Америка городов
После Гражданской войны произошел очевидный спад в области культуры и цивилизации Соединенных Штатов. Военный конфликт вовсе не разрешил всех противоречий, стоявших перед американским государством. Так, чернокожие рабы получили свободу, но не обрели гражданских прав, равных с белым населением. Были введены так называемые «законы Джима Кроу», получившие название по нарицательному имени бедного негра, жителя южных штатов, где чернокожее население по-прежнему подвергалось унижениям и лишалось возможности социальной адаптации. Собственно, это была расовая сегрегация, и ее адепты терроризировали афроамериканское население страны. Штат Миссисипи послал в Конгресс Джона Линча, потомка тех Линчей, которые в XVIII веке принимали законы о казни или избиениях негров-рабов, и этот палач был вице-председателем национального конгресса республиканской партии в 1884 году.
После Аппоматокса
Последняя армия южан капитулировала в апреле 1865 года в сражении при Аппоматоксе. В 1865 году, когда тишина легла на поля сражений Гражданской войны между Севером и Югом, положившей начало беспрепятственному индустриальному развитию, страна стояла на пороге огромного экономического броска. Мечты великих демократов об Америке вольных хлебопашцев оказались обреченными. Правда, крытые фургоны переселенцев еще долго шли к обрывистой линии тихоокеанского побережья, еще манили необъятные просторы по обе стороны Скалистых гор, и по меньшей мере еще одно поколение пришельцев могло рассчитывать на такую полосу земли, какой в Европе владели лишь лендлорды. Однако политической власти уже не суждено было прийти в Вашингтон из лесистой Вирджинии вместе с современными Вашингтоном, Джефферсоном, Мэдисоном и Монро, как не могла она прийти вместе с новым Эндрю Джексоном из поселений на западной границе. Политика творилась в кирпичных особняках городов Северо-Востока. Путь от Америки фермеров до Америки железных дорог и колониальных владений был пройден за считанные десятилетия.
За несколько лет были вырублены леса Среднего Запада, в долине Питсбурга запылали огни сталелитейных заводов, по бескрайней Миссисипи поплыли дымные монстры-пароходы. Чикаго – место, где еще в 1837 году бродили волки, – через три десятилетия стал одним из крупнейших городов мира.
После окончания в 1865 году Гражданской войны президентской властью в Соединенных Штатах завладели весьма посредственные личности, что, собственно, и сместило конституционный баланс в сторону законодательной власти, Конгресса. Имена королей индустриализации, таких как Вандербильт и Рокфеллер, оплачивающих деятельность конгрессменов, больше говорили американскому уху, чем президенты из ряда Ратерфорда Хейса (1822–1893) и Джеймса Абрама Гарфилда (1831–1881). Хотя вначале казалось, что функцию реформирования страны возьмет на себя республиканская партия Абрахама Линкольна.
Гражданская война оборвала зависимость США от европейских индустриальных центров, дала импульс развитию собственной промышленности. В 1858 году в Америке насчитывалось сто сорок тысяч промышленных предприятий, спустя десять лет их стало в два раза больше. К 1875 году – через десять лет после первого литья в бессемеровском конвертере, осуществленного в штате Мичиган, – в США было уже двенадцать сталелитейных заводов. Стальной магнат Э. Карнеги организовал в Питсбурге грандиозную компанию с капиталом в 700 тысяч долларов. Конкуренты яростно боролись за месторождения железной руды в Мичигане, строили конвертеры в Чикаго, Кливленде и Сент-Луисе. С середины 1870-х годов изобретение холодильника и появление консервной промышленности дали толчок развитию скотоводства и вывели американскую мясную промышленность на мировой рынок Эмблемы мясных консервов Свифта и Армура появились во всех уголках земли. Мелкий предприниматель, фермер и владелец мясной лавки были сбиты с ног одним ударом.
В 1858 году полковник Э. Л. Дрейк пробил в Западной Пенсильвании первую нефтяную скважину. В 186 5 году первый нефтепровод вывел пенсильванскую нефть к пароходам, курсировавшим по реке Аллегани. В это же время создана нефтяная железнодорожная цистерна. Крекинг нефти быстро вырос в целую индустрию, центрами которой стали Кливленд и Питсбург. Основанная в 1870 году молодым дельцом из Кливленда Джоном Рокфеллером «Стандарт Ойл Компани оф Огайо» стала быстро поглощать конкурентов. В этой борьбе не на жизнь, а на смерть велика была роль железнодорожных компаний, и Рокфеллер сумел создать синдикат железнодорожных и нефтяных дельцов, доставлявших к океану дешевую нефть.
Главные процессы
Два главных процесса радикально изменили лицо Америки. Первый — развитие транспортных средств, второй — рост городов.
По окончании Гражданской войны в США было тридцать пять тысяч миль железнодорожных путей, их совокупная стоимость приближалась к миллиарду долларов. Семью годами позже железнодорожная сеть удвоилась. Дороги связали два океана, окончилась историческая глава о необозримости Америки. Экспрессы сократили многомесячный путь переселенческих караванов до нескольких суток движения стальных поездов.
Строительство трансконтинентальных магистралей – веха в американской истории. Что же вызвало их к жизни? В Вашингтоне боялись, что удаленные и растущие штаты, не будучи связаны с центрами страны, последуют примеру Южной Конфедерации и выйдут из федерального союза. Религиозные деятели, в свою очередь, сокрушались по поводу падения нравов среди грубых, оторванных от церковной службы пионеров Запада. Их заботил и сбор средств с паствы. А банкиры Северо-Востока видели прячущиеся за Скалистыми горами доходы – и это предопределило появление дорог Миллионы долларов и тысячи безымянных тружеников, проложивших полотно магистралей через долины и горы, над реками и каньонами, – такова основа дорожного строительства Америки.
Церемония в честь стыковки железнодорожных путей восточного побережья США в Калифорнии, штат Юта, 10 мая 1869
Одно из высших достижений XIX века – трансконтинентальная магистраль от Атлантики до Тихого океана – была создана за несколько лет. «Сентрал Пасифик» с запада и «Юнион Пасифик» с востока встретились в Промонтори Пойнте, знаменуя победу над пространством. Со стороны Калифорнии ветку тянули восточные рабочие, более десяти тысяч китайских кули. Они пробивали тоннели, строили мосты через горные реки, обходили снежные лавины. Навстречу им через бескрайние засушливые прерии тянули ветку переселенцы из Европы, преимущественно ирландцы. Уже 10 мая 1869 года телеграф передал во все более или менее крупные города: «Раз, два, три, сделано!» Трехтысячекилометровая трасса связала американский Восток и Запад.
В считанные годы Америка покрылась плотной сетью железных дорог. Знай строители тех лет об автомобиле и шоссе, которые через полвека обрекут железнодорожные станции на запустение, возможно, накал страстей не был бы таким яростным. Но в те времена прогресс виделся в образе локомотива, прорезающего девственные прерии.
Вдоль главных магистралей выросли города, вытесняя поселения пионеров. В 1800 году аграрные демократы правили пятимиллионной страной, где лишь пять процентов населения жило в похожих на европейские городах. К 1875 году в сорокамиллионных Соединенных Штатах города стали средоточием экономического богатства и политической мощи. В 1870 году мегаполис Нью-Йорк с его миллионным населением один имел больше жителей, чем все американские города эпохи Джефферсона. Небольшая двухэтажная Филадельфия периода континентальных конгрессов стала колоссальным семисотпятидесятитысячным Вавилоном. Еще недавно в деревянном Цинциннати лошади тонули в грязи, а теперь это был каменный гигант с населением в четверть миллиона.
Города восточного побережья становились в эти годы своего рода посредниками между Америкой и Европой. В то самое время, когда с окончанием Гражданской войны культурный прогресс в обожженной войной Америке замедлился, Старый Свет протянул руку помощи. Корабли плыли все быстрее, а электрический кабель прочно связал два величайших континента. Любознательные американцы устремлялись в Германию, сделав ее своей культурной Меккой. В Германии получили образование наиболее яркие умы, и именно отсюда в Америку пришли влиятельнейшие идеи в историографии, литературоведении, философии, экономике. Плеяда ученых, выпускников германских университетов, вскоре стала передовым отрядом американской науки и культуры, привнося методы Гегеля и Моммзена в научную и культурную жизнь претерпевающей вторую революцию страны.
Бруклинский мост через Ист-Ривер
Первый трансатлантический кабель был проложен в 1866 году. «Ассошиэйтед Пресс» тотчас передала речь прусского короля, биржа узнала о стоимости ценных бумаг в Лондоне. Были изобретены телефон и пишущая машинка. Их звуки вскоре стали самыми обычными среди городских шумов. Началась эра строительства мостов. Флагманом явился Бруклинский мост через Ист-Ривер. Для освоения Запада особое значение имели мосты через Миссури и Миссисипи. Канзас-Сити и Омаха гордились своими стальными великанами. Чикаго построил трехкилометровый тоннель под озером Мичиган. Нью-Йорк, однако, не потерпел конкуренции. Уже в 1867 году здесь открылось движение по сабвею – поднятой на колонны городской железной дороге. Напрасны были жалобы коммерсантов, что шум разгонит покупателей, стенания ревнителей красоты, обличавших бездумное уродство, мольбы кэбменов, видевших конец своей профессии. Сабвей имел поразительный успех, он разгрузил нью-йоркский даунтаун (центр города) и оказался экономически выгодным.
Устойчиво держалось предубеждение американцев в отношении асфальта. Хотя Париж и Лондон восприняли его благожелательно, «янки» (с XVIII века прозвище американцев, изначально – жителей Новой Англии, затем США в целом) долго считали его дорогим удовольствием, предпочитая каменное покрытие. Зато Нью-Йорк, Филадельфия, Бостон и Чикаго могли похвалиться бетонными тротуарами. Однако более перспективным оказалось иное употребление этого материала. В 1870 году первые здания из бетона выросли в городе Белвилл, штат Нью-Джерси.
Гэрэнти Пруденшиал
Оригиналы-бизнесмены стали делать огромные окна – стеклянные витрины на первом этаже.
Небоскребы
А архитекторы бились в поиске идеального стиля, и здесь характерен был откат на столетия назад – к готическому искусству. В Нью-Йорке хорошим свидетельством тому была созданная Ричардом Апджоном церковь Троицы в старой части города, Прошло еще значительное время, прежде чем индустриальная Америка встала в авангард всей мировой архитектуры. Но уже вскоре стиль ар-нуво[3] (другие названия – югендштиль, модерн: стиль искусства, распространившийся в Европе и Америке с начала XX века) достиг Соединенных Штатов, где на него отреагировали с волнением. Орнамент прото-ар-нуво был уже создан архитектором Луисом Генри Салливеном (1856–1924). Салливен выразил свое кредо в 1892 году. Он считал, что было бы эстетическим благом воздерживаться от использования орнаменталистики на долгие годы с тем, чтобы сконцентрироваться на строительстве полезных домов, формы которых не требовали бы украшательства. Салливен работал в Чикаго, который тогда отнюдь не был центром архитектурных новшеств. Но страшный пожар 1871 года разрушил огромный город и заново поставил задачу его строительства. Именно Салливен и дал воплощение идее небоскреба как архитектурного новшества нового времени. Офисные здания в Нью-Йорке уже достигали десяти этажей, но новатор устремился еще выше. Однако сделать это с традиционными материалами было уже невозможно. Потребовалось то, что позже было названо железобетоном – его идея пришла Салливену в 1883 году, когда Ле Барон Дженни построил «Хоум Иншуэрэнс Билдинг». Теперь основными элементами здания стали не стены, а внутренние конструкции. Америка вышла на рубеж одного из наиболее примечательных открытий. И первым подлинным небоскребом следует считать построенное Салливеном здание «Гэрэнти Пруденшиал» в недалеком от Нью-Йорка городе Буффало.
Использование металла открыло новую страницу в мировой архитектуре. Сначала металл использовали при строительстве мостов (как Джон Реблинг при создании Бруклинского моста, 1869–1883), но Салливен породил необоримую идею, которую в архитектуре индивидуальных домов развил в США Генри Ричардсон в 1880-е годы.
Индустриальная эпоха
Американское общество новой, индустриальной эпохи с пренебрежением взирало на шаткие теории раннего этапа развития, казавшиеся теперь провинциальным мечтательством. С расширением страны до Тихого океана и, главное, с наступлением мощного подъема индустрии была сметена наивная вера в землю, плуг и первозданные добродетели свободного пахаря как гаранта власти в североамериканской республике. В городах воцарилось машинное производство, а его магнаты цепко взялись за руль управления растущего государства. Бизнес крупных компаний делал Америку «великой», бизнесмены желали возвышения США как признания мирового индустриального первенства страны в мире.
Однако подчеркнем еще раз, что война между Севером и Югом, война между капиталистами и плантаторами негативно подействовала на поднимающуюся американскую культуру. Пришедшая к власти в период массового капиталистического грюндерства (периода спонтанной организации огромного множества промышленных, строительных, торговых и др. акционерных обществ, банков, кредитных и страховых компаний и проч.) плутократия была далека и от аристократических корней, и от эстетических посылов. Здесь разорвалась нить пусть тонкой, но традиции, вперед вышли агрессивные и лишенные вкуса дельцы, Культура сделала шаг назад. Нувориши Америки должны были пережить одно-два поколения, прежде чем культурные основы нации снова получили поддержку.
Такие города, как Нью-Йорк, росли в невероятном смешении стилей, в очевидном стремлении выставить богатство напоказ (а зачем иначе, рассуждали вчерашние бедняки, оно нужно?). Рядом с копиями флорентийских дворцов строились «французские шато» и «английские замки», Живописные произведения закупались десятками, позолота превратилась в символ «новой культуры» невиданных состояний. Целый слой европейцев переселился в Америку для того, чтобы осуществлять своего рода культурное «менторство» над владельцами новых состояний. Атмосфера рынка вытеснила атмосферу творчества. Эпоха, когда «жили скромно и думали высоко», решительно сменилась эпохой, в которую «жили высоко и думали скромно». Бессмысленное безделие стало модой, бриллианты начали прикреплять на собачьи ошейники, обедали, сидя в седле, сигареты оборачивались в стодолларовые ассигнации. На раутах рядом с приглашенными сидели… тренированные обезьяны, в бассейнах плавали атлеты, считалось высшим шиком вставлять алмазные зубы. На каком-нибудь шикарном празднестве хор девушек мог выйти из гигантского пирога. Услышав однажды стенания о культурном бедламе, известный владелец медных рудников попросту купил крупнейший в стране музей. Тогда его коллега, дабы не ударить лицом в грязь, приобрел театральную труппу.
Томас Эдисон, говорящий через усовершенствованный им фонограф, 1870-е
В короткий период между окончанием Гражданской войны (186 5) и франко-прусской войной, конкретнее – сражением под Седаном (1870), где прусские войска одержали победу над французскими, новые хозяева Америки взяли за образец Париж периода Второй империи. Но поражение французов снова сделало центром притяжения Лондон.
Две европейские концепции более всего подействовали на культурную эволюцию Америки. Первая – дарвинизм, вторая – позитивистская философия Герберта Спенсера (1888–1963).
В 70—80-е годы XIX века эволюционная теория Дарвина буквально добила старую теологию. Материалистический дух Америки оказался по-особому восприимчивым к идеям великого англичанина, Эволюционный подход Спенсера к политике и этике как бы подвергал сомнению те республиканские институты, которыми прежняя Америка так гордилась. Он возымел поистине разрушительное воздействие на гуманистическую мысль предшествующей эпохи Эмерсона. В США тираж книг Спенсера был выше, чем во всей Европе, здесь были созданы журналы, посредством которых спенсеризм овладел главенствующими интеллектуальными высотами. Его упрощенное понимание прогресса стало заведомо каноническим.
Впрочем, изобретатели пока затмевали деятелей культуры. В последние десятилетия XIX века Эдисон овладел электричеством, Пульман построил комфортабельные железнодорожные вагоны, Вестингауз создал тормоза, братья Райт дали человеку крылья, Белл – при помощи телефона – уничтожил расстояния, Джордж Истмен, усовершенствовав технологию фотографической проявки и печати, породил массовую фотографию, Шоулз – упомянутую пишущую машинку, а Генри Форд уже собирал свой первый автомобиль.
Джордж Пульман в возрасте 26 лет. Дагеротип, 1857
Культурное самоосмысление
Как уже говорилось, в описываемый период американская культура порождала больше изобретателей, чем ученых теоретиков. Фактом является то, что в Америке во второй половине девятнадцатого века не нашлось мыслителя, который объяснил бы и рационализировал переживаемую эпоху быстрого капиталистического развития, привел бы, образно говоря, хаос к совокупности элементов – ведь это и является основой культурного самоосмысления. Относительным приближением к такому акту культурного строительства была книга Генри Джорджа «Прогресс и бедность», опубликованная в 1879 году. Но это был в значительной мере памфлет, с его контрастом черного и белого, праведного и нечестивого, и с единственной конструктивной идеей упрощенного налогообложения. Заслугой его было все же указание на первостепенную значимость социального вопроса.
Об этом же вопросе как о фундаменте национальной культурной жизни начала напоминать созданная в 1884 году Американская историческая ассоциация. Выпускники германских университетов внесли свежую струю в романтическую традицию, идущую от Банкрофта. Джон Фиске, Френсис Паркмен, Джастин Винзор и Генри Адамс не дали заглохнуть музе истории Клио, они привнесли более совершенные научные методы в историческое ремесло, взялись за реальное осмысление национальной культуры.
Нация, не разгибая спины, осваивала континент, а новые деньги текли в Нью-Йорк. Начинался так называемый «позолоченный век».
Спускаясь к Манхэттену Гудзон распадается на два рукава, вокруг которых стоит современный Вавилон – гигантский Нью-Йорк Оставим мегаполис и поднимемся прямо на север. Через полтора-два часа местность удивит своей естественной первозданностью. Именно здесь, в верхнем течении направляющегося к Нью-Йорку Гудзона, прибрежные земли в прошлом веке поделили между собой состоятельные люди «позолоченного века» американской истории. Именно в этот период грюндерства создавались немыслимые состояния Джона Рокфеллера и ему подобных, На нуворишей не без удивления – и уж точно без восторга – смотрели представители «старых», солидных денежных семейств, некоторые из которых вели свою родословную еще со времен голландских и английских первопроходцев. Солидный и спокойный мир прошлого следовало оберегать – так жили уже многие поколения тех, чьи голландские предки основали Новый Амстердам, переименованный англичанами в Нью-Йорк.
Великий Уитмен скорбел о падении американской культуры: он с горечью писал, что не было никакого смысла в том, чтобы овладеть Техасом, Калифорнией, Аляской, достичь на севере Канады, а на юге Кубы, создать огромное тело, в котором нет или почти нет духа. Единственный великий писатель эпохи, Марк Твен, сделал смыслом своего творчества борьбу с «мамоной». Именно он вместе с соавтором Чарльзом Дадли Уорнером нашел всеми признанный титул эпохи, которым мы уже имели случай воспользоваться – «позолоченный век». Марк Твен при этом создал в мировой культуре образ мира Миссисипи, мира американской границы. Появившаяся же массовая литература – приключения, детективы, фантастика – удовлетворяли невысокому вкусу зарождающегося общества массового потребления.
Но все же Америка «позолоченного века» улучшила общее состояние народного образования. На общественные школы в 1871 году было израсходовано семьдесят миллионов долларов, а через тридцать лет – двести миллионов. Неграмотность отступала: всего семнадцать процентов населения в 1880 году, одиннадцать процентов в 1900 году не умели читать и писать. В 1860 году в США было примерно сто общественных средних школ, а в 1900 году – шесть тысяч. Время было благоприятным и для создания новых университетов. При этом греческий и латинский языки повсеместно уступали место физике, химии, биологии. К концу века получило популярность создание кафедр, специализирующихся на искусстве, литературе, музыке. В 1880 году в Колумбийском университете был создан первый в США факультет политических наук.
В американской культуре появилось понятие, ей прежде не присущее: формирование общественных утопий. В 1887 году Эдвард Беллами в книге «Взгляд в прошлое» дал описание мира, каким он будет в 2000 году. Изображался Бостон, оживленный и процветающий. Мир и благополучие царили повсюду. Причиной грандиозных улучшений стал утвердившийся в Америке социализм (хотя Беллами этого термина избегал). Он пророчествовал, что деньги американцам будут незнакомы, граждане станут пользоваться специальными кредитными карточками, распределяемыми государством и дающими возможность брать невиданные богатства в магазинах. В чем причина процветания? Средства, полезные ископаемые и товары, прежде зря расходуемые в ходе жестокой экономической конкуренции, в счастливом будущем дадут свободу реализации потребностей каждому члену общества.
Именно поэтому бедняки в Бостоне будущего оказались умиротворенными: теперь они не испытывают враждебности в отношении богатой части американского социума, собственно, бедных более вовсе нет, Каждый член общества работает четыре часа в день вплоть до достижения сорока пяти лет. Остальное время используется для удовольствий и развлечений, ради потребления которых создается настоящая индустрия – о ней думают лучшие умы.
Утопия Беллами «Взгляд в прошлое» немедленно приобрела несказанную популярность, книга стала бестселлером, ею зачитывались. Возникали клубы и общества, занятые социальным прогнозированием, Американские мечтатели, грезившие о социальных усовершенствованиях, никак не могли выработать единую платформу. Возможно, ближе других к этой цели подошел Джекоб Кокси – бизнесмен из Огайо, который предложил потребовать от правительства выпуска значительного объема дополнительных денег и сократить безработицу посредством общественных работ. Он начал мирный поход на Вашингтон – с петицией федеральному правительству. Но до столицы дошли только пятьсот человек. Движение Кокси было остановлено, сам он был арестован.
Но традиция не умерла. С тех пор походы на Вашингтон стали одним из стойких культурных обыкновений Америки – яркое отличие от Европы. Этот обычай получил значительное развитие в 1870-е годы. И собственно социальная окраска американской культуры также стала ее заметной чертой.
Феноменальное богатство единиц и горькая бедность большинства волновала интеллектуалов. Одним из провозвестников новой культуры стал журналист из Сан-Франциско Генри Джордж (1839–1897), вплотную взявшийся за решение этого вопроса. После нескольких статей последовала потрясающая для своего времени книга «Прогресс и бедность», Богатство, полагал Джордж, происходит от несправедливой ренты, и ради восстановления справедливости крупные состояния следует облагать налогом. В этом Генри Джордж следовал за физиократами восемнадцатого века, он испытывал также влияние Джона Стюарта Милля и Карла Маркса.
Эдвард Моран. Торжественное открытие Статуи Свободы. 1886
Идея Единого Налога стала чрезвычайно популярной в США, и Джордж превратился в фигуру национального значения. Он читал лекции и дважды упорно, хотя и безрезультатно, вступал в борьбу за пост мэра Нью-Йорка. Бернард Шоу и Фабианское общество в Британии считали Джорджа равным Марксу. Как ни парадоксально, «Прогресс и бедность» стимулировала аграрную реформу в Австро-Венгрии. Основанная Джорджем Рабочая партия объединила довольно пестрый блок левых сил – профессиональные союзы, социалистов всех направлений, темнокожих американцев, католические круги, издателей нескольких газет (например, «Нью-Йорк Эйдж»). В его политическом штабе обретались такие деятели, о которых Америке еще суждено было узнать в дальнейшем – например, Сэмюэл Гомперс.
Джордж ходил по кварталам бедноты и показывал, где будут площадки для детских игр, а где дома для бедных. При тогдашней детской смертности, переполненных квартирах, жестокой эксплуатации иммигрантов Джорджу не трудно было затронуть трудовой Нью-Йорк за живое. «Общество Генри Джорджа» до сих пор продолжает свои заседания в Нью-Йорке.
Еще один экономист оказал заметное влияние на американскую культуру. Речь идет о Торстейне Веблене, жившем в Чикаго. Здесь он создал «Теорию привилегированного класса». Он развенчивал высшее сословие богачей, говорил о необходимости упрочения положения среднего класса и популяризировал путь к социальным реформам.
Пришла пора подробнее рассказать и о другом талантливом лидере масс, о котором мы уже упоминали – это прежний гринбекер (участник фермерского движения в США в 1870—1880-х годах), а ныне популист Джекоб Кокси. Обладая недюжинными организаторскими способностями, Кокси создал организацию – «Армию братства Христова», утверждая, что ведет за собой не менее 100 тысяч человек. В майский день 1894 года голодная армия безработных во главе с Кокси и при поддержке Американской федерации труда двинулась к Капитолию с петицией. Он потребовал от Конгресса выпуска дополнительной массы бумажных денег с тем, чтобы строить общественные дороги. Затем «армия» двинулась на Вашингтон. Город охватила паника. На его охрану встали регулярные войска. Кокси и его «штаб» были арестованы полицией… «за ходьбу по газонам», как только они появились в Вашингтоне. Палаточные городки «армии» еще некоторое время сиротливо стояли в окрестностях столицы.
Как демонстрация поход Кокси до некоторой степени, может, и удался, но как политическая акция он явно провалился. Вандербильт и другие начали собирать деньги на строительство на Седьмой авеню Манхэттена воинского арсенала на случай силового исхода социального конфликта. Полиция следила за каждым шагом руководителя забастовки железнодорожников Юджина Дебса (1855–1926), а федеральные службы вошли в помещения профсоюза бастующих. Дебс, выросший в семье немецкого эмигранта, стал фигурой национального масштаба, когда организовал в 1894 году Американский союз железнодорожников, контролировавший 24 железнодорожные компании. Этот профсоюз объединял 150 тысяч рабочих.
Рабочие пульмановского завода выходят на забастовку. 1894 год
Когда профсоюз восстал против массовых увольнений на пульмановских заводах, хозяин, мистер Пульман, ответил забастовщикам, что лишь он может решать, кто и как будет работать. Союз железнодорожников обратился к своим собратьям по классу во всей стране с призывом поддержать чикагскую забастовку. Пульмановские вагоны замерли на рельсах Забастовка на чикагских заводах Пульмана отозвалась по всей Америке. В десятках городов произошли столкновения рабочих с администрацией и полицией. Организация «Рыцари труда», проявив классовую солидарность, пригрозила предпринимателям всеобщей общенациональной забастовкой.
Закрылись фабрики и шахты, прекратился подвоз продуктов. Президент Кливленд обрушил всю силу федеральной машины на забастовщиков. Дебсу и его товарищам 2 июля 1894 года предписанием суда было запрещено вторгаться в «миссию правительства» – доставку почты в почтовых вагонах. Три тысячи штрейкбрехеров взошли на паровозы. Но рабочие перекрыли железнодорожные пути.
События в Чикаго стали напоминать эпизоды гражданской войны, Власти затребовали военную помощь. Военный министр приказал командующему округом генералу Майлсу ввести в дело регулярные войска, Еще через несколько дней, 9 июля, Кливленд указал на общенациональный масштаб стачки и потребовал ее прекращения. Под видом охраны почтовых вагонов войска блокировали вокзалы и пути.
Для рабочего класса Америки пульмановская забастовка стала шагом к пониманию той истины, что суды, капитал и федеральное правительство действуют заодно и что их общая цель – эксплуатация рабочих, Тем не менее хозяева жизни в стране были напуганы, тем более что параллельно шла радикализация фермеров – недовольные аграрной политикой правительства, они объединялись в союзы и развивали социальную активность.
В 1890 году сражением у ручья Вундед Ни завершилось вытеснение индейцев. Государственное бюро цензов объявило, что в Америке больше нет свободных земель, что понятие «граница» стало историческим. На протяжении двадцати первых лет жизни Теодора Рузвельта население США увеличилось с пятидесяти до семидесяти пяти миллионов человек. Где-то вдали громыхали социальные битвы, рабочие Чикаго впервые вышли на первомайскую демонстрацию, социалисты призывали крушить основы классового общества.
Возглавивший демократическую партию Уильям Дженнингс Брайан (1860–1925) обличал золотой стандарт. Он призывал трудовую Америку объединиться против тех, кто, как он выражался, распял Христа на кресте из золота. Фермеры продавали за бесценок свою землю, железнодорожные бароны превращали поселки в мегаполисы, век пара и электричества ломал прежнюю жизнь, а на берегах Гудзона царила редкостная отрешенность. Эту часть страны словно не касались потрясающие события 1890-х годов – фактическое восстание разоренных фермеров Запада, поход «армии Кокса» на Вашингтон, пульмановская забастовка.
Меж тем обездоленная Америка требовала восстановления своих гражданских прав.
На американской политической арене 1890-х годов девятнадцатого века господствовали «автохтоны» – выходцы из американской глубинки, люди с характером, здравым смыслом, упорством, трудолюбием, марктвеновским остроумием, жаждой власти, не очень хорошо знавшие, что происходит за океаном, но уверенные в том, что этот «внешний мир» Америке и не нужен. Это было время спикера палаты представителей Томаса Рида из штата Мэн, чьи первые американские предки сошли с «Мэйфлауэра», а родители мечтали, чтобы их сын стал священником, Томас Рид, по словам Барбары Такмен, имел характер, интеллект и «брутальное», обостренное чувство независимости – и это было лучшее, что могла дать Америка в политической жизни.
Потребность в борьбе билась у Рида в крови. Он был военным моряком и адвокатом, а в пятьдесят лет, сев на председательское кресло в палате представителей Конгресса, буквально заворожил американскую публику. Он никогда не произносил лишнего слова, не заботился о синтаксисе, не терял присутствия духа, не спорил с тем, кого считал заведомо слабее, никогда не отступал перед серьезным вызовом. И все, что он говорил, немедленно становилось всеобщим достоянием, немедленно запоминалось, повторялось повсюду. Знаменитыми стали его выражения: «Вся мудрость мира заключается в том, чтобы кричать вместе с большинством» или «Государственный деятель – это скончавшийся политик». Когда конгрессмены Берри и Кертис поспорили, кто из них выше ростом, Рид потребовал, чтобы они поднялись, начал их измерять, а затем воскликнул: «Боже, Берри, сколько тебя еще в карманах?» Рид вставал выступать с таким выражением лица, как будто не очень понимал, где находится. Но мозг его работал со скоростью электрического тока.
Социальное противостояние Рид оценивал с помощью живых образов. Он говорил, что когда идет по Нью-Йорку и видит рядом с принадлежащими купцам домами из коричневого гранита людей, не имеющих, где жить, и вместе с тем обладающих неоспоримыми достоинствами, у него перехватывает горло, и он не испытывает симпатии к людям, живущим в богатых домах. Но вместе с тем он понимал, что в его чувствах много и зависти – и он вовсе не стремился, подобно коллегам, прикрывать свои ощущения звучными названиями, например, «политэкономия». Поразительное и чисто американское красноречие Рида позволило ему уговорить Конгресс построить прекрасную библиотеку – ведь законодатели тоже хотели порой блеснуть цитатами.
Входя в век безграничного индивидуализма и лихорадки накопления, Нью-Йорк периода Гражданской войны и последующих десятилетий стал тем, чем и остался поныне: лидером национального развития. В этом городе те, кто стал образцом преуспеяния, не прятались от соседей, Уильям Астор, о состоянии и земельных угодьях которого можно было говорить лишь подняв к небу глаза, ежедневно появлялся в невзрачного вида одноэтажной конторе на Принс-стрит. Удачливому мультимиллионеру доставляло удовольствие пройтись мимо общественной библиотеки своего имени и других свидетельств благодеяний, оказанных им городу.
В хорошую погоду по аллеям Центрального парка неслись дрожки, и Нью-Йорк знал, что в руках возничего – Корнелиуса Вандербильта – не только пара рысаков, но и сотни миль железных дорог. Третьим мультимиллионером Нью-Йорка был Александр Стюарт, владыка торговой сети. Его мраморный дом на Пятой авеню долгие годы служил эталоном местного зодчества.
В социальной жизни огромного города царила миссис Астор – именно она составляла списки приглашенных на наиболее престижные суаре и балы. Ее гостями были Вандербильты, Доджи, Гарриманы. Избранных приглашали в особняк Асторов на Тридцать четвертой стрит, где даже Вандербильтов считали нуворишами. Высшим социальным признанием был так называемый Январский бал. Выше был только Господь Бог.
Такой – расколотой социальными конфликтами – подошла Америка к концу XIX века. Она требовала политических деятелей, способных разрешить проблемы индустриального века.
Конвейер и массовое производство
Быстрому расширению производства и его централизации способствовали стандартизация, поток, появление конвейера, который начал применяться и в производстве (скажем, конвейерная сборка автомобилей), и в транспортировке грузов. Даже такие сугубо «индивидуальные» предметы, как обувь и одежда, впервые благодаря конвейеру начинают изготовляться массово и без традиционных предварительных примерок. В результате лишь одно предприятие в Массачусетсе стало производить обуви больше, чем все тридцать тысяч парижских сапожников, Удивление заграничных путешественников вызывали груды одинаковой одежды по относительно дешевым ценам. Европе переход к стандартизации еще предстоял. В Америке же все встало на поток – от очков до роялей.
Но были изобретения, значение которых резко выходило за рамки обыденного. О пульмановских вагонах уже говорилось. Компания Маккормика начала тысячами производить сельскохозяйственные машины, Центр инженерной мысли переместился в цеха заводов Нью-Йорка и Чикаго.
К концу XIX века страна «заболела» «велосипедной лихорадкой». Завидным рекордом 1896 года была доставка на велосипеде почты из Сан-Франциско в Нью-Йорк за одиннадцать дней – со скоростью трансконтинентального экспресса.
Велико было воодушевление выходящих из Музыкальной академии на 14-ю стрит, тогда как парии этой жизни были заняты лишь мыслями о хлебе насущном. Нью-Йорк начала 1880-х годов находился как бы между двумя эпохами: с одной стороны – уходящая в прошлое элегантность Второй империи, с другой – наступающий ему на пятки «век вульгарности». Немного пройдет лет, и город «поползет» вверх – и далеко не все воспримут это спокойно.
Мир небоскребов
Строители еще украшали верхушки новых могучих зданий элементами классической архитектуры, а входы в них стилизовали под порталы готических соборов, но публика уже не могла с улицы оценить поднебесного благолепия. Главным становился силуэт, его устремленность вверх. Учившийся в конторе Адлера – Салливена в 1890-е годы молодой Фрэнк Райт скептически смотрел на неловкое украшательство бетонных громад. Его поражали необъятные возможности жидкого бетона, готового принять любые формы. Отлитые в бетоне здания Райта начала 1900-х годов смотрятся как модерн и по сей день. Отныне не распростерший крылья орел, а неровный силуэт небоскребов стал символом Америки.
На фоне возведения небоскребов особенно остро воспринимались прочие нововведения. Обсуждался новый танец, скандально интимный вальс, из Калифорнии впервые привозили вино «каберне», у «Тиффани» покупали бесподобные люстры, приглашения подавались на серебряных подносах – и в городе уже появлялись телефоны, а предприимчивая Альва Вандербильт, стараясь затмить Асторов, строила на 52-й авеню Нью-Йорка настоящий замок.
По мере того, как строителей каналов заменяли строители железных дорог, а сборщиков пушнины – работники бессемеровских конвертеров (сталелитейное производство, основанное на функционировании специальных аппаратов для получения стали из чугуна), великий город готовился к новому старту. Еще два десятилетия, и многоэтажность станет абсолютным императивом, но пока свободная земля на Манхэттене занята еще не вся. Он, этот самый необычный в мире остров, купленный некогда у индейцев за 24 доллара, очень скоро стал главным воплощением урбанизма в мире. Состоятельные граждане катались в колясках: вот они берут на север, двигаются по берегу Гудзона к Ривердейлу затем – поворот на восток, через Гарлем к Ист-Ривер, еще один поворот направо – и экипаж уже у северных границ Центрального парка. На противоположной, южной оконечности Центрального парка уже начинали громоздиться все более и более многоэтажные дома. Они еще были украшены каменной резьбой, их подъезды еще похожи на готические порталы, они еще напоминали уголок Лондона.
Само слово «небоскреб» появилось не сразу. Его ввели в язык архитекторы Л. Салливен и Д. Адлер в год чикагской выставки (1893), представив образцы новых архитектурных сооружений, «нанизанных» на стальной каркас. В архитектуре появилась формула: «Форма следует за функцией», Обстоятельства требовали максимального использования полезной площади в центре городов, и новаторы-архитекторы создали конструкции, в которых вертикаль решительно возобладала над горизонталью.
Америка начала привыкать к новому слову «трест». Короткое и выразительное, оно означало всепоглощающую экономическую силу подчиняющую себе политику. Могущество возникающих трестов трудно переоценить. Сенатор Дэвис (от Миннесоты) 1 июля 1886 года говорил о наступлении нового феодализма с его доменами, необлагаемыми налогами хозяевами, освобожденными от ограничений и наделенными привилегиями. Новый феодализм, как и прежний, объявил войну питающему надежды человеческому духу и предстал в конце XIX века во всем своем всевластии. Этот социальный порядок шагал по земле и завладевал всеми установлениями современности, царя в огромных корпорациях, господствовавших над национальными дорогами. Диктат корпораций в целых областях, власть облагать налогами порождала их циничное презрение к закону, давала возможность низводить наиболее одаренных людей до положения купающихся в роскоши рабов, совращать судей и сенаторов, концентрировать в руках одного человека столь огромные богатства, что Цезарь в сравнении с ним казался нищим. Специально подобранные, оплаченные и искусные в своем деле прислужники мультимиллионеров стремглав летели по зову переданной по электрическим проводам телеграммы на крыльях паровой машины…
Состояния ведущей тройки бизнесменов – Вандербильта, Астора и Стюарта – оценивались в 50–75 миллионов долларов каждое. Культ богатства достиг в эти годы своего пика. Царь – золото – диктовал свои законы. Судья Эдвард Райан из Верховного суда штата Висконсин писал в 1873 году, что перед лицом Америки вставала огромная фигура новой темной силы. Аккумуляция индивидуального богатства казалась большей, чем в любые времена с момента падения Римской империи. Частные предприятия страны создавали огромные комбинации корпораций, владеющие беспримерными массами капитала, смело марширующие вперед – не только ради экономических завоеваний, но для захвата политической власти. Действительно, впервые деньги захватывали поле битвы как организованная сила.
Показательной для атмосферы аморализма буржуазного обогащения является так называемая «война на озере Эри». Ее «героями» были миллионеры Вандербильт, Гулд, Дрю и Фиск. Последние трое объединились против Вандербильта для захвата контроля над движением по озеру Эри – стратегическому пути со Среднего Запада к Нью-Йорку – воротам в океан. Гиганты бизнеса забыли о малейшем уважении к правовым нормам. Еще более важно то, что об этих нормах «забыли» и представители самой основы правопорядка – в данном случае легислатуры штата Нью-Йорк. В защиту интересов Гулда, Дрю и Фиска законодатели, заседавшие в столице штата – Олбани, внесли законопроект, легализующий обращение выпущенных этими бизнесменами акций на сумму 10 миллионов долларов. Напористый Гулд прибыл в Олбани с чемоданом купюр. Такса была определена четкая: сенатору «средней» честности – пятнадцать тысяч долларов. Один «упорный борец за справедливость» получил семьдесят пять тысяч долларов от Вандербильта и сто тысяч от Гулда. Естественно, при голосовании он высказался в пользу последнего – его «правда» стоила дороже. Но Вандербильт не сдавал позиций. Дело завершилось компромиссом, достигнутым между ним и его конкурентами. Железная дорога и управление ею были поделены на договорных началах.
Страна знала о том, что величайший из миллиардеров Джон Д. Рокфеллер начал карьеру мелким клерком в захолустном городке, что владелец железных дорог Джеймс Хилл поначалу служил продавцом в магазине, что «король стали» Эндрю Карнеги – сын ткача и первые центы заработал мальчиком на побегушках при почте, что газетный магнат Джозеф Пулитцер эмигрировал в США, не имея второй конной пары… Десятки тысяч долларов, нажитые бюргерами «в поте и благочестии», теперь уже не шли ни в какое сравнение с «бешеными» миллионами дельцов I860—1880-х годов. Зависть, сначала скрываемая, быстро переходила в ненависть. Разве имеют они, эти новые владыки жизни, право на всемогущество?
Джон Д. Рокфеллер
Оттесняемой городской аристократии оставалось лишь гордиться своим превосходством в моральной сфере. Сенатор Гор из Массачусетса рассказывал с катоновским красноречием, что за период его общественной деятельности, продолжавшейся немногим более одного выборного срока, он видел, как пятеро судей Соединенных Штатов ушли со своих должностей под угрозой суда за коррупцию и нечестное ведение дел. Гор видел, как председатель комиссии по военным делам потребовал удаления четырех своих помощников, продававших свои официальные привилегии выбора юношей в военное училище. Когда величайшая в мире железная дорога, соединившая два омывающих американские берега океана, была окончена, тот же Гор видел, как национальный триумф и экзальтация обратились в горечь и позор после докладов трех комиссий Конгресса, свидетельствующих, что каждый шаг в этом великом предприятии был связан с мошенничеством. Среди самых высоких лиц, от людей, состарившихся на общественном поприще, Гор слышал бесчестную доктрину, что правильным путем достижения власти в республике является подкуп при помощи должностей, созданных якобы для народа, и что подлинной целью занявших эти должности являлось осуществление собственных амбиций и удовлетворение личных интересов. Сенатор слышал и то, что подозрения падали на доверенных лиц президента.
Мираж владел умами упорно, казалось, ничто не могло похоронить химеру быстрого обогащения. Золотые, нефтяные, скотобойные и прочие лихорадки держали в напряжении всю страну Недоверчивым показывали дворцы Астора, Рокфеллера, Моргана, убеждая, что это результат вовремя услышанного зова судьбы и удачи, Отсутствие удачи квалифицировалось как признак лености и обделенности талантами: стопроцентный американец, если у него есть голова и руки, просто обязан найти свой миллион. Так рождалась «американская мечта».
Обличители
Далеко не все деятели культуры молча взирали на все более порочную власть капитала. Теодор Драйзер (1871–1945) много времени провел, изучая биографию миллионера Чарльза Йеркеса. Просматривая досье, публикации в филадельфийских газетах, встречаясь с людьми, лично знавшими Йеркеса, писатель преследовал цель создания своего рода национального героя и антигероя в одном лице. Йеркес жил и работал в Филадельфии, Чикаго, Нью-Йорке, то есть в наиболее значимых для новой Америки городах. Он стал прототипом главного героя трилогии Драйзера «Финансист», «Титан», «Стоик».
В Америке побывал английский писатель Оскар Уайлд (1854–1900), оставивший свой презрительный отзыв о злобном и глупом народе, в котором большинство не отличалось ни умом, ни другими достоинствами – даже знанием родного языка: слишком многие не умели говорить, пребывая в неладах с грамматикой.
«Позолоченный век» Америки 1870– 1880-х годов (напомним, что это емкое определение принадлежит Марку Твену и Чарльзу Дадли Уорнеру) потрясал чудовищным цинизмом. Здесь снова должен быть упомянут Марк Твен, звезда американской культуры, который описывал это время как эпоху торжества обмана, нечестных сделок, политической коррупции и насилия (недаром подзаголовок книги «Позолоченный век» – «Повесть наших дней»). В те же годы Генри Адамс (1838–1918) анонимно опубликовал свой роман «Демократия», столь же критический в отношении господствующих нравов; особенно жестко Адамс описывал правление администрации президента Гранта.
Ничто в последующем не изменило убийственную оценку периода первоначального накопления, сделанную Марком Твеном и Генри Адамсом. Столь же жесткой была оценка этого времени классиком юмористической литературы Амброзом Бирсом (1842–1914), который жестко охарактеризовал его в «Словаре сатаны». А Льюис Мамфорд (1895–1990) из 1930-х годов оценивал «позолоченный век» как духовную пустыню; он называл период после Гражданской войны «коричневыми десятилетиями», захватившими своей бесчеловечностью весь мир. Так и было: финансовая паника 1873 года распространилась повсюду, порождая безработицу, жестоко подавляемые стачки, движения обездоленных фермеров. Одновременно шло формирование железнодорожных группировок, стальных и нефтяных компаний и трестов, тех картелей, которые вызывали общенациональную ненависть.
Ощущение социального падения вызвало движения противоположного направления. Впервые в истории прозвучали массовый протест против алкоголя, протест против свободной любви, публичное осуждение абортов. Общенациональный союз женщин за христианскую умеренность неутомимо создавал все новые и новые отделения. Борцы с пьянством сражались с «зеленым змием» в национальных масштабах. В салуны врывались «очистители», круша «притоны греха».
Марк Твен
Некий Энтони Комсток не сомневался в своем предназначении истребить сексуальность во всех ее проявлениях. В 1873 году, когда ему самому было всего двадцать восемь лет, он основал Общество подавления греха и убедил Конгресс принять так называемый «закон Комстока», согласно которому запрещалось посылать по почте любые сведения о контрацептивах. Произошла концентрация противостоящих сил, Жесточайшим врагом Комстока стала Виктория Вудхалл, бескомпромиссно стоявшая за свободную любовь, считавшая аборт приемлемой частью жизни общества. Но силы, стоявшие за ней, не могли остановить очистительную страсть Комстока, который вознамерился ни более и ни менее как избавить Нью-Йорк от греха – и в ряде случаев довел нескольких врачей-гинекологов до самоубийства либо до бегства из «Большого Яблока», как уже называли Нью-Йорк.
Репертуар нью-йоркских театров подвергся тщательному разбору, и молодой Бернард Шоу (1856–1850) увидел закрытие своих спектаклей, Ревнители благочестия сошлись в том, что Статуя Свободы излишне вольно обнажает грудь. Вплоть до Первой мировой войны книги в публичных библиотеках подвергались тщательному просмотру. И Комсток был в этом шабаше как минимум Савонаролой.
Обратим внимание на появление сект, главенствующей чертой которых явилась борьба с «дьявольским модернизмом». «Свидетели Иеговы» в отдельных случаях изолировали своих членов от окружающего мира, «Армия Спасения» невиданно ожесточилась против пьянства. Под сомнения ставились все моральные максимы, шедшие из Европы. Именно в этом духе был принят папский декрет Ватикана 1870 года. В декрете, в частности, говорилось о непорочности пап в вопросах веры и морали, Папа Пий Девятый недвусмысленно объявил всему миру (и, в частности, американской общине католиков) длинный список «современных ошибок», которые добропочтенные католики обязаны были воспринимать как объекты осуждения.
Время было бурное, и оно оказывало разностороннее влияние на население Соединенных Штатов. Формировалось племя реформаторов, которые обратились к проблемам политических и экономических преобразований. Их влияние во второй половине XIX века возросло, и американскую культуру трудно понять без учета этой весьма своеобразной толпы оригинальных переустроителей человеческого общества, Анархисты размахивали своими бомбами, социал-демократы внедряли в массы марксизм, сторонники восьмичасового рабочего дня выводили толпы на улицы. Они пели песню, написанную в Чикаго в 1885 году:
Нас влечет солнечный свет,
Нас манит природы цвет,
Дать нам все Господь готов,
Не хватает лишь восьми часов.
Хор:
Наша цель ясна —
Восемь часов для работы
И восемь часов для сна.
Пульмановская стачка 1884 года, о которой уже говорилось выше, стала заметным шрамом на теле американской культуры. Обездоленные безработные грозили подорвать основы американского общества. Росла волна общественной ненависти к «воронам-разбойникам», обретшим за счет эксплуатации невиданные богатства. Все более организованным было движение городского пролетариата. Оно было направлено против преступного функционирования машин и демократической, и республиканской партий, которыми заправляли равно циничные партийные боссы. Это движение начало смыкаться с недовольными бунтующими фермерами, страдавшими от низких цен на сельскохозяйственные продукты и требовавшими от министерства финансов печати серебряной (более дешевой, чем золотая) монеты.
1. Охарактеризуйте индустриально-экономические процессы, охватившие США после Гражданской войны.
2. Каковы причины стагнации собственно культурного развития Америки в послевоенный период?
3. Каково влияние эволюционистской теории Ч. Дарвина и позитивистской философии Г. Спенсера на духовное развитие Америки?
4. Что дало основание исследователям считать Генри Джорджа одним из провозвестников новой культуры Америки?
5. Охарактеризуйте первые акции американских профсоюзов (деятельность Джекоба Кокси).
6. Каким военным актом завершилось сражение индейцев?
7. Опишите процесс роста буржуазного обогащения и рождения «американской мечты».
8. В чем состоит критика «позолоченного века» Марком Твеном и Чарльзом Дадли Уорнером?