Со времени революции политическая обстановка благоприятствовала латитудинаризму. И после восшествия на престол Георга I государственные деятели – виги, которые пользовались правом назначать кандидатов на более высокие церковные должности, чувствуя себя особенно обязанными покровительствовать ганноверской династии, поощряли более веротерпимое духовенство из числа ученых государственных людей, подобных Гиббону и Уэйку и даже пользующемуся плохой репутацией Ходли, и охлаждали «энтузиазм», который во времена Уолпола был равнозначен «высокой церкви» и якобитскому фанатизму Аттербери и Сачеверелла. По мере того как шли годы, «энтузиазм» всех оттенков, включая и уэслианский, стал рассматриваться англиканским духовенством и высшими классами как дурной тон.
Ко времени восшествия на престол Георга III церковь уже вполне примирилась с ганноверским домом и политические мотивы уже перестали оказывать влияние на латитудинарнзм. Однако движение за распространение веротерпимости продолжалось под действием не только его собственной инерции, но и сил более глубоких, чем политические мотивы. Даже после своей смерти Локк и Ньютон еще продолжали властвовать. Все возрастающий научный дух этого века требовал, чтобы была доказана и подчеркнута «разумность христианства». Чудеса уже казались менее реальными, а для некоторых – заслуживающими мало доверия. «Неизменный закон», царящий во вселенной, такой, как закон тяготения, указывающий путь звездам, рассматривался теперь как атрибут божьей славы.
Раскинутый небесный свод,
Эфир лазоревых высот,
И звездный мир, в венце огня,
Поют источник бытия.
Неутомимо солнца луч
Твердит о том, что Бог могуч,
И освещает всем вокруг
Творенья всемогущих рук.
Этот гимн Аддисона появился в «Спектейторе» в 1712 году, он повторялся до конца столетия.
Такая религия легко могла впасть в унитаризм или деизм. И действительно, английская пресвитерианская церковь стала главным образом унитаристской, а ее руководителем стал философ и ученый Пристли. В предшествующие столетия религия прежде всего и главным образом была догмой. Теперь стало общепринятым проповедовать ее как мораль, с примесью догмы. Каноник Чарльз Смит так изображает англиканскую религию:
«В англиканской церкви XVIII века доминирующим влиянием было влияние архиепископа Тиллотсона (1630-1694). Его наследие одновременно было и благом, и злом. С одной стороны, Тиллотсон в том веке, когда наши церкви, подобно знаменитым церквам монахов позднего средневековья, были намеренно «приспособлены к аудитории», ввел в речь английских проповедников понятную, простую, разговорную прозу. Триумф этого стиля означал решительный разрыв с традиционными формами церковного красноречия, берущими свое начало в средневековой церкви. Можно считать, что Тиллотсон спас англиканское красноречие от загнивания в болоте педантизма и аффектации. С другой стороны, основное содержание его проповедей составляла благоразумная мораль, основанная скорее на разуме, чем на откровении, и сознательно обращаемая к здравому смыслу».
«Евангелие моральной честности» оказало английскому характеру такую услугу, игнорировать которую могут только фанатики; поэтому мы обязаны тиллотсонианизму тем, что англичанин всюду, куда бы он ни попал, несет с собой чувство долга. Хотя тиллотсонианизм во многом не соответствует христианскому Евангелию, тем не менее он еще господствует как наша истинная национальная религия если не на кафедрах английской церкви, то по крайней мере в сознании английских мужчин и женщин.
В первые годы царствования Георга III священник поднимается по социальной и культурной лестнице, живя уже в равных условиях с мелкопоместным дворянством (джентри), чего никогда прежде не было. Но его общение с массой прихожан не стало от этого более тесным. Его проповеди, весьма тщательно составленные, зачитывались с кафедры, как литературные упражнения, имеющие в виду удовлетворить вкус элегантных молодых людей, сидевших на высоких скамейках вокруг дремлющего сквайра, но эти проповеди были слишком абстрактны и безличны, чтобы затронуть чувства терпеливой деревенской публики, заполнявшей середину церкви. А в новых промышленных и горнорудных районах население было вообще лишено возможности слушать богослужение англиканской церкви, устаревшая география которой редко приводилась в соответствие с современными требованиями путем создания новых церковных приходов. Религиозная миссия в этих районах выпала на долю Уэсли.
Вполне естественно, что в аристократический, нереформированный, индивидуалистический, «классический» век в Англии существовала церковь, обладавшая такими же достоинствами и недостатками, как и другие привилегированные учреждения страны. Каждый священник мог поступать совершенно свободно, согласносвоей собственной точке зрения, как бы эксцентрично это ни выглядело. Он мог обладать игривым умом, он мог даже, если был так дурно воспитан, быть «методистом», подобно опасному другу Каупера Джону Ньютону или Берриджу Эвертонскому, проповеди которого причиняли прихожанам его собственного и соседних приходов буквально физические страдания. Чаще же священник был «типичным англичанином», добрым, чувствительным, умеренно благочестивым. Это была церковь, известная ученостью, культурой и свободой. Правда, епископский авторитет и общественное мнение все же оказывали на духовенство некоторое давление, чтобы заставить священников проявлять больше усердия, чем они этого хотели.
Бенефиций, подобно месту депутата парламента или положению члена колледжа, рассматривался как «часть патроната», которая присуждалась как милость и которой пользовались как привилегией.
Весьма характерно для этого века, что Гиббон в своей «Автобиографии», высказывает мимоходом сожаление о том, что «не избрал прибыльной профессии юриста или торговца, не попытал счастья на гражданской службе или в рискованных путешествиях в Индию и не прельстился даже сытной и спокойной жизнью церковника». Церковная история, написанная архидиаконом Гиббоном, была бы столь же ученой и многотомной, но волей-неволей была бы более приличной и с более тонкой иронией, чем действительный шедевр Эдуарда Гиббона, эсквайра.
Социальная пропасть между богатым и бедным духовенством была еще почти так же широка, как и во времена средневековья. Но число более состоятельных священников возросло; так как теперь в это число входили не только прелаты и плюралисты [50], но и та часть приходского духовенства, которая происходила из знатных фамилий, имела связи, жила в пасторском доме и исполняла свои обязанности. Увеличение ценности десятины и доходности церковного участка земли, связанное с усовершенствованием методов земледелия, способствовало росту числа состоятельных священников. В царствование королевы Анны из 10 тысяч приходов 5597 приносили меньше 50 фунтов стерлингов годового дохода, а сто лет спустя только 4 тысячи приходов давали меньше 150 фунтов стерлингов в год. В течение XVIII века сельские джентльмены все больше склонялись к мысли, что церковные приходы являются вполне достойным местом для их младших сыновей. Идеальным порядком, прочно установившимся ко времени Джейн Остин, как знают ее читатели, является такой порядок, при котором хороший пасторский дом, с окнами в виде фонаря, построен в прекрасном месте, за милю от дома владельца манора, и его занимали сын или зять сквайра. Семейная группа держалась, таким, образом, вместе, и религиозные потребности деревни обслуживались джентльменом, образованным и изысканным, хотя, может быть, и не очень усердным, так как только после начала XIX века священник-джентльмен стал «серьезным», то есть евангелистом.
Но половина приходов Англии не была обеспечена настолько, чтобы содержать сына сквайра. Существовала еще большая группа бедных священников, хотя и не столь многочисленная, как в дни Чосера или Карла II, когда Ичард писал свои «Причины и поводы для презрения к духовенству», из которых главными были их бедность и низкое происхождение. Но даже в царствование Георга III были еще тысячи обедневших и презираемых «чернорясников», занимавших приходы с доходом от 50 до 100 фунтов в год или получавших жалованье в 50 фунтов в качестве заместителей временно отсутствующих плюралистов. Плюрализм, однако, не всегда был злоупотреблением, так как часто лучшим был именно такой порядок, когда один священник обслуживал два соседних прихода, из которых ни один не был в состоянии содержать священника самостоятельно.
Епископы, почти без исключения, были или родственниками знати, или бывшими капелланами в знатных семьях, или наставниками сыновей знатных лиц; некоторые из них, подобно Джозефу Батлеру, Беркли и Уорбертону, были известными философами или учеными. Но никто не достигал епископского сана за услуги, оказанные церкви, а только за услуги, оказанные науке, светскому патрону или политическим партиям. Назначение на церковные должности, подобно многим другим выгодным делам, стало теперь одним из проявлений партийного патроната вигов и тори, который наследовал королевскому патронату прошедших времен. В Средние века епископы были гражданскими слугами короля, теперь их светские обязанности свелись к регулярному посещению сессии парламента, чтобы голосовать там за министра, который их назначил и который мог способствовать их перемещению в более доходную епархию (некоторые епархии давали в год в 10 раз больше дохода, чем многие другие). Но прелат XVIII века, освободившись от своих парламентских обязанностей, имел больше досуга, чтобы посвятить себя своим церковным обязанностям, что не всегда могли сделать средневековые епископы, которые постоянно были на службе короны. Некоторые из ганноверских епископов, хотя отнюдь не все, много трудились в своих диоцезах, особенно во время длительных путешествий по скверным дорогам для свершения конфирмации верующих. Невозможно сказать, что епископы совершенно пренебрегали своими церковными обязанностями или что религиозное рвение населения направлялось только в уэслианство. Имеется много доказательств того, что церковная жизнь, по крайней мере во многих районах, была суровой, бурной и энергичной. Тем не менее кое-где встречалась нерадивость и небрежность. Во всяком случае, аристократическое духовенство, описанное нами, чаще было образцом латитудиарианских заслуг, чем методистских добродетелей.