Даже английские нонконформисты, посетившие Шотландию, были удивлены и смущены смелостью церкви в ее обращении с «вельможами». Каковы бы ни были ее другие ошибки, церковь Джона Нокса побудила угнетенный народ Шотландии взглянуть в лицо его феодальным хозяевам.
Положение приверженцев епископальной церкви в начале XVIII века было наиболее ненормальным. Их богослужения, доктрины, организация и дисциплина мало отличались от порядков пресвитерианской церкви. Однако наибольшее озлобление вызывало различие между двумя видами причастия, потому что различие церквей соответствовало политическому расхождению между вигами и якобитами, за которым лежало два поколения вражды и обид, нанесенных и вспоминаемых обеими сторонами.
Положение епископалов Шотландии были одновременно и лучше и хуже, чем у нонконформистов Англии. С одной стороны, до 1712 года не было какого-нибудь закона о веротерпимости, чтобы узаконить их богослужение. С другой стороны, более 1/6 приходских церквей было еще занято их священниками. В Абердиншире, в горных областях, и вдоль их восточных границ пресвитерианские священники, когда они появлялись в обществе, могли подвергнуться нападению толпы, столь же дикой, как и та, которая «проследовала» епископальных викариев юго-запада. Когда в 1704 году пресвитерианский священник должен был вступить в должность в Дингуолле, он был остановлен, избит и прогнан прочь толпой мужчин и женщин, кричавших: «Король Вилли мертв, а наш король жив»!
Народные чувства, нашедшие такое выражение на северо-востоке, возникли не столько из-за религиозных разногласий, сколькоиз-за политической вражды и личной привязанности к старым и испытанным пасторам. В Шотландии в 1707 году существовало еще 165 (из 900) приходов, где священники оставались верными епископальной церкви. Но значительное большинство епископального духовенства было во время революции лишено сана. В царствование Анны они жили достаточно скверно; наиболее счастливые – в качестве капелланов в некоторых знатных домах, большинство других – на милостыню, собираемую с их единоверцев вШотландии или с английского духовенства, которое считало их мучениками за общее дело.
Вера в колдовство уже настолько ослабела среди высших слоев английского общества, что преследование колдунов на основе закона и вследствие народного суеверия уже не разрешалось в стране, которая тогда управлялась в соответствии с идеями ее образованного класса. В Шотландии то же явление повторилось лишь поколение или два спустя. В начале XVIII века часть высшего класса уже сомневалась в возможности частого дьявольского вмешательства, но народный и клерикальный фанатизм был еще очень силен. При королеве Анне в Шотландии было казнено много женщин, заподозренных в ведовстве, а еще больше было изгнано из королевства. В последний раз на нашем острове «ведьмы» были подвергнуты смертной казни в глухих местах далекого Сазерлендшира в царствование Георга I. В 1736 году закон о смертной казни за колдовство был отменен для Великобритании вестминстерским парламентом. Прошло еще одно поколение, и ведьмы, и «большой черный дьявол» стали для Бёрнса и его друзей-фермеров предметом скорее насмешек, чем страха, хотя пресвитериане более строгого нрава продолжали рассматривать неверие в колдовство как атеизм и как вызов, бросаемый Священному Писанию.
Пресвитерианская церковь не была источником и началом народных суеверий. Одни из них она поощряла, а другие отвергала. Корни всех суеверий уходили глубоко в папистские, в языческие, в первобытные инстинкты и обычаи, еще сильные в стране гор, болот и непокоренной природы, среди населения, которое даже в Южной Шотландии было главным образом кельтским по происхождению и жило в условиях, в общем мало изменившихся со времен отдаленного прошлого. Возвращаясь домой в полночь и пробираясь вброд, человек все еще слышал водяного, шумящего в речном потоке. Феи еще скрывались среди боярышника лесистых долин и были известны тем, кто приходил туда умилостивить их обрядами, чтобы они не убивали скот в хлеву или не похищали детей из колыбели. К северу от реки Тей люди по традиции все еще зажигали в ночь на 1 мая праздничные костры на холмах и танцевали вокруг них. Урожай и скот охранялись многочисленными и разнообразными местными способами умилостивления, из которых некоторые относились к самым ранним временам земледелия и скотоводства.
Посещались волшебные источники; из чувства страха и благодарности деревья и кусты украшались лоскутами клетчатой ткани и совершались жертвоприношения. В горных областях такие обряды были главной религией населения; в Южной Шотландии они были второстепенной, но еще непременной составной частью жизни и веры людей, посещавших христианскую церковь.
При отсутствии настоящих докторов для сельских местностей народная медицина основывалась на традициях, и иногда было трудно отличить ее от народных форм колдовства. Были мудрые мужчины и женщины, которые помогали человеческому счастью так же, как колдуны и ведьмы, которые ему мешали. Церковь поощряла народ уничтожать последних, но не могла помешать ему искать помощи первых.
Священник не был всемогущим. Как мог он им быть, когда он запретил невинные развлечения? Юноши и девушки «танцевали вперемежку» под скрипку или волынку на каждом праздничном сборище, несмотря на запрещение церкви; и ни старый, ни молодой не мог воздержаться от обрядов, более древних, чем пресвитер или папа. Имелись сотни различных чар и обычаев, чтобы отвратить несчастье, следующее за каждым событием в жизни – рождением, свадьбой, смертью, сбиванием масла, отправлением в путешествие, посевом зерна.
Чудеса рассматривались как повседневные события в значительно большей степени, чем в лишенной воображения скептической Англии.Духи, предзнаменования, привидения были обычным атрибутом шотландской жизни; истории об оживших трупах, участвовавших в обычных людских делах, рассказывали с подробностями, и им верили; шотландец, встречавший незнакомца на болоте, не был уверен, являлся ли последний тем, чем казался, или был «потусторонним существом». «Большого черного дьявола» часто видели подстерегающим в вечерних сумерках за дверьми хижины или ускользающим прочь через северную сторону стены церковного двора. Люди всегда слепо верили в чудеса, приписывая их проявлениям божественной или дьявольской силы. Священники поощряли такую веру в своей пастве. У пастухов в течение долгих часов одиночества на холмах появлялись странные и иногда прекрасные фантазии. Водроу рассказывает, как в 1704 году один пастух объявил, что, «когда он пас скот, в защищенном месте, к нему пришел красивый человек и приказал ему больше молиться и учиться читать; и он предполагал, что это был Христос». В следующем году он рассказывает нам о другом парне, который однажды тонул в колодце, но «красивый юноша вытащил его рукой. Поблизости в это время никого не было, и поэтому люди решили, что в образе того юноши, без сомнения, явился ангел». Такова была Шотландия – не Шотландия Дэвида Юма, Адама Смита или «Эдинбургских обозрений» или Шотландия Бёрнса и Вальтера Скотта, а более древняя, хотя именно она доставляла им материал для творчества.
Если даже в Южной Шотландии примитивные и близкие к природе условия существования порождали примитивную веру в наивную фантазию, то еще больше это имело место в Горной области, истинном обиталище фей и горных духов, бесформенных чудовищ, которые появлялись незаметно в глубине воды под лодкой, – обиталище ясновидения, предзнаменований и пророчеств, окружавших короткую жизнь человека. В этой области за Грампианскими горами, редко пересекаемыми южанином, лежали мрачные, не нанесенные на карты непроходимые горы, пристанище кельтских племен, говорящих на другом языке, носящих другую одежду, живущих в условиях закона и общества, на тысячу лет более древних, чем в Южной Шотландии, не подчиняющихся ни церкви, ни королеве, а только своим вождям, кланам, обычаям и суевериям. До тех пор пока поколение спустя не начал свою деятельность генерал Вейд, через Горную область не было проезжих дорог. Там царила мрачная и великолепная природа, пока еще не вызывавшая восхищения, а человек ютился по углам ее владений.
В Лондоне или даже в Эдинбурге имели значительно менее точное представление о положении в Горной области, чем теперь можно приобрести за прилавком книжной лавки относительно отдаленнейших частей Африки. Не было приличной книги о Горной области до тех пор, пока – уже в следующем поколении – не появились письма Барта. Немногие страницы в начале отчета Морера рассказали англичанам времен королевы Анны о Шотландии почти все, что они хотели знать о диком северном конце того удивительного острова, который они населяли.
«У горцев имеется значительное количество зерна, однако его недостаточно, чтобы полностью удовлетворить их потребности, и поэтому они ежегодно спускаются со своим скотом, имеющимся у них в избытке, и торгуют с южанами, чтобы купить столько овса и ячменя, сколько требовали их семья или нужда… Один или два раза в год они собирались в большие группы и совершали набег на южные области, где грабили жителей, а затем возвращались назад и вновь рассеивались. И это они способны делать в самое мирное время, так как для них естественно восхищение грабежом».
Дефо, писавший Харли из Эдинбурга в ноябре 1706 года, передает свои впечатления англичанина о горцах:
«Они грозные парни, и я лишь хочу, чтобы ее величество имело 25 тысяч из них в Испании, народ которой такой же гордый и варварский, как и они. Все они – джентльмены, которые не перенесут оскорбления ни от кого и дерзки до последней степени. Но, конечно, является смешным и нелепым вид человека в горной одежде, вооруженного широким мечом, маленьким щитом, пистолетом, с кинжалом на поясе и палкой в руках, разгуливающего по Хай-стрит так прямо и надменно, как если бы он был лордом, и притом погоняющего корову!…»
Какой образ жизни вел член клана, оставаясь дома, когда он не торговал с южанами и не погонял скот? Было бы наивным заблуждением предполагать что земля клана была землей народа и что люди жили на ней в безыскусственном счастье до тех пор, пока вожди во внезапном приступе злобы не отобрали эту землю у народа. В действительности мелкий арендатор в царствование королевы Анны был вынужден снимать клочок земли у более крупного арендатора или у «откупщика» земли вождя клана, который переуступал ее на чрезвычайно тяжелых условиях непомерной арендной платы. Почва на склонах гор была скудной и каменистой, размываемой потоками, неудобренной; земледельческие орудия и методы были более примитивными, чем даже в Южной Шотландии; маленькие фермы были простыми хибарками. Это и не могло быть иначе, так как даже небольшого по численности населения было слишком много для того, чтобы эти долины могли его прокормить. По мере увеличения членов клана маленькие фермы разделялись и подразделялись с гибельными результатами. Легко можно было предсказать, что если когда-либо Горная область была бы соединена с внешним миром посредством дорог или посредством военного и политического завоевания, то результатом этого явилась бы значительная эмиграция, как только горец понял бы, что возможна перемена в его образе жизни. В царствование Анны небольшая струйка эмиграции проникала в южные районы, где эмигранты использовались для более грубых работ, и на континент, где они присоединялись к «ирландским» полкам на французской службе, которые многим обязаны наличию в своих рядах шотландских горцев.