В окрестностях Эдинбурга и других городов развлечением, освященным веками, был гольф. Повсюду в Шотландии охотились (на зайцев, белых куропаток, глухарей или простых куропаток) с собаками, ястребами, силками и реже – с длинным ружьем. Но красный зверь, некогда часто встречавшийся повсюду, был уже загнан в узкие долиныГорной области. Необычайное изобилие лососей и форели не только доставляло хорошее спортивное развлечение, но и давало дешевую пищу для народа. В некоторых местах джентри презирали лосось, как блюдо, которым пресытились, а сельскохозяйственные рабочие бросали работу, если их кормили лососиной каждый день.
Джентри Южной Шотландии разделялисьпримерно поровну на пресвитериан и епископалов – разделение, которое едва ли отличалось от политического деления на вигов и якобитов. Тори в английском смысле слова здесь не было, так как английский тори был епископалом, который принял революционные порядки, поскольку революция оставила его церковь государственной и привилегированной, тогда как в Шотландии и после революции епископальная церковь осталась отделенной от государства и, согласно закону, не пользовалась веротерпимостью; шотландские епископалы, следовательно, неизбежно были якобитами, стремившимися к контрреволюции для своего освобождения. В этом было существенное различие между английскими и шотландскими политиками, и оно оказывало сильное влияние на социальную жизнь и отношения в Северном королевстве.
Семейная и религиозная дисциплина была более строгой в пресвитерианских, чем в епископальных семьях. В домах якобитов было обычно больше удовольствий и свободы. Но глубокое пресвитерианское благочестие и суровое чувство общественного долга не проявляли терпимость к пьянству, праздничному гостеприимству, глубокой учености и свободомыслящей культуре. Когда Анна взошла на трон, псалмопение, проповеди и импровизированные молитвы в епископальном молитвенном доме во многом походили на проповеди и молитвы пресвитерианской церкви. Молитвенник начал появляться в некоторых молитвенных домах только в последней половине ее царствования. Доктрины, исповедуемые соперничающими сектами, мало отличались друг от друга, за исключением вопросов церковного управления, но даже и в этом различие было невелико, принимая во внимание, что епископалы также имели своих пресвитеров и церковные сессии, которые занимались вопросами морали.
Различие, следовательно, было глубоким только в политических вопросах; оно не касалось основ общего шотландского мышления и цивилизации. Свободная мысль, однако, не проникла еще из страны Шефтсбери и Болингброка в страну Юма. В царствование Вильгельма III несчастный эдинбургский студент был повешен за высказанные им сомнения о Троице и авторитете Священного Писания, причем эти сомнения были высказаны в таких выражениях, которые в лондонской кофейне вызвали бы только неодобрительные замечания.
Почти все шотландские семьи, особенно семьи джентри, регулярно посещали или приходскую церковь, или епископальный молитвенный дом, где получали одни и те же духовные лекарства, только разбавленные различным количеством воды.Бедность и религиозные споры привели к образованию национального характера, пренебрегая острыми политическими различиями и объединяя всех шотландцев в умственном и моральном антагонизме по отношению к более богатой и более свободомыслящей цивилизации на юге от Чевиота. Популярность «Спектейтора» Аддисона и Стила среди эдинбургских леди и джентльменов в конце царствования Анны была одним из первых примеров действительного культурного завоевания севера Южной Британией. Вследствие унии подобные влияния становились все более частым явлением.
Духовное единство нации крепло, а взаимопонимание классов, составляющих эту нацию, все увеличивалось, потому что шотландские лэрды в те дни посылали своих собственных детей в деревенскую школу. Идея отправки сыновей шотландских джентльменов в английские «общественные школы» была неприемлемой как по причине бережливости, так и из-за патриотизма. Воспитание в деревенской школе усиливало любовь юного лэрда к родной стране и вызывало у него, когда он становился взрослым, симпатию к арендаторам его земли, которые некогда были его школьными товарищами. Резкий шотландский язык, которого не стыдилась и знать, предания ибаллады округи были общим наследием всех. Вот почему два поколения спустя, в дни Бёрнса и Скотта, поэзия и предания Шотландии распространились и завоевали воображение людей, воспитанных в менее счастливых странах, где богатые и бедные не имели общей культуры. Шотландия была одновременно и более феодальной, и более равноправной, чем Англия. Удивительная свобода слова, проявлявшаяся даже в отношениях между классами, стоявшими на совершенно различных ступенях социальной лестницы, характеризовала отношения между людьми, которые сидели на одной школьной скамье и отцы которых скакали плечом к плечу во время набегов и столкновений.
Но в век Анны ни литературное, ни культурное первенство на мировой арене еще не было завоевано Шотландией. Ее бедность была еще слишком горька, а ее религия – еще слишком ограниченна. Но в этом уже таились семена ее будущего величия; сами бедность и религия помогали формированию национального сознания и характера. Уже Свифт, ненавидевший шотландцев, как пресвитериан, признавал, что их юноши были лучше воспитаны, чем английские; в то же время Дефо писал, хотя и с некоторым преувеличением:
«Вы найдете очень немного невежественных или неученых джентри. Более того, Вы обычно не сможете найти в Шотландии слугу, который не мог бы читать или писать». Когда Форбс из Калодена в 1705 году отправился для завершения своего юридического образования в Лейденский университет, он был вынужден противопоставить присущие его соотечественникам за границей серьезность и усердие «разгулу и распущенности» молодых английских расточителей, путешествующих за границей».
Однако по современным стандартам шотландское школьное образование считалось бы совершенно недостаточным. Во время Реформации вельможи присвоили церковные вклады, которые были предназначены по «благочестивому намерению» Джона Нокса на дело образования. С тех пор церковь продолжала бороться за дело образования народа, получая все так же мало поддержки со стороны джентри и скупых «наследников», которые контролировали расход денег на школы. Превосходные законы 1633 и 1696 годов предписывали, чтобы в каждом приходе была устроена и содержалась на местные средства хорошо оборудованная школа. Но в действительности дело обстояло иначе. В царствование Анны многие приходы вообще не имели школ, а там, где школа была основана, она часто представляла собой темную, грязную хибарку, в которой дул сквозной ветер, а учитель или учительница обычно жили на жалкое жалованье. В Файфе в конце царствования королевы подписать свое имя могли только двое мужчин из трех, только одна женщина из двенадцати, а в Галлоуэе лишь немногие жители могли читать.
Однако, хотя здесь было и недостаточно школ, в имевшихся школах очень часто изучали латынь; обычно хорошо изучалась латынь также в городских школах, содержавшихся на средства города. Сельские и городские школы не были просто начальными школами; некоторые из старших и лучших школьников подготовлялись для поступления в университет учителями, которые сами были членами колледжа.
Действительно, многие из полуголодных школьных учителей, хотя они были не в состоянии покупать книги, хорошо разбирались в них, и, хотя они обучали только часть населения, эта часть была самой лучшей среди шотландской демократической молодежи; юноши учились приносить жертвы, чтобы получить образование, они довольствовались доступным им скудным учебным оборудованием, каким никакая другая нация в Европе не смогла бы обойтись, и все-таки они получили образование сами и подняли свою страну до высших ступеней цивилизации.
Университеты Шотландии находились в печальном положении. Век жестоких гражданских потрясений редко является благоприятным для академических учреждений, контролируемых государством. Епископальный режим Карла II оторвал половину шотландских образованных людей от научной жизни, а революция вытеснила большую часть другой половины, заменив их людьми, которые на тайных молитвенных сходках, подвергавшихся нападениям драгун, приобрели больше фанатизма, чем начитанности.
Студенты были из всех классов: сыновья знати, лэрдов, священников, фермеров и ремесленников. Большая часть из них стремилась стать священниками, имеющими бенефиции, но кандидатов на духовные должности было слишком много. Значительное количество небольших стипендий и стремление шотландского крестьянства к знанию в те дни, когда было мало других профессий, доступных простому, хотя и образованному человеку, обусловили формирование слишком многочисленного слоя духовенства. Жребий священника, не имеющего прихода, и наставника лэрда или низкооплачиваемого школьного учителя был тяжек. Но те, кто был в состоянии получить приход, жили, по скромным нормам того времени, не так плохо.
Шотландский юноша, ведя тяжелую борьбу за достижение этой спокойной гавани, поддерживал свою жизнь в университете при помощи мешка овсянки, прислоненного к стене чердака какого-либо городского дома, на котором он ютился. В специально отведенные для этого каникулярные дни деревенский студент отправлялся домой с пустым мешком и возвращался вновь, наполнив его из урожая с приусадебного поля своего отца.
Крестьяне в шотландских поместьях жили в условиях традиционно близких отношений с лэрдом, который во время своих ежедневных поездок по своим землям должен был прислушиваться к резкому языку откровенного люда. Тем не менее они находились одновременно в феодальной и экономической зависимости от лэрда. Этот род взаимоотношений отмечался английскими путешественниками как нечто новое для них. Частная юрисдикция над держателями, только гражданская в одних случаях, гражданская и уголовная – в других, была обычной по всей Шотландии, хотя в Англии такие феодальные курии давно уже перестали существовать.