Продолжая «традиции» еще царской России, СССР являлся государством, практиковавшим, за вычетом 1920-х гг., косвенный государственный антисемитизм.
В отличие от государственного антисемитизма в Германии, принявшего поистине людоедские формы, СССР практиковал его в более «гуманном» виде – как систему гласной и негласной дискриминации и запретов, а также борьбы с «космополитизмом», «сионизмом» и прочими эвфемизмами еврейской нации. Еврейских погромов или чего бы то ни было, приближающегося к ним, в СССР не было, а утверждения о подготовке большой депортации евреев в 1953 году хотя и представляются косвенно логичными, но и по сей день не имеют практически никакой прямой документальной базы[553].
Чуть ли не половина жертв Холокоста, беря по территориальности их проживания на 22 июня 1942 года, погибла на территории СССР, но в контексте такой политики ни о каком уважении к еврейским жертвам не могло быть и речи. Война еще шла, а главпуровцы уже работали над тем, как преподносить ее результаты. Если немецкие нацисты-жидогубы изводили «циклоном Б» именно еврейскую расу и упивались именно еврейской кровью, то интернационалисты-большевики главпуровской перекисью старались вытравить именно этническую компоненту чудовищного преступления, совершавшегося в Аушвице или Бабьем Яру. Политика заключалась не в преуменьшении числа жертв, а в вытравлении их структуры, иначе – в подмене одной конкретной группы жертв (евреев) другою, куда более расплывчатой – «советскими людьми», или «мирными гражданами»[554].
Когда же война закончилась, то запрету подверглись и сама память о Холокосте, и ее увековечение. После войны в одном лишь Минске появился памятник, рассказывающий о Холокосте и с надписью на идише. Шестиконечной звезде на памятнике в Невеле сделали «обрезание», в результате она стала пятиконечной. Наказуемой оказалась даже сама инициатива создать памятники евреям – жертвам нацизма: ученый-изобретатель В. Фундатор, один из создателей знаменитого танка «Т-34», лишился работы из-за намерения установить памятный знак в родном белорусском местечке Червень, а семеро вознамерившихся создать памятник в Одессе получили по 8—10 лет лагерей за создание «антисоветской и националистической организации». В 1948 году убили Михоэлса, и было окончательно отказано в издании «Черной книги», в 1949 году закрыли Еврейский музей в Вильнюсе. Призрак «космополитизма» соткался в Кремле и обволок собою всю страну, и не кто-нибудь, а евреи, – да, евреи, оставшиеся в живых! – пополнили собой позорный список жертв не одной, а двух диктатур[555].
В рамках советской идеологии, в равной мере призванной петь режиму осанну и прикрывать его срам, не оставалось места для целого множества исторических явлений: для голодомора, для оккупации, для угнанных в рабство остарбайтеров, для советских военнопленных, для власовцев и других коллаборантов, для еврейского геноцида – все это были темы-табу, о которых лучше было не то что не писать – не заикаться!
Идеология проглотила и зажевала историю. Применительно к Холокосту идеологический ответ советской власти был выдержан в своеобразно интернационалистском духе: главным, повторим, тут было затушевывание сугубо этнической – антиеврейской – политики национал-социализма и намеренное невыделение евреев как специфической группы среди жертв немецкого фашизма. Соответственно, им было отказано и в признании целого ряда их гражданских и человеческих прав, в том числе и права на память. В вопросах историографии и увековечения памяти жертв названный «интернационализм» воплощался в том, что еврейские жертвы никак не обозначались: их вербальным заместителем стали выражения «мирные граждане» и, особенно часто, «советские люди». Тем самым до сознания доводилось: Холокост не уникален, фашисты уничтожали всех советских граждан, среди которых были и русские и украинцы, и татары, и поляки, ну и евреи тоже, кажется, были… Даже в таких случаях, как Бабий Яр, борьба за восстановление справедливости и хотя бы за компромиссные формулировки наталкивалась на жесткое идеологическое сопротивление и на непреклонное начальственное «нет».
Мария Альтман, автор книги «Отрицание Холокоста. История и современные тенденции» (2001), совершенно права, когда пишет: «…все, что происходило с этой темой в исторической науке и публицистике на протяжении предшествующих лет (50—80-е гг.) вполне можно квалифицировать как разновидность отрицания Холокоста. Это выражалось в замалчивании и сокрытии как самого факта Холокоста (прежде всего – советских евреев), так и имеющихся в государственных архивах документальных свидетельств об этом»[556].
В русских национал-патриотических материалах она выделяет следующие шесть различных тенденций в изображении или интерпретации Холокоста: 1) прямое и полное его отрицание, 2) сомнения в его существовании или, по крайней мере, в отдельных фактах, 3) преуменьшение масштаба трагедии, 4) искажение событий и фактов, 5) неправильное истолкование самого термина «Холокост» и 6) оправдание Холокоста. Излюбленными приемами тут являются, в особенности, перевод стрелок на «русский Холокост», якобы организованный в СССР евреями, и заявления о том, что немцы – по сговору с сионистами – уничтожали только советских евреев.
Разновидностью мифа о неубитых евреях является тезис об их тотальной эвакуации в Ташкент в 1941 году[557].
На бытовом уровне элементы отрицания присутствовали уже в советской «антисионистской» литературе[558], в годы Холодной войны обвинявшей «сионистов» в том, что они «наживались» на страданиях еврейских жертв и преувеличивали их численность, а главное – находились в прямом сговоре с нацистами. Классическим примером такого подхода может послужить диссертация на соискание кандидата исторических наук, защищенная в 1982 году на закрытом заседании ученого совета Ордена Трудового Красного знамени Института востоковедения АН СССР. Название вполне говорящее: «Связи между сионизмом и нацизмом. 1933–1945». Автор труда – нынешний глава Палестинской автономии президент Махмуд Аббас, научный руководитель – бывший директор Института востоковедения АН СССР, бывший руководитель Главного разведывательного управления и бывший премьер-министр РФ, академик и сам еврей Евгений Примаков[559].
Вплоть до конца 1980-х гг. Холокост как историческое явление и как предмет исследования оставался запретной для советских историков зоной. Положение изменилось при Горбачеве и, особенно, при Ельцине. Именно при них Советское (а затем Российское) государство поэтапно отказалось от государственного антисемитизма как идеологической доктрины – повыпадали из трясущихся рук сусловские идеологические вожжи, пропитанные проработками отщепенцев на собраниях трудовых коллективов и на педсоветах.
Это имело, по крайней мере, три следствия. С одной стороны, постсоветское еврейство воспользовалось плодами свободы, и начался подлинный ренессанс еврейской жизни в России – как конфессиональной, так и секулярно-культурной. Одним из проявлений этого стало и возрождение российской, украинской и белорусской иудаики, которая, конечно, уже не могла миновать свою центральную проблему в XX столетии – проблему изучения Холокоста. Тот расцвет, который пережили и переживали эти исследования впоследствии, более всего напоминает отдачу вдруг отпущенной пружины. И в этом смысле создание в июне 1992 года научно-просветительского центра «Холокост» и появление первых статей и даже монографий о Холокосте на территории СССР – вполне знаменательные события.
Вторым следствием разгосударствления антисемитизма стала его приватизация. Антисемитизм стал частным делом российских граждан, и те из них, кто испытывал внутри себя непреодолимую склонность к этой фобии, мог предаваться ей сколь угодно самозабвенно и, в общем-то, безнаказанно, поскольку, расставаясь с антисемитизмом, государство практически не озаботилось правовыми рамками, в которых оно готово мириться с такою частной инициативой своих граждан. Впрочем, в эти годы антисемитизм утратил и свою ведущую роль в контексте общей ксенофобии: главными врагами в эти годы считались различные кавказские народы, или, как их называли тогда и называют сейчас, «лица кавказской национальности». Антисемитизм как фобия вернулся в лоно более широкого спектра мировоззренческих понятий, таких как правый радикализм, национал-шовинизм и даже фашизм, прекрасно ощущающих себя в России.
В этой идеологической констелляции, разумеется, нашлось место и для отрицателей Холокоста, но русским патриотам пришлось довольствоваться перепевами наследия их западных коллег, поскольку собственных «специалистов» по этому вопросу они еще не породили, если не считать крутых до патологичности «экзотов» – «расологов» и дугинцев-«геополитиков»[560].
Фюрер «геополитиков», Александр Дугин, недавно заступился за Ахмадинеджада. Последний, по словам Дугина, вовсе не отрицает Холокост («ну что вы! что вы!»), а просто пытается – «ну да, как-то не всегда уклюже» – обратить внимание мирового сообщества ни много ни мало на то, что Холокост – это «вещь религиозная» и глубоко зарыта в иудаизм. Заперев Холокост в религии, да еще и приравняв его к казни и к жертвоприношению Иисуса Христа – для христиан, Дугин лукаво разменивает Холокост на христоубийство и вчистую изымает его из исторического и политического оборота. И напротив, благословляет Ахмадинеджада-талмудиста на новые каббалистические открытия и откровения. Разбирать которые приходится, правда, такому синедриону, как Совет Безопасности ООН.