Население, которое всегда жило войной и для войны, было наконец действительно разоружено, а его воинственные инстинкты использованы в сформированных из шотландцев горных полках британской армии, сослуживших за границей хорошую службу той империи, которая была теперь общей для англичан и шотландцев, кельтов и саксов. Вожди были превращены в лендлордов, подобных лэрдам юга. Отныне правосудие и управление стали королевскими и национальными, перестав быть личными и клановыми. Осуществление этих огромных перемен в структуре общества указывало на то, что время для них уже настало. В течение нескольких лет длился период тирании и репрессий, описанный в «Похищенном» Стивенсона, когда трогательно проявлялась личная преданность членов клана к своим изгнанным вождям. Но не возникло никакого народного движения с целью восстановить прежнее положение общества, и когда экс-якобитским вождям разрешили вернуться из-за границы и возвратили им их имения на условиях новой системы владения, то вопрос о том, кому население должно быть преданно: вождю или правительству – был окончательно решен. Снова было разрешено запрещенное раньше ношение каждым кланом шотландской ткани своей особой расцветки, так как гордые чувства, связанные с ним, не были уже больше опасны для общества и закона.
Тем временем в Горной области действовали пресвитерианские миссионеры и школьные учителя, проявившие с самого начала больше такта и больше симпатии к кельтам, чем эмиссары гражданской власти. Воображение и интеллект горцев, до этого времени невежественных и поэтических, приобрели новые возможности для своего развития благодаря созданию здесьшкол. Чтение и письмо были принесены в Горную область главным образом шотландским «Обществом распространения христианских знаний», которое начало свою деятельность в этом диком районе в царствование Анны, но смогло добиться здесь больших успехов только тогда, когда страна стала доступной благодаря разрушению кланов. Единство шотландского общества было достигнуто в области религии и образования прежде, чем окончилось столетие, хотя Горная область все еще оставалась двуязычной. В долинах, где преобладала римско-католическая религия, ее власть держалась непоколебимо, но старое язычество исчезло.
С внедрением образования была тесно связана значительная перемена в экономической жизни Горной области. При клановой системе населения было значительно больше, чем могли прокормить бесплодные горы. Честолюбие каждого кланового вождя сводилось к стремлению увеличить не размеры ренты, а число вооруженных приверженцев; в то же время члены клана, привыкшие к ужасной бедности и периодическим голодовкам, не имели ни знаний, ни возможности для того, чтобы эмигрировать в страны, где кельтский язык был неизвестен. Но новые времена были более благоприятны для эмиграции. Вождь, превратившись в мирного лендлорда, стал больше интересоваться деньгами, чем людьми. А его жестоко притесняемые держатели знали теперь благодаря новым дорогам и школам о существовании более богатого мира за горами и морем. Наступил век эмиграции из Горной области, главным образом в Канаду; в то же время мелкие держания арендаторов часто заменялись овечьими пастбищами. Значительная эмиграция из Горной области и островов происходила в семидесятых годах XVIII века и снова в 1786-1788 годах в результате ужасного голода 1782-1783 годов. При старой системе такой голод также часто случался, но тогда он не приводил к эмиграции, потому что члены клана не знали, как или куда эмигрировать.
Теперь в некоторых районах лендлорды сами стимулировали эмиграцию, лишая держателей наделов. Но в других местах они старались удержать народ дома введением культуры картофеля, а иногда и оппозицией школам «Общества распространения христианских знаний». В то же время миссионеры – школьные учителя своей деятельностью действительно поощряли эмиграцию.
Горец мог надеяться достичь более высокого уровня жизни только тогда, когда уезжал за море или по крайней мере за пределы горного района. А готовясь к отъезду, он должен был изучить английский язык, и это мог теперь сделать в миссионерских школах.
Объединение политической и торговой систем Англии и Шотландии сделало возможной социальную революцию в Горной области, колонизацию Британской империи шотландцами, развитие заокеанской торговли Глазго и последующую индустриализацию Клайдсайда. Эти перемены, подобно сельскохозяйственному перевороту, были главным образом делом второй половины столетия, но в течение этого периода они произошли очень быстро.
Ко времени унии 1707 года Глазго был рыночным и университетским городом с населением 12500 человек, аванпостом южной цивилизации против горных племен, столицей ковенантерского запада; его обитатели были суровы и строги в своем пресвитерианском рвении, просты по манерам, бережливы в расходах и строго трезвы; его влиятельные граждане жили среди своих сограждан в скромныхквартирах в центре города. К 1800 году произошли большие перемены. Глазго насчитывал 80 тысяч жителей, резко различающихся по богатству и образу жизни, и ни один из классов уже не славился больше ни благочестием, ни трезвостью. Окружающий район запестрел состоятельными предместьями и новыми трущобами. Здесь были соответствующие всяким вкусам лавки с товарами из Англии, Европы и Америки; здесь появились портшезы, концерты, балы, карты и игральные кости, пунш, вино и английская литература для богатых и горное виски для бедноты. Университет благодаря Адаму Смиту завоевал европейскую славу.
Эти социальные перемены произошли потому, что американская и вест-индская торговля, главным образом табаком и хлопком-сырцом, к началу XIX века превратила не только Глазго, но и весь Клайдсайд в столь же современный торговый и промышленный район, как любой район Англии; он уже дал миру Джеймса Уатта, одного из представителей новой силы, изобретателя современной паровой машины. Западная Шотландия уже начала страдать от наплыва ирландских рабочих, которые сделали трущобы Глазго еще более скверными, чем когда-либо прежде.
В последние двадцать лет этого столетия хлопчатобумажные фабрики возникли в деревнях графств Ланарк, Ренфру и Эр.
Возникновение благодаря унии шотландско-американской торговли, естественно, оказало меньшее влияние на судьбы городов на восточном берегу. Действительно, давно установившаяся торговля Лейта и Дэнди с балтийскими и немецкими портами скорее потеряла, чем выиграла от британской меркантилистской политики Навигационных актов, которая стремилась к расширению колониальной торговли с Америкой за счет торговли с Европой.
С другой стороны, именно на востоке Шотландии были сооружены первые в стране чугуноплавильные заводы. В Карроне, между Стерлингом и Эдинбургом, железная руда, уголь и водяная энергия находились рядом; каменноугольный кокс употреблялся теперь для выплавки чугуна. Карронская компания, основанная в 1760 году, процветала; одним из первых предметов ее производства была короткая морская пушка, известная впоследствии под именем «карронады». Таково было начало шотландской металлургической промышленности, которая достигла столь крупных масштабов в следующем столетии.
Единственным городом шотландского восточного побережья, который добился удивительного успеха в XVIII столетии, был Эдинбург. Не будучи больше политической столицей, он еще оставался столицей страны в области законов, моды и культуры, а закон, мода и культура быстро развивались в более богатой и более активно мыслящей Шотландии новой эпохи. Более того, прославленное земледелие Лотиана развивалось теперь даже быстрее, чем земледелие запада. Юго-Восточная Шотландия времен юности Вальтера Скотта была страной сельского богатства и богатства духовной жизни, сосредоточенной в Эдинбурге. Шотландская столица была знаменита в Европе благодаря своим философам – Юму, Робертсону и Дугальду Стюарту; ее юристы и ученые были людьми замечательной индивидуальности и высокой культуры. Вместе с этими интеллигентными слоями знать и мелкопоместное дворянство района, занятые улучшением почвы и насаждением лесов, образовали блестящее общество, которое было достойно того, чтобы его обессмертил Рейберн – его собственный художник.
Правда, в течение этого золотого века Шотландии ее политическая жизнь была мертва. Говоря словами Кокбёрна, она «не имела каких-либо свободных политических институтов»; отсутствие «политических институтов» действительно было характерной чертой всего периода – от унии до билля о реформе, как под властью вигов, так и при тори; но до тех пор пока был активен якобитизм, здесь существовала нездоровая разновидность политической жизни – постоянное подстрекательство к мятежу. После 1746 года эта политическая жизнь прекратилась до тех пор, пока в 1790 году не началось радикальное движение, сразу же подавленное жестоким правительственным преследованием. При правлении друга Питта Дэндаса Шотландия была «сторожкой у ворот великого человека», как с горечью говорили сторонники реформы. Но вся жизнь не сводится к одной только политике. Социальная и культурная жизнь страны Бёрнса и Скотта была бурной и находилась в обратной пропорции к политической атрофии; она зарождалась в местных источниках и, хотя более тесная связь с Англией дала ей некоторый толчок, сама дала Англии больше, чем заимствовала от нее. Адам Смит разработал политический курс для государственных деятелей Великобритании. А в начале XIX столетия «Эдинбургское обозрение» заняло в Англии почти монопольное положение в области литературной и философской критики. Вскоре, главным образом усилиями шотландцев, был основан соперничающий с «Обозрением» «Ежеквартальник». В течение нескольких лет Эдинбург едва ли имел меньшее значение в британском литературном мире, чем Лондон.
Территориально Эдинбург также вырос из своей прочной старой скорлупы. Грязные трущобы темных, узких улиц и мансарды на Хай-стрит, где раньше соглашались жить в темноте и грязи наиболее обеспеченные люди Шотландии и их семьи, были теперь покинуты ради просторных и величественных домов, построенных после 1780 года в районе новых кварталов, позади Принс-стрит. Постройка моста Нор-Лох в 1767 году способствовала развитию этого нового Эдинбурга. Вместо уплаты 15 фунтов в год за плохо освещенную квартиру на седьмом этаже люди с положением были теперь в состоянии платить 100 фунтое а год