Та стадия экономического и социального развития, которая была достигнута Англией в 1640 году, была не причиной, а необходимым условием политических и религиозных движений, которые разразились неожиданной вспышкой. Поразительная попытка Пима, Хемпдена и других парламентских вождей всерьез вырвать власть из рук монархии и управлять государством посредством выборного «дебатирующего» собрания из нескольких сот членов и тот успех, которого достигло на деле это смелое новшество в политике и войне, имели своей предпосылкой не только старые парламентские традиции, но и наличие могущественной буржуазии, джентри и йоменри, давно уже освободившихся от церковного и феодального гнета и привыкших делить с монархией тяготы управления. Точно так же бесчисленные секты, такие, как баптисты и конгрегационалисты, смогли так быстро приобрести государственное значение, а на некоторое время даже господствующее положение, только в таком обществе, где было много личной и экономической независимости в среде класса йоменов и ремесленников, и только в такой стране, где почти в течение всего прошлого столетия индивидуальное изучение Библии составляло существенную часть религии и служило главным стимулом развития народных представлений и интеллекта. Если бы в господском доме, на ферме и в хижине бедняка были газеты, журналы и романы, которые конкурировали бы с Библией, то не произошло бы никакой пуританской революции и Джон Беньян никогда бы не написал «Путешествия пилигрима».
Сама пуританская революция по своим основным устремлениям была действительно «путешествием пилигрима». «Я задремал [писал Беньян], и мне показалось, что я видел человека, одетого в рубище, стоявшего на каком-то определенном месте, отвернувшись от своего дома, с книгой в руке и огромной ношей на плечах. Я взглянул и увидел, что он открывает эту книгу и читает ее; и, когда он читал, он плакал и дрожал. Наконец он не мог больше выдержать и разразился громким плачем, восклицая: «Что мне делать?»
Эта одинокая фигура с Библией в руках и бременем грехов на плечах символизирует не только самого Джона Беньяна. Она – символ пуританства английской пуританской эпохи. Когда Беньян был молодым человеком – в ближайшие годы после битвы при Нейзби, – пуританство достигло своей наибольшей силы и мощи в войне, политике и литературе, в общественной и частной жизни. Но внутренней движущей силой машины, которая развила такую огромную энергию, пробивая себе путь сквозь препоны национального уклада жизни, Чтоб древний королевский строй Сменить системою иной, – основной движущей силой всей революции была именно эта одинокая фигура из первой строфы «Путешествия пилигрима»: бедняк, ищущий спасения со слезами на глазах, не имеющий никакого «путеводителя», кроме Библии вруке. Множество таких людей, объединенных одной религиозной идеей и организованных в полки, являлисьогромной силой, способной творить и разрушать. Это была та сила, с помощью которой Оливер Кромвель, Джордж Фокс и Джон Уэсли, сами обладающие такого же рода склонностями, творили свои чудеса.
Но было бы ошибкой предполагать, что такая строгость в личной и семейной религии была свойственна лишь пуританам и «круглоголовым». Мемуары семейства Верни и многие другие письменные памятники того времени показывают нам, что семьи «кавалеров» (роялистов) были столь же религиозны, как и пуритане, хотя и не надоедали библейскими изречениями по всякому случаю в повседневной жизни. Многие местные дворяне и йомены, в частности в северной и западной частях Англии, считали, подобно смиренной и терпеливой Алисе Торнтон, что английская церковь была той «превосходной, чистой и славной церковью, тогда учрежденной, которая по чистоте веры и учения несравнима ни с какой церковью со времен апостолов». Биограф Торнтон сказал:
«Ее мнение о религиозной жизни должно рассеять всякие иллюзии о том, что принадлежность к англиканской церкви – в противоположность нонконформистской – означала хотя бы в какой-то мере более легкое отношение к религии. Вся семья созывалась колокольчиком на молитву в шесть часов утра, в два часа пополудни и снова – в девять часов вечера».
Многие семейства из всех сословий, которые сражались и пострадали за церковь и «Книгу Общих молитв», прониклись благодаря этим страданиям такой любовью к англиканской церкви, которая до гражданской войны не выражалась и не чувствовалась так сильно, как после реставрации монархии. И эта любовь к церкви, но к церкви в том преобразованном виде, какой ей придал Лод, продолжалась до XIX столетия, сочетаясь с семейным и личным благочестием, а также с изучением Библии, что было свойственно всем английским протестантам, которые относились к своей религии серьезно.
Но, помимо превосходнейшего изображения евангелической религии, в «Путешествии пилигрима» есть также и нечто иное. Путь паломников, а вместе с тем и читателя, услаждался песнями, сельскими пейзажами, чувствительными и добродушными человеческими беседами. И тем не менее это в значительной степени Англия Шекспира, хотя это произведение и представляет собой изображение душевного конфликта, который сокрушал современников Шекспира реже, чем современников Беньяна. Однако условия жизни людей мало изменились. Мы нисколько не удивились бы, если бы Автолик разложил свои товары перед паломниками на пешеходной тропе или если бы Фальстаф послал Бардольфа приказать им посторониться или предложил им присоединиться к нему в таверне.
Края, по которым путешествуют паломники, и путь, который им приходится проходить, – это сельская местность, проезжие и проселочные дороги Средневосточной Англии, с которыми Беньян в юности был хорошо знаком. Топи, разбойники, разные дорожные происшествия и опасности были реальными фактами для английских путешественников в XVII столетии. К реальным фактам не относятся, конечно, драконыи великаны, но даже и их Беньян позаимствовал из такого не более чуждого по духу источника, как «Сэр Бэвис из Саутгемптона», и других старинных английских баллад, легенд и лубков, которые обычно ходили тогда по рукам среди простонародья, а теперь вытеснены тем потоком точной газетной информации, который в наши дни убил всякую силу воображения.
В те дни люди подолгу оставались наедине с природой, сами с собой и с Богом. Как сказал Блейк:
Великие дела не в суете творятся городской,
А где с горами человек сливается душой.
Выраженная столь поэтически мысль о влиянии спокойного общения с природой на человеческие дела и моральные качества людей верна не только в отношении гор, среди которых развивался гений Вордсворта, но она приложима также и к бескрайним болотистым равнинам Кембриджшира, где восход и заход солнца, а также прочие красоты этой сказочной страны часто наблюдали люди, ищущие уединения, такие, как сквайр Кромвель и йомены-фермеры, которые стали его «железнобокими» воинами. На широких сельских просторах Восточной Англии каждый из этих людей, впоследствии объединившихся в революционные отряды, чувствовал себя наедине с Богом. Такое же воздействие оказывали луга, поселки и болотистые перелески Бедфордшира, взлелеявшие Беньяна и породившие все порывы и видения его юности.
К счастью, большинство простых людей, которые пасли овец или бродили возле ручейков с удочкой в руке, не было встревожено беньяновскими и кромвельскими видениями небес и ада. Однако и праведник, и грешник, и счастливый рыбак, и истязающий себя фанатик – все они находились под благотворным влиянием природы и духа того времени. Их язык был выразительным чисто английским языком, из которого переводчики Библии почерпнули свой стиль, ныне забытый навсегда.
Простых деревенских людей во времена пуританской республики не слишком волновали строгие и суровые устремления. Вот письмо одной очаровательной девушки, Дороти Осборн, написанное в июне 1653 года, в котором она сообщает своему возлюбленному, что видела и слышала как-то утром возле «открытого поля» деревни:
«Вы спрашиваете меня, как я провожу здесь время… В дневную жару я занимаюсь чтением или работой, а около шести или семи часов я выхожу погулять на общинный выгон, который примыкает к нашему дому, где множество молодых девушек стерегут овец и коров и сидят в тени, распевая баллады. Я беседую с ними и нахожу, что им ничего больше не надо, кроме сознания, что они счастливейшие люди на свете. Зачастую посреди нашего разговора кто-нибудь озирается и замечает, что коровы забрели в хлеба. Тогда все они бегут, словно у них выросли крылья на пятках», Конечно, не круглый год могли девушки «сидеть в тени, распевая баллады», и королева Елизавета хотела быть молочницей только в мае. Было много тягот, бедности и холода в этих прелестных деревнях и на фермах; но простота и красота жизни на лоне природы были тогда реальностью, а не только мечтой поэта.
Великое поколение людей, создавших в своей среде «великую английскую трагедию круглоголовых и роялистов», воспитывалось не одной лишь Библией и влиянием сельской жизни, хотя такое ограничение было бы почти верно в отношении Беньяна. Век Мильтона, Марвелла и Геррика был веком поэзии и учености, часто тесно связанных между собой. В эти времена не только писались и перелагались на музыку простые и прекрасные песни, но в домах культурных людей передавали из рук в руки в рукописях наиболее удачно и грамотно написанные поэмы, прежде чем пустить их в печать или предать забвению. Когда музыка Лоуса сочеталась с бессмертным стихом мильтоновского «Комуса» на любительских спектаклях семейства орда Бриджуотера (в 1634 году), культура в английских омах дошла, может быть, до наивысшей точки, которой на когда-либо достигала. Образование того времени – классическое, так же как и религиозное, – распространилось очень широко.
Политические и религиозные споры велись в чрезмерно «ученых», на современный взгляд, книгах и памфлетах. Однако, несмотря на то, что спорящие старались показать свою глубокую эрудицию, их произведения находили страстных читателей, для которых они и предназначались. Даже знаменитый памфлет в защиту тираноубийства под заглавием «Умерщвление – не убийство», написанный республиканцем и переизданный роялистами с самым явным намерением побудить кого-либо умертвить Кромвеля, составлен из ученых цитат, почерпнутых как из классических, так и из библейских источников. Даже при пуританском режиме рядовые читатели считались с учением древних греков и римлян о тираноубийстве в такой же мере, как и с воззрениями на это древнееврейских судей и пророков.