с внуком Лео на руках, в сиянии славы своей, но мало кто смотрел в тот день в небо и ещё меньше было свидетелей этого нестерпимой красоты зрелища. А те, что всё же задрали головки и увидели мой инверсионный след, расценили это как хорошее знамение.
Дмитрий ВолодихинУмелец технэм
Я уплываю, и время несёт меня с края на край.
С берега к берегу, с отмели к отмели, друг мой, прощай.
Знаю, когда-нибудь, с дальнего берега давнего прошлого
Ветер весенний ночной принесёт тебе вздох от меня.
Тик-так.
Время идёт.
Смертельно болит голова.
Если я не найду выключатель, мы застрянем тут навеки. Если я не найду выключатель через полчаса, Аргиропул умрёт от поражения холодным звуком.
Хорошо. А ну-ка, от первой цифры…
Подъём.
Поворот в левый ход лабиринта.
Четырнадцать шагов. Тупик. Ничего.
Возвращаемся назад. Правый первый ход лабиринта. Двадцать два шага. Скелет в истлевших лохмотьях. Разряженная шиповая ловушка. Ещё десять шагов. Тупик. У глухой стены – следы копейной ловушки. Она не разряжена. Она просто развалилась много веков назад: древко превратилось в труху, наконечник – в ржавь.
Подношу ржавь к самым глазам.
– Лобан, светильник сюда. Ближе!
Голубоватый аэр колеблется за стеклянными пластинами, вызывая пляски теней на стенах и каменном своде.
Ну, разумеется.
Ржавь – от железа. Дурного болотного железа. Ничего особенного. Ничего страшного. Технэме, в которую мы забрались, всего-то пара тысяч лет. И строили её слабые, жалкие, хитрые меоты, а не их чудовищные предки гутии. У тех остриё было бы бронзовым. А среди ловушек обязательно встречались бы магические.
Мы выберемся отсюда. Нам бы чуть-чуть везения, и мы точно выберемся отсюда.
У правого плеча тяжело дышит Лобан. У него пятая ходка, и он отличный стрелок, но сегодня ему крепко досталось. Нам всем крепко досталось. За спиной у меня негромко причитает Ксения. Я оставил её присматривать за Аргиропулом. На большее она сейчас не годна. Кровь медленно вытекает у неё из ушей, и мы не можем остановить её.
Лобан зябко поводит плечами. Снаружи пламенеет таврический август. А здесь, под горой, на глубине, холод пронизывает до костей.
– Назад, – говорю я Лобану.
Мы поворачиваем к перекрёстку, а оттуда – ко второму правому ходу.
Восемь шагов. Осыпь. Сработала самая древняя и самая простая ловушка. Когда она сработала – бог весть. Убила ли кого-то – бог весть. Но уж точно за ней нет ничего интересного. Меоты слишком простодушны, чтобы поставить тупую осыпную ловушку на пути к палате управления…
– Назад.
Остаётся средний ход.
Двадцать шагов. Ход расширяется. Кажется, мы идём правильно.
Ниша в стене слева.
– Стой!
Ага, что и требовалось доказать: справа – такая же ниша.
Разумеется.
Здесь должны быть изваяния богов-воинов, стерегущих проход. Сейчас, надо думать, ничего от них не осталось, либо почти ничего. Оставим археологам. Древних эллинов и скифов они, наверное, могли остановить, а вот нас, христиан, – никогда.
Так-так… многовато трещин и дыр в своде. И тут ведь вроде неглубоко. Кажется, нам хотят устроить «театр теней».
– Лобан, дай мне светильник. Так. Возьмись за руку. Закрой глаза.
– Что сейчас…
– Спокойно. Откроешь глаза, когда я скажу. Ничего серьёзного.
Делаем ещё пару шагов.
Точно. Сверху слышится звук, который когда-то пугал меня до содрогания, а теперь стал привычным. Хорошо отполированные каменные блоки стремительно перемещаются, приводя в движение новые и новые элементы древнего технэ.
Сейчас на поверхности горы откроются едва заметные отверстия, свет проникнет вниз, и прямо перед нами вырастет чудовище, сотканное из множества переплетённых лучей. Тот, кто видит нечто подобное впервые, может просто рехнуться от ужаса.
Например, младший умелец Лобан.
Что-то разладилось там, наверху, за истекшие тысячелетия. Вместо чудовища появляется миленький световой узорчик. Хоть в усадебную спальню переноси – по утрам будет радовать душу…
– Можешь открыть.
Его ладонь едва заметно дрогнула. Даже этого узорчика хватило, чтобы мой матёрый помощник малость оторопел.
– Вперёд.
Так и есть – ещё сорок шагов, и перед нами открывается большая палата. Колодцы. Вырубленные в камне лестницы наверх. Труха от того, что здесь было деревянного, коричневатая пыль от того, что было здесь железного, негромкий плёс подземной реки. Это она даёт силу доброй половине здешних ловушек. Чёрные жерла ходов, уводящих в глубь горы.
Где-то я ошибся. Нет сомнений.
Где-то я напортачил.
Здесь палаты управления быть не может, здесь – склад и неиссякающая «цистерна» с водой. На вершине меоты выстроили крепость. Любопытно, никогда прежде не находили меотскую крепость столь близко от Херсонеса… В глубине горы строители расположили этот самый склад и лабиринт, скрывающий сердце боевой технэмы.
Что умеет делать технэма меотов? Да сущую ерунду. Запрудить реку или, наоборот, открыть брешь в плотине. Уничтожить мост. Обрушить скалу. Выпустить диких зверей. Выпустить засадное войско. Открыть тайный выход из крепости. А потом – всё, кончился завод. Технэма у них всегда одноразовая.
И всегда – слышите? – всегда самую опасную ловушку меоты ставили перед ходом, ведущим к палате управления. А перед палатой, где мы сейчас стоим, обнаружился всего лишь «театр теней» да пара языческих истуканов. Слабовато. Значит, все ответвления лабиринта, начинающиеся здесь, – липа. Для отвода глаз. Или, в крайнем случае, – другие склады.
Сердце боевой технэмы осталось у меня за спиной.
Что-то я пропустил.
Какая из ловушек самая опасная?
Удар копья? Каменные шипы, вонзающиеся в ступни? Осыпь?
Нет, самым опасным был холодный звук. То, подо что мы попали чуть ли не у самого входа в технэму. На перекрёстке. То, от чего у меня до сих пор разламывается голова. То, от чего у Ксении хлещет кровь. То, от чего у Аргиропула почти отключилась способность дышать. То, от чего он сейчас валяется без сознания.