ГРЕЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА ПЕРИОДА РИМСКОГО ВЛАДЫЧЕСТВА
ВВЕДЕНИЕ
Имперский период истории греческой литературы условно открывается годом падения независимости эллинистического Египта (30 г. до н. э.). Отныне под властью Рима оказалась вся ойкумена. К этому времени все эллинистические страны, включая Грецию, уже переживали тяжелые дни. Их хозяйственная жизнь клонилась к упадку, а в культурной — наступило томительное затишье.
Начало римской экспансии на восток относилось к II в. до н. э., и уже тогда состоятельные слои общества смотрели на римские легионы как на своих спасителей. В трудах Полибия и Посидония идейно обосновывалась необходимость подчинения власти Рима, государственную организацию которого Полибий считал более разумной и здоровой, чем какие-либо другие. В новом периоде еще сильнее, чем в эпоху эллинизма, отступает Греция, ставшая с 27 г. до н. э. римской провинцией Ахайей. Всеми силами стремятся афиняне удержать за своим полисом репутацию школы философов. Лишь во II в. при императоре Адриане, которого считали филэллином, Афины недолго переживают пору культурного обновления. В Египте римляне успешно усвоили чиновничью и бюрократическую государственную систему Птолемеев, научившись только для себя использовать все богатейшие ресурсы страны. Александрия, сохраняя свою роль научного центра, стала сосредоточием интеллектуальной оппозиции, оплотом всех антиримских настроений. Относительно спокойнее протекала жизнь в городах Азии.
Римские императоры прежде всего стремились укрепить свою власть в городах различных провинций. Повсюду были размещены римские легионы и посажены наместники. Бдительное римское око проникало всюду, и всегда наготове была карающая рука. В крупных городах с большими пригородными угодьями успешно развивалась торговля продуктами ремесла и сельского хозяйства, росло благосостояние торговцев, владельцев всевозможных мастерских, и хозяев сельских усадеб. В свою очередь, римские правители всячески поощряли стремление к обогащению и предпринимательство. Но именно в этот период как никогда было велико число разоренных и неимущих людей, а противоречие между ними и незначительной прослойкой материально обеспеченных и преуспевающих обострилось до предела. Социальные противоречия то там, то тут выливались в восстания, поэтому имущие слои населения провинций с надеждой обращались к Риму, ожидая защиты.
Первые римские императоры по примеру Августа проявляли достаточную терпимость по отношению к грекам. Но интересы Флавиев обратились к востоку, что вызвало рост оппозиции в Западных провинциях. Некоторый подъем культурной жизни отмечался при Антонинах. Однако уже к концу II в. социальные противоречия резко усилились, начался голод, за ним эпидемии; выступления обездоленных масс сочетались с перманентными вторжениями кочевых варварских племен. Падение общего благосостояния, оскудение и упадок культурной жизни — такова была общая картина провинций в III в. При императоре Диоклетиане полисы утратили даже свою номинальную автономию.
В 330 г. на месте греческого города Византия по решению императора Константина возникла новая столица Римской империи — город Константинополь. Когда же в конце IV в. Римская империя распалась на две части, Западную и Восточную, последняя превратилась в самостоятельное и независимое государство, получившее впоследствии название Византии и просуществовавшее до 1453 г.
1. ПОЭЗИЯ
Литературная жизнь эллинистического мира ко времени империи уже клонилась к закату, теперь же она постепенно и неукоснительно угасала. Время трагедии миновало, а те драмы, которые возникали, носили не сценический, а декламационный характер. Широкая публика по-прежнему увлекалась мимами, к которым присоединился еще новый вид зрелища — пантомима, т. е. балет. Мимы имперского периода почти неизвестны, скорее всего они были импровизациями, предназначенными для однократного исполнения. Среди отдельных фрагментов любопытна пародия на еврипидовскую «Ифигению в Тавриде». Действие сценки развертывается на берегу Индийского океана, где оказывается похищенная юная гречанка. Местный царь, злой дикарь, объясняющийся на тарабарском наречии, собирается принести ее в жертву богине Луны. Неожиданно появляется брат девушки. Привезенным вином он допьяна напоил царя и его приспешников, освободил сестру и оба убежали. Самым распространенным поэтическим жанром продолжает оставаться эпиграмма, в которой наряду с прежними темами и мотивами появляются новые. Во второй половине I в. до н. э. уроженец Лесбоса Кринагор, одаренный и интересный поэт, вводит в эпиграмму злободневную тему с событиями повседневной жизни. Кринагор был послом в Риме. Его очередная поездка в Италию вдохновила его, например, на следующую эпиграмму:
Плыть снаряжаюсь в Италию; я ведь к товарищам еду, —
Долгое время уже с ними я был разлучен.
Нужен для плаванья мне проводник, чтобы прямо к Кикладским
Вел островам, а потом в древнюю Схерию вел.
О помоги мне, Менипп, написавший о плаванье книгу,
Ведь географию всю ты в совершенстве постиг.
Часто в эпиграммах прорываются ноты сожаления об утраченном прошлом. В эпиграммах Антипатра и Филиппа, уроженцев города Фессалоники, эти мотивы уживаются с прославлением Рима. В идиллических тонах они славили Рим и его правителей. Во времена императора Нерона, т. е. во второй половине I в. н. э., поэт Лукиллий обращает основное внимание на те сатирические элементы, которые в малой степени были присущи уже эллинистической эпиграмме. Его стихи — злые насмешки над представителями разных профессий, над социальными типами — словно перекликаются с изображениями шаржированных персонажей италийских мимов:
Раз увидал Диофант Гермогена-врача в сновиденьях —
И не проснулся уже, хоть и носил амулет.
В другой эпиграмме повесился некий скупец, увидавший во сне, что он израсходовал лишнее, в третьей — из соседей известного певца остался в живых лишь один:
Он от рождения глух. Так природа, лишив его слуха,
В вознагражденье дала более долгую жизнь.
Начинание Лукиллия завершил его младший современник, римский поэт Марциал.
Свидетельством упадка эпиграмматической поэзии могут служить всевозможные поэтические трюки, типа эпиграмм, читаемых в обратном порядке, всевозможных анаграмм и т. д. В IV в. в эпиграмматическую-поэзию вносится религиозная, христианская тема (Григорий Назианзийский). Но тем настойчивее, с другой стороны, звучат гедонистические мотивы (Павел Силенциарий, Агафий). Наряду с дидактическими наставлениями и философскими размышлениями поэты говорят о разочаровании и усталости от жизни (Паллад).
Кроме обильной и разнообразной эпиграмматической поэзии продолжается также гимническая. Однако гимны постепенно изменяют содержание: они наполняются христианскими мотивами и на их основе возникает византийская гимнография.
Эпическая поэзия также продолжает свое существование, но все более и более утрачивая самостоятельность. В течение первых двух веков эпос преимущественно дидактичен, о чем свидетельствуют заглавия и малочисленные фрагменты. Сохранилось 140 стихотворных басен Бабрия, италийского грека, жившего в Азии. Живо и образно Бабрий переложил в холиямбах басни из эзоповского собрания. Предназначенные для образованных читателей басни Бабрия почти лишены обличительной направленности, но отличаются ироническим отношением их автора к олимпийским богам. В IV в. оживает мифологический эпос. Квинт из Смирны сочинил в гекзаметрах большую эпическую поэму «После Гомера», которая должна была заполнить лакуну между «Илиадой» и «Одиссеей» и заменить многочисленный кикл. Подобно Гесиоду Квинт подробно рассказывает о том, как Музы посвящали его в поэты. Но в действительности он лишь искусный версификатор, добросовестно изучивший всякие мифологические справочники. В поэме Квинта много совпадений с «Энеидой» Вергилия, возможно, вызванных общим источником. Последним крупным эпическим поэтом был Нонн из египетского города Панополя (V в.), автор огромной поэмы о Дионисе (48 книг) и стихотворного переложения евангелия от Иоанна. Предполагают, что в конце жизни Нонн сделался епископом и создал второе произведение, насыщенное христианской мистикой и столь отличное от первого. Тема поэмы о Дионисе — индийский поход Диониса и его борьба с царем Дериадом. Многочисленные отступления, в которых поэт часто утрачивает чувство меры, нарушают целостность изложения: так, обстоятельства, предваряющие рождение Диониса, затем его появление на свет, далее детство и юность занимают 12 книг. Лишь с XIII начинается поход в Индию, и, наконец, большую часть занимает описание победоносного возвращения бога. Вся поэма проникнута пафосом. Автор сам преисполнен экстатического восторга перед божественной мощью и заражает им читателя.
Нонн, как основоположник целой школы эпических поэтов, произвел реформу стиха, вызванную теми изменениями в живом греческом языке, которые произошли в то время. Гекзаметр Нонна отличается преобладанием трехсложной стопы, унификацией цезуры, наряду с архаическим музыкальным ударением значительную роль в стихе играет живое, тоническое, а все метрические правила, столь необязательные в классическом гекзаметре, отныне становятся нормативными и на них опирается новая техника стиха.
Из последователей Нонна известен Мусей, от которого сохранился эпиллий «Геро и Леандр» — любовная новелла с трагическим концом. От Христодора — поэта из египетского города Копта (конец V — начало VI вв.) — сохранилось описание античных статуй из одного константинопольского гимнасия в 400 с лишним гекзаметрах. Вот, например, описание статуи Демосфена:
Не был облик спокойным: чело выдавало заботу,
В сердце премудром глубокие думы чредой обращались
Словно сбирал он в уме грозу на главы эмафийцев.
Скоро, скоро от уст понесутся гневные речи,
И зазвучит бездыханная медь!.. Но нет, — нерушимо
Строгой печатью немые уста сомкнуло искусство.
При всем обилии поэтической продукции имперский период был эпохой прозы, которая определила литературную жизнь своего времени и отличалась множеством направлений и школ.
2. ПЛУТАРХ
Греческая литература периода римского владычества искала средства для поддержания своего авторитета и видела их прежде всего в преклонении перед своим прошлым, которое позволяло грекам гордиться культурным превосходством, утверждать свое достоинство и выступать в роли наставников. Отсюда архаистические тенденции во всех областях литературы, усиление ее дидактизма, отсюда тяга к компиляции и популяризации разных видов знания, особенно этической философии.
Одно из первых мест среди писателей этой эпохи принадлежит Плутарху, в творчестве которого наиболее полно отразились все выше названные особенности. Он никогда не выступал с оригинальными идеями, ни в чем не поднимался над ординарным уровнем, но его широкая образованность, богатство эрудиции, непоколебимая убежденность в правильности выбранной позиции наставника, умение поучать конкретными примерами, избегая абстракций, способствовали огромному влиянию его авторитета в веках.
Плутарх (прибл. между 46 и 120 гг.) родился в г. Херонее в Беотии и происходил из местного старинного рода. Образование он получил в Афинах, главным образом в Академии, где много занимался философией, математикой и риторикой. Плутарх много путешествовал по Азии, был в Александрии, неоднократно приезжал в Италию, некоторое время жил в Риме, где имел много друзей, удостоивших его даже правом римского гражданства. Императоры Траян и Адриан оказывали ему всевозможные милости. Но всю жизнь Плутарх был неизменно предан своей маленькой скромной Херонее, где занимал различные выборные должности, был даже архонтом-эпонимом, кроме того, всячески поддерживая древние отечественные святыни, он заботился о Дельфах, где был жрецом. Столь многочисленные обязанности и широкие интересы, первое место среди которых отводилось семье и друзьям, не помешали Плутарху написать около 500 сочинений, сохранившихся примерно на одну треть. Невозможно перечислить все темы тех морально-дидактических трактатов, которые составляют львиную долю наследия Плутарха и объединяются под общим заглавием «Моралии». Плутарх пишет и о славе афинян, и о том, как юноше надлежит читать стихи, о воспитании детей, о душевном спокойствии, о разуме животных, о вегетарианстве, о мистериях и суевериях, о греческих и римских древностях, о музыке, о лике на луне и о многом другом. Среди «Моралий» имеются специально посвященные вопросам литературы. Здесь литературные взгляды Плутарха отражают вкусы и суждения его времени. Он подходит к литературе с позиций читателя-моралиста. Поэтому в сравнении Аристофана с Менандром он безоговорочно порицает Аристофана и предпочитает ему Менандра. Геродота же упрекает за отсутствие патриотизма по отношению к их общей родине — Беотии. «Моралии» разнообразны не только по содержанию, но и по форме. Одни из них напоминают риторические декламации, другие имеют форму диалогов, третьи — близки к диатрибе, где автор в прямой и непринужденной манере беседует с читателем. Но всегда и во всем прежде всего обнаруживается темперамент учителя, педагога по призванию. Этот дидактический энтузиазм неотделим от мировоззрения Плутарха. Как истый представитель господствующего, хотя уже зависимого от римлян класса, Плутарх сознавал неизбежность римского владычества, однако при всей лояльности именно он был автором знаменитой сентенции о римском сапоге, занесенном над головой грека. Присущий ему оптимизм Плутарх поддерживал верой в возможность возрождения эллинства под властью цезарей и хотел своим трудом способствовать наступлению «эллинского возрождения», главными условиями которого он считал культурное и нравственное совершенствование общества и индивида. Для осуществления этой цели были созданы «Моралии». Хотя Плутарх был сторонником позиции «непротивления», а при Антонинах стал восторженно относиться к их филэллинской политике и возлагал на них большие надежды, в душе он оставался греком и внутренне чуждался римского космополитизма. Поэтому он обнаруживал такую приверженность к полису, но так как единство полиса было уже мнимым и иллюзорным, реальное единство он находил в кругу семьи и друзей. С тех же позиций апеллируя к героическому прошлому Эллады и утверждая ее духовное превосходство над Римом, он обратился к образам великих людей прошлого, задумав воссоздать их нравственный облик в качестве примера для настоящего. Так возникли те биографические сочинения Плутарха, которым он обязан своей наибольшей славой.
Как говорит сам писатель, общение с великими людьми прошлого, включая даже тех, кто был, подобно Деметрию или Антонию, великим в своих пороках, очень полезно для живущих в настоящем. Биографическая традиция, которой придерживается Плутарх, складывалась под влиянием идей Аристотеля и его школы. Согласно этому учению, те черты характера, которые определяют моральный облик человека, не столько раскрываются в его поступках, сколько проявляются благодаря поступкам. Такое понимание характера человека и его действий определило образы героев Плутарха, а история со всеми ее фактами отошла на второй план и стала фоном, на котором проявлялся характер того или иного исторического деятеля. Поэтому все те упреки в антиисторизме и в небрежном отношении к историческим фактам, которые особенно в XIX в. щедро сыпались на Плутарха, были совершенно необоснованными. Плутарх никогда не был и не собирался стать историографом. Во введении к биографии Александра Македонского он называет себя биографом и моралистом. Причем биография, по Плутарху, — описание не жизненного пути человека, а тех средств и способов, с помощью которых обнаруживается статический характер личности. Поэтому он с необычайной тщательностью собирает всякого рода анекдоты из жизни своих героев, тенденциозно подбирает и освещает факты, найденные им в бесчисленных источниках. «Незначительный поступок, словцо, шутка часто лучше выявляют характер, — говорит он, — чем кровопролитнейшие сражения, великие битвы и осады городов». Отсюда пристрастье к мелочам, ничтожным деталям, на которые он так щедр. Например, честолюбие Юлия Цезаря обнаруживается во фразе о том, что он, Цезарь, предпочитает быть первым в провинциальном городе, чем вторым в Риме. Для характеристики Александра важна его беседа с философом Диогеном, которому царь и великий полководец заявил во всеуслышанье, что он хотел бы стать Диогеном, если бы не был Александром. К Плутарху восходят общеизвестные рассказы о Демосфене, который проделывал мучительные упражнения, чтобы преодолеть свои природные дефекты, мешавшие ему при публичных выступлениях, о последних минутах жизни Клеопатры, о смерти Антония и т. д.
В отличие от «Моралий» в «Биографиях» Плутарх творчески перерабатывает свои источники и обнаруживает подлинный талант большого мастера, чему немало способствует его оптимизм, любовь к людям, заставляющая даже в негодяях искать положительные черты. Стиль изложения в «Биографиях» отличается строгой соразмерностью. Рассказ Плутарха в меру драматичен, а некоторая риторичность никогда не бросается в глаза. Привлекательный облик благожелательного автора-рассказчика всегда располагает к себе читателя и тот, не чувствуя покровительственного превосходства писателя, забывает о дидактической целенаправленности изложения. Плутарх написал очень много биографий, но сохранилось всего 48. Из них 44 сгруппированы парами («Сравнительные жизнеописания»), а 4 представляют собой отдельные биографии (Арат, Артаксеркс, Гальба, Оттон). В «Сравнительных жизнеописаниях» объединены попарно выдающиеся греческие и римские деятели, сопоставленные по общности характеров или судьбы, независимо от хронологии и конкретной истории (Тесей — Ромул, Ликург — Нума Помпилий, Перикл — Фабий Максим, Александр — Юлий Цезарь, Демосфен — Цицерон и т. д.).
Биографические сочинения Плутарха были широко известны и чрезвычайно популярны. На основе их возникли, например, римские трагедии Шекспира («Кориолан», «Юлий Цезарь», «Антоний и Клеопатра»). Деятели французской революции превозносили его как биографа и видели в его героях (братья Гракхи, Катон) воплощение гражданских доблестей. Так же относились к Плутарху декабристы. Для Белинского Плутарх — «великий жизнеописатель», «простодушный возвышенный грек»; о «Биографиях» он пишет: «Книга эта свела меня с ума... Я понял через Плутарха многое, чего не понимал»[108]. Но XIX в. оказался несправедливым к Плутарху, осудив его как историка и не оценив как писателя-гуманиста, замечательного художника слова.
3. ВТОРАЯ СОФИСТИКА. ЛУКИАН
В эпоху эллинизма основные философские школы прочно утвердили свои позиции в области воспитания и образования. Но в I—II вв. н. э. риторика вновь вытесняет философию и занимает главные посты как во всей системе образования, так и в литературе. Возрождению красноречия и возникновению риторических школ способствовали архаистические тенденции, стремление к возрождению былого величия греческой культуры и литературы. Специальным императорским указом от 74 г. н. э. риторы и учителя низших школ (грамматики) получили особые привилегии. Вся поэзия того времени испытала влияние риторики, так как большинство поэтов были воспитанниками риторических школ, а многие виды поэтических произведений, рассчитанные на публичные исполнения, окончательно закрепились за прозой и перешли к риторам (энкомий, эпиталамий и др.). Мастера и учителя красноречия (риторы) соперничали в популярности как в школах среди учеников, так и перед многочисленной аудиторией в дни праздников и всякого рода торжеств. Риторов, путешествующих по разным городам, встречали как современных гастролирующих «звезд». Само по себе их прибытие становилось праздником, к которому заранее готовились и впоследствии долго обсуждали. Подчеркивая значение своей профессии и ее историческую преемственность, подобные риторы называли себя софистами, а все это движение во II в. было названо второй софистикой.
В формировании основных школ и направлений второй софистики важную роль сыграла реакция на пышный и расцвеченный азианский стиль, столь популярный в раннюю эллинистическую эпоху (см. стр. 200). Первые противники азианизма выступили еще в I в. до н. э. В своей борьбе с азианизмом они превозносили не менее устаревший стиль древних аттических писателей V—IV вв. до н. э. и объявляли его образцовым, поэтому их называли аттицистами. Наиболее непримиримым поборником аттицизма в конце I в. до н. э. был ритор Цецилий из Сицилии, приверженец строгих стилистических норм и правил, выведенных на основе речей Лисия. Ответом на сочинение Цецилия, объявившего, что для создания великого произведения достаточно лишь педантичного соблюдения правил и неизменных норм, и предложившего свод неких рецептов мастерства, явилось фрагментарно дошедшее до нас анонимное сочинение «О возвышенном». Для его автора величие литературного произведения должно идти не от правил, а от убежденности и одаренности писателя. Возвышенное он определял как «отзвук величия души», как высоту и вершину произведений. Примеры возвышенного он демонстрирует в речах Демосфена, в стихах «Илиады», в строках Сапфо и в сочинениях Платона. Подлинно возвышенное, т. е. лучшее произведение, созданное высокоодаренным писателем, владеющим законами стиля и художественного мастерства, получает всеобщее признание и в свою очередь становится мерилом ценности литературного произведения. Сочинение «О возвышенном» осталось незамеченным в античном мире, над уровнем которого высоко поднялся его анонимный автор. Спор аттицистов и азианистов, равно как и их внутренние разногласия, касался формальных вопросов языка и стиля, а не затрагивал содержания, в этом была слабость и ограниченность позиций обеих сторон. Поэтому попытка вдохнуть жизнь в обветшалую риторическую систему не имела успеха. Античность пошла за Цецилием и Дионисием Галикарнасским, но трактат «О возвышенном» оказал огромное влияние на формирование литературно-критической и эстетической мысли нового времени, минуя средневековье (Буало, Поп, Свифт, Лессинг, Ломоносов, Чернышевский).
Вторая софистика была детищем аттицистов, опиравшихся на греческую древность, в которой они искали средство спасения национальной самобытности и утверждения культурного превосходства греческого мира над победителем Римом. Римские императоры не разрушали этих иллюзий, так как ими, прежде всего, было удобно убаюкивать мятежный греческий Восток; к тому же, способствуя широкому распространению среди римлян культуры, философии и искусства греков, они укрепляли римскую идеологию.
Наиболее ранним из тех, кто предвосхитил бурный рост новой софистики во II в. был Дион из вифинского города Прусы, прозванный почитателями Хрисостомом, т. е. Златоустом. Он начал свою деятельность как ритор, выступающий с речами-декламациями против философов (недошедшие до нас похвальные речи попугаю и комару). Затем оказался в изгнании, увлекся стоицизмом и кинической философией и начал призывать к постижению нравственного высшего идеала, путь к которому он искал в возвращении к этическим идеалам древней Эллады, т. е. к простоте и естественности. Его речи, а их сохранилось около 80, интересные и содержательные, отличаются простой и сдержанной манерой. Особенно интересна «Эвбейская речь». Описывая хозяйственное запустение и обнищание некогда цветущих греческих полисов, Дион противопоставляет им спокойную трудовую жизнь скромных охотников в одном из отдаленнейших уголков острова Эвбеи. В «Борисфенитской речи» он рассказывает о возникновении города близ устья Днепра (Ольвия) и подробно делится своими впечатлениями о пребывании в нем.
«Звездами» ораторского искусства II в. были известный богач и меценат Герод Аттик, увековечивший свое имя постройкой Одеона в Афинах, и Элий Аристид, претендовавший на роль второго Платона и Демосфена. В их произведениях окончательно выработались основные виды ораторской прозы — речь, письмо, диатриба, экфраза (т. е. описание памятника искусства или описание природы) и ряд других. Много сочинений сохранилось под именем Филострата. Носителями этого имени во II в. были трое или четверо риторов, связанных родственными узами, поэтому более точная атрибуция их сочинений является неразрешимой филологической проблемой. Наиболее известным из них принято считать обычно Филострата Второго (конец II — первая половина III в.). Он был автором «Жизнеописания софистов», содержащего небольшие, полные анекдотов биографии различных ораторов. Ему же принадлежит «Жизнеописание Аполлония Тианского» — изложение биографии жившего в I в. неопифагорейца, которого молва считала волшебником и чудотворцем. Как выбор героя, так и содержание произведения во многом определено вкусами и интересами ближайшего окружения императора Септимия Севера. Биография построена как рассказ от первого лица. Рассказчик, какой-то ученик, друг и спутник Аполлония, передает все, что он знает о своем учителе, что слышал и пережил сам, изображая его подлинным «божьим человеком», носителем и проповедником идеалов нравственности и аскетизма. Эта ареталогическая линия, уходящая к фольклорным преданиям и храмовым легендам, у Филострата причудливо переплетается с темами и мотивами увлекательного приключенческого повествования, в котором особую роль играют описания нравов и обычаев экзотических восточных стран, куда попадает мудрец. В этом отношении особенно показательны главы о пребывании Аполлония в Индии. Самым же известным и неоднократно копируемым произведением Филострата были «Картины», представляющие собой типичную экфразу, любимое упражнение риторических школ. В них писатель подробно описывает содержание картин одного из собраний Неаполя. Поражает меткая наблюдательность автора, его умение выделить главное, наконец, его старание разгадать человеческий характер. При этом Филострат никогда не забывает продемонстрировать свою образованность. Вот, например, как он описывает картину, где изображены киклопы:
...Оставь остальных в стороне, а вот здесь обитает Полифем, Сын Посейдона, самый свирепый из них; он насупил бровь над своим единственным глазом, широкий нос находит на губу, людей он пожирает, как самые дикие львы. Правда, сейчас он воздерживается от такой пищи, чтобы не показаться противным обжорой. Он влюбился в Галатею, резвящуюся вот в этом море, завидев ее с горы. Свирель у него под мышкой, он весь замер. Песня его чисто пастушеская: Галатея-де и бела, и надменна, и слаще винограда, и ей он растит ланей и медвежат. Так он поет под дубом, не ведая, где его овцы, сколько их и где их пастбище. Нарисован он к тому же в виде страшного обитателя гор, он потрясает гривой, стоящей дыбом (а каждый волосок величиной с сосну), и скалит острые зубы в прожорливой пасти, весь он оброс волосами — и грудь, и живот, и все тело до кончиков ногтей. По его мнению, он выглядит кротким, потому что влюблен, а все же он смотрит диким и затаившимся, точно зверь, вынужденный покориться. Галатея же резвится в тихом море...
Повсеместное увлечение риторами, преклонение перед их мастерством, бесконечные споры и раздоры приверженцев различных философских школ, мистицизм, суеверия, религиозные искания своего времени зло и остро осмеял Лукиан, самый блестящий из представителей второй софистики, ставший затем ее злейшим врагом. Лукиан, которого Энгельс назвал Вольтером классической древности[109], был сирийцем из города Самосаты на Евфрате (ок. 120—180 гг.). Греческая культура не была для него родной; он знакомился с ней долго и постепенно, изучая греческий язык сначала в начальной школе, а затем у риторов, к которым бежал, бросив мастерскую скульптора, где учился. С огромным усердием овладевал Лукиан всем, что открыли перед ним его греческие учителя. В языке и стиле его ранних произведений уже чувствуется тонкий вкус иностранца, смакующего впервые открывшиеся ему прелести аттической речи. Ведя жизнь странствующего софиста, Лукиан много путешествовал; был в Малой Азии, в Греции, Италии и даже в Галлии. В декламационных речах «Лишенный наследства», «Фаларид», «Похвала мухе», и во многих других обнаруживается сильное влияние риторики, но в них же проявляется особая манера самого Лукиана, наблюдательного сатирика и скептика. Почти пародийной издевкой над стилем энкомия звучит похвала мухе. По всем правилам софистического искусства Лукиан славословит обыкновенную муху. Песня мухи напоминает ему звук «медовой флейты». Храбрость ее выше всякого описания, так как «пойманная... она не сдается, но наносит укусы». Ее вкус следует считать образцовым, ведь она первой стремится «отведать от всего» и «добыть мед с красоты».
В 40-х годах Лукиан бросил риторику и погрузился в изучение философии. В диалоге «Нигрин», представляющем собой приглушенную и тонко завуалированную сатиру на Рим и его порядки, Лукиан рассказывает о своей встрече с философом Нигрином в Риме. Симпатии Лукиана вскоре привлекла к себе стоическая и главным образом киническая философия. Первоначальное знакомство, а потом увлечение последней способствовали тому, что Лукиан стал отдавать предпочтение той распространенной среди писателей-киников форме изложения, которую он нашел в диатрибах Мениппа (см. стр. 198). В этот период возникают такие диалоги, как «Разговоры богов», «Прометей», «Морские разговоры», причем в некоторых из них, например, в «Разговорах гетер» или в «Тимоне» ясно ощутимо влияние аттической комедии. Во многих произведениях Лукиан беспощадно разоблачает догматизм, лицемерие и грубость философов. Так, в диалоге «Продажа жизней» Зевс и Гермес бойко распродают с аукциона руководителей философских школ, давая каждому соответствующую характеристику. В послании-памфлете «О философах, состоящих на жаловании» речь идет о тех, кто играет роль шутов и прихлебателей при знатных покровителях и, рассуждая о нравственности, забывает о ней, как только дело касается их самих.
Но особенно острыми и меткими оказываются те стрелы, которые Лукиан направляет в сторону религии. С позиций рационалиста он разоблачает отживающую античную религию с ее мифологией и бесчисленными антропоморфными богами, не щадит он и возникающее христианство, которое представляется ему одним из грубейших видов столь распространенных в его время суеверий. В «Разговорах богов» мифологические ситуации, закрепленные в литературной традиции, Лукиан изображает так, как их мог бы представлять современный ему обыватель. Божественный гомеровский Олимп превращается у Лукиана в типичный провинциальный город, где ссорятся, обжираются, дерутся, сплетничают и обманывают друг друга глупые, жадные и развратные жители. Подобно кумушкам-соперницам спорят жена Зевса Гера и его возлюбленная, богиня Латона. Миф о суде Париса превращается в пикантную жанровую сценку встречи хитрого пастуха с тремя красотками. Из мифов о чудесном рождении Афины и Диониса Лукиан делает веселые фарсы с незадачливой роженицей Зевсом в главной роли. Замечательной антирелигиозной сатирой становится «Зевс трагический». На Олимпе царит паника, вызванная слухом о том, что на земле философы заспорили о существовании богов. В менипповском стиле каждый из богов, кто в стихах, кто в прозе, высказывает свои опасения, ворчит, бодрится или отчаивается. Так как даже сам прорицатель Аполлон не может предрешить исход спора, боги приоткрывают небесные ворота и начинают вслушиваться в туманные речи спорящих философов. Ничего не поняв в них, боги утешают себя тем, что на свете еще остается много глупцов, которые не будут сомневаться в их существовании и поэтому им не грозит потеря необходимых доходов. «Богам Греции, которые были уже раз — в трагической форме — смертельно ранены в «Прикованном Прометее» Эсхила, — писал Маркс, — пришлось еще раз — в комической форме — умереть в «Беседах» Лукиана. Почему таков ход истории? Это нужно для того, чтобы человечество весело расставалось со своим прошлым»[110].
В менипповских диалогах кинического содержания («Разговоры в царстве мертвых», «Менипп», «Харон», «Петух» и др.) Лукиан обращается к мифологии с тем, чтобы обосновать эфемерность общепризнанных ценностей и призрачность земного счастья. В его осмеянии богачей, которые в царстве мертвых оказываются несчастнее последних бедняков, возможно, звучат отголоски тех настроений, в которых искали утешения социальные низы римской империи. Но реально живших утешителей-шарлатанов, выдававших себя за спасителей, чудотворцев и прорицателей и обманывавших не только невежественных доверчивых людей, но и власть имущих, Лукиан высмеивает в послании типа пародийно-сатирической биографии «Александр, или лжепророк»[111] и в «Кончине Перегрина». В поисках популярности и славы Перегрин примкнул к одной из христианских сект, где «почитали его как бога, прибегали к его помощи как законодателя и избрали своим покровителем». Когда же Перегрин почувствовал, что ему не миновать разоблачения, то в целях укрепления пошатнувшегося авторитета он прибегнул к самосожжению, а его поклонники сумели инсценировать вознесение[112].
Оба эти произведения относятся к последней поре творческой деятельности писателя, когда он сам, отрицавший до сих пор государственную службу, занял высокий административный пост в Александрии. В этот период Лукиан предпочитал диалогам форму посланий. К ним относится сочинение «Как следует писать историю» — злая пародия на труды современных ему историографов. В «Правдивых историях» Лукиан высмеивает безудержную фантастику приключенческих романов того времени. Герой этого послания, потерпев кораблекрушение, оказывается на ... луне, принимает там деятельное участие в войне с жителями солнца, а затем, примирив враждующие стороны, благополучно возвращается на землю.
Лукиан вошел в историю литературы как один из самых замечательных сатириков. Однако его творчество несет на себе следы неизбежной исторической ограниченности. Его остроумной и изящной сатире недостает глубокого идейного содержания. Конечно, он неизмеримо выше всех представителей второй софистики, но сам живет и творит в книжной традиции, которой владеет более умело, чем все его учителя. Трудно даже сказать, насколько серьезной является приверженность Лукиана, например, к аттицистическому стилю и не входит ли она в его игру как элемент иронии и самоиронии. Дыхание времени заката античной культуры ощущается в том, что вся критика Лукиана негативна. Положительная программа у него отсутствует. «Считая все пустым вздором, — советует Лукиан, — преследуй только одно: чтобы настоящее было удобно; все прочее минуй со смехом и не привязывайся ни к чему прочно».
Сатира Лукиана была известна уже в Византии, а в XV в. с нею познакомилась Европа. Лукиана превозносили итальянские гуманисты, ему подражали Эразм Роттердамский и Гуттен, использовали Рабле, Сервантес, Свифт и Вольтер. Первым переводчиком Лукиана в России был Ломоносов.
4. ПРОЧАЯ ПОВЕСТВОВАТЕЛЬНАЯ ПРОЗА. РОМАН И ЭПИСТОЛОГРАФИЯ
Историография II—III вв. продолжала оставаться одним из распространеннейших видов повествовательной прозы, сохраняя свою развлекательно-назидательную ориентацию. Однако историко-литературная ценность большинства исторических трудов была значительно ниже их популярности. Общими их недостатками являлись компилятивность, поверхностное знакомство авторов с материалами, отсутствие критического подхода, риторичность и напыщенность стиля. Но даже лучшие из историографов этого времени известны плохо. Немного сохранилось из «Римской истории» Аппиана (II в.). Лучше известен его современник Арриан из Вифинии, крупный правительственный чиновник, ученик философа Эпиктета и страстный поклонник древнего историка Ксенофонта. Арриан был талантлив и поэтому менее зависел от софистической риторики. Ему принадлежало много различных трудов, среди которых почетное место занимал «Поход Александра». Следуя за «Анабасисом» Ксенофонта и подражая его писательской манере, ориентируясь на доброкачественные и надежные источники, Арриан описал поход Александра так, что образ македонского царя сохранился в своей исторической достоверности. «Плавание вокруг Понта Эвксинского» — описание путешествия Арриана по Черному морю, а «Аланская война» — история отражения кочевников аланов, напавших на одну из малоазийских провинций, которой управлял Арриан. Важным чиновником был также соотечественник и младший современник Арриана Кассий Дион, автор огромнейшей сохранившейся в отрывках «Римской истории», к которой часто обращались византийские историки. В отличие от Арриана Кассий Дион старается подражать Фукидиду и Демосфену, поэтому стиль его изложения сложен и витиеват.
Из историков III в. внимания заслуживает Геренний Дексипп, принадлежавший к древнему афинскому роду и сохранивший превосходную аттическую традицию. Его «Летопись», в которой изложены исторические события от древнейших времен до 270 г., оказала большое влияние на византийские всемирные хроники.
К историографии примыкают всевозможные псевдоисторические произведения, чаще всего сборники, авторы которых ссылками на историческую достоверность пытались обосновать реальность самых невероятных происшествий и ситуаций, продемонстрировать свою мнимую эрудицию. Так, например, составлен сборник «О необыкновенных людях и долгожителях», в котором фигурируют привидения, гермафродиты, великаны, уроды[113]. К этому же типу относятся сочинения Клавдия Элиана (III в.), римлянина, столь хорошо овладевшего греческим языком, что он сумел по-гречески изложить знания, почерпнутые им из греческих справочников и словарей. В сборнике «О природе животных» Элиан собрал многочисленные курьезы из естественной истории, но, развлекая читателей, он не забывает напомнить им о неисчерпаемой мудрости природы, к которой людям следует приобщиться. Так, рассказав о брачном союзе одной из пород рыб, он восклицает: «О, благородные и достойные уважения законы, которыми бесстыдно пренебрегают порочные люди!». В «Пестрых историях» Элиан собрал всевозможные курьезные происшествия и исторические анекдоты. В начале III в. появилась удивительная книга Афинея «Пирующие софисты». Афиней был не только уроженцем и жителем Египта, но и превосходным знатоком сокровищ александрийской библиотеки. Подражая «Пиру» Платона, он привел на пир к некоему богатому римлянину 29 ученейших мужей, чтобы пересказать все беседы, которые там велись, все разговоры об яствах, об утвари, о подходящих к случаю обстоятельствах, о знаменитых людях, об их остроумных словечках или шутках и т. д. Такова художественная рамка, в которую вставлен отовсюду и в неисчислимом количестве собранный материал, удовлетворяющий всем вкусам и интересам. Достоинства книги Афинея в обилии материала, в добросовестном цитировании источников, в точности ссылок. Столь же бесценен сборник «Жизнеописания и мнения философов», а об его авторе, Диогене Лаэртии, кроме имени, отнюдь не бесспорного, ничего неизвестно. Без всяких ученых мудрствований, просто и бесхитростно излагает Диоген Лаэртий все, что знает о разных философах, цитирует их афоризмы, сообщает всякие биографические подробности. Его собственные вкусы проявляются лишь в том, что Платону и Эпикуру он уделяет больше внимания, чем остальным, посвятив каждому из них по целой книге из 10, составляющих его труд. Был он также неплохим версификатором и сочинял эпитафии великим людям прошлого, включив те из них, которые были посвящены философам, в соответствующие жизнеописания. Например, для киника Антисфена, который представлен образцом бесстрастия, умеренности и непоколебимости, Диоген Лаэртий сочинил следующую эпитафию:
В жизни своей, Антисфен, ты псом был недоброго нрава.
Речью ты сердце кусать лучше, чем пастью, умел.
Умер в чахотке ты злой. Ну что же? Мы скажем, пожалуй:
И по дороге в Аид нужен для нас проводник.
Еще в эллинистический период начали подбирать и систематизировать мифы. От I или II в. н. э. сохранился подобный краткий перечень мифов, открывающийся историей возникновения мира и происхождения богов и завершающийся мифами о происхождении самых именитых родов Аттики. Сочинение это имеет традиционное заглавие «Библиотека», а его автором долго ошибочно считали известного афинского ученого II в. до н. э. Аполлодора, под именем которого этот труд вошел в историю литературы.
К концу II в. относится единственный сохранившийся памятник периэгетической литературы, т. е. описание путешествия, — «Описание Эллады» Павсания. Возможно, что Павсаний, о котором ничего неизвестно, был малоазийским греком, судя по его хорошему знакомству с Малой Азией. Он — путешественник, внимательный и тонкий наблюдатель. В отличие от многих своих современников он всегда описывает то, что хорошо знает сам, все же прочитанное критически отбирает. Интерес Павсания к современной ему действительности неотделим от его благоговейного преклонения перед великим прошлым Эллады. Этим оправданы все те экскурсы в географию, историю и мифологию, которыми Павсаний сопровождает почти каждое описание какой-либо местной достопримечательности. Для него, как и для его времени, характерен особый интерес ко всяким культовым реалиям, к древним обрядам и обычаям. А так как героическое прошлое прежде всего воплощено для него в Афинах, то свое описание он открывает Аттикой. Благодаря Павсанию, например, стало известно, что в битве при Марафоне вместе со свободными эллинами впервые против персов выступили рабы. А погибших в бою рабов афиняне с почетом похоронили в одной могиле со своими союзниками. Рассказав об этом и описав могилы марафонских героев, Павсаний вспоминает любопытную местную легенду: «Тут каждую ночь можно слышать ржание коней и шум сражения. Если кто нарочно явится посмотреть на это зрелище, то это не проходит даром ему, но если это произойдет по незнанию или как-либо случайно, то гнев богов его не коснется». Из Аттики путь автора ведет в Центральную Грецию, а потом в Пелопоннес. Рассказ Павсания неизменно обстоятелен, богат подробностями и точен. Многое из того, что он описал, изменившееся или вовсе исчезнувшее во времени, зачастую воскресает вновь в трудах археологов. Следуя моде своего времени, Павсаний верен архаистической тенденции в языке и стиле; неизменным его образцом является Геродот.
Рассказы о путешествиях и приключениях смыкаются с любовно-патетическими историями в том особом повествовательном жанре, для которого античность не подыскала специального названия, а средневековье именовало романом[114]. Папирусные находки XX в. полностью опровергли выработанную наукой XIX в. схему истории развития греческого романа (Э. Роде). До этого времени роман считали созданием позднего имперского периода, жанром, вскормленным и взлелеянным второй софистикой. Таким образом, ученые чрезвычайно переоценивали творческие потенции поздней античности, которая не могла уже быть и не была созидательной эпохой. Согласно схеме, предложенной Э. Роде, основоположником греческого романа был живший во II в. н. э. Ямвлих, а его завершителем в VI в. — Харитон. Папирусные фрагменты романов, обнаруженные в XX в. во время раскопок в Египте, прежде всего принесли отрывки из романа Харитона в рукописях II в. Затем последовали новые открытия, позволившие отнести рождение и становление романа к поздне-эллинистическому периоду, т. е. отодвинуть роман за рубеж новой эры. Однако хронология, фольклорные и литературные источники романа пока еще остаются спорными. Многочисленная фольклорная и литературная семья предков романа далеко не изучена, хотя некоторые основные линии его происхождения более или менее выявлены, что позволило одному современному исследователю в шутку назвать роман незаконным отпрыском одряхлевшего эпоса и капризной жеманницы — эллинистической историографии. Но если теперь уже нетрудно пойти вглубь за историей странствий и приключений, смело сочетающих реальность с вымыслом, то любовная тема в романе уводит куда-то в сторону за пределы связанных с нею эллинистической поэзии, новой комедии и драм Еврипида. Основные персонажи романа связаны между собой такой большой и чистой любовью, что сила ее неизменно одолевает все невзгоды и испытания, включая смерть. Подобная любовь, следуя неизменной античной традиции, — любовь с первого взгляда; она может прийти даже во сне. Далее влюбленные вступают в брак, но затем неожиданно расстаются, чтобы спустя более или менее продолжительное время соединиться уже до конца своих дней вопреки всем препятствиям. Неизвестно, откуда пришло к романистам такое понимание любви, доселе неизвестное в античной литературе. Но показательно, что именно в имперский период оно встретило живой интерес и отклик в читательской среде и привлекло к себе не менее, чем вся столь далекая от повседневности фантастика, которая уже давно и прочно обосновалась в повествовательной прозе. Читатели подобных романов, а в их числе легко представить себе заурядных обывателей во всех странах, где только умели читать по-гречески, переносились вместе с героями в иные края, но и там не находили никаких следов желанного золотого века. С нетерпением следили они за всеми перипетиями героев и испытывали чувство отрадного самоудовлетворения, жалея тех, кто внезапно оказывался несчастнее и обездоленнее их самих. Собственная безрадостная будничная жизнь приобретала ценность, когда они в финале романа убеждались в том, что только верность и постоянство могли преодолеть самые фантастические препятствия, воздвигаемые лицемерием, похотью, обманом и насилием, т. е. всем тем, что в изобилии жизнь раскрывала перед ними.
Самым ранним памятником этого повествовательного жанра был роман об ассирийском царевиче Нине и его супруге Семирамиде. Роман этот возник в I или даже во II вв. до н. э. Примерно в это же время был создан приключенческий роман сирийца Ямбула, дошедший в кратком пересказе историка Диодора Сицилийского. Судя по пересказу, в романе не было любовной темы; речь шла о герое, попавшем на удивительный остров, описывались его приключения и вынужденное возвращение. Лишь по пересказу известен тот фантастический роман, который пародировал Лукиан в «Правдивых историях», — «Невероятные приключения по ту сторону Фулы» Антония Диогена. Его герой с сыном и несколькими спутниками отправились на дальний север в поисках места восхода солнца, некоторое время находились в Фуле, крайней северной стране, а оттуда, двигаясь еще дальше, достигли луны, «а достигши, узрели там такие чудеса, которые во многом превзошли все прежние фантастические истории». В историю героя вплетена история его возлюбленной и ее брата, которых преследует злой египетский волшебник и спасает умершая служанка. Многие второстепенные персонажи имеют свои, не менее удивительные истории. Причем, фантазия автора столь беспредельна, что пересказавший его роман Фотий (IX в.) считает Антония Диогена первым образцом для всех последующих романистов. По словам Фотия, сюда же примыкает «Лукий, или Осел» — анонимная история юноши, превращенного в осла. Это краткое повествование было обнаружено среди произведений Лукиана, поэтому долго приписывалось ему.
Из романов, сохранившихся полностью, наиболее ранним является, вероятно, «История Херея и Каллирои» Харитона. В нем еще не чувствуется влияния софистов. Автор старательно подражает эллинистическим историографам: он не только стремится всячески способствовать зрительному восприятию читателя, но хочет заставить последнего поверить в правдивость событий, которые происходили якобы в V в. до н. э. Поэтому отцы героя и героини названы именами реальных исторических деятелей, бывших политическими противниками. Имя реального правителя носит персидский царь, не устоявший перед красотой Каллирои; подлинны имена его обоих сатрапов. Но все исторические лица и факты не имеют существенного значения в повествовании, посвященном истории злоключений юной супружеской четы. Причина несчастий в необыкновенной красоте героини, привлекающей к ней всех, кто только на нее взглянет. Несчастья начинаются с вспышки ревности у супруга, далее следует смерть и погребение героини, затем ее пробуждение от мнимой смерти, когда в гробницу проникают разбойники. За этим следует плен, продажа в рабство и т. д. и т. п.
К концу I или к началу II вв. н. э. относится «Эфесская повесть об Анфии и Габрокоме» Ксенофонта Эфесского, дошедшая в сокращенном изложении и, может быть, поэтому имеющая столь запутанную фабулу. В отличие от Харитона здесь нет исторического колорита, а предметом похотливых вожделений во время странствий оказывается не героиня, а герой.
Во II в. возник греческий оригинал «Истории Аполлония царя Тирского», близкой к «Эфесской повести» и сохранившейся лишь в позднем латинском переложении, благодаря которому в V или в VI в. эта «История» стала популярной народной книгой и имела многочисленные отголоски, включая пушкинскую сказку о царе Салтане.
Среди этих романов особняком стоят два, которые выделяются овоим искусственно простым и одновременно манерным софистическим стилем с разными риторическими отступлениями и описаниями, с подчеркнутой театральностью и патетичностью.
Ахилл Татий (вторая половина II в.) начинает роман «Левкиппа и Клитофонт» с рассказа о том, как он, автор, после долгого и утомительного морского путешествия попадает в город Сидон и любуется прекрасной картиной, на которой изображено похищение Зевсом Европы. Описание картины напоминает манеру Филострата. Особое внимание автора, который рекомендует себя человеком, «знающим толк в любовных делах», привлекает изображенный на картине маленький Эрот, увлекающий превратившегося в быка Зевса. Эрот — повод для начала разговора со стоящим возле картины юношей. Этим юношей оказывается герой романа Клитофонт. И тут же, в чудесной платановой роще, на берегу «студеного и светлого ручья» Клитофонт вспоминает свои необыкновенные, похожие на сказки приключения, которые он претерпел из-за любви к прекрасной Левкиппе. «И сверкающая красота павлина, казалось мне, — говорил Клитофонт, — уступала прелести лица Левкиппы! Ибо красота ее соперничала с луговыми цветами: белизной нарцисса блистало лицо ее, розы распускались на щеках, фиалками сияли очи, кудрявые волосы вились сильнее, чем плющ». Отец выбрал в жены Клитофонту его сводную сестру, и поэтому влюбленным приходится бежать. В море их подстерегает буря, затем они попадают к разбойникам, и одно приключение сменяет другое. Наконец и здесь их взаимная верность оказывается вознагражденной и все заканчивается благополучно. По сравнению с другими романами у Ахилла Татия чувствуется некий налет фривольности. Зачастую тонкие психологические наблюдения тонут в риторических декламациях, похожих на те школьные образцы речей по любым поводам, которыми в изобилии снабдила нас поздняя античность.
Необычайная виртуозность повествовательной техники характерна для романа «Эфиопика» (Эфиопская повесть) Гелиодора. Роман этот был написан в конце III или в начале IV в., а его автор, по преданию, кончил свои дни христианским епископом. Если Ахилл Татий начинает свой роман с экфразы, т. е. с описания картины, то у Гелиодора вступительная сцена, несомненно, перекликающаяся с этим привычным художественным приемом, поражает своей оригинальностью. Действие происходит в Египте. На рассвете несколько разбойников, находясь высоко в укрытии, наблюдают за тем, что происходит у берегов устья Нила. Их взорам открывается странная картина: близ берега стоит оснащенное судно, но без всяких признаков команды, возле пустая лодка, на песке остатки недавнего пиршества, а несколько поодаль девушка, которая хлопочет над распростертым юношей. Так без всяких предисловий читатель знакомится с главными героями — Хариклеей и Феагеном, представшими перед ним в столь драматический момент. Затем Хариклея рассказывает предводителю разбойников, о том как они оба стали добычей пиратов и что предшествовало тому вооруженному столкновению, во время которого был тяжело ранен Феаген. Сама Хариклея, как подкинутое дитя, выросла при дельфийском храме и там ее встретил и полюбил Феаген. Любовь оказалась взаимной. Но согласно оракулу влюбленные должны были до свадьбы посетить «черную землю, удел жаркого солнца». Они отправились в Африку, но на пути попали в плен к пиратам. Встречей с благородным предводителем разбойников злоключения их не оканчиваются. В Феагена влюбилась жена важного египетского сановника, но так как он отверг ее любовь, она решила отравить Хариклею. Яд, предназначенный для Хариклеи, по ошибке выпила служанка. Хариклею обвинили в убийстве и приговорили к сожжению. Девушка чудом спаслась, но затем вместе с Феагеном попала в плен к эфиопам. В Эфиопии пленников должны принести в жертву богам, но перед самым закланием эфиопская царица узнает в Хариклее свою дочь. В свое время царица любовалась картиной, на которой была изображена белокожая красавица Андромеда, а когда у нее родилась белая дочь, царица испугалась и подкинула ребенка. Впоследствии она раскаялась в своем поступке, но нигде не могла найти девочку. Трогательной встречей родителей с дочерью, благословляемой ими на брак с Феагеном, оканчивается «Эфиопика». Благородство, стойкость и высокие моральные качества юных влюбленных оказались гарантией их счастья — такова нравоучительная тенденция романа. В «Эфиопике» особенно сильно ощутимо влияние восточных мотивов. В частности, к ним относится тот культ бога Солнца, описанию которого отведено солидное место в романе. Византийцы высоко ценили роман Гелиодора и неоднократно подражали ему. В XVI в. «Эфиопика» была переведена на французский язык, что способствовало ее успеху в Европе.
Но, пожалуй, самая большая европейская популярность выпала на долю Лонга, автора буколического романа «Дафнис и Хлоя». Начиная с эпохи позднего Возрождения сочинение Лонга стало классическим образцом «пасторального романа». То впечатление, которое он производил на позднейших читателей, хорошо выразил Гете: «Поэма так хороша... в ней все освещено ясным солнечным светом. И какой вкус, какая полнота и нежность чувства! Их можно сравнить с лучшим, что только было написано... Требуется написать целую книгу, чтобы как следует оценить достоинства этой поэмы. Следовало бы ее перечитывать раз в год, чтобы поучаться из нее и вновь чувствовать впечатление ее большой красоты»[115].
В «Дафнисе и Хлое» нет путешествий и восточной экзотики. Действие романа происходит на острове Лесбосе, вблизи города Митилены, родины Алкея и Сапфо. Однажды, разыскивая пропавшую козу, пастух нашел вместе с ней в кустах новорожденного мальчика, припавшего к ее сосцам. Пастух усыновил ребенка и назвал его Дафнисом. Через два года сосед потерял овцу, а когда стал искать ее, то в гроте вместе с овцой нашел новорожденную девочку, которую принес домой и дал ей имя Хлоя. Когда дети подросли, они стали вместе пасти стада своих приемных родителей. Постепенно детская дружба переросла в любовь, но Дафнис и Хлоя еще не понимали своих новых чувств и боялись их. Однажды к Лесбосу подплыло судно пиратов, в столкновении с которыми погиб наглый и дерзкий пастух, влюбленный в Хлою, а Дафнис едва не стал добычей разбойников. Вскоре в стране началась война, Хлоя попала в плен, но ее покровитель, бог Пан, вселил во врагов «панический ужас» и спас девушку. После этих событий единственным препятствием к браку влюбленных оказалась бедность Дафниса. Но и тут на помощь пришел случай: на морском берегу Дафнис нашел кошель с крупной суммой денег и стал богачом. Недоставало только разрешения хозяев, без которого нельзя было вступить в брак. Вскоре в деревню приехали господа, но Дафнису грозит новая опасность, так как хозяйский сын предполагает подарить юношу своему приятелю. И тут выясняется, что Дафнис — родной сын хозяев. Счастливые родители готовы дать согласие на брак Дафниса с Хлоей, но их смущает происхождение невесты. Ко всеобщему удовольствию один из гостей, известный на Лесбосе богач, узнает в Хлое свою дочь. Перед гротом, где была тринадцать лет тому назад найдена Хлоя, справляется свадьба. И хотя Дафнис и Хлоя — оказались не только богатыми, но и знатными, они предпочитают расстаться со своими настоящими родственниками, чтобы не оставлять пастушьего образа жизни на лоне природы среди простых и честных людей, под покровительством бога Пана, Эрота и нимф.
Приключения в этом романе малочисленны и эпизодичны, столь же второстепенны препятствия, стоящие на пути влюбленных. Основным является тот буколический мир, в котором разыгрывается действие, где все, в отличие от Феокрита, идиллично. Пробуждение любви двух чистых и невинных созданий — главная тема романа. Автор сам любуется своими героями, которые занимают его как естественные дети природы, его поражает контраст между силой их страсти и детской неопытностью. Отсюда своеобразная двойственность всего романа, сочетающая некоторую фривольность с удивительной простотой. Финал же с его прославлением безмятежной и счастливой жизни среди природы прямо перекликается с «Эвбейской речью» Диона Хрисостома (см. стр. 243). Эта общность дала основание датировать Лонга концом II или началом III вв. н. э., и такая датировка находит подтверждение в симметричной композиции романа, в четкости того отшлифованного стиля, который считался образцовым среди приверженцев второй софистики и получил название «сладостного».
Литературные письма или послания, которые в греческой литературе были известны очень давно, сделались любимым и самостоятельным литературным прозаическим жанром в риторических школах эпохи второй софистики. Сочинение таких писем (эпистолография) было одним из распространенных риторических упражнений. Часто в письма попадают любовные мотивы, позволяющие сближать эпистолографию этого времени с романом. Сохранился сборник фиктивных писем Алкифрона (II в. н. э.), разделенный на четыре книги в соответствии с занятиями корреспондентов: рыбаков, крестьян, нахлебников (параситов) и гетер. Алкифрон — приверженец аттицизма, ревностный поклонник старины, в первую очередь аттической. Все эти маленькие по объему письма — бытовые зарисовки, наполненные отдельными, метко схваченными деталями. Не чуждо Алкифрону тонкое восприятие природы. В первом письме рыбака описан удачный день улова: «Целых три дня перед тем бушевала страшная снежная буря и с гор дули на море северные ветры; оно все потемнело, и пошли по нему волны горами; вода побелела от пены, так как повсюду на море волны сталкивались друг с другом; одни из них разбивались о скалы, другие рушились, вздувшись как огромные пещеры». Любовные мотивы в этих письмах обычно связаны с мотивами и сценами новой комедии, неслучайно одним из адресатов и корреспондентов их является «звезда новой комедии» — Менандр. В переписке Менандра с его возлюбленной, гетерой Гликерой, особенно заметна филантропическая тенденция Алкифрона и его затаенная грусть о невозвратном прошлом Афин. Последним представителем античной эпистолографии и автором «Любовных писем» был Аристенет (V в.), письма которого малохудожественны, но интересны обилием материала, содержащего собранные отовсюду античные любовные мотивы.
IV в. с его торжеством христианской идеологии завершает длительную историю древнегреческой литературы. Творческие силы этой литературы начали оскудевать и иссякать значительно раньше, но античные традиции продолжали жить в новых условиях. В борьбе вокруг этих традиций, которая велась ее защитниками и противниками, создавалась византийская литература, рождались и развивались новые жанры и стили, всегда непосредственно или косвенно связанные с античностью.