«Плавильный тигель» и «разгребатели грязи»
Население страны
Культура Америки зависела и зависит от того, с багажом каких традиций новопоселенцы прибывают на пункты въезда в США.
Как следовало из переписи 1900 года, в США жили семьдесят семь миллионов человек. В их трудолюбивых руках был огромный континент, их умение и невероятная трудоспособность уже делали чудеса, обещая в будущем еще больше. Но дешевой рабочей силой по-прежнему являлись иммигранты. В страну прибывало множество обездоленных людей, очень своеобразных с точки зрения культурного наследия. Скажем, китайцы приезжали сюда, совсем не имея ничего материального, но свято храня конфуцианский уклад. Если бы государство предоставило их своей судьбе (отчасти так и получалось, ведь во многих крупных городах возникали «чайна-тауны», но лишь отчасти), они стали бы своего рода социальным динамитом – и внесли бы, пожалуй, чересчур своеобразный вклад в этнический калейдоскоп страны. Богатая Америка не должна была быть и не была слепой в этом отношении: такое положение вещей напрямую грозило ее благополучию.
Сорок один миллион «местного белого населения» по-прежнему являлся этнической основой. Это были потомки уже нескольких поколений англосаксов, живших в Америке. Двадцать шесть миллионов «нового белого» населения были недавними пришельцами, из них 30 % – англосаксы, 31 % – немцы, 4 % — шведы, 4 % — русские, столько же – австрийцы, 3 % – итальянцы. В стране жил также миллион евреев. Девять миллионов были потомками африканских рабов, 114000 представляли монголоидную расу (90000 китайцев и 24000 японцев). Коренных жителей материка – индейцев – осталось всего 237000 человек.
Главным языком в университетах был немецкий. Уважение к немецкой науке в США того времени несомненно – ее штудировали большинство учащихся, число которых превосходило приверженцев других языков и культур, вместе взятых. Популярна была идея «импортировать» большое число германских преподавателей и целиком перейти на немецкую систему обучения.
В 1905 году произошла весьма важная трансформация внутренней политики: впервые Америка, страна иммигрантов, начала чинить препятствия для въезда в страну. Сюда – с точки зрения правящего класса – стали приезжать «не те» иммигранты. Восточноевропейский вклад в американский калейдоскоп перестал нравиться национальной элите. Отныне – и по сию пору – Америка ставит барьеры на пути въезда, основываясь на новых этнических, социальных, образовательных критериях.
Между тем для граждан страны делалось довольно много. Оклахома получила права штата. Ниагарский водопад законодательно защищен от строителей гидроэлектростанций, что, несомненно, повлияло на экологию Америки. Свидетели в антитрестовских процессах защищены от преследования. На Панамском канале одобрена система шлюзов. Подписаны: закон о санитарной инспекции в мясоконсервной промышленности и Акт об американских исторических ценностях.
Законодатели умирали от сорокаградусной жары, а президент в своем легком белом костюме, характерно ухмыляясь, без сомнений ставил свою красивую твердую подпись на новых государственных документах.
Для понимания американской культуры нужно указать, что в последние два десятилетия девятнадцатого века (и в два первых двадцатого) источник иммиграции сместился в сторону Восточной Европы, славянских и латинских стран. В «плавильный тигель» попадало все больше ингредиентов, и структуры власти понемногу переставали с ними справляться; пожалуй, пора было перестать подбрасывать в тигель новое сырье. Все это, в конечном счете, привело к новому законодательству, окончательно оформленному в иммиграционных законах 1921 и 1924 годов. После их принятия в США начали въезжать не 1,2 млн. человек в год (стандартная цифра для 1880–1920 годов), а всего 165 тысяч, причем каждая страна получила квоту – два процента от всех национальностей, уже существовавших в США в 1890 году. Это было очень важное решение, и многие думали, что таким образом проблема этнического взрыва решена.
Иммигранты па теплоходе
Христианство задолго до президента Трумэна, впервые заявившего об этом, стало декларируемой общегосударственной религией. Другие верования и даже мировые религии, несмотря на все лозунги терпимости, все-таки подавались как некая аберрация. Например, об исламе наиболее популярный школьный учебник говорил, что «мохаммеданство», или «исламизм», является вероучением, проповедуемым Мохаммедом, который записал свои доктрины в книге, называемой Кораном. Это учение состоит, писали авторы учебника, из смеси фантастических фальшивых идей, воспринятых у иудаизма и христианства и искаженных, «Мохаммеданство», как и множество других систем верований, якобы провозглашает культивирование ценностей, а на самом деле поощряет грехи; это умаляет его духовную и мировую значимость. На этом фоне христианство подавалось как единственная религиозная система, возвышающая человека до подлинного чувства моральных отношений и способствующая его счастью.
По контрасту с апологетическими выступлениями в защиту англосаксонского приоритета журналист Генри Л. Менкен, известный как борец с «благопристойной традицией» в литературе, написал в 1923 году статью под названием «Англосакс», в которой обвинял представителей привилегированной «расы» в хвастовстве, связанном, по его мнению, с комплексом неполноценности. Менкен назвал основными чертами американской версии англосаксонского сознания никчемность, некомпетентность и трусость, прямо говоря о нации как о самой нецивилизованной из всех существующих. Анализируя наплыв других этно-расовых групп в современную ему Америку, Менкен отметил, что англосаксов их быстрое преуспеяние раздражает. Они, словно от отчаяния, предпринимают всевозможные усилия, чтобы избавиться от «чужеродного» элемента путем отрицания или компрометации. Эти усилия, по мысли Менкена, часто приобретают гротескные или экстравагантные формы. Принимаются всяческие законы с тем, чтобы спрятать за решетку американских граждан, приехавших позднее, тысячей фантастических способов. Им мешают и даже делают социально небезопасным учить детей родному языку или сохранять унаследованные обычаи. Любое отклонение от нормы среднего англосакса расценивается как угроза благосостоянию общества и жестоко наказывается.
Другой исследователь этой проблемы – Лоренц Остер с еще большей однозначностью назвал свое исследование «Путь к национальному самоубийству». Едва ли не самый известный из защитников монокультуры, Артур Шлезингер-младший (1917–2007), рассуждал о «разъединении» Америки в своих «Размышлениях о мультикультурном обществе».
Теодор Рузвельт как явление американской культуры
Что подлинно тревожило Теодора Рузвельта – так это то, что примерно до 1880 года основная масса иммигрантов прибывала в Америку из Германии. В таких штатах, как Пенсильвания, немецкий язык грозил превратиться в доминирующий язык штата. Увы, Рузвельт не дожил до начала двадцать первого века, когда в Америке рухнули прежние этнические барьеры. Он бы просто не поверил, что наступит время, когда – имеется в виду 2003 год – в Соединенных Штатах будет 36 млн. потомков «черных» и 37 млн. потомков мексиканской «бронзовой» расы.
Воплощением культурного вклада англо-голландских пуритан, трансформировавшихся к XX веку, стал президент страны. Рузвельт на протяжении всего жизненного пути оставался верен своей доктрине «напряженной жизни». Вот его любимые и неустанно повторяемые высказывания этого периода. «Будь кем-то. Действуй», «Не теряй попусту время», «Не снижай активности, не теряй разума – делай дело». Первый враг ограниченного временем политика – пассивность. Удивляющий своей витальностью Рузвельт создал свою собственную систему борьбы с переутомлениями и фрустрацией: например, наиболее эффективным средством от депрессии он считал рубку леса.
В трудные дни президент брал топор и рубил огромные деревья (чаще всего на так называемых Кафедральных высотах). Вторым по значению средством от депрессивной усталости была для него верховая езда. На своей, без преувеличения, огромной лошади по кличке Бляйштейн он почти круглый год ездил к Рок-Крик парку – до тех пор, пока сковывающий ручьи и лужи лед не становился опасно скользким для лошади. Тогда всадник спешивался и обращался к быстрой ходьбе. Его подбитые гвоздями спортивные ботинки с шумом топтали землю; он как медведь продирался сквозь заросли и быстро покрывал мили пути. В перерывах между заседаниями он продолжал фехтовать на палках с таким же доморощенным спортсменом – генералом Леонардом Вудом.
Теодор Рузвельт пришел к выводу, что Соединенные Штаты нуждаются в более сильном федеральном правительстве, которое может гарантировать достойный начальный уровень жизни, «национальный минимум». Вспоминая встречи с ним, Уолтер Липпман писал, что Рузвельт много говорил о подлинной проблеме коллективизма, которая заключается в трудности совмещения народного контроля с административной властью.
По приказу Рузвельта был создан Совет изящных искусств, объединивший ведущих архитекторов, скульпторов и художников для экспертизы и помощи министерствам в постройке общественных зданий. Рузвельт рискнул вызвать неудовольствие святош, когда по совету Сен-Родена с доллара в эстетических целях была убрана сакраментальная надпись «In God We Trust» («В Бога мы верим»). В литературе сердце Рузвельта принадлежало «эстетически выдержанным» авторам XVIII – середины XIX века. По его собственному признанию, он был старомоден и сентиментален в том, что касается книг. Он читал, чтобы, прежде всего, получить удовольствие и, во-вторых, почувствовать, что стал хоть немного лучше, а не хуже после чтения. Ему всегда хотелось, чтобы в книге было больше солнечного света. Неважно, что описанное будет лицемерием или даже ложью по отношению к существующему порядку вещей: идеал и движение к нему – таков главный литературный запрос Рузвельта. В своих суждениях он исходил из оценки морали автора и дидактического значения написанного. Поэтому произведения критического направления, изобличающие пороки буржуазного общества, снимающие покровы благообразности с алчности и эгоизма, воспринимались Рузвельтом как регресс в развитии литературы.
Более всего «доставалось» тем авторам, которые, по его мнению, посягали на систему буржуазных семейных отношений. Максим Горький подвергся нападкам за то, что путешествовал по Америке, не оформив официально свой брак. Рузвельт по этой же причине отказал Горькому в аудиенции. В романах Льва Толстого, уже получившего мировое признание, Рузвельт увидел лишь «борьбу против брака» и обвинил писателя в проповеди фантастической теории самоуничтожения расы путем воздержания от брака.
Справедливости ради надо указать, что Рузвельт признавал величие Толстого как писателя и мыслителя. Он отмечал, что как профессиональный моралист и философ, дающий человечеству советы по религиозным вопросам, Толстой предлагал несколько превосходных теорий, создавая в некоторых произведениях «благородные» и «возвышающие» образы. Книги Эмиля Золя Рузвельт отвергал как не представляющие познавательного осмысления жизни, вызывающие отвращение у всех читателей, не зараженных истерией дурного вкуса. Он находил Франсуа Рабле слишком вольным, а Джеффри Чосера – недостойным траты времени. Рузвельт не мог простить Чарльзу Диккенсу его реализма и критического отношения к Америке, «земле обетованной». У Диккенса, провозглашал президент, нет понимания того, что означает слово «джентльмен», способности оценить гостеприимство и хорошее обращение. Естественно, что он презрел всю Америку: ведь ему не хватило духа понять, что творит Америка! – возмущался Теодор Рузвельт.
Теодор Рузвельт с семьей
В поэзии Рузвельту были близки, скажем, Данте, Вийон, Ронсар, Гете, чилийская поэтесса Габриэла Мистраль (1889–1957). Он хорошо знал творчество немецких и скандинавских писателей. «Ассоциация гэльской литературы» избрала его почетным председателем. После Джефферсона он был единственным президентом, лично знакомым с лучшими литераторами своего времени. Дж. Кеннеди явился вторым президентом, с которым разговаривал поэт Роберт Фрост. Первым – Теодор Рузвельт, и Фрост с уважением вспоминал, что он знал поэзию.
Рузвельта вдохновлял довольно неожиданный культурный подъем Америки. Он, поклонник Рембрандта и Тернера, охотно посещал выставки европейских мастеров (Сезанна, Гогена) и впервые с таким же интересом присматривался к исканиям американских живописцев. Американцы, утверждал Рузвельт, полны великого духа, и никакие муки, несчастья, поражения, власть самого свирепого монарха не заставят их покорно опустить голову. Вместе с тем, по категорическому утверждению Рузвельта, магнаты трестов, политики, издатели и продажные писатели будут обитателями восьмого круга ада.
Звезда американской критики первой половины XX века – Ван Вик Брукс – свидетельствует (сделаем скидку на излишнюю восторженность) об интеллектуальных качествах Рузвельта как о самом замечательном проявлении разума и феноменальной памяти, которые он когда-либо наблюдал. Рузвельту в плане оценок его вклада в национальную культуру в определенном смысле повезло: ведь благодаря радикализации и оживлению общественной жизни в первое десятилетие XX века взошли ростки великой американской литературы, и вокруг президента реально существовали люди, способные адекватно оценить его дарования. Рузвельт и сам косвенно способствовал этому процессу, что и «зачлось» ему американской историей. В живописи его фаворитами были гении Возрождения Рафаэль, Микеланджело и Рембрандт. В архитектуре непревзойденными образцами для американского зодчества для него оставались средневековые готические соборы Европы, В ноябре 1903 года президент Рузвельт размышлял о том, какие книги он прочитал со времени вселения в Белый дом. На листе бумаги обозначилось: части «Истории» Геродота, первая и седьмая книги Фукидида, весь Полибий, трилогия Эсхила об Оресте, «Семеро против Фив» Софокла, «Ипполит и Вакх» Еврипида, «Лягушки» Аристофана, часть «Политики» Аристотеля. По-французски он читал жизнеописания принца Евгения Савойского, адмирала де Рюйтера, Генриха Тюреннского и Яна Собесского. Из исторических сочинений – шесть томов «Греческого мира» Моффати, Фруассара о французской истории, Масперо о сирийской, халдейской и египетской цивилизациях. Помимо этого в списке значились «Мемуары» Марбо, «Жизнь Карла Двенадцатого» Бэна, «Типы морских офицеров» Мэхэна, четыре тома «Римской истории» Гиббона, «Опыты» Маколея, «Фридрих Великий» Карлейля, «Линкольн» Хэя и Николаи, два тома речей Линкольна, «Опыты» Бэкона, половина пьес Шекспира, часть «Потерянного рая» Мильтона, часть «Песни о Нибелунгах». И еще – Толстой, Сенкевич, Вальтер Скотт, Марк Твен, Конан-Дойль и многое другое. Пусть любой современный американский президент представит более внушительный список.
Гора Рушмор. Скульптурный портрет Теодора Рузвельта
…Однажды на поле кампуса Йельского университета шла церемония присуждения почетных докторских степеней. Их получили госсекретари США Джон Хэй и Элиу Рут, а также Вудро Вильсон. В белом костюме получать «недополученную вместе с Томом Сойером и Геком Финном на Миссисипи» степень вышел Марк Твен. «Остается одно имя», – сказал президент Йельского университета Артур Хэдли, и толпа взорвалась овацией. Рузвельт вышел к подиуму. Тогда политик был историком, и это никого не смущало.
Прогресс
Политическая культура правящей республиканской партии базировалась на индивидуализме. Его наиболее талантливыми «певцами», как мы уже говорили, были Эндрю Карнеги, Джон Рокфеллер, Джон Пирпонт Морган. Они восславляли благотворительность. Дж. Рокфеллер утверждал, что расходует на помощь обществу не менее 15 процентов своих доходов. Достоверно известно, что некоторые университеты и больницы получали частную помощь… Но в целом общество было расколото на имущих и неимущих.
На внутренней арене все говорили о прогрессе. Повсюду обсуждалось научное управление. Журналы рекламировали невиданные прежде технические изобретения, революционизирующие труд. Благодаря новациям Калифорния, судя по всему, по всем показателям обогнала приверженцев старины с восточного побережья. Обсуждались: облегчение процедуры принятия поправок к Конституции, налог на наследство, подоходный налог, социальное обеспечение женщин и детей, трудовая компенсация рабочим, уменьшение власти судов в случае рабочих конфликтов, страхование здоровья на промышленных предприятиях, право голосования для женщин, создание сети речных каналов внутри страны…
Но приезжие создавали безработицу, ведь они брались за любое дело и за любые деньги. Отсюда и злость американцев на иммигрантов, наводнявших американские города и готовых работать за мизерную плату. Рузвельт знал это не понаслышке – он первый американский президент, родившийся в большом, самом большом городе страны. Газеты завоевывали себе популярность, обличая прихлынувшую к американским берегам накипь европейской цивилизации. Рузвельт разделял такие взгляды: недаром враждебные ему газеты с охотой цитировали его слова, доказывавшие пренебрежение первого лица государства к национальным меньшинствам, Верил ли он в то, что Америка расплавит всех в своем котле, надеялся ли на то, что все получат свой шанс? Трудно сказать… Во всяком случае, он, с одной стороны, не был согласен с крайними взглядами Ассоциации защиты Америки, требующей прекращения иммиграции, а с другой – поддерживал Лигу сокращения иммиграции. Помимо того, он твердо стоял на своей идее, что первостепенная обязанность правительства – помочь рожденным в Америке бедным, но образованным гражданам.
Разумеется, современные Рузвельту американцы даже в мыслях не могли подвергнуть сомнению святость частной собственности. Но в то же время у них было патрицианское понимание общественной ответственности богатства и власти. Без умеренных реформ, считали они, правящая Америка не сохранит своей страны и своего положения в мире. Подлинный консерватор тот, кто ради сохранения большего готов пожертвовать меньшим, готов увидеть подлинную угрозу характеру власти, принципам социальной стратификации, благополучию верхнего слоя.
Америка теперь пусть неохотно, но все же позволяла некоторым афроамериканцам выбиться из низших слоев. Скажем, в руках афроамериканца Букера Вашингтона оказалась огромная империя образовательных учреждений. Основанный им в Алабаме колледж стал масштабным университетом, ежегодно производившим сотни чернокожих учителей и интеллектуалов. Часть счетов «черной империи» Вашингтона оплачивали белые филантропы. Он был одет как денди, он проводил отдых на курортах Новой Англии. Полузакрытое братство образованных афроамериканцев – «Машина Таскеги» – было важной политической организацией. В стране не осталось практически ни одной афроамериканской газеты, которая не находилась бы под его влиянием. Но при всем этом Букер Вашингтон видел в патрицианском подходе Рузвельта и его единомышленников негативное отношение к себе как к глубоко обиженному и полному жажды мести чернокожему.
Взаимонепонимание рас и народов превращалось едва ли не в естественное состояние американского общества.
Между тем постепенно американцы начали приходить к выводу, что «отставание» черной расы является временным. Аргументы Дарвина и Ламарка убедили их в «юности» темнокожей расы, которая быстро нагонит упущенное. Букер Вашингтон служил отличным примером: поколение за поколением одолеют временный гандикап (состояние, при котором сочетание физических, умственных, психологических, социальных качеств, процессов, условий или обстоятельств затрудняет приспособление) и встанут в один ряд с белой расой.
«Разгребатели грязи»
Американскую культуру нельзя представить себе без когорты смелых и острых журналистов, поставивших в начале XX века перед собой цель улучшить жизнь в стране и саму страну посредством изобличения ее пороков и язв.
В январе 1903 года журнал «Макклюр» (выходил в 1893–1914 годах) вышел без обычного набора светской чепухи и окололитературной сентиментальности. Читателя ждали весьма шокирующие описания, возвращающие его с окраин Парнаса к бренной реальности. Новая тема – противоположная интересам общества деятельность крупных трестов, Ида Тарбел обратилась к финансово-промышленному Олимпу Америки, Созданная Джоном Рокфеллером «Стандарт Ойл» задушила более мелких конкурентов, диктуя Америке цены на нефтепродукты. Линкольн Стеффенс сообщил о «позоре городов» – массовой коррупции муниципальных чиновников, выбрав в качестве объекта исследования растущий как на дрожжах Миннеаполис. Коррупция поднялась от рядовых полисменов до офиса мэра. Список размеров взяток прилагался. Стеффенс задавал нации вопрос: «Могут ли города управляться без обращения к помощи преступников?»
Ида Тарбел
В результате Линкольн Стеффенс создал серию статей «Позор городов», а Ида Тарбел написала потрясающую историю нефтяной монополии «Стандард Ойл Компани». Ее известность распространилась далеко – вплоть до благоприятных для распространения марксизма 1930-х годов, Рэй Стеннард Бейкер создал книгу «Суд над железной дорогой». Хелен Хант Джексон написала историю истребления индейцев в Северной Америке и назвала ее «Столетие бесчестья»; жестокость обращения с коренными жителями Америки получила, наконец, талантливое освещение. Не случайно Джексон была назначена специальным правительственным комиссаром по индейским делам.
Авторы не всегда претендовали на широкие обобщения, но, описывая город за городом, проблему за проблемой, одну сферу деятельности за другой, они создавали картину больной нации, нуждающейся в глубоких социальных реформах. Многие из разоблачительных исследований были опубликованы в журнале «Макклюр», основанном ирландским эмигрантом С. С. Макклюром, поклявшимся бороться за гражданские права и против большого бизнеса. Даже Артур Конан-Дойль оказал этому изданию финансовую помощь.
Рэй Бейкер разбирал недавно закончившуюся стачку шахтеров в статье под названием «Право на работу». Осенью 1905 года были готовы гранки новой – и потрясающей статьи Бейкера «Железнодорожные скидки». Статья готовилась для декабрьского номера «Макклюра» (что совпадало с началом зимней сессии работы Конгресса). Главной идеей Бейкера была характеристика системы скидок на железных дорогах как неправильной, морально ущербной, неверной с точки зрения экономики, нарушающей законы. Возможно, страсть слишком сильно горела в писаниях социального критика, но – это важно – Рузвельт желал жить в цивилизованной стране, а не быть «Мак-Кинли в новом обличье», то есть не жаждал быть застреленным, как президент Уильям Мак-Кинли, из-за своей империалистической и протекционистской политики. Иными словами, Рузвельт не собирался становиться безмолвным слугой и охранителем привилегий. Он одобрил идеи Бейкера, ведь и сам готовился к битве под куполом Капитолия. С точки зрения обновления страны Стеффенс, Бейкер и их коллеги вели праведную борьбу. Они были авангардом собственной битвы Рузвельта с монополиями, Они заходили с флангов, президент же надеялся нанести центральный удар.
Эптон Синклер
Рузвельт адресовал Бейкеру ряд комментариев. У него не было критических замечаний по поводу статей. Напротив, они заронили в сознание президента мысли, которые он собирался использовать в президентском послании. Рузвельту кажется, что один из уроков, которые преподает Бейкер, заключается в указании на виновников железнодорожных злоупотреблений – обыкновенных американцев, Обстоятельства сложились так, что эти люди совершают все те действия, на которые справедливо указывал журналист. Рузвельт хотел освободить общество от их контроля.
Но наибольший разоблачительный пыл в феврале 1906 года проявил социалист – двадцатисемилетний Эптон Синклер, видевший свою задачу в достижении экономического равенства всех граждан страны. В социалистической газете «Призыв к разуму» он начал публиковать книгу «Джунгли». Получив 500 долларов от журнальной редакции, он жил семь недель в чикагском районе, где обрабатывали мясо для консервирования. Описанная им история жизни работающего на бойнях иммигранта была приговором существующему порядку вещей.
Синклер попросил своего друга Джека Лондона написать рекламную страничку. Тот немедленно отозвался, написав, что эту книгу думающие американцы ждали много лет. В предисловии к книге Синклера Джек Лондон писал, что она откроет глаза и уши всем тем, кто был слеп и глух к социализму, обратит в новую справедливую веру тысячи людей. Там описывается, чем в действительности является страна, оплот угнетения и несправедливости, кошмар ничтожного существования, ад страданий на этой земле, джунгли диких зверей. Собственно, исследование Синклера, с точки зрения Джека Лондона – это новая «Хижина дяди Тома», «Джунгли» имеют шанс сделать для белых рабов современности то, что «Хижина…» в свое время сделала для черных.
Джек Лондон
Джек Лондон боялся, что книгу будут пытаться «замолчать», что капиталистические хозяева жизни создадут вокруг нее полосу отчуждения. Он напоминал, что она наносит удар по врагу, а самая большая опасность – глухая тишина, которой продажная пресса встретит «Джунгли». Писатель призывал все прогрессивные силы не допустить, чтобы это случилось.
Самое крупное из издательств – «Даблдэй» – сознательно подгадало выпуск «Джунглей» к дебатам о санитарии в пищевой промышленности. В простой по фабуле книге описывался жизненный путь литовского крестьянина Юргиса, который соблазнился вербовочными плакатами и отбыл в Чикаго. Одиссея его страданий полно и убедительно вела читателя по всем кругам капиталистического ада. По словам бытописателя этого времени Марка Салливана, то была картина Америки, призывающей крестьян с полей Европы и распинающей их на кресте американской индустрии, словно они железная руда или любой другой природный ресурс. Действительно, в работе Синклера была показана реалистическая картина того, что идеалисты называли «плавильным тиглем». «Джунгли» не «специализировали» правду о жизни индустриальной Америки, какой она была в то время, – они могли быть написаны о шахтерах, металлургах и прочих тружениках промышленности.
Далеко не всех интересовала художественная линия книги Синклера, Часть публики фактически игнорировала человеческую историю Юргиса, да и пропаганда социализма коснулась читателей лишь слегка. Но публику, во всяком случае значительную ее часть, потрясли социальные аспекты – например, то, что какие-нибудь сосиски готовились по законам голой прибыли, без малейшего внимания к здоровью покупателя, Описание Синклером процесса изготовления мясных консервов (восемь страниц из общих трехсот восьми) именно в этом отношении вошли в сознание значительной части американцев.
Чикагские миллионеры-скотопромышленники почувствовали себя уязвленными в лучших чувствах. Не они ли вносили деньги в фонд республиканской партии, не они ли, в конце концов, привели Рузвельта в Белый дом? Дельцы из Чикаго пытались спасти лицо даже в отчаянной ситуации, Их представитель в своем выступлении сказал, что чувствительных обвинителей просто подвели нервы, они не вынесли вида крови. Фирма «Нельсон Моррис компани» назвала свои цеха «чистыми, как кухня».
Сенатор Беверидж послал копию книги Рузвельту: Синклер попросил президента о встрече, и сенатор решил ей способствовать. Книга произвела впечатление на Рузвельта – не как литературное произведение, а как собрание позорящих Америку фактов.
Эптон Синклер. Обложка книги «Джунгли»
Расследование обстоятельств происходящего в мясной промышленности должно было быть произведено тайно. Рузвельт поручил министру сельского хозяйства совместно с Синклером обеспечить объективное изучение вопроса. Созданная президентом комиссия исследовала ситуацию, и разоблачения оказались еще более поразительными, чем описанное в «Джунглях», Некоторые факты просто не позволили сделать доклад комиссии всеобщим достоянием: обнажилась неприглядная картина безудержной эксплуатации и антисанитарных условий труда, Законодатели получили всю непривлекательную правду. Силы мясоконсервных компаний были брошены на блокирование в палате представителей закона о надзоре над санитарными нормами. Казалось, что «мясные короли» добьются своего…
Журнал «Макклюр» готовил серию из пяти статей, разоблачающих секретные подпольные сделки, животную жадность владельцев нефтяных компаний, монополистов в консервной промышленности, миллионеров из сталеплавильных трестов, сахарозаводчиков, королей торговли бананами. Статьи включали в себя интервью, данные, например, участвовавшими в действиях профсоюза шахтерами, испытавшими на себе пули и побои. Один из этих людей говорил, что, по его мнению, человек должен иметь право на работу там, где он хотел бы работать, и тогда, когда ему хочется работать. Чтение этих статей не предполагало эстетического удовлетворения читателей. Оно обращалось к их совести и чувству реальности.
Новая журналистика отражала отчаянное недовольство огромной части нации сложившимися условиями в обществе, в промышленности, в правительственной системе.
Многие «разгребатели грязи» верили в помощь исполнительной власти. Бейкер в своих статьях, направленных против злоупотреблений на железных дорогах, писал, что ввиду слабости системы отправления правосудия повсеместно распространилось требование, озвученное президентом Рузвельтом, призывающее к созданию некоего трибунала, одновременно и мощного, и независимого, восстанавливающего справедливость в отношениях между Железной дорогой и Гражданином.
Если первая волна разоблачений пришлась на 1903 год, то вторая начала подниматься осенью 1905 года, когда в фокус попала степень соответствия общественной практики законам страны. Орган «разгребателей грязи», журнал «Макклюр» после сенсационных разоблачений стал самым популярным и влиятельным национальным журналом. Трудно сказать о нем лучше, чем это было сделано в журнале «Атлантик Мансли» за август 1907 года. Деятельность коллег была оценена как разоблачение горькой и удручающей гнилости американской политической практики, безнадежной апатии лучших граждан, неизлечимой коррупции великих финансистов и бизнесменов, подкупавших общество при помощи мошеннических уловок, отравлявших пищу, спекулирующих фондами трестов, занятых комбинациями, созданием гигантских монополий с целью задушить и уничтожить мелких конкурентов. Статьи показывали современникам социальные язвы, воровство бизнеса, гангрену личного бесчестия среди уважаемых людей, удручающий рост числа дающих и принимающих взятки. Они говорили о возмутительной экстравагантности богатства и о росте бедности.
Евангельское горение плеяды талантливых журналистов воззвало к очищению общества, к торжеству тех, кто хотел видеть свою страну эффективно освобождающейся от пороков начальной индустриальной эпохи.
15 января 1906 года журнал «Космополитэн» прорекламировал грядущую серию разоблачений журналиста Дэвида Грэма Филипса под заголовком «Измена в сенате». Первыми в серии были показаны Чонси Депью и Томас Платт, сенаторы, в реальности не представлявшие интересы штата Нью-Йорк, а самодовольно накапливавшие богатства, не имевшие даже малейшего сострадания к великому труженику – Нью-Йорку. Журнал «Арена» показал сенаторов Депью и Платта получающими распоряжения от «Стандард Ойл». Аналогичным образом, указывала пресса, ведут себя сенаторы Олдрич, Бейли, Элкинс, Гормен, Лодж, Пенроуз, Спунер.
Далее других заглянули в американскую историю две женщины-писательницы – Элен Хант Джексон и Ида М. Тарбел. Последняя ощутила невозможность реализовать карьеру в биологии, по которой она специализировалась. Она уехала в Сорбонну, а затем пять лет посвятила уже упомянутой истории рокфеллеровской «Стандарт Ойл оф Нью-Джерси». Методы крупного бизнеса были раскрыты во всей их неприглядности.
И Америка откликнулась на разоблачения. На Капитолии законодатели – как и сам президент – стали рассматривать возможности ограничения прав собственности.
Интересно, что такие литераторы, как Ида Тарбел, не поддерживали феминистское движение, так как не верили в «улучшения посредством законотворчества». Помимо того, они видели историческую судьбу афроамериканцев и не хотели ее повтора для женщин: ведь если чернокожие граждане Америки де-юре считались «свободными», то де-факто они очевидно находились на дне общества.
Это время не было бы названо «эпохой остроумия», если бы не чикагский журналист Финли Петер Данн, создавший образ мистера Дули, который владел салоном в Чикаго и имел собственное мнение обо всем на свете. Семь томов сочинений «мистера Дули» с поразительной веселостью крушили мифы благополучной Америки. К сожалению, Финли Данн ныне незаслуженно забыт или полузабыт, в отличие от Марка Твена и Амброза Бирса. Такая ситуация, к счастью, не столь уж частый в американской истории пример прискорбного безразличия к национальным талантам. Однако есть и другой пример подобного отношения – Джордж Перкинс Марш, автор проекта ирригации западных земель, Марша можно смело назвать первым экологом США. В течение тридцати лет он возглавлял борьбу за сохранение американской природы.
Общество и богатство
По целому ряду соображений (здесь было и стремление к политической популярности, и желание подлатать слабые звенья экономической системы страны, и объяснимая аристократическая брезгливость) Рузвельт пошел на то, чтобы сделать доклад специальной комиссии, изучившей состояние санитарии в консервной промышленности, достоянием гласности. Открылась потрясающая воображение картина. На забое скота и на конвейерах работали больные туберкулезом люди. В грязных, мрачных и сырых помещениях шла упаковка консервов, в которых периодически находили самые странные и инфекционно зараженные предметы. И президент заявил следующее: главные факты впереди, и они устрашат любого. Дальнейшие разоблачения грозили резким снижением потребления чикагских консервов как внутри страны, так и за границей.
Исходя из доклада и рекомендаций президента, сенатор Беверидж внес законопроект об инспекциях на консервных заводах и о регулировании межштатной торговли пищевыми продуктами. Президент сам представил этот закон. Он рекомендовал принять его, поскольку документ защищал честно ведущего свои дела производителя и продавца, защищал здоровье потребляющего пищевые продукты общества.
Благодаря таким нововведениям, подчеркнул Рузвельт, впредь окажется запрещен поток не соответствующих стандартам товаров.
Билль прошел в сенате шестьюдесятью тремя голосами против четырех. Британский посол докладывал в Лондон, что тон у сенаторов-республиканцев уже не такой самоуверенный, как раньше. В результате билль об инспекции мясной промышленности стал законом 1 июля 1906 года. Тогда же прошел и закон об очистке пищевых продуктов. Несмотря на разразившийся шум, очевидно, что Рузвельт прежде всего заботился о физической гигиене – и лишь затем о политической.
Контроль над трестами превращался в общественную проблему номер один. Мощь трестов увеличивалась на глазах у всех. За один только 1902 год производство нефти выросло на 27 процентов. Закон Шермана, направленный на противодействие монополиям, уже не мог быть универсальным средством общественной самообороны. Президент Рузвельт полагал, что подобное недовольство чревато непредсказуемыми последствиями. Не без воздействия подобных опасений он предложил пятьдесят седьмому конгрессу ряд законов, направленных на реформирование важных участков жизнедеятельности нации.
Теодор Рузвельт стремился создать три дополнительных инструмента власти. В министерстве торговли предполагалось создать Бюро расследования деятельности корпораций. Конгрессу был предложен билль, направленный против монополизма на железных дорогах, Предлагалось создать специальный фонд для эффективности преследования министерством юстиции незаконных сделок между крупными корпорациями. Рузвельт передал эти предложения министру юстиции Филандеру Ноксу, а тот, несколько смягчив некоторые прямые углы, послал их всем законодателям. Необходимым инструментом явилась и специальная антитрестовская поправка, ускоряющая процесс отчуждения монополий, дающая министру юстиции особые фонды.
Конгресс провел так называемый «Билль о торговле и труде», дававший президенту Соединенных Штатов значительную долю контроля над Бюро по корпорациям. Президенту помогло широкое общественное возмущение по поводу деятельности трестов. «Макклюр» не без основания изобразил нефтяного дельца Рокфеллера воплощением неслыханной жадности, а «Стандарт Ойл» как борющуюся с народом и правительством силу.
Карикатура на Джона Рокфеллера
Уолл-стрит на определенное время затих. Рокфеллер притаился, ожидая окончания убийственной для себя общественной бури. Морган послал в Вашингтон своего представителя Уильяма Беера наблюдать за прохождением предложений Рузвельта на Капитолийском холме. Беер передавал, что Рузвельт чувствует себя уверенно, что он владеет положением, что министерство торговли ведет себя, словно дитя любимого отца. В результате «Билль о торговле и труде» был принят в сенате за тридцать секунд.
Рузвельт написал своему сыну, что в настоящее время Конгресс принимал большинство из того, что президент ему предлагал. 14 февраля 1903 года президент США подписал билль о создании министерства торговли и труда. Рузвельт явственно указывал на грандиозные задачи, которые придется решить индустриальному чемпиону на мировой арене; ради общего подъема следовало опираться на мир в собственном доме, Принятие антитрестовской программы Теодора Рузвельта установило минимальные приемлемые основания такого мира.
В 1907 году Рузвельт впервые в государственных документах употребил термин «консервация» как широкое понятие, обязывающее государственные органы и общественные институты Соединенных Штатов беречь леса, воду, землю, флору и фауну своей страны. Он возглавил борьбу против бездумной вырубки лесов. Рузвельт созвал несколько конференций, где обсуждались вопросы, которые для других стран стали актуальными только через столетие. Он призывал американский народ быть рачительным хозяином своей земли еще до того, как всему миру пришлось сокрушаться об оскудении природы. Факты, которые невозможно опровергнуть, свидетельствовали, что консервация минеральных ресурсов, ресурсов земли и ресурсов воды на всей национальной территории являлась наиболее важным вопросом для всего народа Соединенных Штатов. Американцам предлагалось не забывать, что часть этого богатства они должны передать потомкам. Северо-восточные штаты, видя явное оскудение почвы, уже ощутили на себе итоги столетнего варварского использования даров благодатной природы.
Европейский ученый мир демонстрировал новой Америке признание. Лучшие университеты Европы – Берлинский, Сорбонна, Кембридж, Оксфорд – присуждали американским исследователям почетные степени, а Нобелевский комитет в Христиании (Осло) уже ждал американского президента с Премией мира. Знаменитости Франции – начиная с Огюста Родена – принимали у себя семью Рузвельтов. Впечатляло известие о присуждении президенту США звания ассоциированного члена Французской академии.
Первым среди государственных деятелей Америки XX века Теодор Рузвельт признал сам факт социальной и расовой несправедливости. Частично это признание было вырвано опасным отходом крупных профессиональных союзов от республиканской партии. В эпоху всеобщих избирательных прав это было серьезным ослаблением позиций на национальной арене. Подлинной опасностью Рузвельт признал одного из «новых журналистов» – Уильяма Рэндолфа Херста, который, будучи редактором «Сан-Франциско Экзаминер» и «Нью-Йорк Джорнал», вел агрессивную и жесткую политику, умело сочетая принципы «желтой прессы» со всей ее беспардонностью и презрением к логике и достоверности фактов и критику правительства. Кстати говоря, из-за цвета обложек комиксов Херста и появился термин «желтая пресса». Такой демагог, полагал Рузвельт, уведет за собой часть влиятельных профсоюзов, расколет республиканскую партию, создаст хаос в стране, ослабит мощь государства в период, когда в мире набирали все больше и больше сил социалистические, антирелигиозные и антиправительственные движения.
Развитие исторической науки
Видным представителем американской исторической научной школы являлся Эдвард Чаннинг (1856–1931), интересы которого длительное время были обращены на колониальный период США. Взгляды Чаннинга включали в себя националистические убеждения и критический подход к прежним интерпретациям прошлого страны. С 1905 года и до конца своей жизни он работал над «Историей Соединенных Штатов». За это время вышло шесть томов. Автор опирался на свои исследования, опубликованные в вышедших еще в конце XIX века монографиях о поселенцах Наррагансета и о системе колониального управления.
Чаннинг показывал развитие страны как единый и обособленный процесс, выступая против теорий о тевтонском происхождении североамериканских социальных институтов. В то же время сами колонии он представлял как часть Британской империи и рассматривал их развитие в широком общебританском плане, что было новой для его времени позицией. В этом Чаннинг был близок известным специалистам в области истории колоний – Осгуду и Эндрюсу (упоминавшаяся уже «имперская школа»). Но полностью относить Чаннинга к имперской школе было бы неточностью. Он далеко не во всем склонен принять ее точку зрения на события в Америке. Чаннинг находил место для основательной критики колониальной политики британских кабинетов. Он полагал, что новая среда, новые условия создали поколения американцев мало похожими на их английских предков, а ведь именно эти условия, а не влияние метрополии были доминирующими.
Чаннинг намеренно избегал теоретизирования и в случае необходимости попросту ссылается на Провидение. Он отрицал то, что было принято многими его современниками, – классовую борьбу, по крайней мере конфликт Севера и Юга. Чаннинг отказывался видеть в этих антагонизмах ключ к пониманию общегосударственного хода событий. Понятия социальных сил для него не существовало. Теории и вообще любые абстракции он практически игнорировал. Логическим результатом его односторонности было всепоглощающее внимание к политическому и конституционному развитию страны. Пожалуй, лишь однажды Чаннинг решился выделить главный фактор американского развития, когда затронул вопрос о «мобильности людей и вещей» как основной причине национального прогресса.
Одним из ведущих факторов образования нации Чаннинг считал развитие идеи единства колоний и борьбу этой идеи против устремлений к автономности, самостоятельности. Критически относясь к возможности «объективной» оценки событий, Чаннинг признает, что воспитание и окружение влияют на суждения, предоставляя простор ошибкам. Ошибки самого Чаннинга начали обнаруживаться тотчас же после выхода томов «Истории Соединенных Штатов». Чаннинг акцентировал внимание на Новой Англии, не показав взаимосвязь социального процесса и политического развития, игнорировав экономические вопросы. Между тем большое достоинство труда Чаннинга усматривается в новом, самостоятельном обращении к архивам. Именно благодаря такому подходу исследование Чаннинга больше известно специалистам, чем широкой публике.
Эдвард Чаннинг
Повторим, что положительным началом в подходе Чаннинга было то, что он отказался искать зародыш американских установлений в тевтонских племенных обычаях. Чаннинг подчеркнул бездоказательность теорий «тевтонского происхождения» нации. Но авторитет теорий «институционализма», согласно которым любая социальная институция или даже группировка имеет право определять или, во всяком случае, принимать участие в определении государственной политики, был таков, что Чаннинг не смог оставить вопрос об истоках происхождения общественного строя американских поселений без собственной версии ответа. Он берет за основу английский церковный приход, видя в ранней американской истории его эволюцию. Труд Чаннинга знаменует собой некий рубеж. Это была последняя попытка одного историка самостоятельно создать всеобъемлющий общий курс американской истории.
Адамс и другие
На «истинную» трактовку социал-дарвинизма в конце XIX века претендовал Чарлз Френсис Адамс (1835–1907). Он провозглашал, что «Происхождение видов» Дарвина открыло особую стадию в изучении истории. Адамс подверг сомнению как доктрину германского происхождения американской нации, так и настойчивые аналогии между английской церковной общиной и американскими учреждениями, проводимые Чаннингом. В «Трех эпизодах из истории Массачусетса» он развенчал попытки объяснить реальные события общественной борьбы ссылками на явления прошлых эпох. В свою очередь, Адамс подавал американское развитие как естественный отбор наиболее стойких элементов; тяготы путешествия через океан, нескончаемые трудности приспособления на новом месте, опасности пограничных войн и суровость жизни в девственных лесах создавали, по его мнению, нацию более высокого порядка.
Адамс нанес много чувствительных ударов и по традиции восхищаться всем, что когда-либо имело место в США В этом его союзником часто бывал Чаннинг Их критицизм развеял немало устоявшихся преданий и легенд. Например, дело Анны Хатчинсон – жертвы религиозного пуризма – послужило Адамсу поводом для проверки мнимых и подлинных добродетелей пуритан. Историк вскрыл немало городских архивов и сумел дать картину жизни типичного колониального городка – Массачусетса.
Ученик Осгуда Джордж Вир в некоторых отношениях пошел еще дальше своего учителя. Если Осгуд старался встать над спором метрополии и североамериканских колоний, найти равнодействующую столкнувшихся сил, то Вир сознательно удалился с почвы Америки и рассматривал ее историю с точки зрения Лондона как столицы необозримой колониальной империи. Такой подход обнаружился уже в ранней работе Вира «Торговая политика Англии по отношению к американским колониям». В ней Вир оправдывал английскую колониальную политику рассматривая ее как необходимое следствие господствовавшей тогда меркантилистской системы. Десять лет спустя Вир отправился в Англию и здесь в имперских архивах начал изучение основания и развития британской колониальной системы. Его интересовала английская фискальная система и место в ней колоний, имперская административная система и несоответствие ее нуждам заморских владений. Вир находил прямую взаимозависимость экономических интересов и политических предприятий.
Чарлз Френсис Адамс
В 1907 году вышел первый том из предполагаемой серии «Британская колониальная политика 1754–1765 гг.». Точка зрения автора во многом противоположна установившейся в американской историографии традиции. Вир оправдывал усиление давления на колонии нуждами мировой политики Англии, необходимостью усиления позиций в борьбе с Францией. Торговые акты, последовавшие за Семилетней войной (1756–1763), наиболее крупным военным конфликтом XVIII века, в котором приняли участие все европейские сверхдержавы, большинство средних и мелких государств Европы и даже некоторые индейские племена (война шла в Европе, в Северной Америке, в странах Карибского бассейна, Индии, на Филиппинах и была направлена на завоевание различными государствами как можно большего количества колоний), по его мнению, служили прежде всего развитию колониальной системы, Однако он осуждал контрабандную торговлю колонистов. Более ранний период американской истории (а именно семнадцатый век) получил освещение еще в двух работах Джорджа Вира: «Происхождение британской колониальной системы, 1578–1660» и «Старая колониальная система». И здесь Бир находил репрессии метрополии естественным выражением меркантилизма и стратегических нужд. Представляет интерес обращение Вира к экономической истории, определение роли колоний в качестве рынков сбыта товаров. В работах Вира (как и его учителя Осгуда) ранняя американская история была представлена как аспект общей политики Англии.
Третий ведущий представитель «имперской школы» – Чарльз Эндрюс – тоже был согласен с тем, что история США – явление не чисто американское, а англо-американское. Эндрюс прошел школу институционалистов, но позднее отошел от того взгляда, что американские политические институции берут свое происхождение в германской общине. Эндрюс, подобно своим единомышленникам, очень многое почерпнул из британских документальных хранилищ. Он ставил в вину предшествующим историографам игнорирование того факта, что американцы были подданными великой колониальной империи. Возникшее квазиисторическое учение под названием «экономизм», ставившее во главу угла экономические позиции и процессы, абсолютно определявшие политику государства, пыталось по-иному истолковать американскую историю.
Еще в конце XIX века в американской историографии громко заявила о себе школа сторонников «теории границы» – раннего течения буржуазного экономизма в историографии. Основателя школы Фредерика Тернера (1861–1932) и его последователей интересовало движение тех, кто осваивал новый материк от Атлантического до Тихого океана. Новое направление начисто отрицало возможность выхода американской демократии из европейской колыбели. Ее рождение приверженцы «теории границы» связывали с опытом пионеров, продвигавших кромку обжитой земли все дальше на запад. Тернер призвал объяснить историю Америки существованием запаса свободной земли и условиями ее освоения. Адепты «теории границы», применяя это общее положение к различным районам континента, выделили на территории США отдельные «секции» – самодостаточные (либо экономически выделившиеся) политико-экономические объединения, исторически обозначившие районы. В американской истории, следуя устоявшейся традиции, это были северные, срединные и южные колонии. Новую Англию теперь снова стали представлять единым и сепаратным целым с особой исторической судьбой.
Из историографов периода «секционализма» следует выделить представителя не скудеющей талантами семьи Адамсов – Джеймса Траслоу Адамса (1878–1949). Колониальному прошлому Новой Англии он посвятил два тома из своей трилогии: «Основание Новой Англии» и «Революционная Новая Англия 1690–1776 гг.». Рассматривая историю первоначальной иммиграции, Адамс пришел к выводу, что главными ее причинами были экономические, а не религиозные. Наиболее интересна точка зрения Дж. Адамса на внутреннюю историю Америки. Историк считает, что не борьба с метрополией, а внутренняя борьба с олигархией и теократией была стержнем эволюционирующей американской жизни. Дж. Адамс обвинил пуританский пасторат в худших из пороков тиранического правления. Затем главный фронт внутренней борьбы в колониях сместился; борьба шла теперь уже между купеческой аристократией и низшими классами. Автор отмечал рост самосознания последних. Характерно, что и саму американскую революцию он подавал прежде всего как гражданскую войну.
Вполне очевидно, что Адамс испытал на себе влияние передовых историографических концепций, привлекших его внимание к экономическим факторам и классовой борьбе. Столь же очевидны и недостатки его трактовки американской истории – узкое «конкретное» понимание экономических сил, замена понятия классов вариациями групповых объединений.
В многотомной серии «История американской жизни» (издатели Диксон Фокс и Артур Шлезингер-старший) близок к буржуазному экономизму был Герберт Пристли, автор первого тома «Приход белого человека, 1492–1848». Он расширил рамки повествования описанием экономических и культурных условий жизни Америки, отметил влияние богатой испанской культуры, роль голландских и шведских поселений, В конце XIX века усилилось внимание к местной истории на Юге. На не использованных прежде материалах базировался Филипп Брюс в «Экономической истории Вирджинии в семнадцатом столетии». Описание социальных и экономических условий в «королевском владении» придает важное значение работе Брюса, не скрывающего своих симпатий к рабовладельческой «аристократии».
В это же время выходит четырехтомная «История Южной Каролины» Эдварда Мак-Креди – картина как политического, так и социального развития, но рассмотренная обособленно, без связи с положением соседей на севере и юге. Ранняя Джорджия нашла своего историографа в лице Ульриха Филиппса, испытавшего влияние Тернера с его «теорией границы». Филиппс исследовал пограничные районы плантаторского хозяйства – трудный для «теории границы» случай. Обобщающая работа Филиппса – «Жизнь и труд на старом Юге». В ней он основывался преимущественно на материалах исследования обстановки на больших плантациях, полностью отразив взгляды их владельцев. Однако и он не сумел связать события в Джорджии с общим развитием Америки. На влияние экономических факторов в истории южных колоний указал Эвери Кревен в работе «Истощение почвы как фактор сельскохозяйственной истории Вирджинии и Мериленда, 1606–1860». Попытку определить трудовые отношения и показать положение низших слоев американского общества сделали авторы предпринятой Джоном Коммонсом публикации «Истории рабочего движения в Соединенных Штатах», Рассматривается процесс вербовки переселенцев в Англии и освоение Атлантического побережья. Сравнивается положение различных категорий законтрактованных и свободных рабочих.
Интерес, судя хотя бы по полувековым дебатам, вызвала интерпретация американской истории подлинным титаном исторической науки Чарльзом Остином Бирдом (1874–1948) и его женой Мэри Бирд. Признание авторами «Подъема американской цивилизации» важности экономических факторов было большим положительным достижением, тем более что супруги Бирд противопоставили тернеровской социальной гармонии «братства границы» историю, движимую социальными конфликтами противоборствующих экономических сил. Чарльз и Мэри Бирд представили американскую революцию как важнейшую экономическую трансформацию, как социальную революцию. Такой подход обязывал искать в истории колониального периода явления, готовившие эту трансформацию. Авторы сделали это с сенсационным успехом, во многом благодаря широте подачи материала и динамичности повествования. По общей представленной супругами Бирд схеме, согласно которой вся американская история распадалась на период господства сельского хозяйства и период преобладания промышленности (с переходом от первого периода ко второму), эпоха тринадцати колоний была показана как закладывающая основы американской культуры. Бирды настойчиво напоминали, что при этом в поле зрения историографии находились лишь примерно пять процентов населения колоний, жившие в городах. Авторы «Подъема американской цивилизации» стимулировали интерес к решающим сферам человеческой деятельности, и в этом их заслуга.
В американской культуре пример фиксации самоосознания нации, продемонстрированной Чарльзом и Мэри Бирд, являет собой крупное событие общенационального значения. Отныне Америку не только в материальном, но и в интеллектуальном смысле нельзя было назвать мировой периферией. Три американских историка сделали это возможным. Тернер исследовал влияние понятия «границы». Супруги Бирд дали обширную панораму развития американской цивилизации. Третьим из «титанов», выступившим за постановку и решение «большой задачи» – показать развитие американской литературы в расширительном смысле, как истории общественной мысли, являлся Верной Луис Паррингтон (1871–1929).
В своем капитальном труде «Основные течения американской мысли» (первый том, охватывающий XVII и XVIII столетия, вышел в 1927 году) Паррингтон называл экономические силы детерминантами культурного развития. Историка интересовала прагматическая ценность идей, особое его внимание было обращено на политический радикализм в американской истории. Паррингтон – приверженец демократических традиций, он и не пытался скрыть своих взглядов при рассмотрении и оценке событий. Он придерживался не консервативной, а либеральной точки зрения, не федералистских, а «джефферсоновских» взглядов.
Верном Луис Паррингтон
Столпами демократии Паррингтон считал Роджера Уильямса, Бенджамина Франклина и Томаса Джефферсона. Первый, по мнению автора, опередил свой век, восстав против новоанглийской теократии. Паррингтон осуждал засилье пуританства, насаждаемого проповедниками, Только высвобождение от гнета святош (Паррингтон относит этот процесс к 1720-м годам) позволило развиться «плебейской» струе, и ко времени революции были сформированы новые, демократические идеалы, Историк объяснял эти изменения в общественной мысли появлением массы мелких земельных владений; именно эти новые условия выдвинули на национальную арену деятелей типа и ранга Бенджамина Франклина. Эта сторона исторической концепции Паррингтона сближает его со школой «границы». Но взгляд Паррингтона шире, он придает значение всем экономическим силам, порождающим, по его мнению, все политические, социальные и религиозные институты. Основываясь на работах Фредерика Тернера, Чарльза и Мэри Бирд, Верной Луис Паррингтон утверждал, что американская культура вышла на мировой уровень.
Шел процесс обновления буржуазной исторической науки. Э. Саймоне в одной из публикаций 1903 года одним из первых сделал «набег» на святая святых – Американскую революцию. По его мнению, это была борьба мирового масштаба между противостоящими социальными классами. Причина ее в том, что промышленное развитие колоний достигло такой стадии, на которой их связи с Англией препятствовали этому развитию. Еще более остро Саймоне высказывался о Конституции, утверждая, что органический закон нации был сформулирован на секретной сессии собрания, созванного посредством конспиративного трюка, и навязан населению бесчестным путем в интересах небольшой группы богатых правителей.
…На Рождество 1913 года Теодор Рузвельт самозабвенно пел рождественские гимны вместе со всей своей большой семьей, собравшейся в заваленном снегом Сагамор-Хилл. Поутру все получили в своих носках подарки, а Теодор Рузвельт отправился в Бостон, чтобы произнести речь перед Американской исторической ассоциацией в качестве ее председателя. Его политическая слава помогала ему. Страна смотрела на своего выдающегося деятеля, на своего экс-президента, вновь обратившегося к исторической науке. Избранная Рузвельтом тема – «История как литература». Анализу подвергался максимально широкий период – от древнего Египта до современной Америки. Смысл его лекции заключался в следующем: историограф должен помнить, что романтический элемент исключительно важен в историческом самоосмыслении и самоидентификации нации.
Рузвельт продолжал придерживаться романтического взгляда на исторический процесс, на «славу триумфального насилия», на осененную знаменами поступь истории. Когда-нибудь будет написана история его времени, и злые силы в ней будут явственно отделены от армии добра, Рузвельтовская апология интеллектуальной жизни, страстная защита исторических мест, любовь к исторической науке – все это не могло не найти признания у собратьев по профессии.
Рузвельт верил в эмоциональное, а соответственно, и в воспитательное воздействие истории. В его понимании история отнюдь не была научной дисциплиной, построенной на голой аналитике и служащей лишь отвлеченному познанию социума. Сказочность, ритм веков, вдохновение прошлых лет – вот что считал он важным. Смысл деятельности историка – облагораживать бытие и его письменное отражение. Историк просто обязан быть великим моралистом. Важнейший смысл истории как рода деятельности – волновать души людей примерами мужества, мастерства и смелости, поднимать соотечественников из скорлупы их личного существования к высотам возвышенных помыслов.
Ситуация, когда Рузвельт предстал перед жрецами исторической науки, была в значительной мере парадоксальной. Перед неутомимыми исследователями подлинного факта, поборниками бесстрастного анализа выступал враг наукообразия, желавший видеть не истину в последней инстанции (как политик он знал, насколько она многогранна), а полет фантазии, впечатляющую силу стиля, поэтическую тонкость.
Подлинный историк, считал и говорил Рузвельт, осветит примеры прошлого ради нашего внимания таким образом, как если бы участники давних событий жили в современности. Он заставит нас воспринимать как живых людей суровых арбалетчиков битвы при Азенкуре (произошла в 1415 году и является одним из эпизодов Столетней войны между Францией и Англией), иссеченных ранами стрелков, последовавших за Александром Македонским до края ойкумены. Мы услышим скрип килей кораблей великих голландских морских пиратов, чьи потомки бросились заселять неведомые континенты. Мы вздрогнем при триумфах Ганнибала. Мы увидим победителей, скачущих навстречу славе, изменивших течение мировых событий. Почившие поэты снова восславят деяния отважных мужей, красоту и любовь женщин. Мы будем сидеть на пиру у властителей Ниневии, наблюдая, как они пьют из золотых кубков, из сосудов слоновой кости. Мы будем наблюдать за приближающими колесницами подлинных победителей. Для нас запоют военные горны короля Улафа.
Примерно так звучала речь Теодора Рузвельта. Вопреки главенствующей критической тенденции он настаивал: будущие подлинные специалисты увидят в современной истории США прежде всего великое и возвышающее. Рузвельт упомянул о приключениях в заселенных индейцами лесах девственной Америки, о перемещении крытых повозок по бескрайним прериям американского континента. Апофеозом звучали слова о народе, героями которого являлись Вашингтон и Линкольн, мирном народе, завершившем самую кровавую из войн, которая велась с единственной целью – осуществления благородного принципа и благородной идеи, создания жизненных стандартов, намного превышавших банальную гонку за материальным благополучием.
Преобладавший в американской историографии исторический детерминизм, сознательно выхолащивавший историческую прозу, делал американских наследников Геродота чем-то вроде бездушных чтецов летописи времени. Теодор Рузвельт призвал историка будущего эмоционально воссоздать события, происходившие в Америке его времени с тем, чтобы был показан и грубый материализм эпохи, и удивительная способность американцев к высокому идеализму, которая должна быть учтена всеми, кто хотел бы понять этот национальный характер.
1. Что представляло собой в этнонациональном отношении население страны по переписи 1900 года?
2. Охарактеризуйте художественно-эстетические интересы и сферы деятельности Т. Рузвельта.
3. Какой ведущий принцип составлял основу политической культуры правящей партии, возглавляемой Т. Рузвельтом?
4. Охарактеризуйте антитрестовскую программу Т. Рузвельта.
5. Почему исторические труды Эдварда Чаннинга знаменуют рубеж развития исторической науки в США?
6. Как принцип социального дарвинизма был использован Адамсом в интерпретации исторического развития Америки?
7. Охарактеризуйте позицию О. Бира, трактующего американскую историю как аспект общей политики Англии.
8. Каковы теоретические основы позиции буржуазного экономизма в американской историографии и какова роль экономики в формировании культуры США, по их мнению?
9. В чем особенности интерпретации американской истории Чарльзом Бирдом и Мэри Бирд?
10. Что позволило Вернону Луису Паррингтону утверждать, что Америка к 1920-м годам вышла на мировой уровень?
11. В чем, согласно взглядам Т. Рузвельта, общественное и культурное предназначение истории как рода научной деятельности?