– Похоже, без этого не обойтись, – я очень хотел спросить Брумса, как он умудрился разгуливать с пулей в спине, но промолчал, однако взгляд мой, похоже, был красноречивее слов, и землемер заговорил, медленно выцеживая из себя фразы.
– Не смотрите на меня так. Понимаю, у вас есть вопросы. Я действительно инженер-геодезист на службе Его… Величества. Но это не все мои обязанности. Прокладка дороги есть акт борьбы с хаосом. Любое воздействие, как известно, вызывает ответную реакцию. И ответ подчас… принимает странные формы. Это началось задолго до нас. Ещё римляне сталкивались… есть письменные свидетельства. Древние формы. Обитатели, двеллеры, насельники камней, деревьев и болот.
– Вы что же, с нечистью боретесь? – не выдержал я. – Как у господина Гоголя? Вий и прочие бесы?
– Не смейтесь, – прохрипел Брумс, – если бы вы видели то, что довелось видеть мне…
Тут я вспомнил ворон, вылетающих из перчатки, и прикусил язык.
– Людей влечёт Тусклый мир, – продолжал землемер, – они хотят могущества и сакрального знания, желают отличаться… Обитатели пользуются этим. Сначала я подумал, что в уезде происходит нечто подобное. Но, похоже, ошибся. Здесь другое… какой-то заговор. Людские дела – не в моей компетенции. Но этот стрелок… я хотел бы взглянуть на него.
В ответ я рассказал Брумсу про звёздную болезнь. Про метаморфозы Нестора Ивановича и Матвея Нежильца. Вспомнил, что и у Ибисова была звезда на виске.
– А-а, кажется, понимаю, – кивнул землемер, – это что-то вроде эксперимента. Очень похоже на столичных теургов. Они хотят посмотреть, работает ли ритуал с Поплаком. Проверяют всех, кто имеет непокой в душе. Ибисов давно хотел вернуться в Петербург, Нежилец с детства завидовал старшему брату, Нестор Иванович безнадёжно лелеял в душе анархические идеи. Только вот убийство для теургов – это чересчур. Как-то не вяжется.
Тут ему снова стало хуже и дальше мы двигались в молчании. Вскоре к нам подъехал исправник в сопровождении жандармов и конных казаков. Спросил, что происходит в Лютожне. Мы с Селиваном коротко рассказали, что случилось, и расстались со служителями закона, сославшись на то, что больного необходимо поскорее оперировать.
Пока мы двигались через поля, я размышлял над словами Брумса. Даже в таком плачевном состоянии он казался человеком сугубо рассудочным и не склонным к мистификации. Я знал, студент-повеса из той другой весёлой жизни не поверил бы единому слову и посмеялся бы над нелепыми бреднями землемера. Однако здесь, посреди серого безлюдья, странные откровения раненого немца совсем не казались смешными.
К полудню мы добрались до больницы, где нас встретила заплаканная Тася. Брумс был жив, хотя и плох; я велел санитарам немедленно готовить операционную. Послал за Журавским, но того не было на месте.
В двенадцать тридцать пять я приступил к первой и единственной операции по извлечению пули, осуществлённой на территории Сычёвской больницы. Снаряд, поразивший Гарольда Карловича, выходил долго, мучительно. Слава богу, теперь жизнь Брумса вне опасности.
Сижу в приёмном покое и записываю то, что случилось. Приходят люди. Я назначаю терапию. На обходе у троих больных видел звёзды на висках. Прописал им строгий постельный режим. Авось обойдётся! Минувшие события прокручиваются в голове, движутся по кругу, точно фигурки в башенных часах.
Проведал Брумса. Спит, как младенец. Рана удивительно хорошо выглядит. Не представляю, как такое может быть.
Только что заходила уборщица Фрося, спрашивала, гладить ли костюм Журавского. Я удивился: что с его вещами? Оказалось, он прискакал утром весь в грязи и велел отмыть одежду. Когда Фрося пожаловалась, что у барина сюртучок порохом пропах, у меня мурашки побежали по спине. Нелепая догадка ширилась в голове, обрастая пугающими подтверждениями. Вчера на банчок он не пришёл – какие-то дела. Бог знает, где мотался всю ночь. Ездил верхом и, похоже, применял оружие. Неужели Журавский и есть таинственный стрелок? Этот скучный тип? Нонсенс! Но ведь его поведение может оказаться маской? Кроме того, заявление насчёт родимых пятен, при столь очевидных признаках иной природы, уж чересчур нелепое. Даже для него. Мне необходимо проверить свою версию. Положиться не на кого. Страшно…
«Тасенька, милая, если вдруг я… если вдруг не вернусь – передай мои записки в полицию, возьми деньги и поезжай к Варе в Киев. Я был несправедлив к тебе. Ты заслуживаешь лучшего. Твой М.».
Я вышел из палаты и направился по коридору в северное крыло, где жил Журавский. В комнатах его не оказалось, но санитар сказал, что тот отправился во флигель на заднем дворе. Во флигеле хранился всяческий малопродуктивный инвентарь, и туда редко заглядывали. Я взял лампу, спустился во двор и вошёл в тёмное помещение. На пыльном полу чётко отпечатались следы Журавского, уводящие куда-то в глубь стеллажей. Ориентируясь по следам, я быстро отыскал в дальнем углу крышку люка и старый шифоньер, которым её маскировал Журавский, когда был в отлучке. Все эти простецкие ухищрения казались смехотворными. С другой стороны, никому не было дела до этого замкнутого типа.
Я спустился по лестнице в земляной тоннель, укреплённый грубыми деревянными распорами. От стен тянуло сыростью и могилой. Идти пришлось недолго, впереди замаячил свет. Передо мной был портал входа, пробитый в кирпичной стене. За порталом располагалась просторная комната. Я прикинул, что это, по всей видимости, подвал больницы. Скрытый в глубине помещения источник света озарял глухую кирпичную стену впереди. Очевидно, Журавский велел рабочим перегородить одно из подвальных помещений, создав себе таким образом тайное убежище. Я осторожно шагнул внутрь и тут же увидел Журавского.
Тот стоял спиной ко мне перед неким подобием грубого алтаря. На алтаре и на полу горели свечи. Между ними чёрными колобками застыло десятка три каменных фигурок. Журавский был облачён в белый халат и, как видно, уже собирался идти восвояси. Я заколебался. Что делать? Внезапно мой мнимый ассистент резко повернулся, выбрасывая руку вперёд. В тот же миг я почувствовал странное онемение. Словно меня обнял великан. Двинуться было невозможно.
– Вот и очень глупо, господин заведующий. Зачем полезли? – спросил Журавский своим тихим, бесцветным голосом.
– Так это вы насылали звёздную болезнь?
– Не стану скрывать, обнаруженные вами симптомы – следствие моих экспериментов. Хотя, с нашей точки зрения, это вовсе не болезнь, а нечто противоположное, – Журавский подошёл поближе, заглянул мне в глаза. – Вы не представляете, сколько достойных людей не реализуют свой потенциал лишь из-за простой нерешительности.
– Господи, зачем вам это?
– Государство нуждается в переменах. И мы даруем перемены. Россия вспрянет ото сна!
– Это вы убили Ибисова?
– Он выполнил свою роль. Восстановил ритуал до мельчайших подробностей. Определил, где располагались поселения сочуев, и, конечно, нашёл бы фигурки, но мы всегда на шаг опережали его. А новое здание больницы стало прекрасным источником для наших инкантаций, многократно усиливая действие фигурок. Результаты поражают! Сочуям такое и не снилось!
– Хорошо, но зачем убивать?
– Мелочный, недостойный человек, к тому же извергнутый из круга адептов, не должен владеть великими тайнами, – Журавский слегка наклонил голову, словно прислушивался, и тогда я увидел то, что скрывал от меня полумрак крипты. Мой мнимый ассистент тоже был инфицирован. «Теурги не пойдут на убийство», сказал Брумс. Однако теперь Поплак решает за них.
– А что насчёт меня? Я тоже из числа недостойных?
– Нет, вы – случайный свидетель и ни в чём не повинны, но, учитывая обстоятельства, у меня небольшой выбор. Простите, доктор, вам просто не повезло, – Журавский подошёл к кирпичной стене, перекрывающей подвальное помещение, нагнулся и поднял нож на длинной рукояти. – Великая цель оправдывает любые жертвы.
«Кровь для него лилась всегда», – грустно прошептал в моей голове голос мёртвого аптекаря.
Я попытался вырваться из сковавших меня пут – тщетно. Тогда мне ничего не оставалось, как громко позвать на помощь.
Журавский нахмурился и поднял нож. Но ударить не успел. Стена за его спиной внезапно взорвалась сотнями осколков. Взрыв швырнул теурга на пол. Окутанный облаком кирпичной пыли в комнату ступил огромный человек. Я не сразу узнал Брумса. Кортик землемера снова светился, на мгновение мне даже почудилось, что это не кинжал, а длинный меч. В круглых очках вспыхивали отблески свечей.
Журавский попытался проделать трюк с оцепенением, но безуспешно. Сверкнула вспышка, и он снова оказался на полу. Приподнялся на локтях, сплюнул кирпичную пыль, уставился на Брумса.
– Да кто вы такой, чёрт возьми?
В ответ землемер извлёк на свет серебряный медальон: мечеобразный крест, охваченный неполным кругом.
– А-а, посланец синода, – прохрипел Журавский, – ну и как ваш крестовый поход? Всех чертей перебили?
– Ещё нет, – спокойно сказал Брумс, – но я вижу, что нам пора расширить круг полномочий.
– Не имеете права! У нас договор с синодом.
– Договор действует лишь для тех, кто его соблюдает, – сурово сказал Брумс. – То, чем вы снабдили свои пули, взято из Тусклого мира. Это бесспорно, как и грядущее наказание.
Землемер взмахнул кортиком, и мои путы пропали.
– Вам всё равно не остановить процесс, грядут перемены! – Журавский подполз к алтарю и вдруг стремительно полоснул себя ножом по горлу. «Кровь лилась для него всегда».
Непростое ощущение, когда всё кончено. Пустота. Ноша, которую тащил, вдруг исчезла, и тебе странным образом её не хватает. Журавский выживет, мы успели вовремя. Однако он повредил себе сонную артерию. Мозг долго находился без кислорода и возможны необратимые изменения. Тем не менее Брумс хочет забрать его. Говорит, что это важно. Он привёл исправника и долго толковал с ним, показывал какие-то бумаги. Как мне показалось, офицер ушёл от Гарольда Карловича несколько обескураженным.
Они только что сели в поезд. Журавский очень плох. Его сознание едва теплится. На прощание мы с немцем крепко обнялись. Я спросил его, правда ли то, что говорил теург и грядут перемены. Брумс долго глядел на меня поверх круглых очков. Потом нехотя кивнул.