Конец XIX века
Дарвин и Спенсер
Как указывалось в предыдущей главе, на культурную эволюцию Америки оказали наибольшее воздействие две европейские концепции XIX века – это, во-первых, дарвинизм, а во-вторых – позитивистская философия Герберта Спенсера. Пришло время сказать несколько слов о существе обоих учений.
Британский естествоиспытатель Чарльз Роберт Дарвин (1809–1882), как известно, являлся автором теории происхождения биологических видов путем естественного отбора. Дарвин, как считал он сам и сторонники его учения, опроверг религиозные представления о сотворении мира и всего живого, раскрыл единство законов происхождения растений и животных, установил генетическую общность человека и человекообразных обезьян, наконец, выявил основные закономерности и механизмы эволюции в природе и механизмы естественного отбора. Главная идея Дарвина в том, что сложная биологическая иерархия, которую представляет собой органический мир, подчинена целесообразности и приспособлению к изменяющимся окружающим условиям. Среди дарвиновских гносеологических (познавательных) категорий – случайность, вероятность, неопределенность, целесообразность и др., среди принципов – историзм, эволюционизм, относительный характер приспособительной целесообразности, Благодаря такому научному аппарату схема исследования биологического мира представала упрощенной и удобной для разного рода обобщений.
Нетрудно заметить, что идея детерминизма и целесообразности оказалась весьма привлекательной для гуманитарных наук, особенно – для социологических исследований и разного рода концепций происхождения и оптимального функционирования человеческого общества (недаром же довольно скоро появились такие концепции, как социал-дарвинизм). В нарождающейся социологии сразу возникла одна из наиболее распространенных метафор – общества как биологического организма, развивающейся системы. Разумеется, оказались востребованы и принципы целесообразности, детерминизма, иерархичности, которые объясняли и структуру общества, и незыблемые законы его развития.
Чарльз Роберт Дарвин
Герберт Спенсер (1820–1903) также был английским ученым. Основным принципом его теории, так же как у Дарвина, являлся эволюционизм, однако не в области биологии: Спенсер с самого начала концентрировал внимание на социуме и социальной психологии. Надо заметить, что труды Дарвина Спенсер высоко ценил и во многом руководствовался принципами, провозглашенными великим современником.
В основе жизнедеятельности общества, по Спенсеру, лежат индивидуализм и свобода конкуренции. События должны происходить естественно, любой вид социального планирования вреден, поскольку препятствует свободному развитию индивида, ведет к вырождению и выдвижению худших за счет лучших. Государство не имеет права вмешиваться в человеческую жизнь; каждый может и обязан выживать за счет собственных ресурсов и резервов; нельзя, например, помогать бедным, поскольку это лишает их стимула к выживанию и борьбе за лучшую долю. Очень вредна и тенденция государства и общества вмешиваться в воспитание детей. Спенсер критиковал и колониальную экспансию – ведь она ведет к усилению государственной бюрократии. Зато межгосударственные войны, с его точки зрения, весьма полезны для установления политической и иерархически-классовой структуры общества, Таким же мощным стимулом является и труд.
Философия Спенсера основана на постулате, что цели у каждого человека – осознанно или нет – примерно одинаковы: это достижение материального благополучия и стремление проникнуть на вершину иерархии. Именно поэтому возможна эволюция, происходящая неизбежно и независимо от желания людей. В основном развивается некое «вещество жизни», которое и руководит человеческими поступками, являясь основанием индивидуальных воль. «Вещество» движется, интегрируясь в разнообразные социальные структуры, движение рассеивается, и с течением времени «вещество» переходит из состояния неопределенной, бессвязной однородности в состояние определенной, связной разнородности. При этом и само движение также претерпевает сходное превращение, В итоге система достигает равновесия, эволюция заканчивается. Если равновесие нарушается, начинается распад, который приводит к новой эволюции. Таким образом, единицей развития общества является цикл, сходный с биологическим: если, например, растение появляется, развивается и умирает, то примерно так же функционирует и некая отдельно взятая человеческая общность.
По всему этому ясно, что история для Спенсера – не продукт сознательного творчества социальных групп или отдельных личностей, а результат эволюции, происходящей, повторим, вне зависимости от желаний и воли людей. Социальные факторы – это, прежде всего, структуры и функции, усложняющиеся по мере формирования и развития, Социальные институты – механизмы самоорганизации совместной деятельности людей, способствующие социализации человека.
Видно, что одним полюсом для Спенсера является надындивидуальные силы, «социальный организм», «вещество», а другим – индивидуализм каждой человеческой особи. Явное противоречие не занимало сторонников теории британского социолога: согласно Спенсеру – как, впрочем, и так понятому Дарвину, – и в природе, и в обществе выживает сильнейший, и это в высшей степени правильно, закономерно и справедливо. «Право сильного», так много значившее для американцев, стремившихся к осуществлению «национальной мечты», таким образом, оказывалось научно подтверждено.
Изменение потока иммиграции
В последние два десятилетия XIX века (и в первые два – XX) англо-саксонский источник иммиграции начал оскудевать. Пасынки Британии отныне устремлялись в Канаду и Австралию. Поток переселенцев через Атлантику становился иным по этническим компонентам: отныне это выходцы из Центральной и Восточной Европы, из Австро-Венгрии и Российской империи, из бедных южных областей объединившейся Италии. И новые иммигранты-восточноевропейцы на рубеже XIX и XX веков начинают, безусловно, доминировать. Напомним, что указанное время – последний период иммиграции, не ограниченной американскими государственными правилами и квотами, поскольку богатеющая Америка тогда еще нуждалась в трудовых ресурсах для освоения прерий и работы на растущих заводах.
Герберт Спенсер
Восточноевропейцы в последние десятилетия XIX века и в первые десятилетия XX изменили внешний вид страны – прежде всего «физиономию» огромных городов Восточного побережья и таких растущих мегаполисов, как Чикаго и Детройт. Вклад новых этнических меньшинств в культуру, экономику и повседневную жизнь Соединенных Штатов огромен, причем он сказывался и после введения ограничений на въезд представителей иных национальностей в страну. Современная Америка немыслима без архитектуры Мис ван дер Роэ, вертолетов Сикорского, музыки Стравинского, Берлина и Бернстайна, книг Стайрона и Льосы, картин Шемякина, балетного мастерства Барышникова, вокала Фрэнка Синатры и Дина Мартина, гениев Голливуда, начиная с Чарли Чаплина и заканчивая Скорсезе и Спилбергом.
Америка не только создала благоприятную среду для творческой свободы, но воздействовала своим примером на те страны, из которых сюда прибывали представители всевозможных этнических сообществ.
Напомним, что в конце XIX столетия изобретатели все еще затмевали деятелей культуры: в последние десятилетия девятнадцатого века Эдисон овладел электричеством, Пульман построил комфортабельные вагоны, Вестингауз создал тормоза, Белл – телефонную связь, Истмен – массовую фотографию, Шоулз – печатную машинку и так далее.
Какого бы критического отношения ни заслуживала Америка, следует признать, что эта страна давала больший шанс простому человеку, чем социально менее гибкая и чопорная Европа. Как уже говорилось, владелец крупнейших сталеплавильных заводов Эндрю Карнеги был сыном безродного ткача и провел свою юность посыльным на телеграфе, На таком же телеграфе работал другой гений – Томас Эдисон, покоривший электрическую энергию. Другой титан электротехники – Чарльз Штейнмец – бежал в США от преследований в Европе за социалистические убеждения. Крупнейший железнодорожный магнат Джеймс Хилл начинал помощником в деревенском магазине. Богатейший человек страны – Джон Рокфеллер – поначалу, как уже указывалось, служил помощником продавца в комиссионном магазине. Марк Твен был лоцманом на Миссисипи. Пулитцер – столп журналистики – прибыл в США без гроша в кармане. Ни в одной стране Европы они не сумели бы занять положения, уготованного им в Америке.
Наука
Уже говорилось, что в Америке второй половины девятнадцатого века не нашлось мыслителя, который объяснил бы процессы, происходящие в стране, и дал бы им реалистическое толкование, указав социальную перспективу. Модный в хорошем обществе утопизм, разумеется, не в счет Книга Генри Джорджа «Прогресс и бедность», опубликованная в 1879 году, при всей важности сделанного в ней указания на первостепенную значимость социального вопроса, конечно, никакого анализа философских или мировоззренческих обоснований бытия не содержала.
Зато на эти темы, полагая их фундаментом здания национальной культуры, начали задумываться члены созданной в 1884 году Американской исторической ассоциации. Мы уже видели, что практически на всех этапах американскую культуру крепила историческая мысль. Национальная научная традиция выделила два типа историков. Одни осуществляли скрупулезное исследование разрозненных фактов и на его основании приходили к тому или иному заключению. Другой тип историков вначале обдумывал ситуацию, находил собственное объяснение и после этого бросался к фактам, чтобы либо подкрепить, либо «убить» свою гипотезу.
Известный нам Банкрофт, несомненно, принадлежал к первому типу ученых, а Вудро Вильсон (1856–1924) – ко второму. Он скорее, словно поэт, был личностно связан со своей концепцией, а не удалялся от нее на критическое расстояние. И поскольку Вильсон вкладывал в свою работу всю душу, его творчество интересно и как проявление его внутренней жизни, и как эволюция владевших его разумом идей.
В одной из статей 1895 года будущий президент Америки Вильсон описывал свой историографический и в целом аналитический метод. Да, говорил он, историк обязан работать с фактами, но что именно, если разобраться, является фактом? Самая твердая материя рассыпается при критическом прикосновении к ней. На самом же деле историческая истина являет собой комплексное понятие, приближающее нас к терминам почти из византийской теологии, Историческая истина – не более чем метафора, имеющая видимую и невидимую часть, Будучи честным перед собой, историк должен признать, что не получает истину «в фунтах или унциях», в некоторых материальных несомненных проявлениях, – скорее, он обретает ее в своих впечатлениях. Вильсон и сам написал это слово курсивом, развивая мысль, что честный по отношению к себе историк всегда желает получить как можно более полное впечатление. Это и позволяет специалисту дать подлинную картину реальных событий, а не изображать некое театральное действо; стремиться, по мнению Вильсона, следует к манере Рембрандта, а не Рубенса. И подлинная картина всегда будет получена при помощи работы воображения, а не анализа фактографического материала. Факты могут обманывать, собственное чувство – никогда.
Томас Вудро Вильсон
Вильсон стал президентом, обладая стройным и логичным историческим мировоззрением. В его основе лежало представление об эволюции политических институтов, необходимости их постоянного приспособления к меняющимся социально-экономическим условиям, Вильсон считал, что Америка находится в критическом состоянии потому, что существует разрыв между новыми экономическими реалиями и прежними политическими формами. Бурное экономическое развитие, считал Вильсон, привело к уничтожению относительного социального равновесия, к полному «стиранию» величайшей социальной силы Америки – ее среднего класса. Если стихия свободного рынка будет и далее гулять по американскому обществу, то ни к чему иному, кроме как к социальному взрыву, это привести не может. А социальный взрыв плох не только потому, что катастрофичен: государство – не машина, государство – живой организм, и любое революционное вмешательство отражается в долгих болезнях его «тела». Настоящий закон общественного развития, с точки зрения Вильсона, это бесконечное приспособление, тонкое исправление, даже «латание дыр». Вудро Вильсон был одним из авторов концепции государства как агента социальных реформ, регулятора экономической, да и всей общественной жизни.
На рубеже
В связи с изменением духовных процессов американского общества и как неизбежная их проекция в описываемый период началась эволюция обеих главных американских политических партий. В результате республиканская стала преимущественно партией богатых, а демократическая – бедных. Зачинателем этого разграничения оказался Теодор Рузвельт (1858–1919). Этот находившийся в вечном движении человек, энергичный политик, почти ровесник Вильсона, стоял вместе с последним среди сторонников реформ в Балтиморе в 1896 году, когда было предложено упорядочить подоходный налог, ввести национальную систему кредитования фермеров, национализировать железные дороги, установить восьмичасовой рабочий день в промышленности, увеличить денежное обращение за счет неограниченной чеканки серебряной монеты. Рузвельт и Вильсон встречались несколько раз, неизменно выказывая друг другу взаимное уважение. Рузвельт стал весьма популярен в народе, в один прекрасный момент он превратился чуть ли не в национального героя – во всяком случае фигуру общенационального масштаба, – но всегда с трудом находил взаимопонимание с властвующей элитой страны, с представителями наиболее материально обеспеченной части общества. Он был, если так можно выразиться, «ницшеанцем на практике», жил «на пределе», энергично, страстно, словно романтически неуемный искатель приключений, славы и правды, а не трезвый и холодный политик.
Теодор Рузвельт
Несмотря на идейный климат и философию «выживания сильнейшего», Америка не забывала о том, что среди оснований силы всегда находилось и знание. Время, как мы уже подчеркивали, было благоприятным для создания новых университетов. Постепенно семьи обеспеченных, да и в прямом смысле богатейших граждан, начинали стремиться к тому, чтобы их дети получали не прикладные инженерные, а изящные и «возвышенные», свободные от «презренного материализма», общекультурные специальности. Наследникам крупных состояний не было нужды посвящать всю свою жизнь приумножению богатств – достаточно было лишь контроля со стороны наемных профессионалов-финансистов, Постепенно приходило время свободного интеллекта. Собственно, эти процессы протекали по аналогии с европейскими.
Поэтому к концу девятнадцатого века получило всеобщее распространение не только повсеместное расширение номенклатуры инженерных специальностей, но и создание кафедр, специализирующихся на изучении изобразительного искусства, литературы, музыки, на анализе международной ситуации и ее перспектив. Так, в 1880 году в Колумбийском университете был создан первый в Соединенных Штатах факультет политических наук.
Высшее образование достигло в Соединенных Штатах мирового уровня в начале XX столетия, когда дети вождей «позолоченного века» призвали европейских преподавателей, создали фонды и обратили университетскую науку почти в индустрию. Впервые Гарвард, Принстон и Йель стали посылать своих выпускников в Белый дом, а университетское образование стало синонимом принадлежности к лучшему обществу Укажем на эффективность американской системы образования – за первую четверть XX века уже четыре американца получили Нобелевские премии, правда, все-таки в области прикладных наук, имевших более длительную и продуктивную традицию развития в Америке.
Окончилась пора исключительного американского ученичества, хотя по-прежнему престижным считалось и получение образования за рубежом. Теперь уже Америка смотрела на германский Гейдельберг и французскую Сорбонну, но прежде того на английские Оксфорд и Кембридж как растущая мировая держава. Теперь лучшие умы Америки, гордость ее культуры – Герман Мелвилл, Фенимор Купер, Торо и Эмерсон, Лонгфелло и Уитмен, Марк Твен и О'Генри – не считались «провинциалами», напротив, были известны и почитаемы в Европе. Американская культура и наука вышли на мировой уровень и во многих сферах повели Европу за собой. Эдисон и Маркони, братья Райт и Генри Форд были тому живым свидетельством и доказательством. Пришла пора Америке показать себя в образовании и политике.
В 1908 году идеолог прогрессизма Герберт Кроли создал своего рода манифест культурного пробуждения – «Обещание американской жизни», в котором сопоставил философский замах американской революции и жалкое воплощение великих идеалов. Книга имела великий очистительный смысл. Основанный Кроли журнал «Нью Рипаблик» стал сборным пунктом представителей американского либерализма. А культурными героями «восстания» против серости, самодовольства и несправедливости оказались писатели Джек Лондон (1876–1916) и Эптон Синклер (1878–1968). Их атака на буржуазные стереотипы имела оздоровительный эффект, в плане, с одной стороны, духовного оздоровления американского общества, с другой – для формирования новых культурных горизонтов Америки.
На национальной арене
На рубеже девятнадцатого и двадцатого веков перед американцами встал вопрос: как совместить джефферсоновский идеал равенства и гигантские возможности, данные бурно развивающимся капитализмом узкому кругу лиц? Довольно трудно было отрицать появление в великой республике отдельно взятых «королевств», принадлежащих банкиру Джону Пирпонту Моргану, владельцу нефти Джону Рокфеллеру стальному королю Эндрю Карнеги и другим денежным мешкам.
Дело несколько смягчали непрекращающаяся иммиграция, дающая неорганизованную человеческую массу, готовую на любую заработную плату, благодаря чему считалось, что страна выступает благодетельницей для париев Европы, и постоянный индустриальный рост, позволявший повышать жизненный уровень если и не всего американского населения, то все же значительного его сегмента. Американский тигель мог несколько ослабить давление в своем социальном плавильном котле, но для этого требовалась мудрая федеральная власть и постоянное внимание к грозящим обострением вопросам.
Переходя от политической теории к злободневной практике, Вудро Вильсон начал внимательно следить за решаемыми и нерешенными проблемами американской жизни. Между окончанием Гражданской войны в США (когда Вудро Вильсону было восемь лет) и началом Первой мировой войны (когда Вильсону исполнилось пятьдесят восемь) Америка претерпела колоссальную эволюцию – если не назвать происшедшие изменения прямо революционными. Часть порожденных этой эволюцией проблем была решена, но значительное количество еще ожидало своего решения. Постоянные размышления привели Вильсона как аналитика к выводу, что президенты стали частью официально существующего прикрытия нерешенных социальных проблем, а не собственно действующим авангардом политической системы страны.
В нем жило предчувствие перемен. Его книги переиздавались, у него постоянно брали интервью. В предисловии к пятнадцатому изданию своей книги «Правление Конгресса» Вильсон отмечал ростки нового на американской политической арене: будирующий эффект испано-американской войны; изменение общественного настроения в пользу империализма; уже происходившее – и еще более предстоящее – расширение функций исполнительной власти.
В основе империализма лежит политика создания масштабных экономических империй, основанных, в частности, на владении колониями. Государства, подверженные идеям всемирной экспансии, борются за мировую гегемонию, стремятся к повсеместному захвату рынков, собственно, создают новый вариант империй, основанных на развитии мировой финансово-экономической системы. Наблюдается господство транснациональной финансовой олигархии, монополий и корпораций как антитеза частному капитализму.
Испано-американская война (1898) была первой крупной военной акцией США как мировой империалистической державы. После взрыва американского корабля «Мэн» в Гаване 15 февраля 1898 года и под предлогом поддержки национального восстания на Кубе против Испании США объявили ей войну. В ходе боевых действий были захвачены исконные испанские владения с XVI века – Куба, Пуэрто-Рико, Филиппины. Согласно Парижскому миру, завершившему войну, Испания отказалась от прав на свои бывшие колонии, а они, в свою очередь, оказались в двойственной ситуации: с одной стороны, были провозглашены «свободными государствами», с другой – оказались под контролем США.
Корабль «Мэн» в Гаване
Думающая Америка не погрузилась в не характерные для нации сомнения и самокопание, а начала мозговую работу – как выйти из создавшегося социально-экономического кризиса. Вудро Вильсон был не единственным, кто задумался над этими проблемами, но он был и не простым толкователем происходящего, а уже признанным экспертом по конституционному строю, по политической истории, по вопросам прерогатив исполнительной и законодательной власти. Его мнение немало значило уже в национальных масштабах.
Ключевым словом в Соединенных Штатах стало «реформа». О реформах говорили везде. Варианты реформирования обсуждались в массовой печати. Тон стали задавать экстремисты – довольно пестрое собрание реформаторов, называвших себя прогрессистами, двинулось на все форпосты прежних устоев.
Демократы жаждут реванша
Политические партии активно боролись за власть. Однажды на выборах демократы выставили кандидатуру некоего А. Хьюита, игравшего на обывательском страхе перед «грядущим анархизмом». Хотя Генри Джордж, автор книги «Прогресс и бедность», не призывал к баррикадам, Хьюит, мысливший, как казалось, в том же направлении, требовал и от демократов, и от республиканцев остановить приход «кровавого хаоса».
В другой ситуации для победы над демократом Стивеном Гровером Кливлендом (1837–1908), дважды занимавшим пост президента страны, республиканским идеологам-стратегам нужно было показать, что последний наделен двумя грехами: он поклонник снижения тарифа, следовательно – проводник интересов Англии (рассчитано на отрицательную реакцию промышленников и жителей ирландского происхождения, традиционно ненавидящих англичан) и сторонник выпуска золотой монеты (рассчитано на бедных фермеров Запада, уже начавших свою отчаянную и бессмысленную борьбу за расширение выпуска серебряных денег). Демагогия, основанная на том, что снижение тарифа лишит американских рабочих хорошей зарплаты, буквально затопила страну.
В 1890 году никому не известный капитан А. Мэхэн, человек, как потом выяснилось, необычайно высокого роста, худощавый и стройный, с узким лицом, глубоко посаженными бледно-голубыми глазами и песочного цвета усами, написал в «Атлантик Мансли», что американцы должны начинать смотреть за пределы своих границ, хотят они того или нет, В пику осторожной политике президента Кливленда Мэхэн в статье под названием «Гавайи и наша будущая морская мощь» утверждал, что господство на морях является судьбой Америки, главным элементом ее будущего процветания и поэтому захват расположенных в центре великого океана владений является императивом. Теодор Рузвельт, приглашенный выступить в военно-морской академии США, восхищался Мэхэном беспредельно.
И не только он. Прибыв в Англию, Мэхэн был приглашен королевой на официальный государственный обед, где сидел рядом с принцем Уэльским, а затем отбыл на борт королевской яхты, где тысяча (!) адмиралов и капитанов провозгласили тост в его честь. Напомним, что Мэхэн тогда представлял страну, чей военно-морской флот был меньше чилийского, не говоря уже об испанском.
В Соединенных Штатах началась настоящая битва между сторонниками активной внешней политики и противниками вовлечения в опасные авантюры. Последних возглавил президент Гарвардского университета, весьма внушительная во всех смыслах (около двух метров ростом) фигура – ректор Чарльз Уильям Элиот (1834–1926), к тому времени уже четвертое десятилетие правивший Гарвардом и в итоге своей деятельности трансформировавший всю университетскую систему в Америке. Он был упорным борцом против всех наступательных доктрин, которые, с его точки зрения, неизбежно порождали класс влиятельных военных, что абсолютно негативно воздействовало бы на американское общество. Элиот зашел так далеко, что назвал сторонников агрессивной внешней политики Теодора Рузвельта и его политического соратника Генри Кэбота Лоджа (1850–1924) дегенерировавшими сыновьями Гарварда. Идеалом поведения для Элиота был джентльмен, который в то же время является демократом. Он ввел в университетское расписание предметы, прямо касающиеся современности, организовал новую выборную университетскую систему, собрал преподавателей, которые составили славу Гарварда.
Гарвард, небольшой колледж прежних лет, к этому моменту превратился в огромный по тем временам (почти две тысячи студентов) университет. Система свободных выборов преподавателей позволяла приглашать в университет педагогов первой величины, скажем, историков Фредерика Тернера и Эдварда Чаннинга, философа Джорджа Сантаяну.
Демагогия заменяет политическую культуру
К концу 80-х годов обе главные американские партии отреклись на словах от трестов. В республиканской платформе 1888 года значилось, что представители партии объявляют о своей оппозиции всем комбинациям капитала, организованным в виде трестов. Демократы не отставали, заявляя, что если позволено существовать трестам, то интересы народа преданы. Высокопарная и пустая риторика не могла скрыть того факта, что за спиной обеих партий стояли столь «презираемые» могучие финансово-промышленные организации.
Перед урнами для голосования политиканы-республиканцы громко говорили о морали, о продажности ничтожных демократов, равной лишь их глупости, о процветании страны в будущем, о работе для всех и блокаде дешевого труда иммигрантов, а главное, о тарифе, защите американской промышленности и «кредо» патриотизма. Неорганизованный и малограмотный рабочий класс Америки в основном и попадался на эту пропаганду.
Еще один несомненный претендент на политическое лидерство Америки – Теодор Рузвельт – стал и лидером исторической науки. Рузвельт создал четырехтомное исследование «Покорение Запада» (1889–1896), Хотя он и отождествлял себя с германской школой научного исторического анализа, на самом же деле в тот период, когда научная историография в США лишь зарождалась, он скорее являлся талантливым любителем-дилетантом. Он спешил высказать свои мысли, талант его лежал в области создания убедительной общей картины, в анализе отдельных эпизодов, в красочности описаний, в одухотворенности текстов. В общем, главным было впечатление от его книг, а не сухая нарочитая скрупулезность, отвращавшая публику от исторической науки. Излишний «германский» академизм, увы, лишал историю по праву принадлежавшего ей места в общественной жизни.
Здесь стоит рассказать о еще одной появившейся тогда в США (1891) политической силе – Народной партии, основывавшей свою программу на идеях популизма. Сформулировать его доктрину трудно, если вообще возможно; во всяком случае, никому до сих пор этого не удавалось, Популизм возник как стихийное народное движение в борьбе против многообразных форм господства монополистического капитала и во многих странах имел свои модификации. В любом случае популизм, консервативный, недоверчивый ко всему новому или тому что выходит за рамки узконациональных интересов, ставит на первое место понятие народа и его интересов, а не такие категории, как государство, мир, даже индивид, защищая интересы массового, «маленького», обыкновенного человека. Функция популизма – охранительная и корректирующая; при всей своей примитивности он иногда играет положительную роль как сдерживающий амбиции государства фактор. В США возникновение как популизма, так и Народной партии связано с массовыми беспорядками в среде фермеров.
Народная партия собрала свой конвент в Омахе. Это было типичное «западное» сборище, изобиловавшее эмоциями и бравадой, но лишенное серьезной организации. Надо всем витала проблема «дешевых», доступных денег. Запад требовал за свою пшеницу и мясо звонкую серебряную монету. Пожалуй, наиболее примечательной была критика республиканской и демократической партий. С полным на то основанием указывалось, что обе они глухи к страданиям ограбленного народа, что нация находится на грани морального, политического и материального краха, поскольку продукты труда миллионов нагло похищены ради создания колоссальных состояний немногих, и это явление – во всяком случае в таком масштабе – не имеет прецедентов в истории человечества. После таких обличений простое требование свободной чеканки серебряных денег звучало едва ли не оскорблением здравого смысла, Неудивительно, что, несмотря на страстную критику существующего порядка, Народная партия так и не получила массовой поддержки.
Напомним, что речь идет о 1890-х годах, о периоде наступивших грандиозных перемен, в ходе которых Америка превратилась из сельскохозяйственной страны в индустриальную сверхдержаву, когда феноменальная индустриализация вызвала острые социальные проблемы, когда американцев начали глубоко интересовать события за пределами национальных границ. На повестке дня стоял важный политический, мировоззренческий, социальный вопрос, тесно связанный с проблемой американской идентичности: превратится ли великая республика в колониальную метрополию, обойдет ли Америку стороной искус империализма?
Геополитика
Здесь снова стоит обратиться к исторической концепции Вудро Вильсона. Культ героизма удивительным образом совмещен у этого христианского, по существу, историка с пламенной проповедью «опасной» жизни, начатой Фридрихом Ницше, нашедшей отклику таких заглавных фигур эпохи, как Теодор Рузвельт, Джон Хэй, Генри Адамс, Альфред Мэхэн. Жизнь полна опасностей, и не стоит избегать их – это недостойно человека, это недостойно нации. Вильсон считал, что сила каждого народа сказывается тогда, когда он попадает в центр урагана, и эти слова историка можно смело приписать любому из плеяды молодых империалистов. Некоторые войны, продолжал далее национальный лидер, обновляют нацию, зовут ее к великому будущему. Даже главный златоуст империалистов Теодор Рузвельт не смог бы сказать лучше.
К ноябрю 1898 года Вудро Вильсон стал одним из известных геополитических интерпретаторов. Он утверждал неизбежность перемены во взглядах на американский изоляционизм. Президент Джордж Вашингтон красноречиво выразил постулаты спасительного в ту пору изоляционизма в прощальном послании 1796 года; но тогда Соединенные Штаты были в состоянии младенчества. Теперь же, покорив весь континент, Америка выросла из детских одежд. Англичане указали на эту дорогу давно – еще в восемнадцатом веке великий Беркли предрекал, что путь великой державы лежит на запад североамериканского континента.
Все началось с покупки Луизианы и Флориды, продолжилось войной с Мексикой за территории Калифорнии и Техаса (1846–1848; в результате военных действий США приобрели площади, на которых впоследствии образовались штаты Техас, Калифорния, Нью-Мексико, Аризона, Невада и Юта), принесшей Соединенным Штатам огромные территории. Промежуточным звеном явилась покупка Аляски (1867), которая навсегда положила конец попыткам России распространить свое влияние на тихоокеанском побережье Северной Америки и стала важным шагом в укреплении положения США в азиатско-тихоокеанском регионе. Между прочим, и присоединение к США территории Флориды – бывшей испанской колонии – во втором десятилетии XIX века было, правда, скорее захватом, Западная Флорида вошла в состав Америки потому, что таково, как провозгласили американские политики, было желание ее населения. Однако реальная причина заключалась в ином: коренное население Флориды давало приют беглым чернокожим рабам, желавшим освободиться от рабства на плантациях. Затем в составе США оказалась и восточная часть области.
Карта, показывающая увеличение территории Америки.
Кто мог сказать, где и когда закончится этот процесс? В двадцатом веке политика, предупреждал Вильсон, будет обладать новыми чертами, о которых американцы должны думать заранее. Вильсон был уверен, что теперь, когда западная граница Америки находится на Тихом океане, страна просто нуждается в новых границах, в ареале великих океанских просторов. Новый тип воображения должен воспламенить молодое поколение, обязанное повернуть центр своего внимания и деятельности через океаны, на восток евразийского континента.
Реформаторы и, как они сами себя именовали, «разгребатели грязи» восстали против сонного прозябания нации, они выступили против того, что Уильям Аллен Уайт назвал союзом бизнеса и правительства, действующего в интересах бизнеса. Прогрессизм взмыл как кредо лучших сил страны: решение расовой проблемы, антитрестовое законодательство, реформа железнодорожных тарифов, законы в отношении детского труда, налоги на наследство и на прибыль, компенсации рабочим, санитарный контроль над пищевой промышленностью, охрана окружающей среды, создание национальных заповедников – вот что было выдвинуто на передний край социальных преобразований.
Самое американское изобретение
В сентябрьский день 1892 года на улицы Чикаго выехала странная повозка, которая двигалась, хотя впереди не было лошади. Толпа вокруг вскоре стала непомерной, и Уильяму Моррисону из Демойна, что в штате Айова, пришлось просить полицию помочь ему пересечь центр города. Мотор его «повозки» был электрическим…
По-настоящему ответить на вопрос, кто изобрел автомобиль, достаточно сложно. Если определенно то, что пароход изобрел Фултон, а паровоз Стефенсон, то с автомобилем не все так просто. Изобретение, которое за два первых десятилетия буквально изменило Америку, не имело явно выраженного создателя.
Быть может, его породило само время, потребовавшее нового транспортного средства. В 1890-х годах в бесчисленных сараях и ангарах Америки множество упорных механиков отдавали все свое время поискам верного технического решения. Среди них были производители велосипедов, опытные железнодорожники, специалисты по механическим куклам, безнадежные создатели «вечного двигателя». Каждый искал инженерных решений исходя из собственных первоначальных профессиональных навыков. Тогда Генри Форд работал на электростанции, Пирс производил клетки для птиц, велосипеды и холодильники, Студебекер трудился на вагонном заводе, Элвуд Хейнс – в газовой компании, Стэнли занимался фотографией. Их мысль билась в направлении создания небольшого мотора, вращающего колеса.
Летом 1891 года Чарльз Дурие (1861–1938) заставил двигатель вращать колеса, но побоялся привести машину в движение на дороге, чтобы публика не засмеяла его. Через год, уже вместе с братом Фрэнком, специалистом по приборам, они вывели машину «в люди», и она поехала. Проблемой было ее остановить – не существовало ни регулятора скорости, ни тормоза. На следующий год скорость автомобиля дошла до вполне приличной отметки – 15 километров в час. Дурие до 1925 года усовершенствовал свои машины, но великое изобретение пошло иным путем.
Еще один изобретатель, Элвуд Хейнс (1857–1925), нуждался в авто практически – путь мастера газовой фабрики до работы был далек и извилист. Хейнс купил в 1893 году небольшой бензиновый мотор и начертал схему привода к колесам. 4 июля 1894 года, в День независимости, его повозка вышла на улицы городка Кокомо (штат Индиана) и никто, вопреки ожиданиям, не смеялся. Скорость этого протоавтомобиля вдвое превышала пешеходную.
Генри Форд на своем первом автомобиле
В Детройте Генри Форд (1863–1947) делал цилиндры из старой газовой трубы, многие важные детали из дерева. Подаренный отцом участок земли – родитель таким образом стремился вернуть сына к труду на земле – так и остался незасаженным.
… Двое суток не спал изобретатель, прежде чем запустил мотор. Шел дождь, но Форд откинул капюшон. Его снедало волнение. Он вывел машину на аллею и включил мотор. Колеса начали вращаться. Ощущалась вибрация, но деревья проплывали мимо, и это было серьезно…
Совокупными усилиями изобретателей в 1895 году в Соединенных Штатах было не менее 300 автомобилей. Главная трудность состояла в том, чтобы завести мотор. Удручала сложность использования педалей и рычагов, которые с печальным постоянством выходили из строя. Гаражей не было, железные чудовища стояли преимущественно в стойлах и пугали лошадей. Дороги – грязное месиво осенью – могли вывести из себя самого беззаботного автолюбителя. Разносились призывы создать магистрали, «достойные великой республики».
Между январем и маем 1899 года дорожные компании с колоссальным капиталом в 388 млн. долларов были созданы в Нью-Йорке, Бостоне, Чикаго и Филадельфии для решения единственной задачи – производства удобного в эксплуатации автомобиля. Примерно восемьдесят компаний решали эту задачу.
Уже тогда началась борьба между бензиновыми и электрическими моторами. Последние были чище и комфортабельнее; казалось, что будущее за ними. На Автомобильном шоу Нью-Йорка в 1900 году электромобиль, казалось, выигрывал соревнование, но очень скоро бензиновые моторы взяли верх. Революционное изобретение Рудольфа Дизеля – двигатель внутреннего сгорания (топливо воспламенялось не от внешнего источника зажигания, а от нагретого сильным сжатием в цилиндре воздуха), запатентованное в 1893 году к началу 1900-х получило всеобщее признание. В течение последующих десяти лет произошел колоссальный рывок – 78 тысяч автомобилей было выпущено в США уже в 1905 году. Америка впервые – и навсегда – обошла Британию по числу автомобилей.
Обратим внимание, что именно в 1890–1910 годы рост трестов был колоссален. В этот период увеличилась роль банкиров, выступивших «координаторами» концентрации богатств. Наиболее выдающимся «координатором» явился Джон Пирпонт Морган. Президенты и те не могли чувствовать себя выше того положения, какого достиг Морган на Уолл-стрит, на нью-йоркской фондовой бирже.
Культура демократии
…В июле 1896 года на конвенте в Чикаго перед пятнадцатитысячной аудиторией Уильям Дженнингс Брайан (I860—1925) произнес речь, получившую название «Речь о кресте из золота». Пока еще не известный большинству представитель штата Небраска вначале говорил об абстрактных и возвышенных идеях, а не о будничных вопросах, по поводу которых препирались его предшественники, но постепенно зал замирал. И уже в полной тишине прозвучали слова о том, зачем этот человек вышел на трибуну. Он отстаивал необходимость защищать дело, по его мнению, столь же святое, как и дело свободы – гуманизм… Сторонники гуманизма, подчеркивал Брайан, обращались с петициями, которые были с презрением отвергнуты; умоляли, но на их мольбы не обращали внимания; просили, но в ответ получали издевку. Закончилось время просьб, уговоров, петиций. Пора бросить вызов! Гуманисты нового поколения нуждались в новом Эндрю Джексоне, чтобы начать бой против организованного богатства. В ответ на слова о том, что огромные города стоят на стороне золотого стандарта, они предлагали сжечь эти города, но оставить фермы, и тогда города вырастут снова. Но если исчезнут фермы, то трава вырастет на улицах каждого города страны – они не поднимутся вновь. За сторонниками аграрной линии развития страны стояла масса тружеников. Людоедские требования золотого стандарта, по сути, налагали на голову трудового люда терновый венец, а все человечество богачи вели к распятию на кресте из золота, украденного у народа.
Эта речь сразу сделала Брайана лидером демократической партии, Но президентом на волне зарождавшегося империализма стал Теодор Рузвельт. Рузвельт окружил себя людьми, главный «порок» которых, по мнению Платта, был в том, что они – откровенные «реформисты». Рузвельт смотрел на дело значительно шире, видя в этом мнимом пороке благо. Он старался заполучить идеи от тех, кого считал экспертами в своей области, чтобы затем переработать эти идеи. При этом он не боялся того, что его собственные взгляды менялись, используя все яркое и талантливое в себе и окружающих людях для реализации поставленных целей. Рузвельт охотно обращался к профессорам Колумбийского, Йельского, Корнеллского университетов. Дальнейшая политическая традиция XX века в США широко восприняла этот опыт. Благодаря Рузвельту начал складываться характерный стиль Америки новейшего времени, который не чужд социальным наукам. Приближая к власти американских профессоров, Рузвельт содействовал социальной и этнической мобильности, вносил гибкость в те дела, где твердолобое упрямство усугубляло антагонизм классовых отношений.
Уильям Дженнингс Брайан
Вдохновленные творчеством Редьярда Киплинга, благословлявшего «нести бремя белого человека», Рузвельт и его сторонники мечтали о мировом господстве Америки. Правда, познакомившись с Киплингом лично, Рузвельт несколько в нем разочаровался: писатель с откровенным презрением отозвался о Нью-Йорке. Восхищение идеями мировой аристократии потускнело в глазах Рузвельта, когда к этой аристократии не причислили его самого. Но, в конце концов, родственные натуры сошлись, и Киплинг в порыве добрых чувств посоветовал ему оставить политику и занять место в британской колониальной администрации, где его ожидает великое будущее.
В речах и программе Рузвельта впервые в американской истории о мировом лидерстве страны говорилось не отвлеченно (как о примере, наглядном образце, абстрактной цели, достижимой где-то и когда-то в неопределенном будущем), а в совершенно конкретном смысле. Об этом Америке говорил ее самый яркий молодой политик, очевидным образом претендовавший на национальное лидерство. Теодор Рузвельт вызвался определить, что есть наиболее примечательного и главного в американском характере, и пришел к выводу, что американский дух привлекает не низменная доктрина легкости жизненного пути, а идеал напряженной жизни, исполненной упорства, труда и усилий, работы и борьбы.
20 марта 1899 года Уильям Аллен Уайт написал в «Эмпория Газетт», что американцы, будучи в подавляющем большинстве своем англосаксами, разделяют судьбу коренных британцев, а это значит, что они могут управлять собой и как следствие этого их ожидает мировое владычество. Им будут принадлежать острова, моря, океаны, континенты. Такова судьба избранных. Так, утверждал Уайт, написано на скрижалях истории и так будет.
В январе следующего, 1900 года на подиум сената поднялся сенатор от Индианы Альберт Беверидж, и Америка услышала голос, позвавший ее к мировому могуществу. Беверидж отметил, что внутренние улучшения были главной чертой первого столетия развития страны, а овладение и развитие других земель должно стать доминирующей чертой второго столетия. Политик объявил американцев богоизбранным народом, предназначенным Создателем для конечного крестового похода и возрождения мира. Эта божественная миссия должна принести Америке все возможные доходы, всю возможную славу, все возможное человеческое счастье. Американцы трактовались как опекуны мирового прогресса, хранители справедливого мира, посланцы истории, которым оказано высочайшее доверие – преодолеть дикость, озеленить пустыню человечества. Исторический долг – забыть скептицизм и стяжать великую славу, твердо взяв руль, направив самую гордую, самую чистую, самую способную нацию истории, идущую благородным путем, к преобразованию жизни на земле. Беверидж, словно какой-нибудь проповедник Средневековья, призвал слушателей положиться на Господа, забыть о любви к мамоне и комфорту, портящим кровь народа, чтобы хватило мужества пролить эту кровь за флаг и имперскую судьбу.
Будни искусства и науки
Во время визита в 1882 году в Соединенные Штаты Оскар Уайлд даже не пытался притвориться, будто представляет Америку как настоящий или будущий рай искусств. Он (как и многие проницательные путешественники) видел родовые черты американцев – приземленных и трудолюбивых, далеких от артистических полетов фантазии. Критическая мысль в Америке не должна была быть излишне язвительной – не переходящей грани, которую четко ощущали Марк Твен и Амброз Бирс. И направление критической мысли тоже могло быть вполне определенным – социальные реформы. Американцев, имевших моральные принципы, прежде всего волновали злоупотребления большого бизнеса, жестокость колониализма, коррумпированная политика, условия жизни бедняков, перспективы молодежи и права афроамериканцев.
Собственно артисты, мыслители, ученые чувствовали себя находящимися в изоляции в собственной стране, относившейся со страстью лишь к овладению земельными участками и строительству железных дорог. «Поглощенные искусством», если могли, предпочитали жить за границей. «Утонченные» американцы уезжали в Европу, и это превращалось в своего рода традицию.
Наибольшей известностью пользовался бывший адвокат, обнаруживший у себя талант поэта и скульптора – Уильям Устмор Стори (1819–1895), живший с 1860-х годов в Италии. Вокруг него сформировался художественный кружок, состав которого постоянно менялся. Поэт Стюарт Меррил (1863–1915) прожил большую часть жизни во Франции, где приобрел славу символиста, причем французского, а не американского. Для новой плеяды американских ученых практически обязательным стало пребывание в германских университетах. В середине своего жизненного пути Генри Джеймс (1843–1916), американский писатель и критик, один из крупнейших романистов и теоретиков англоязычной литературы, избрал в качестве постоянного места жительства Англию. Его брат Уильям получил превосходное европейское образование.
Те же, кто оставался на американских берегах, упорно следили за европейскими процессами, изучали новые явления, стремились следовать заокеанским стандартам. Их интересовала не грубая проза американской жизни, а утонченная мистика европейского искусства. Однако еще раз укажем и на работы Коула, Черча, Ашера Дюрана. В Америке хватало места и одиночкам – таким, к слову, как художник Альберт Райдер (1847–1917), которого не интересовали ни величие ландшафта, ни дежурные портретные сюжеты. Райдер был одним из лидеров символизма в американской национальной живописной школе. Он учился в Национальной академии рисунка (1871), бывал в Лондоне, путешествовал по Франции, Испании, Италии и Швейцарии и в основном был самоучкой, Сначала он писал главным образом наивно-идиллические пейзажи. Его самобытный романтико-символистский стиль сформировался сравнительно поздно, продемонстрировав слияние позднего романтизма с символизмом. Райдер являлся страстным почитателем Э. А. По, часто вдохновлялся образами Библии, Шекспира и Вагнера. Впрочем, многие композиции Райдера представляют собою простые натурные мотивы, которые превращаются в смутные и тревожные фантомы – с фигурами и предметами, буквально тонущими в плотных слоях краски.
Идущим вопреки стереотипам общепринятого был архитектор Генри Хобсон Ричардсон (1838–1886). В 1859 году он окончил Гарвардский университет, в 1865 – Школу изящных искусств в Париже, с 1865 работал в Нью-Йорке, затем в Бруклине. Ричардсон мастерски использовал массивные, внушительные формы европейского романского стиля для создания подчеркнуто солидных, эффектных, иногда как бы навеянных романтическими легендами зданий, но при этом все его постройки имели четкую функциональную организацию, а некоторые проекты строгой простотой своих фасадов предвосхитили чикагские рационалистические здания 1880– 1890-х годов. Деревянные дома Ричардсона (Брайент-хаус в Кохассете, Массачусетс, 1880) положили начало «готовым проектам» компактных и удобных жилищ. Создавая элегантные архитектурные формы, Ричардсон стремился отойти от примитивного копирования французских архитектурных оригиналов. Его здания были буквально нарочито тяжеловесными, но пропорционально спланированными, с большими окнами.
Альберт Райдер. Пророк Иона. 1890
Простор архитектору давал появившийся в Соединенных Штатах небоскреб. Теперь заботиться о карнизах и прочих деталях стало просто смешно. Функционализм резко вторгался в грандиозное национальное строительство.
Как уже говорилось, в 1890 году произошло важное для американской культуры событие: оказалась достигнутой западная граница, американский мир получил ясно очерченные пределы. Но периодически, вплоть до 1906 года, на земельные аукционы попадали огромные участки практически дикой земли. Поэтому понятие границы и ее своеобразная культура еще существовали. Писатель Уолтер Прескотт Уэбб воспел эти дикие края, могущество непокоренной природы. Жизнь на ранчо все еще требовала револьвера. Тема индейцев, согнанных со своих земель и не покорившихся, продолжала волновать художественные натуры.
Совсем другой была ситуация к востоку от Миссисипи. Здесь начинала царить индустрия, и города становились неукротимым магнитом для вчерашних фермеров. Да и не только для мужчин, но и для женщин, девушек – о чем блестяще рассказал Хэмлин Гарланд (I860—1916) в «Розе датского поместья». Пионер-аристократ джефферсоновской школы начал ощущать непреодолимый зов мегаполиса. Здесь были лучшие возможности для образования, здесь (особенно на Северо-Востоке, в Новой Англии) очевидным образом проявлялся более высокий жизненный уровень. В определенном смысле это была часть Старой Европы со всеми преимуществами цивилизации. Именно поэтому нескончаемый поток кибиток на Запад стал делать странные пируэты; теперешние пионеры внезапно выбирали более устойчивые формы жизни.
Здесь, на Северо-Востоке, мысль и художественное горение были более интенсивными. Музеи и выставочные залы Нью-Йорка, Бостона и Филадельфии равнялись на мировые образцы. В этих городах работали симфонические оркестры мирового уровня, существовали популярные мужские и женские хоры. Именно в это время университеты стали вытеснять колледжи – не только по названию (как было в США в 1950-е годы), а и по сути. Речь зашла об огромных, прекрасно оборудованных учебных заведениях мирового уровня, о массовом наборе студентов, о возникновении аспирантуры в таких университетах, как Колумбийский, Чикагский, Джонса Гопкинса, Корнеллский, Йельский. Начиналось почти массовое создание университетов и на Ближнем Западе Америки. Интеллектуальный уровень этого региона неуклонно повышался.
Студент Колумбийского университета
Особую роль в указанном процессе сыграл Джон Берджесс, участник Гражданской войны, Он окончил Амхерст и поехал в Германию изучать систему высшего образования, а затем отправился в Париж, где подробно исследовал принципы работы Высшей школы политических наук. Уже упоминавшийся президент Гарварда химик Чарльз Элиот добавлял в Гарвардский колледж одну школу за другой, превращая его в великий университет. Студентам здесь разрешалось самостоятельно выбирать желательные для изучения предметы. Элиот жестко настаивал на необходимости лабораторных исследований, и именно его стараниями была оформлена степень бакалавра – что и помогло, помимо всего прочего, ликвидировать обязательность латинского языка. Также Элиот помог основанию Йельского центра образования, университета Джонса Гопкинса, нескольких медицинских колледжей. Находясь под влиянием германской науки, он создал американскую ученую степень «Ph. D.» (докторская степень).
Американский дипломат и историк, один из основателей Корнеллского университета Эндрю Уайт (1832–1918), преподаватель новой и новейшей истории и автор ряда исторических сочинений, мечтал о «храме науки», в который принимали бы всех желающих без ограничения и без платы, и немало сделал для университета Нью-Йорка. В Принстоне Вудро Вильсон способствовал модернизации и возникновению нового передового университета. При помощи Джона Рокфеллера Уильям Рейни Харпер создал еще один гигант образования – Чикагский университет, где комбинировались изучение наук и исследовательская работа. Харпер, собственно, был исследователем Библии и к прикладной науке относился не без скепсиса. Но он создал так называемый «верхний колледж» – последние два года обучения, когда студенты изучали методы исследования. Так теория и практика в американских университетах слились в единый процесс, что отличает их и по настоящее время.
1890-е годы стали важной вехой формирования университетской науки в США, успешно действующей и по настоящее время. Но важно отметить и следующее. В 1880– 1890-е годы возникло очень впечатляющее число специализированных научных отделов – они упорно вторгались в академическое расписание, как бы фрагментируя традиционные отрасли знания. Это потрясло основы обычных, традиционных дисциплин. Особенно досталось гуманитарным наукам, В гуманитарных науках «исследование» стало обозначением метода, заводящего в неверные дебри. Началась погоня за фактами, пострадали принципы обобщения. Вот история, рассказанная Николасом Мюрреем Батлером (1862–1947), профессором, президентом Колумбийского университета, крупным университетским деятелем того периода. Когда он в свои студенческие годы взял курс греческой драмы, профессор начал свою первую лекцию словами: «Это наиболее интересная пьеса нашего автора: в ней можно найти все исключения из греческой грамматики», Уже на одном этом примере видно, что гуманитарные науки оказались в загоне, их привлекательность будто намеренно разрушалась, над ними открыто смеялись как над не имеющей практической значимости софистикой. Меж тем в расписаниях крупных университетов значилось немало гуманитарных курсов, и самым прискорбным было то, что их преподавали не гуманитарии. Студенты 1890-х годов утверждали, что гуманитарные дисциплины тем не менее не утеряли своего очарования, своей интеллектуальной значимости, хотя и превратились в нечто, неподотчетное «здравому смыслу».
Колумбийский университет
Популизм в действии
Среди обеспокоенных представителей правящего класса развился популизм, проявлявшийся в их программах через готовность пойти на некоторые жертвенные усилия «ради обеспечения нужд» широких масс народа. Характерной была деятельность миллионера Эндрю Карнеги, решившего обеспечить страну публичными библиотеками. Другие народные благодетели лелеяли сходные планы во имя общественной пользы. Они создавали клубы, театры, общественные заведения. Томас Купер начал такую деятельность в Нью-Йорке уже в 1859 году. В 1890-е годы выделилось так называемое «Движение Чатоквы» (по названию озера и города в штате Нью-Йорк). Здесь представители Епископальной методистской церкви создали свой главный общенациональный центр.
Другие организации сосредоточивались на сельскохозяйственных районах, посылая туда группы лекторов, организовывая библиотеки, клубы, летние школы, дискуссионные турниры. Постепенно подобная деятельность прекращала быть прерогативой церковных сообществ. В дело вмешались драма и театр, стало популярным широкое обсуждение культурных событий года, приглашение на встречи с простыми читателями университетских звезд и влиятельных журналистов. «Движение Чатоквы» устроило обзор своей деятельности за тридцать пять лет – все лето ведущие интеллектуалы, ветераны просвещения и науки буквально кружили голову всей нации. Скажем, Уильям Джеймс (1842–1910), психолог, философ, автор теории «радикального эмпиризма», сторонник идей «прагматизма» или «инструментализма», принявший приглашение методистов, обращался к многотысячной аудитории и целую неделю зажигал своими речами многотысячную толпу в Чатокве.
Еще одним центром американской культуры стала работа кружка под руководством Элберта Хаббарда (1859–1915), издателя журнала «Филистимлянин». Злые языки утверждали, что первостепенной задачей Хаббарда был сбор денег. Но его верные приверженцы придавали движению нужную массовость и общенациональную популярность.
Поэт и социалист-реформатор Уильям Моррис назвал свою организацию, тесно связанную с Англией, «Келмскот Пресс». И Хаббард, и Моррис выпускали огромное число брошюр, в которых, собственно, воспевали достижения человечества, осуществленные за последние десятилетия. Массовая популярная культура только выигрывала, получив неиссякаемый и практически бесплатный источник. Речь шла и о высоком искусстве, и о конкретных новациях – например, в плане дизайна домов представителей американского среднего класса, становящегося мощной силой в стране с выборной политической системой. Главное, что на бесчисленных митингах, конференциях и встречах обсуждалась проблема реформы американского общества – в том числе и в области национальной культуры.
Молодежь
В 1893 году в Чикаго в районе Джексон-парка состоялась Всемирная Экспозиция Колумба – одна из самых авторитетных выставок в истории. Здесь был всесторонне продеменстрирован тот уровень цивилизации и культуры, которого страна достигла к тому моменту. Характерно создание в период Экспозиции Колумба молодежных организаций международного плана. В 1899 году состоялся Всемирный фестиваль молодежи в Булонском лесу под Парижем. Началась эпоха литературы для молодежи, появились писатели, специализирующиеся на работе для новых поколений. Наступающий век был назван «веком молодых».
Особое внимание государства и общества привлекал процесс получения молодежью среднего образования. Здесь критическим оценкам не было числа. Была осуждена «закостеневшая» школьная структура. Получило хождение мнение, что дети имеют право на уход от бесталанных учителей и включение в группы подлинно «озаренных» педагогов.
Джон Дьюи с группой своих чикагских друзей из университета начал создавать школы, декларируемой задачей которых было освобождение от указанных пороков. Целью была эмансипация, создание прогрессивных школ. Ученик, считали реформаторы, должен иметь право избирать для себя главное направление. Конструктивная идея заключалась в том, чтобы не запоминать море фактов, а обсуждать их. Учитель должен быть не устрашающей силой, а гидом в море прекрасного и полезного, необходимого для решения нынешних и будущих проблем. Дьюи утверждал, что мыслительный процесс порождает процесс научного подхода к жизни и миру. Всемерно рекомендуемой книгой была переведенная с французского «Наука и гипотеза» Анри Пуанкаре. «Проблемный подход» стал восхваляться как самый передовой.
С другой стороны наступали скептики: преувеличенное внимание к детям лишает их естественного роста и нормального развития. О каком мыслительном процессе можно говорить с едва читающими школьниками? Это направление сделало упор на детские сады. Его представители выступали за раннее развитие, программы которого создавались бы талантливыми людьми. Автором лучшей из таких программ была итальянский врач Мария Монтессори (1870–1952), профессор Римского университета, преподававшая едва ли не по всему миру. Она привлекла внимание к образованию умственно отсталых детей. Американский популярнейший журнал «Маклюр» неизменно публиковал ее работы.
Собственно, сторонники обеих теорий, по сути, делали одно дело, пропагандируя индивидуализм в прогрессивной школе.
Появлялись «познавательные игрушки». Все интересовались познавательными играми. Причем дети должны были играть без подсказки и помощи взрослых, учась «самодисциплине». Настоящий удар по такой логике был нанесен накануне Первой мировой войны бихевиористами (представителями социально-психологического направления, согласно которому основное внимание в изучении человека и общества уделялось внешне фиксируемому поведению, а не недоступному для наблюдения сознанию), сумевшими убедить американское общество в том, что детская разумность предопределена и имеет пределы на всех рубежах детского развития. Это нанесло удар по популярным идеям воздействовать на ребенка в очень раннем возрасте. Школы Монтессори стали воссоздаваться в США только в 1950-е годы.
Стэнли Хам
Что касается юношества, то здесь наиболее влиятельными были идеи американского психолога Стэнли Холла (1864–1924), который соглашался с Ж.-Ж. Руссо в тезисе о позднем развитии интеллекта – своеобразном втором рождении подростка, которое часто сопровождается душевными страданиями и стрессом. От рождения до семи лет ребенок – фактически маленькое животное. И он нуждается в «негативном образовании» – то есть в контроле. С восьми до одиннадцати лет ребенок – «маленький дикарь», эгоистичный и склонный к подражанию. Упражнения, а не книги воздействуют на него. И только на следующей стадии развития подросток нуждается во всем потоке знаний и идей. На этом этапе следует остановить совместное обучение двух полов.
Эти идеи оказали огромное воздействие на воспитание детей в США, Стэнли Холл рассматривал среднюю школу как «университет для бедного населения», а вовсе не место подготовки к настоящему университету, Он стал в 1888 году президентом Университета Кларка и придал особое значение психологии. Для преподавания современной психологии в 1909 году из Вены был приглашен доктор Фрейд. Раздельное образование юношей и девушек стало отличительной чертой американского культурного развития – причем надолго.
Историческая наука
Важным этапом культурной жизни Соединенных Штатов было возникновение так называемой имперской школы изучения истории. Собственно говоря, появление этой школы было связано с применением методов позитивизма и социального дарвинизма (научных, по терминологии XIX века, методов) к раннему периоду американской истории.
После обвинений в чрезмерном интересе к военной и политической истории, выдвинутых представителями новой волны – конституционалистами и социал-дарвинистами, – методология «раннеромантической» школы была отвергнута. Банкрофту и большинству его современников инкриминировалось, с одной стороны, увлечение поверхностной стороной явлений, с другой – чисто местническое, узкое поле видения, при котором имело место абстрагирование процесса развития колоний от европейской и мировой сцены. Финальное событие – американская революция – трактовалось историками «имперской школы» не как «венец американизма» (общераспространенная точка зрения), а как эпизод в истории британской колониальной империи. Историки этого направления, несомненно, испытывали влияние британской историографии; появление «имперской школы» именно в конце XIX века было связано с вступлением мировой капиталистической системы в стадию империализма, с усилением внешнеполитической активности США.
Первым и по времени, и по значению в ряду историков «имперской школы» стоял Герберт Осгуд (1855–1918), поставивший перед собой задачу показать историю колониального периода не как ряд событий, имевших локальное значение, а как естественное продолжение истории Европы. Еще в годы учебы в Германии он испытал влияние методологии Леопольда фон Ранке (1795–1886) – знаменитого немецкого историка. Вообще европейская образованность многое объясняет в «широком» подходе Осгуда. Отличительной чертой его метода было строгое следование источникам и преимущественный интерес к хронике политических установлений. Осгуд начал с анализа имперской политики Лондона, прежде всего торговой. Два его труда – трехтомный «Американские колонии в семнадцатом веке» и четырехтомный «Американские колонии в восемнадцатом веке» – и ныне представляют ценность как наиболее полные обобщающие работы по истории колониального времени.
В первых двух томах капитального исследования «Американские колонии в семнадцатом веке» Осгуд анализировал частные владения в их ранней и в наиболее поздней форме, излагал историю корпоративных колоний Новой Англии. В третьем томе рассмотрена система королевских провинций и показан имперский контроль над ними. Повествование заканчивалось 1689 годом. В дальнейшем Осгуд обратился к значительно менее изученной полосе американской истории – первой половине ХУЛІ столетия. В результате из-под его пера вышел четырехтомник «Американские колонии в восемнадцатом веке», который охватывает семидесятилетний период, с 1690 по 1763 год, когда Англия, ведя ряд последовательных войн с Францией, усиливала давление на свои владения, стремясь извлечь из обладания ими максимальные экономические и стратегические преимущества.
Осгуд видел в развитии колоний две фазы. Первая – это система жалованных колоний, время, когда колонии принадлежали торговым компаниям и частным лицам. Вторая – превращение колоний в королевские владения. Переход от одной фазы ко второй завершился на рубеже XVII–XVIII столетий. К революционному периоду колониальные институты – наследие и отросток английских государственных форм – прошли полный круг развития и в критический момент показали свою зрелость. Осгуд особое внимание уделяет возникновению и умножению форм межколониальных связей. Расширение королевских прерогатив к началу XVIII века стимулировало укрепление единства колоний. Наибольший интерес представляет разработка проблем именно этого времени – первой половины XVIII в., ранее несправедливо опускавшегося. Но Осгуд рассматривал развитие колониального общества в узком аспекте: усложнение административного аппарата, контроверсии губернаторов и провинциальных выборных органов.
У Осгуда явственно преобладали два мотива: первый – что имперская политика становилась все более жесткой, второй – что сопротивление колоний оказывалось все более упорным. Автор останавливался на каждой колонии отдельно, пытаясь показать ход событий, каким он представлялся из Лондона. Подчеркивается растущее значение срединных колоний и особенно Нью-Йорка, автор высоко оценивал усилия нескольких американских деятелей во главе с Франклином – попытки связать колонии воедино. Характерным для Осгуда был интерес к политическим и военным делам, к вопросам торговли, в противовес акценту его предшественников на религиозный аспект жизни колоний. Этой стороны Осгуд касался только как предмета забот политической власти.
Осгуд не избежал влияния теории «границы». Он рассматривал первый этап продвижения на запад в духе, близком идеям Тернера, но вносил свои модификации, скажем, сообразуя это движение с имперской политикой Лондона.
Оба главных сочинения Осгуда лишены всего, что, по его мнению, не касается государственной политики и системы государственных учреждений. Вопросы экономического развития, продвижения скваттеров, не говоря уже о классовом анализе колониального общества и внутренней борьбе колоний, опущены вовсе. Действие экономических и социальных сил, определивших развитие колоний, прошло мимо его внимания; этим исследования Осгуда отличаются даже от работ близких ему коллег, например, Макса Вира (1864–1943).
Стиль Осгуда намеренно бесстрастен. Аналитические построения перемежаются со строгим повествованием, полемичность отсутствует.
Исключая обобщающие главы, где Осгуд обнаруживает свое литературное мастерство, его книги написаны для специалистов, для сведущих и заинтересованных читателей. В профессиональном кругу американских историков Осгуд занял видное место как неутомимый и скрупулезный исследователь оригинальных источников, как пример многолетней аналитической работы над «сырым» в историографическом отношении материалом. Этим материалом были преимущественно официальные документы: инструкции губернаторам, жалованные грамоты, доклады вышестоящим инстанциям, статуты, хартии, протоколы законодательных собраний, правила коммерческих сделок, отчеты таможни, судебные акты, межколониальная переписка. Благодатный источник многих предшествующих историографов – мемуары, дневники, письма (а позднее – газеты) – почти совершенно отвергаются Осгудом и цитируются лишь в редких случаях. Зато хранилища Британского музея и архивов Даунинг-стрит были тщательно изучены им. Как сообщает биограф Осгуда Фокс, историку пришлось перечитать более тысячи манускриптов, большинство из которых никем до него не рассматривалось.
Феминизм
Первые колледжи и университеты для женщин появились в Соединенных Штатах в 1830-е годы. Но массовое движение в этом направлении началось на несколько десятков лет позже. Имена зачинателей движения – Вассар, Смит и Уэллесли; они были пионерами не только на Северо-Востоке, но и во всей стране. Двадцатью годами позже к ним присоединились Брин Мор, Бернар и Редклиф. Нужно специально отметить, что движение за женскую эмансипацию значительно обогнало в Америке европейские страны. Общенациональный конвент за права женщин состоялся в 1848 году в Сенека Фолз; ничего подобного Европа не знала.
Едва ли не главной причиной такого развития ситуации был самый активный вклад женщин в освоении североамериканского континента, Это дало им моральное право претендовать на участие в политической и культурной жизни страны. Американские женщины хотели максимума – голосования на национальных выборах. Право голосовать женщины получили в штате Вайоминг в 1869 году. Борьба интенсифицировалась в 1870-е годы. Противники избирательного равноправия женщин начали сдавать позиции в 1890-е годы. Колорадо последовало Вайомингу в 1893 году, Юта и Айдахо – в 1896 году.
Много в те годы говорилось о Лиззи Борден, которую в 1892 году обвинили в убийстве отца и мачехи. Молодая сельская учительница жила в родительском доме, находясь под постоянным давлением отца-пуританина и его второй жены, которые были с ней жестоки. В один прекрасный момент обоих нашли зарубленными топором. Полиция арестовала Лиззи, которую судил суд присяжных – и оправдал.
Культурная обстановка в США была соответствующей. Американские писатели всегда изображали американских женщин здравомыслящими, твердыми, ответственными, трудолюбивыми. Страна полностью признала роль женщин в освоении Дальнего («Дикого») Запада. В конце девятнадцатого века читатели Генри Джеймса, Уильяма Дина Хоуэлса (1837–1920), известного американского прозаика, одного из самых влиятельных критиков своего времени, друга Генри Джеймса и Марка Твена, и Джона Уильяма де Фореста (1826–1881) целенаправленно боролись с ограничениями прав женщин. Судья Оливер Уэнделл Холмс в трех новеллах дал психологическую оценку американской женщине, Теодор Драйзер создал незабываемый образ сестры Керри в романе «Сестра Керри», а Джордж Дюморье написал роман «Трильби», посвященный судьбе певицы, сумевшей самостоятельно построить свою судьбу.
Лиззи Борден
Символизм, абстракционизм, натурализм
1890–1900 годы в американской художественной культуре представляют собой некое единство и носят обобщающее название «девяностые годы», Популярна была эстетика декадентства, символом которой стал французский поэт-символист Артюр Рембо; подражание ему создало в Америке театры, которые существуют по сию пору в частности, в Нью-Йорке («Юбу-театр», например). Главная идея этой плеяды театральных деятелей – эстетика разрушения, упадка, гибели всего. Их подлинное имя – декаденты. К слову, так и назывались их бесчисленные небольшие журналы.
В девяностых годах теоретизирование по поводу изобразительных искусств обрело новую значимость. Роджер Фрай (1866–1934), его современник и единомышленник Клайв Белл и другие художники утверждали, что живопись представляет собой просто сочетание различных цветов, а скульптура – синтез объема и линии. Лишь сочетание этих элементов ведет к подлинному мастерству. Любой объект искусства в пределе своего развития тяготеет к дизайну. Подлинно художественная работа не может быть выражена словами. Неверно видеть в подлинных произведениях искусства иллюстрацию некоей идеи. Знаменитая картина Уистлера, изображающая его мать, сидящую в кресле, справедливо носит отчуждающее название: «Сочетание черного и серого № 1». Эти слова говорят о влиянии доктрины абстракционизма, которое сам автор мог не вполне осознавать. Но именно так урождается абстракция, в которой художественное изображение может не напоминать предметы и явления реального мира.
Джеймс Уистлер. Сочетание черного и серого № 1
Американские поэты и прозаики девяностых годов, будь они декадентами или символистами, пришли к выводу, что создание художественных ценностей, адекватных поэтическому видению мира, обязывает изменить язык художественного творчества. Так, творчество символистов требует языка, который намекает, а не определяет. Декаденты искали определений, которые, по их словам, дезорганизовывали чувственную сторону восприятия.
Натурализм явил собой широкое течение, противоположное символизму. В наиболее яркой форме натурализм проявил себя в жанре романа, где личности и предметы описаны знакомыми обычными словами, На протяжении данного периода натурализм уводил читателя из мира прекрасного в места роковой печали и раненого человеческого сердца, Но натуралисты не старались занять авторскую позицию, при которой они дистанцировались бы от художественного изображения. Напротив, близость к объекту, сопереживание ему позволяли читателям новых романов требовать долгожданных социальных реформ. Так, изображение американским романистом и социальным критиком Синклером Льюисом (1885–1951) чикагских скотобоен, в конечном счете, заставило президента Теодора Рузвельта провести расследование и создать федеральную Администрацию чистой пищи. Это было близко к бальзаковскому определению творчества – «социальная зоология». Под тем же лозунгом в Соединенных Штатах творили Фрэнк Норрис (1870–1902), Хэмлин Гарланд, Эптон Синклер (1878–1968).
Сексуальная революция
Именно в эти годы начинается изучение сексуальных инстинктов, Пионером выступил доктор Денслоу Льюис со своим трудом «Гинекологические предпосылки сексуального акта». Именно в девяностые годы получила первоначальный импульс тенденция, которая в 1950-е стала всеобщим помрачением.
Исключительную роль сыграл в этом процессе, как ни странно, не кто иной, как персидский поэт Омар Хайям. В 1900 году Скотт Фитцджеральд (1896–1940) перевел его рубай – философские четверостишия, распространенные в восточной поэзии. В век невиданного поклонения материальному Омар Хайям превознес простую истину: по-настоящему человеку нужны только поэзия, вино, телесная близость и порыв духа – пусть даже он имеет место в темной пещере. Бестселлер конца XX века «Радость секса» ведет свою подлинную историю с девяностых годов.
Эмансипация женщин шла параллельно с сексуальным интересом общества. Лозунгом стала идея «свободной любви». Количество разводов возросло многократно. Крупнейшие университеты значительно увеличили численность женщин-преподавателей своих курсов.
Освобождение от религиозных табу и распространение сексуальной свободы изменило американский мир. В романах появилась невиданная чувственность, действие перешло из душных домов на восхитительную природу.
В обществе более открыто, чем прежде, обратились к здоровому образу жизни. Гигиена стала одним из наиболее обсуждаемых предметов социальной жизни. Водопровод был у всех на устах, описание разнообразнейших удобств заполонили страницы популярных изданий, Универмаги популяризировали искусство обольщения, Из Парижа пришла новость: хорошо одетая женщина вовсе не обязательно должна быть затянута в корсет. Женщинам открылся мир велосипеда и тенниса. В школах стали преподавать гимнастику. Вдоль дорог зашагали бойскауты – члены организации для подростков. Зимой дамы катались на коньках; из Скандинавии пришли лыжи.
Карикатура на эмансипацию по Омару Хайяму
Скорость поселилась среди новейших изобретений – локомотивов, автомобилей, велосипедов, самолетов, кинокартин. Поезда мчали со скоростью 100 миль в час. Автомобили еще отставали. В 1901 году поэт Вилфрид Скавен Блант записал в дневнике, что он «мчался» со скоростью 15 миль в час и благодарен судьбе за столь воодушевляющий опыт, Через девять лет Блант пересек на самолете Ла-Манш.
Оборотная сторона социальной медали – резкий рост психических заболеваний, немыслимо высокое потребление новых медицинских препаратов. Оказалось, что нечто в индустриальной цивилизации Америки противостояло бешеному натиску на умы и сердца. В обширном эссе «Цивилизация, ее истоки и средства излечения» Эдвард Карпентер (1844–1929) указал на примитивизацию жизни, на обеднение ее заповедных основ. Прежде невиданный поток истерии требовал врачебного вмешательства. Депрессия стала болезнью века, пилюля – новым символом американской культуры и жизни, а универсальным средством лечения от стрессов – прием наркотических веществ. Довольно хорошо известны «воззвания» Алистера Кроули, который воспевал радость экспериментов с «белым порошком» (кокаином) в комбинации с черной магией.
Реформаторы и декаденты
Трудно представить себе, что на одном общественном полюсе может располагаться энтузиазм бесчисленных реформаторов, а на другом – мыслители, убежденные в том, что цивилизация встала на последний круг своего развития; что уважение к индивидуальным взглядам может так легко соседствовать с безграничными формами насилия в предельно несправедливо устроенной жизни.
Конец XIX века ознаменовался четырьмя крупными войнами и множеством мелких конфликтов. Главной для Соединенных Штатов была очередная война с Испанией (1898 года) – на сей раз за Филиппины, Кубу и Пуэрто-Рико.
А меж тем ученые, подобные Уильяму Гиббсу (1863–1941), работали в Пеле над законами термодинамики, закладывая основания физической химии, значение которой обнаружилось значительно позже, Американский физик-теоретик Дж. Б. Сталло выявил неснимаемое противоречие между общепринятыми в физике идеями и физической реальностью.
Такие толкователи современности, как Генри Адамс, были поражены кризисом эволюционной теории – и не тем, что она была отвергнута, но дебатами по поводу нового научного инструментария. В 1903 году Адамс сказал, что сорок лет назад люди – во многом благодаря Дарвину – полностью овладели природой, вышли в космос земной жизни. Теперь же, с удивлением продолжал он, люди не верят ни одному объяснению, сомневаются в имеющихся фактах. Все понятия перевернуты. Каждое обобщение, убедительное сорок лет назад, ныне может быть отринуто, Активнее всего опровергнут сам Дарвин…
Работам биолога Грегора Иоганна Менделя (1822–1884) понадобились многие десятилетия, чтобы получить общественное признание. Дальнейшее развитие эволюционной теории Ламарка было встречено в штыки… Сдавались даже верные приверженцы объяснившего многое в дарвинизме. В частности, поэт и философ Сэмюэл Батлер (1835–1902). Выход «Происхождения видов» Батлер встретил как наконец-то сформировавшуюся теорию, объясняющую эволюцию всего живого на Земле, как мощную замену «примитивных» постулатов Библии. И тогда Батлер обратился к сатирической утопии, целью которой было крушение двух культурных идолов века – Прогресса и Уважения. Он назвал церкви «музыкальными банками». Грех по Батлеру – это быть слабым и бедным, и сочувствия эти особенности жизни не заслуживают.
Но у Дарвина остались и верные ученики и последователи. Лютер Бербанк в Калифорнии создал лучший сорт картофеля и основал авторитетнейший с тех пор журнал «Сайенс».
Показателен интерес к ранним культурам человечества, столь ярко проявившийся у Джеймса Фрезера (1854–1941) – в его знаменитой книге «Золотая ветвь». Само название отвергает чистую научность: это было фактически собрание мировых мифов. Так, ярко и мощно, начала работу новая дисциплина – культурная антропология. В девятнадцатом веке Эдуард Барнетт Тайлор (1832–1917) – английский этнограф, исследователь первобытной культуры, и Льюис Морган (1818–1881), американский этнолог, отдали ей все свои силы и талант. Они были под огромным впечатлением от факта, что сходные мифы рождаются в самых отдаленных местах планеты. А ведь ранее мифы считались олицетворением невежественных предрассудков и не рассматривались как научное доказательство! Лишь романтики и поэты-символисты черпали в них вдохновение.
Льюис Генри Морган
Такие американцы, как Генри Адамс, в поисках нового мировидения активно посещали страны, подобные ближневосточным, а затем отправились и на Дальний Восток – места, «не разрушенные» цивилизацией, естественные по балансу сил природы и человека. Правда, еще дальше забирались европейцы – Артюр Рембо, Поль Гоген, Роберт Льюис Стивенсон.
Музыкальная культура классического плана не была в девяностые годы популярна среди образованного класса американцев. Но великий немецкий композитор Рихард Вагнер со своим «Кольцом Нибелунгов» пробудил многих на североамериканском континенте. Идея того, что любовь к золоту погубит мир, получила массовое распространение именно благодаря искусству. Вагнер стал популярен в Америке среди художников, скульпторов, архитекторов, критиков. Это был переворот не только в музыке, но и в культурной жизни в целом.
Падение политической культуры
Политическая арена Америки конца XIX века была весьма своеобразной. Увы, факт, что поставляемые стране республиканской партией президенты были посредственностями, не подлежит сомнению. Даже самый восторженный из американских историков не нашел бы достаточно оснований для уважительных слов в адрес президентов Гаррисона, Артура, Гарфилда, Хейса. Водораздел между демократами и республиканцами, всегда достаточно узкий, в эти годы стал особенно неубедительным. Если Белый дом большую часть последних десятилетий XIX века являлся республиканским поместьем (прорыв сделал лишь нью-йоркский демократ Г. Кливленд), то в палате представителей в основном преобладали представители демократической партии.
Одно время критерием партийной принадлежности пытались сделать отношение к внешнему тарифу (республиканцы выступали за тарифное ограждение национальной промышленности, демократы – за дешевые импортные товары). Однако тарифный билль Вильсона, принятый в 1894 году, смял и это различие. Лишь хвала и хула давно минувших лет, битва Севера и Юга служили делу партийного разграничения. И если в экономическом смысле наблюдался фантастический бросок Соединенных Штатов вперед, к мировому первенству, то в политическом развитии страны образовался тридцатилетний застой.
Теодор Рузвельт написал эссе «Подлинный американизм», в котором утверждал, что единство интересов народа приведет к снижению общественной значимости расового и этнического происхождения. Рузвельт выдвинул концепцию «честного курса», согласно которой для каждого жителя Америки проблема борьбы с расовой и религиозной нетерпимостью должна стать самым важным вопросом общественной жизни. Рузвельт был большим оптимистом, чем Лодж, в отношении новой иммиграции, серьезно изменявшей этническую картину многокомпонентной Америки. Он верил в действенность «плавильного тигля», создающего обобщенный, цельный и единый тип «хомо американус», Лодж смотрел на прилив иммигрантов из Восточной Европы панически, пребывая в ужасе от захлестывающей большие города Восточного побережья эмигрантской волны, тогда как Рузвельт верил, что все эти ново-пришельцы будут со временем ассимилированы. Правда, и он полагал, что некоторые новые иммигранты – бунтари из Восточной Европы, азиаты, чудом добравшиеся до американских берегов, нищие из европейских стран – способны отравить общий плавильный котел. Он не без опасений смотрел на гигантский Нью-Йорк, где к началу XX века три четверти населения составляли иммигранты и прямые потомки иммигрантов.
Феноменальные достижения XIX века
Что было главным событием только что окончившегося XIX века? Большинство сошлось на том, что самый мощный эффект дало применение электрической энергии. Буржуазии в зените ее могущества мир казался прекрасным, а XIX век – лучшим периодом в истории человечества. Как писал один из современников, законы стали более справедливыми, музыка – более приятной, книги – умнее, в домах больше счастья… Сердце каждого становилось одновременно и более справедливым и более мягким, ибо искусство, промышленность, изобретения, литература, знания и управление – все двигалось в триумфальной христовой процессии вверх по холму славы.
Мир изменялся на глазах. Наиболее впечатляющим был период 1885–1905 годов. Новым американский мир сделали телефон, фонограф, недавно изобретенная разновидность пианино, электрическая лампочка, фотоаппарат, печатная машинка, велосипед, двигатель внутреннего сгорания, искусственные волокна, кассовый аппарат, затемненное стекло «Тиффани», уничтожавшие вредителей пестициды, такие как ДДТ. Памятником новой эре американской культуры стали два потрясающих моста: Бруклинский в Нью-Йорке (архитектор Джон Реблинг) и мост через Миссисипи у Сент-Луиса (Джеймс Эдж).
Даже относительно незначительные изобретения американцев меняли их мир. Речь идет о бумажном пакете, приобретшем всеобщую популярность, о производстве бумаги из вторичных отходов, о подешевевших газетах. Бумага просто захлестнула американский мир, и это имело огромные культурные и социальные последствия.
Леви-Строс одел американцев в синие джинсы с медными заклепками, Жилетт определил способ американского бритья. Липтон создал чайные пакеты, Хайнц полил сосиски кетчупом, Нестле дал утренний кофе, Эдисон осветил ночной мир американских городов. Магазины «Вулворт» охватили всю страну стандартными изделиями. Пульман по-прежнему заботился о спальных вагонах. Страна начала сносить потрескавшийся мир старых домов. Пулитцер на восемь дней побил немыслимый рекорд Жюля Верна – вокруг света… менее чем за 80 дней. В газетах стали популярными карикатуры, и вскоре книги комиксов распространились повсеместно. Появилось понятие «желтая журналистика» («желтая пресса»), А в Гарварде Уильям Джеймс учил студентов-интеллектуалов не смешиваться с толпой.
Но именно толпы наполняли ставшие популярными выставки, особенно организованную в Чикаго в 1893 году. 25 миллионов посетителей рассматривали продукты 46 стран, размещенные в 150 помещениях. Эта выставка делала Столетнюю экспозицию 1876 года в Филадельфии скромной. Главная культурная идея чикагской экспозиции – четырехсотлетие американской цивилизации, металл и машины заменяют дерево и ручной труд. В павильоне свободных искусств посетитель мог ознакомиться с четырехсотлетними изменениями в американской культуре. Здесь передовые американские эксперты предложили миру свои концепции религии, положения в мире женщины, проблемы молодежи. Посетителя вводило в шок море электрического света – особенно в павильоне электричества. Столько света – и не от солнца! Это было сродни чуду. Выставку стали называть «Белый город».
Колесо обозрения на чикагской выставке
Не всеми это было позитивно воспринято. Семья президента Гаррисона категорически отказалась нажимать на выключатели из опасения сжечь выставку. Но даже по каталогу экспозиции было понятно, что наука уже стоит впереди промышленности.
Нужна была Первая мировая война, трагическая, перевернувшая все буржуазное миропонимание, чтобы в полной мере оценить девятнадцатый век, сопровождая его уход печальными славословиями. Впрочем, и тогда, до войны, имелось достаточно пессимистов. Уильям Дженнингс Брайан полагал, что увеличивающееся влияние богатства приведет к росту безразличия в отношении неотъемлемых прав человека. Президента Корнеллского университета Шермана тревожило то, что в будущем экзальтация, поклонение материальному и погоня за деньгами станут главными благами жизни. Профсоюзный босс Сэмюэл Гомперс более всего боялся конкуренции заграничной дешевой рабочей силы, Многие полагали, что самая большая опасность будущего – алкоголь, Президент Йельского университета Хедли предостерегал прежде всего от индивидуализма, епископ Глочестерский – от «самовосхваляющего тщеславия», писатель А. Конан-Дойль – от несбалансированной, экзальтированной, погрязшей в сенсациях прессы. Многие боялись растущей искусственности человеческих отношений, и только епископ Кентерберийский на вопрос, какие беды он ждет в будущем, ответил: «Не имею ни малейшего представления».
1. Как меняется характер иммиграции в последние два десятилетия XIX века?
2. В чем сущность концепции государства как агента социальных реформ Вудро Вильсона?
3. Каковы результаты геополитической стратегии Америки середины и второй половины XIX века?
4. Требования каких социальных преобразований выдвинули американские реформаторы конца XIX века?
5. Как создавались первые автомобили и американская автомобильная индустрия?
6. В чем особенность стиля государственного управления Т. Рузвельта, который лег в основу политической традиции США?
7. Какими чертами характеризуется развитие искусства и науки конца XIX века?
8. Под влиянием каких тенденций стал изменяться статус дисциплинарного знания (прежде всего гуманитарного) в системе университетского образования конца XIX века?
9. Каково основное содержание развития педагогической науки и практики конца XIX – начала XX веков (деятельность Джона Дьюи, Марии Монтессори, Стэнли Холла и др.)?
10. С какими тенденциями в развитии науки и социальной политики связано формирование «имперской школы» изучения истории конца XIX века?
11. Охарактеризуйте процесс рождения феминизма в США.
12. Опишите инженерно-технические и духовные достижения американской культуры конца XIX века.
13. Какие тревожные ожидания характеризовали общественное сознание Америки на рубеже веков?