Фрагментарность некоторых эпиникиев Пиндара не мешает увидеть в них четкую «видовую» тенденцию.
Все его сановитые заказчики были людьми не только весьма зажиточными, но и преимущественно благородного происхождения (начиная от тирана Гиерона Сиракузского и кончая мальчиком Феогнетом). Естественно поэтому, что львиная доля эпиникиев (19 из 45) посвящена победителям в конных состязаниях (Olympia I, II, III, IV, V, VI, XII; Pythia I, II, III, IV, V, VI, VII; Nemea I, IX; Isthmia I, II, III), самом аристократическом виде агонистики эллинов.[386]
Богатые владельцы многочисленных конных упряжек и колесниц имели возможность щедро одарить поэта.
На втором месте по количеству посвященных од – панкратиасты, которые удостоились семи эпиникиев (Nemea, II, III, Y; Isthmia, IV, V, VII, VIII). По шесть эпиникиев посвящено бегунам (Olympia, XII, XIV; Pythia, IX, X, XI; Nemea, VIII) и борцам (Olympia, VIII, IX; Pythia, VIII; Nemea, IV, VI, X). Кулачные бойцы награждены лишь тремя победными песнями и еще сохранился один небольшой фрагмент (Olympia, VII, X, XI и fr. 2, 3 (26)), пятиборцы – лишь двумя (Olympia, XIII; Nemea, VII). Оставшиеся два эпиникия не имеют прямого отношения к спортивной агонистике.
Несомненно, что хотя Пиндар и писал по заказу, но он никогда не был ремесленником пера. Его вдохновенные произведения в большинстве своем глубоко моральны и религиозны. Поэт верил в свое предназначение быть певцом представителей древних аристократических родов, их прежних и новых подвигов и доблести.[387] Тенденциозный аристократизм Пиндаровых эпиникиев выражается в том, что поэтом воспевается лишь элита греческого общества, которая в VI–V веках еще преобладала на стадионах Эллады.
В отличие от Тиртея, Архилоха и Ксенофана, а в определенной мере даже и от Симонида, – Пиндар сознательно заостряет внимание читателей (или слушателей) на том, что стих его адресуется высшим слоям общества. Это преимущественно дорийская знать и тираны Сицилии. Так же сознательно поэт бесконечно усложняет каждый эпиникий, оснащая его генеалогическими и мифологическими деталями.
Иными словами, Пиндар даже в состоянии творческого транса весьма продуманно систематизирует, отбирает и, наконец, организует свой поэтический арсенал сообразно с конкретной величальной задачей.[388]
Что же касается метрической сложности его стиха, то, лишь отметив ее, мы не будем анализировать данную особенность победных од Пиндара, так как не это является предметом нашей работы.
Определяя адрес своих эпиникиев, Пиндар говорит:
В колчане у меня под рукой много
Быстрых стрел, разумно звучащих.
Но простонародью их надо объяснять.
Мудрый же много знает от природы.
Действительно, простой народ не мог претендовать на полное понимание Пиндаровых стихов. Впрочем, многое в них еще в античные времена было уже непонятно даже для ученых.
Процесс развития агонистики в социальном аспекте очень сложен. Постепенно менялись взгляды общества на роль агонов, изменялись и функции тех, кто эти агоны воспевал. И вот, писавший за плату Пиндар ясно дает понять: труд «на заказчика» не всегда мил ему. Правда, говорит об этом он лишь один раз. В эпиникии в честь Ксенократа Акрагантского (Isthmia II) фиванец с завистью вспоминает то время, когда певец был свободен в выборе темы, обладал независимостью и мог позволить себе творить не из корысти:
Ибо тогда Муза не была корыстолюбивой,
Не была содержанкой и еще не торговала
Сладкими, медоточивыми, посребренными
И сладкоголосыми песнями Терпсихоры.
Впрочем, о продажности в низменном смысле этого слова тут, разумеется, не может быть и речи. При всех обстоятельствах Пиндара в первую очередь увлекал и поглощал сам процесс поэтического творчества. Выполняя очередной заказ афинян или сиракузян, он отдавал этому столько душевных и даже физических сил, словно сам был родом из Афин или Сиракуз. Вернее всего, он ощущал и воспринимал Элладу единой, а не разобщенной, раздробленной на множество полисов (которые к тому же нередко враждовали между собой).
В этом смысле очень показателен следующий эпизод. Однажды афиняне заказали Пиндару дифирамб. Поэтическое воплощение этого заказа оказалось столь мощным и великолепным, что соотечественники-фиванцы обвинили поэта чуть ли не в государственной измене и подвергли солидному штрафу.
Однако сограждане безосновательно разгневались на поэта. Как очень верно пишет М. Л. Гаспаров, «Пиндар не видел противоречий между городами в Греции и между партиями в городах – победа афинского атлета или победа эгинского атлета говорила ему одно и то же: “побеждает лучший”».[389] И самое важное то, что этот лучший эллин. А из какой точки Эллады пришел он на игры – для поэта значения не имело.
Победитель, общество, семья
Построение эпиникия диктовалось вполне определенными правилами и традициями. Неотъемлемыми составными частями победной оды были «местные и личные элементы, касающиеся победителя, прославление его рода, предков, общины, указание на место и характер состязания, где была одержана победа. Столь же постоянной частью являются мифы и наставительные размышления».[390]
В каждом эпиникии Пиндар в первую очередь воздает хвалу непосредственно победителю, своему адресату. Делается это в духе единой традиции, но каждый раз своеобразно. Литературные приемы повторяются редко.
В III Олимпийской оде, посвященной победе Ферона Акрагантского в состязании колесниц, поэт путем пышных сравнений так возвеличивает атлета:
Если среди стихий первая вода,
Среди ценностей же самое почитаемое золото,
То сегодня Ферон,
Благодаря своей доблести, достигшей апогея,
Касается Геракловых столбов.
Победитель добывает славу не только себе, но и своему городу, и своему отцу, и всему своему роду. Это весьма значительный социальный и этический момент, который древние нередко ставили во главу угла.
Псавмид Камаринский не раз побеждал в конных состязаниях (ему посвящены IV и V Олимпийские оды). В пятой оде, обращаясь к отечеству победителя – Камарину, Пиндар восклицает:
Конями, мулами и скачкой
На одном коне
Большую славу тебе доставил
Победами и провозгласил отца своего Акрона
И новопостроенное жилище.
Тот же прием возвеличения города через личность победителя находим и во многих других эпиникиях: XII Олимпийский – посвященный Эрготелу Гимерскому, XIV Олимпийский – посвященный Асопиху Орхоменскому, II Пифийский – посвященный Гиерону Сиракузскому, IX Пифийский – посвященный Телесикрату Киренейскому, и другие.
Не только доброй традицией, но и весьма желательным элементом хорошего тона считалась в аристократической семье агонистическая преемственность от отцов к сыновьям. Знаменитая спортивная наследственность никогда не ускользала от внимания зрителей и, разумеется, поэтов. Победитель-сын и победитель-отец в прямом смысле и переносном взаимно вплетали все новые листья в венок семейной славы.
В лукиановском диалоге «Харон или наблюдатели» Аполлон с явным удовольствием указывает Харону на отца, счастливого своим сыном-атлетом, победителем на Олимпийских играх.[391]
Больше всего сведений о «семейных победах» находим у Павсания. Вот что он рассказывает, например, о лакедемонянине Гетоймокле: «Самим Гетоймоклом и его отцом Гиппосфеном были одержаны победы в борьбе на Олимпийских играх; в общей сложности они одержали одиннадцать побед, причем Гиппосфену удалось одержать на одну победу больше сына и тем превзойти его».[392]
Бывало, что цепочка агонистических побед протягивалась и дальше: от деда к внукам, от прадеда к правнукам.
Наиболее знамениты в этом смысле, пожалуй, родосские атлеты семейства Диагоридов. Павсаний упоминает о многочисленных статуях, поставленных в Олимпии представителям этого атлетического рода. Как правило, Диагориды были кулачные бойцы и панкратиасты.
Впрочем, иногда представители одного и того же рода нарушали «видовую» наследственность и выступали в разных агонах.
Сам Диагор неоднократно побеждал в кулачном бою. Его сын Дорией, самый младший из Диагоридов, выступавших на стадионе, победил в панкратии. Удостоены были олимпийских венков брат и сыновья Диагора – Акусилай, Дамант, Сосий. Наконец, не посрамили своего рода и внуки знаменитого атлета: также удостоились высшей награды в Олимпии Эвкл и Пейседор.[393] С именами Пейеедора и его матери Каллипатеры (Ференики) связана известная легенда о женщине, проникшей на Олимпийский стадион, чтобы своими глазами видеть победу сына.[394]
Вообще Родос дал эллинскому миру много атлетов и, в частности, хороших кулачных бойцов, панкратиастов и прыгунов.
В той же VI книге «Описания Эллады» читаем: «Лакедемонянин Александр был первым провозглашен победителем в состязании колесниц, а надпись на его статуе гласит, что его дед по отцу еще раньше был увенчан венком за победу в пентатле».