ативных кар, то теперь он вправе обратиться прямо в Следственный комитет: пусть покажут, где раки зимуют! Пусть подтвердят, какие наши красноармейцы лапоньки, и пусть оценят, на сколько эта лапша тянет!
Вот вам Историомор, обживающийся в уголовном кодексе!
2010 || Шана Това, или О методологии истории (из киевских впечатлений)
В 2009 году коллега из Центрально-Европейского университета пригласил меня принять участие в семинаре по методологии истории.
Последний раз я был в Киеве в середине 1970-х: солидный срок.
Программа была интенсивной, но не чрезмерной: четыре дня плотных дискуссий в одном из подвалов Киево-Могилянской академии, посередине недели экскурсия в Умань, от которой я сразу же отказался: перспектива проехать 200 верст и хлебать кисель вельможной пошлости и сусальности в допотоцкой «Софиевке» не завораживала.
Между тем сроки проведения семинара совпадали как минимум с двумя событиями: с еврейским Новым годом и с годовщиной главных расстрелов в Бабьем Яру. О первом напоминали многочисленные «Шана Това» по Интернету и хасидские лапсердаки в самолете и в аэропорту, о втором – пшеничные косы венком у Юлии Тимошенко с государственным венком в руках у подножья государственного же памятника всем погибшим в Бабьем Яру – в теленовостях.
Не сразу, но сообразил, что Шана Това и раб Нахман – это тоже Умань. И решил все-таки съездить.
Прознав про некоторый интерес в автобусе к исторической могиле Нахмана, экскурсоводша с прической и манерами райкомовского инструктора вся вспыхнула, но не вспылила, зато всю дорогу истово крестилась на проезжаемые церкви и хрипела в микрофон о доблести шановних героив – гетьманов и гайдамакив. То, что никто ее не слушал, ее только раззадоривало.
Ее надежды на то, что наш автобус просто не пропустят к могиле, с треском не оправдались: вчерашний звонок одного из киевских еврейских руководителей мэру Умани сработал – и всюду, куда только можно было, мы без помех проехали. Милиции было дюже богато: около 400 человек, как нам потом сказали. В цивильных брюках и пиджаках, женщины и мужчины, все с непокрытыми головами – мы явно выделялись в общей толпе, так что иногда милиционеры останавливали нас и для порядка спрашивали, кто мы такие. А один даже поинтересовался сокрушенно: «Тоже ихней веры будете?»
Другой же, на просьбу указать точное местонахождение могилы, не только проэкскортировал нас сквозь плотную толпу прямо к ней, но и выдал каждому кто без головного убора по кипé – «с возвратом». Словно ледокол через торосы, провел он наш короткий караван сквозь плотную толпу хасидов, расступающихся на нужные для прохода сантиметры, но не перестающих при этом истово молиться и раскачиваться. Но еще более плотным был самый воздух – разогретый солнцем и жаркой молитвой.
Когда браславский раб Нахман, великий цадик и великий адмор, незадолго до своей смерти в 1810 году завещал навещать его могилу на Рош-ха-шана, он и не рассчитывал, что будет настолько услышан!
Советская власть поставила на этом чуть ли не буквально крест. Но с распадом СССР паломничество возобновилось: сначала сотни, потом тысячи, а теперь уже и десятки тысяч хасидов из Израиля, США, Австралии, Аргентины устремляются сюда целыми миньянами, плавают в Каменской запруде и истово молятся, никого не видя вокруг себя, – расставаясь с грехами за целый год и умоляя о чуде. Куда там нашей антисемитке-экскурсоводше с ее показной истовостью, деланой и ленивой.
Дух штеттла оживает здесь на несколько праздничных дней, и это «местечко на неделю» впечатляет своей истовостью, намоленностью и густотой.
Несколько лет тому назад какие-то хасиды были застуканы за рытьем подземного хода: похищение останков рабби было предотвращено. Другие израильские хасиды потребовали от правительства Ольмерта договориться с правительством Ющенко о передаче святыни им.
Самое интересное, что они нашли понимание и поддержку… в Умани! Дюже крепко за свою достопримечательность уманьчане не держатся и охотно расстались бы с нею в обмен на что-нибудь более звонкое и ощутимое. На городском сайте ни о рабби Нахмане, ни о паломниках со всего мира – ни полсловечка, как, впрочем, и о другой исторической достопримечательности – об «Уманской яме», самом страшном шталаге для советских военнопленных на всей территории Украины.
Но и паломникам было решительно наплевать на все, что не раб Нахман. И на Уманскую яму, и на Бабий Яр в том числе.
Ну а насчет Умани и Бабьего Яра – было и продолжение:
Умань и Бабий яр[219]
…Гул молитвы, базарная ругань,
помесь святости со шпаной.
Гайдамацкая, гойская Умань —
с Йом-Кипуром, блин, с Рош-Ха-шаной!
Этот гул – он уже не затихнет,
Посмотрите на эту толпу…
«А Вы тоже религии ихней?» —
Полицейский, дающий кипу.
Сколько жизни в могиле зарыто!
Реббе Нахман, давно ли Вы тут?
Двести лет без кола и защиты
пролетели, как двадцать минут.
И свиваются пейсы в колечко
визави фантастических сцен.
На неделю свернулся в местечко
Этот польско-радецкий райцентр…
И хасиды бредут, как в исподнем,
в помраченьи своем новогоднем,
бьют поклоны, качают права!..
С Новым годом, блин! Шана-Товá!
…О евреях ни слуху ни духу.
Тишина, словно кляп, на слуху.
Здесь скосило не только мишпуху,
Но и треснувшую галаху.
Грош цена этой крови из ступки,
раз пристреленный пулемет
двадцать тысяч убитых за сутки
Прошивает навылет и влет.
Синагога под небом разрытым,
раскуроченным, как Бытие.
Столько смерти в овраге сокрыто,
Что ничто не удержит ее!
И на выходе из каверны
Только кости и черепа.
Нет защиты от пульпы и скверны,
гидрография не слепа.
Эксгумированное преданье,
слева кривда и справа ложь…
И беспамятства напластованья
Экскаватором не свернешь.
…Только Умань и в ус не дует,
отбивает молитвенный шаг.
И хасидский трансфер минует,
Не заедет на тот овраг.
Неподвластные укоризне,
Новогодние схлынули дни.
Занесенные в Книгу жизни,
Книгу смерти забыли они.
И в расколотом небе незрячем
нам чужая резня нипочем…
И не молимся мы, и не плачем
между жертвами и палачом.
Одиночество горней меноры,
коры памяти, дыры и норы.
И неяркого яра огни —
Навсегда остаются одни.
От Завета и до Совета
Ни могилки, ни плошки света.
Каркнул ворон свое «Nevermore!..»
Жидомор и историомор.
2005–2015 || Жертвы двух диктатур и нескольких демократий: бывшие советские военнопленные
Тема советских военнопленных в немецком плену, тема угнанных в Рейх остарбайтеров и их совместной репатриации в СССР более полувека была темой-табу. Даже говорить об этом было опасно, настолько серьезный идеологический заряд она в себе несла.
Еще в разгар репатриации в мире разразилась очередная мировая война – так называемая Холодная.
Это не совсем точно, что Холодная война – это война двух систем, двух укладов и двух идеологий – это еще и война друг с другом. Для ее успешного ведения нужны были не только внешние, но и внутренние враги и внутренние жертвы – и не обязательно диссиденты или поэты. Париями и отщепенцами могли послужить и другие – военнопленные, остарбайтеры и прочие. На Холодной войне (в отличие от «Горячей» – Великой Отечественной) никто из наших героев не воевал, но жертвами ее, по обыкновению, становились они все – поголовно!
Начнем с цифр, хотя бы и округленных.
В немецкий плен попало 5,7 млн красноармейцев, из них 3,3 млн – или 57 %! – умерло или погибло в плену в результате геноциидальной (точнее, стратоциидальной) политики немецкого государства. 2,4 млн военнопленных дождалось Дня Победы живыми, из них в послевоенный репатриантский поток влилось 1,8 млн чел., а остальные 0,6 млн – это сумевшие увильнуть от принудительной советской репатриации «невозвращенцы»: понятно, что из последних большинство составляли коллаборанты.
Но коллаборанты были и среди других репатриированных.
Советская репатриация была принудительной вовсе не потому, что люди не хотели возвращаться на родину, а их палками заставляли. Большинство как раз хотело домой, – невзирая на все связанные с этим риски. Принудительной она была потому, что никого в СССР даже не интересовало, хочет кто-то домой или не хочет: все советские граждане были обязаны это сделать, и именно потому что, они советские граждане.
Фильтрация же репатриантов показала, что в распоряжение НКВД, то есть в спецконтингент, поступили 6–7 % репатриированных (а это порядка 300 тысяч человек!), из них большинство военнопленные. Среди них были и те, кого судили и осудили в экстазе сверхподозрительности (в предательстве априори подозревали каждого; а к советским военнопленным-евреям смершевцы могли себе позволить обратиться с вопросом: «И как это ты, Абрам, жив остался?..»). Но среди осужденных было немало и тех, кто действительно нарушил присягу и, став предателями, совершил военные преступления (немало таких предателей было и среди айнзатцкомманд и айнзатцгрупп СД, специализированных на ликвидации евреев, коммунистов, цыган, душевнобольных и некоторых других категорий лиц).