Что же касается более поздней эпохи – эллинистической и римской, – то здесь нередко бывал ощутим поворот в сторону формальной эрудиции «чистой поэзии», без попыток сообщить сведения о жизни, окружающей поэтов.
Однако не только в пределах одного литературно-исторического периода, но даже в рамках одного столетия мы находим в поэзии выражения резко противоположных взглядов на агонистику и ее общественное значение.
Упомянутый уже Б. Билинский предлагал рассматривать две поэтические триады:
Старая триада: Архилох, Тиртей, Ксенофан. А новая триада – это Пиндар, Симонид и Вакхилид.[336]
Именно их поэзия в своем взаимном единстве и столь же взаимной противоположности дала нам своего рода литературные и социальные основания считать период VII–V веков до н. э. классической эпохой греческой агонистики.
Причем если Архилох, Тиртей и даже Ксенофан писали во время преобладающего влияния атлетических идеалов, то Пиндар, Симонид и Вакхилид творили в совершенно иных общественных условиях. Однако далее мы рассмотрим глубже вопрос о том, целиком правомерно ли выделение двух поэтических триад и противопоставление друг другу именно этих авторов.
Гражданин-атлет в поэзии Симонида Кеосского
Когда на поэтическую арену уверенно вышел Симонид Кеосский, были уже созданы все условия для развития величальной песни. Симонид слагал эпиникии в широком и в то же время конкретном смысле этого слова.
В древнегреческих полисах все более возрастает роль личности нового аристократа, собственника денежного богатства. Все напряженнее становится соперничество греческих городов не только на поле боя, но и на стадионах. Кроме того, именно в VI веке до н. э. были с исторической достоверностью учреждены Пифийские, Истмийские и Немейские состязания.[337]
Какие же поэтические качества и общественные условия помогли Симониду Кеосскому создавать прекрасные величальные оды еще до Пиндара, а затем и в успешном соревновании с Фиванцем? Решающим явилось то, что Симонид «обладал умением представлять положительные черты человека и придать эпиникиям не тот общий характер, какой мы встречаем в Олимпийском эпиникии Архилоха, а индивидуальные, личные черты, необходимые для эпиникия».[338]
Впрочем, поэзия Симонида Кеосского во многом уже не носила того независимого характера, который отличает произведения Архилоха, Ксенофана, Стесихора. Несмотря на определенную самостоятельность, Симонид был придворным певцом: содержание и направленность его стихов часто определялись соображениями не только творческого характера. Поэт в своих вереифицированных высказываниях порой не идет дальше интересов ординарного тирана или аристократа. Но обязательства в отношении благосостояния и мощи родного государства у него редко отступают на второй план.[339]
Близость к фессалийским тиранам Скопадам, известное влияние при дворах сицилийских правителей Феронта и Гиерона не были следствием одного лишь обаяния поэта. Получая поистине царские гонорары, Симонид обязан был активно воспевать тех, кто его содержал. Но делал он это, строго соблюдая меру и никогда не теряя чувства собственного достоинства.
Сколии и эпиникии Симонида носили не столько хвалебный, сколько поучительный характер. Находилось тут место для всевозможных рассуждений.[340]
До нас, к сожалению, дошли лишь незначительные фрагменты эпиникиев великого кеосца. И к тому же весьма немногих. Сохранились отдельные стихи из эпиникиев в честь Анаксила Регинского, Главка Каристийского, Астила Кротонского, два отрывка из од, адресованных неизвестным победителям в пятиборье и состязаниях конных четверок, и другие. По свидетельству Квинтилиана, Симонидом Кеосским был создан эпиникий и в честь полководца Леократа.[341]
Можно предположить, что в эпиникиях Симонида, как и Пиндара, большое значение имели мифологические сюжеты.
Но, прежде всего, проследим, как определяет Симонид и какие требования предъявляет к носителям традиционных «доблести» и «мужества». В упомянутом уже фрагменте (fr. 5(4)) поэт говорит:
Стать истинно доблестным мужем —
В равной мере быстрым и сильным,
И разумным, во всем безупречным —
Очень нелегкое дело.[342]
Идея гармонического совершенства, объединения высоких интеллектуальных и физических качеств у Симонида четко определяет «истинно доблестного мужа». В определенном смысле реалист, Симонид выдвигает этот тезис как идеал, понимая и даже подчеркивая, насколько трудно его достичь. Эти строки не содержат в себе каких-либо противоречий сравнительно с определением ἁρετή Стесихором, Ксенофаном или Архилохом.
Хвалебные песни в широком понимании назывались у греков энкомиями. «Удобным временем для восхваления, кроме конца пира, было празднование какого-либо успеха, который имело данное лицо, например победа на национальных играх или же, с другой стороны, похороны. Таким образом, энкомии распадались на эпиникии, или победные песни, и на трэны, т. е. плачи на похоронах»,[343] В творчестве Симонида Кеосского мы находим обе разновидности энкомиев.
В трэнах Симонид развивал ту же мысль о трудоемкой почетности настоящей доблести, которая никому не дается даром. Доблесть достается заслуженной наградой
И тут поэт с Кеоса ни в чем не противоречит своим литературным предшественникам, в то же время предоставляя читателю возможность увидеть ἁρετή в новом аспекте, рассмотреть это понятие под иным углом зрения, нежели у остальных авторов.
В отрывке другого трэна[345] говорится про относительность вообще всего, что может добыть себе на земле человек силой мышц и разума. Не стоит, дескать, трагически воспринимать жизненные неудачи, в этом нет смысла, ибо
Эта мысль находится в определенном противоречии с двумя отрывками, что были приведены выше. Впрочем, очень трудно на основании фрагментов делать какие-либо безапелляционные обобщения.[347]
И еще один отрывок из трэна,[348] который словно продолжает, повторяет и развивает мысль Симонида о том, что тщета земных радостей и забот очевидна:
А неизбежная смерть одинаково всем угрожает,
Ибо тут равный удел ожидает и добрых, и злых.
То ли автор хочет успокоить скорбящих, то ли он задает недвусмысленный вопрос: а стоит ли стремиться стать «совершенным в отношении рук, ног и ума»,[349] если всех ожидает одинаковый конец?!
Можно допустить, что не только разные жанры, но и необходимость писать на заказ были причиной настолько противоположных позиций одного и того же поэта.
Из мифологии Симонид позаимствовал для своих эпиникиев мотивы, касающиеся состязаний и физической доблести. Отсюда же часто пополнял он и арсенал художественных средств.
Так, например, тема Калидонской охоты нашла свое поэтическое воплощение у Гомера, Стесихора, в эпиникиях Пиндара и Вакхилида. Воспел подвиги Мелеагра и Симонид.
Благодаря Афинею[350] сохранился отрывок, в котором всесторонне прославляется сила юноши,
…что копьем
всех победил в состязаньи,
Через бурный Анавр метнув из Иолка,
Дающего много вина.
И многозначительно добавляет:
Так пели людям Гомер и Стесихор.[351]
Ф. Шнейдевин[352] не сомневается, что это отрывок из эпиникия. Т. Бергк[353] не высказывается столь категорически. А. Ф. Семенов пишет, что «упоминание метания копья могло встретиться в любом стихотворении»,[354]
По мнению Шнейдевина, это мог быть эпиникий по случаю победы в пятиборье. Строй данного фрагмента, упоминание метания именно в заключительной части стихотворения дает нам основание склониться к мнению Ф. Шнейдевина.
Повторяем, трудно составить точное представление о мировоззрении автора, оперируя лишь отрывками из его произведений. Но, впрочем, многие фрагменты настолько выразительны, что имеют вполне самостоятельное значение. В определенном смысле они закончены (если иметь в виду содержание, а не форму).
В произведениях Симонида есть немало расхождений с поэтическими взглядами Пиндара. К возможностям человека кеосец относится с большим доверием, чем фиванец. Но и у него встречается мотив зависимости смертного от воли (а вернее – своеволия) бессмертных. Богу все достается легко, а человеку – ценою огромных страданий.[355]
Во всяком случае, совершенно очевидно, что Симонид видел идеал свободного эллина в полной гармонии тела и души. И отсутствие одного из этих двух компонентов никогда не может восполнить гипертрофия дру