С годами паучья «физиология» Сталина только усиливалась, и психобиографический метод Такера тут как бы невольно смыкается с арахнологией – наукой о пауках.
Как и едва ли не всякий грузин, Сталин в молодости – в свои семинарийские годы – баловался стихами. Подписанные псевдонимами «И.Джишвили» или «Сосело», стихи были как о прекрасной Грузии, так и о социальных надеждах всего человечества. Так себе стихи, но одно-два даже и неплохие.
Креативные подданные из Оргкомитета по проведению юбилейных торжеств по случаю 70-летилетия вождя решили порадовать его публикацией стихотворных опусов на русском языке. Осуществлять блистательный перевод сих посредственных виршей поручили 40-летнему Арсению Тарковскому.
Тот сразу понял, насколько двусмысленно и опасно это предложение. Отказаться? принять? – с точки зрения арахнологии, оба варианта несли в себе смертельную опасность. Сдав перевод и получив гонорар, Тарковский уехал в Грузию и затаился в ожидании того, что будет. Но своего переводчика спас сам автор, вычеркнув эту позицию из перечня юбилейных мероприятий…
Цацки, а тем более писательские, а-ля Брежнев, Сталина не интересовали, – и на меньшие, чем первый в философии, первый в истории партии, первый в языкознании и первый в военном искусстве (маршал, а потом и генералиссимус), он не соглашался.
Генералиссимусом в литературе был у него Горький, а все прочие секретари Союза писателей СССР (Ставский, Фадеев и другие) были у него лишь порученцами, присматривающими за литературой как за общаком.
В то же время Сталин принадлежал к поколению аппаратчиков, в котором чтение книг и почтовая переписка являлись потребностью и нормой, а для иных, и для Сталина в их числе, даже страстью. Он был неистовым читателем, и учреждение в 1934 году денежных Сталинских премий по литературе было, если угодно, производной от этой страсти.
Как абсолютный самодержец, Сталин мог и казнить, но мог и помиловать. Так поступил он в конце мая 1934 года, помиловав Мандельштама, дерзнувшего написать:
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны
А где хватит на полразговорца,
Там помянут кремлевского горца.
<…>
Что ни казнь у него, то малина
И широкая грудь осетина.
И следователь (Шиваров), и профильный нарком (Ягода) не сомневались в том, что «…сталинское решение будет достаточно суровым: одной только “груди осетина” для грузина вполне достаточно, чтобы отправить неучтивца к праотцам»[14].
Но Ягода ошибся: «Сталин мгновенно оценил ситуацию, а главное – «оценил» стихи и, действительно, решил всё совершенно иначе – в сущности, он помиловал дерзеца-пиита за творческую удачу и за искренне понравившиеся ему стихи. Ну, разве не лестно и не гордо, когда тебя так боятся, – разве не этого он как раз и добивался?!
Итак, 25 мая 1934 года Сталин подарил О.М. жизнь… И это была – самая высшая и самая сталинская из всех Сталинских премий, им когда-либо присужденных!»[15]
А вот мандельштамовскую попытку польстить себе в одическом жанре Сталин не одобрил. Эта «творческая неудача» обошлась поэту в новый арест, в новый – более жесткий – приговор и в гибель в транзитном пересыльном лагере под Владивостоком.
«С гурьбой и гуртом» – как он сам напророчил себе в другом стихотворении.
Вместе с тем сам Мандельштам и его эпиграмма были восприняты другими читателями – не Сталиными и не Ягодами, – как хлесткая пощечина и символ сопротивления и протеста против такой, не чующей под собою земли, жизни.
Несколько слов о стиле Такера. Он скорее энергичен и эмоционален, но в то же время и не импрессионистичен.
Есть ли у Такера фактические ошибки?
Да, но это, скорее, неточности. Например, географические: иногда он смешивает Грузию с Кавказом в целом, и в результате умиротворение мусульманского имамата прочитывается как эпизод российско-грузинских взаимоотношений. Или категории кулаков: приводимая им расшифровка трех кулацких категорий не совпадает с теми, что были в действительности.
И тут мы упираемся в источники, которыми Такер располагал и пользовался. Его добросовестность и тщательность – выше всяких похвал. Все, что было опубликовано или не опубликовано, но доступно (например, западные диссертации), – было им, разумеется, учтено. Поработал он и в архивах – исключительно американских: в Вашингтоне (Национальный архив США), в Стэнфорде (Институт Гувера) и в Гарварде, где хранились архив Л.Д. Троцкого и так называемый «Смоленский архив». Ценным источником информации о начальном периоде жизни Джугашвили стали для биографа опубликованные в Берлине мемуары бывшего сталинского близкого друга и сотоварища по семинарии в Гори – Иосифа Иремашвили.
Конечно, Такер был бы счастлив поработать и в приоткрывшихся в конце 1980-х гг. российских архивах, но до конца открытыми они не стали и посейчас. Да и от того, что он узнал бы истинный рост вождя – 164 сантиметра, – мало что изменилось бы в такеровском восприятии этого низкорослого гиганта.
Такеровская биография Сталина, увы, не была завершена: это усеченная композиция – трилогия без концевого тома. Этот недостающий том был бы в трилогии ключевым, ибо Сталин без Великой Отечественной войны, Сталин без Победы – фигура совершенно иного масштаба.
Как военачальник Сталин всегда был на удивление бездарен. Его «великокняжеские» вмешательства в Гражданскую войну, – что в Галиции, что под Царицыном, – всякий раз имели следствием серьезное ухудшение общей обстановки на фронтах, членом Реввоенсовета которых он являлся.
В Великую Отечественную главнокомандующим был уже не Троцкий, а он сам. И, что бы ни писал Жуков о профпригодности Сталина в Ставке, всю полноту ответственности за игнорирование донесений разведки о готовящемся нападении, за катастрофические поражения начала войны, как и за ту демографическую и гуманитарную сверхцену, которую страна заплатила за его окончательную победу, несет лично Сталин. А это десятки миллионов погибших, миллионы пленных и угнанных в Рейх, сотни тысяч коллаборантов, разрушенное хозяйство на оккупированных немцами территориях, миллионы инвалидов. Люди, солдаты, офицеры были для него всего лишь пушечным мясом, а война – лишь инструментом большой игры и глобальной политики.
Но в своих попытках перехитрить всех и столкнуть первыми немцев с французами и англичанами он преуспел только вначале. Аннексируя в 1939–1940 гг. одну оговоренную с Берлином область за другой, Сталин «обрабатывал» их территорию и население единообразным образом, за которым закрепились термины «советизация» или (реже) «сталинизация». Население фильтровалось и безжалостно пропускалось через мясорубки социальных репрессий, и прежде всего – насильственной коллективизации и депортаций.
Столкнувшись же лоб в лоб со своим вчерашним «союзником» – Гитлером, Сталин сполна ощутил всю уязвимость и сомнительность сталинизма как государственной доктрины – при первом же ее открытом контакте с внешним миром. Но больше Гитлера, побежденного ценой стольких жизней, его беспокоили те миллионы, что не погибли, что уцелели, миллионы именно на войне впервые почувствовавших себя людьми – победителями, освободителями и освободившимися.
Делиться с ними плодами победы он не собирался, и уже через два года, 9 мая 1947 года, великий и всенародный праздник Дня Победы перестал быть нерабочим днем, а у участников войны одну за другой стали отбирать их льготы.
Свой воспрянувший было народ Сталин снова загонял в привычные, довоенные стойла. Узурпировав власть, Сталин присвоил себе и общенародную Победу.
Поэтому 5 марта – день его смерти – стал подлинным праздником для миллионов репрессированных и их близких, днем избавления от его тирании.
Отнесемся всерьез к сталинской победе на телереферендуме «Имя России» в 2008 году: 4,5 миллиона принявших в нем участие – это 3,5 % населения России. И та «галантность», с какою третий призер Сталин в последний момент пропустил вперед Невского и Столыпина, никого не могла обмануть в стране, где фальсификации и в ходу, и в чести. Понятно, что читатели Пушкина заведомо менее всего склонны участвовать в таких шоу и вообще смотреть российское телевидение, в отличие от почитателей Сталина, для которых он и теперь «живее всех живых».
Так что до подлинного избавления от сталинской тирании, увы, все еще далеко.
Нацпроект история
Что ни казнь у него – то малина…
Хотелось бы всех поименно назвать…
Стараниями и попечением Международного общества «Мемориал», Уполномоченного по правам человека в РФ при поддержке Объединенной демократической партии «Яблоко», Международного фонда им. Д. С. Лихачева и швейцарской программы по развитию и сотрудничеству вышло уникальное электронное издание. Это сдвоенный компакт-диск «Жертвы политического террора в СССР»: на одном – почти все изданные на сегодняшний день справочные и научные материалы по истории террора, на другом – база данных, содержащая сведения о 2 614 978 жертвах этого террора (в это число входят и «дублеты» – сведения об одном и том же лице из разных источников, как и сведения о каждой репрессии в отдельности, – на Осипа Мандельштама, например, заведено четыре записи. Так что, в сущности, самих жертв на диске меньше). Источники – более 280 томов Книг памяти из разных регионов бывшего СССР, а также море других привлеченных сведений, в том числе о репрессированных москвичах.
2 миллиона и 600 тысяч жертв – много это или мало?
Мало, если сравнивать эту цифру с суммарным числом репрессированных в СССР. Одних только лиц, подпадающих под действие Закона о реабилитации 1991 года, по оценке А. Рогинского, около 12,5 млн, из них около 5 млн – люди, осужденные решениями судов и внесудебных органов, а остальные – репрессированные по административным решениям (жертвы коллективизации, депортаций народов и т. д.).