РИМСКАЯ ЛИТЕРАТУРА ЭПОХИ ИМПЕРИИ
1. ЛИТЕРАТУРА ПЕРИОДА ПРИНЦИПАТА АВГУСТА
Гражданские войны закончились в Риме установлением империи. В первую половину правления Октавиана Августа личная диктатура еще маскировалась видимостью республики: продолжал действовать сенат, собиралось народное собрание, функционировали магистраты.
С 27 по 23 г. до н. э. Октавиан ежегодно избирался консулом, хотя он и объявил в 27 г., что возвратил управление государством народу, т. е. формально восстановил республику. В этом же году он получил почетный титул «Август» («освященный благими предзнаменованиями»), как бы узаконивший его особую роль в государственной жизни. Список сенаторов открывался именем Августа, а положение «первого сенатора» (princeps senatus) давало Октавиану особый моральный авторитет. В 23 г. до н. э., отказавшись от консулата, принцепс присвоил себе трибунскую власть, позволявшую накладывать «вето» на решения сената и действия магистратов. В угодном ему направлении была произведена чистка сената, по его указанию выбирались консулы, и законы, которые были приняты в это время, вдохновлялись им.
Август окружил себя многочисленными сторонниками, поэтами и писателями и, стремясь расположить к себе различные слои римского общества, выработал совместно со своими приближенными своеобразную «официальную идеологию» принципата. Эта «официальная идеология», т. е. система взглядов на римское государство и его задачи, на особую миссию Августа, находит отражение и в памятниках архитектуры и искусства, и в произведениях художественной литературы этого времени.
В своем завещании, которое должно было быть выставлено в его мавзолее, Август изложил основы своей государственной политики. Он охарактеризовал себя как освободителя, вернувшего Рим после гражданских войн к прекрасным временам мирной республики, как автора законов, которые должны были способствовать поднятию нравов, как восстановителя древних, обветшавших храмов и старой религии «отцов и предков». Август пишет о том, что ему удалось установить длительный мир, избавивший римлян от опасностей кровавых войн. Октавиан сознательно идеализирует свою деятельность. В действительности его приход к власти отнюдь не вызвал всеобщего энтузиазма. Принцепсу пришлось вести длительную борьбу с республиканской оппозицией. В борьбе с ней лозунги «мира» и «реставрации республики» были чрезвычайно важны для него.
Используя оракулы Сивиллы и древние религиозные представления, сторонники Августа выдвигают теорию о наступлении в период его правления «нового», «золотого» века, несущего мир и процветание Риму и Италии. В этом «новом веке» должны якобы вновь возродиться старые добродетельные нравы и религиозные представления, освященные всей легендарной историей древнего Рима. Сам город, по решению принцепса, должен был всем своим внешним видом свидетельствовать о великом назначении и об особой судьбе «избранника». Август пишет, что нашел его «глиняным», а оставил «мраморным».
План украшения города принадлежал еще Ю. Цезарю, Август несколько расширил и изменил этот план. При нем было произведено строительство на двух новых форумах, Цезаря и Августа, был выстроен ряд новых богатых храмов, новыми постройками украсилось Марсово поле, были проведены новые акведуки и приведены в порядок старые.
Рим в это время одевается в зеленый наряд садов и парков. Многочисленные портики окружаются садами, дающими тень и прохладу. По пышности своих построек и благоустройству он уже не уступает теперь прославленным центрам эллинистической культуры, но вместе с тем всем своим архитектурным убранством Рим — город Августа как бы утверждает незыблемость и величие политических идей принципата. Так, на форуме Августа сооружается храм Марсу-Мстителю, якобы помогавшему Октавиану отомстить убийцам Цезаря Бруту и Кассию в сражении при Филиппах (42 г. до н. э.). Около храма создается парадная галерея с бюстами всех победоносных полководцев (триумфаторов) со времен легендарного Ромула.
На Палатине строится храм Аполлону, которого Август считает патроном «рода Юлиев». Двери храма роскошно инкрустируются изображениями морского сражения при Акции, в котором Октавиан в 32 г. до н. э. победил Антония. Фронтон украшается величественной квадригой бога Солнца, а в самом святилище устанавливают знаменитую статую Аполлона-Кифареда работы Скопаса. При храме устраивают библиотеку с бюстами греческих философов и поэтов. Бюсту Августа, выставленному здесь, придают черты сходства с Аполлоном. В мирном Риме под эгидой принцепса должны, по мысли Октавиана, процветать мусические искусства и науки.
Располагая большими средствами (после победы над Антонием Август получил в свое личное распоряжение Египет), он стремится, привлекая к строительным работам массы городского люда, завоевать популярность и у народа.
В это время в Риме работают многочисленные греческие и италийские ремесленники. В мастерских создаются бесчисленные копии шедевров греческой скульптуры. Греческие и римские мастера с большим искусством расписывают стены дворцов и вилл богачей изящной стенной росписью. Стенная живопись, украшающая жилье, как бы приобщает обитателей дома к жизни богов и героев.
Стенная живопись черпает сюжеты из греческой мифологии. На фоне «идеального пейзажа» изображаются: похищение Европы, Дионис и Ариадна, различные вакхические сценки. Пейзажный фон составляют священные рощи, искусственные гроты или берег моря, на котором виднеются храмы, или священные деревья, обвитые повязками. Отдельные детали природы выписываются с большим знанием дела и интересом к цветам и формам. Стенная живопись вырабатывает в это время свой условный язык мотивов и образов, который усваивает в известной мере и поэзия этой эпохи.
Живопись, архитектура и поэзия конца I в. до н. э. — начала I в. н. э. образуют художественное единство. Искусству этого переходного периода свойственно стремление к монументальности.
Важную роль в развитии римской культуры этого времени приобретает Италия. По отношению к италийским городам принцепс проводит строго обдуманную политику. В своем завещании он написал, что «вся Италия» поддерживала его в борьбе с Антонием. Антоний, сделавший из Египта свою главную резиденцию, собирался поделить мир между детьми своей возлюбленной, египетской царицы Клеопатры. Ходили слухи и о том, что он хотел перенести «столицу» на Восток. В отличие от Антония Август всегда подчеркивал свою приверженность Риму и Италии. Он выступает как патрон Италии, покровительствуя отдельным городам, субсидируя постройку дорог и акведуков. Он вводит многих представителей италийских муниципий в сенат, привлекая к себе тем самым новых сторонников. Множество италийцев приезжает в это время в Рим, чтобы «попытать счастья». Многие крупнейшие римские поэты и писатели «века Августа» — уроженцы италийских городов.
Установление мира и прекращение гражданских войн создало возможность для нового подъема культуры, литературы и искусства, однако начало империи, хотя и маскировавшееся «под республику», все же накладывало печать на весь характер литературной и художественной жизни этого времени. Поэтам, писателям, художникам и скульпторам начинают подчас диктовать темы, подсказывать направление, и крупнейшие из них, такие, например, как Вергилий, Гораций, вынуждены искать различных путей для сохранения известной самостоятельности.
Ближайший друг Августа — богач и почитатель искусства Гай Цильний Меценат собирает в своем доме поэтов, которых щедро одаривает, пытаясь направить их талант а русло, угодное «божественному» Августу. В зале для «рецитации» (публичных чтений) в доме Мецената выступают Вергилий, Гораций и Варий — крупнейшие поэты этого времени.
Государственной деятельностью многие перестают интересоваться. В условиях личной диктатуры государственная карьера становится опасной, и видные деятели республиканской оппозиции предпочитают писать мемуары и художественные произведения, часто в замаскированной форме критикуя принципат или демонстративно отказываясь в своих произведениях от «политики». Так поступает Асиний Поллион, ставший главой небольшого литературного кружка, и Мессала Корвин — в прошлом видная политическая фигура и крупный оратор. Чтения новых произведений привлекают аудиторию знатоков, с речами-декламациями перед собранием интересующихся выступают и ораторы. Они произносят речи на вымышленные темы, отрабатывая психологические детали и сложные мотивы преступлений, не совершенных в действительности.
Так, постепенно, в течение конца I в. до н. э. и начале I в. н. э., меняется характер литературной жизни, появляются новые темы и проблемы, которых не знала еще римская литература предшествующего периода. Одним из крупнейших поэтов этого времени был Вергилий.
ВЕРГИЛИЙ
Из античной биографии Публия Вергилия Марона (70—19 гг. до н. э.) мы знаем, что он родился в Северной Италии, в местечке Анды, недалеко от Мантуи. Его отец был гончарным мастером, связанным с искусством росписи ваз; по-видимому, он имел некоторый достаток и даже владел небольшим поместьем. Вергилий учился в городе Кремоне, а затем в Медиолануме (современный Милан). В 50-х годах он приехал в Рим и обучался здесь в риторической школе. Однако он вскоре забросил риторику, увлекшись эпикурейской философией, которая в это время, по выражению Цицерона, «заполонила всю Италию». Вергилий сблизился с философом-эпикурейцем Сироном, обосновавшимся вблизи Неаполя, а после смерти Сирона купил его виллу с садом и переселился туда. По свидетельству римских биографов, поэт редко наезжал в Рим и предпочитал уединенный образ жизни в своем скромном доме, расположенном недалеко от блещущего южной красотой Неаполитанского залива.
Наряду с эпикурейской философией молодой Вергилий увлекается и поэзией неотериков. Сборник его ранних стихотворений («Каталептон») написан под влиянием Катулла.
Первым значительным его произведением были «Буколики» (около 42—39 гг. до н. э.). Жанр пастушеской идиллии был, как известно, введен в литературный обиход Феокритом. Как и сборник идиллий Феокрита, «Буколики» Вергилия включают в себя 10 стихотворений (эклог). Однако буколическая поэзия Вергилия во многом отлична от поэзии его греческого предшественника.
Эллинистического поэта интересовали реальные и бытовые детали, связанные с жизнью пастухов. С мягким юмором он показывал грубоватость своих персонажей, со знанием дела описывал подробности их внешнего вида и характер окружающего пейзажа. Герои же «Буколик» Вергилия как бы носят лишь условные маски пастухов, а на самом деле являются образованными, тонко чувствующими поэтами. Они живут в некоем идеальном мире природы, в описаниях которой элементы условно-поэтической Аркадии сочетаются с реалиями североиталийского, хорошо знакомого Вергилию пейзажа: по равнине, заросшей тростником, скользит извилистая река Минкий, возле берегов толпятся серебристые ивы, и когда вечером заходит солнце, то тонкие струи дыма стелются над погружающимися в тень деревенскими хижинами. Произведение написано в годы гражданских войн и проскрипций, когда многие друзья Вергилия, а возможно, и он сам, лишились своих поместий, отданных ветеранам триумвиров. Поэт как бы бежит от суровой современности в созданный его воображением мир, полный благоухания цветов и плодов, мирным пением птиц и мелодичным журчаньем ручьев, скрытых зеленым мхом. Пастухи часто состязаются в его эклогах в импровизации песен. Так, в III эклоге выступают Дамет и Меналк:
Музы, начало с Юпитера: все Юпитером полно!
Он — покровитель земель; его мои песни заботят.
Я же Фебом любим. У меня постоянно для Феба
Есть приношения: лавр с гиацинтом сладостно-алым.
Эти песни отнюдь не безыскусственны. Дамет начинает с традиционного у образованных поэтов обращения к музам. Ему, как и другим пастухам, хорошо знакома греческая и римская поэзия. Некоторые эклоги как бы сотканы из отдельных отрывков идиллий Феокрита, иногда мотивы берутся из эпиллиев неотериков или из элегий Корнелия Галла, друга Вергилия. Главное содержание пастушеских песен составляют любовные излияния и жалобы. При этом в условный пастушеский мир то и дело врываются трагические аккорды. Страдания безнадежной любви, вносящие диссонанс в окружающий пастухов покой природы, как бы свидетельствуют о сложной и полной горестных коллизий душевной организации человека. Так, например, в X эклоге рассказывается о любовных переживаниях Галла. Герой мечтает жить тихой пастушеской жизнью, хочет исцелиться от любовной страсти, но вынужден в конце концов признать, что любовь — могучая сила, подчиняющая своей власти все живое. Протест против нее и борьба с ней бесполезны.
Все побеждает любовь, и мы любви покоримся.
Корнелий Галл — герой эклоги — был зачинателем римской любовной элегии и другом Августа. Он был первым римским префектом Египта и вызвал своими действиями неудовольствие принцепса. В 26 г. до н. э. поэт вынужден был покончить жизнь самоубийством.
Но не только трагические страсти самих героев омрачают эпикурейский покой, которого жаждут пастухи Вергилия, его омрачает и постоянно напоминающая о себе суровая действительность. Так, в I эклоге пастух Мелибей вынужден покинуть родные края: он отправляется на войну и завидует Титиру:
О счастливый старик! Ты будешь на бреге знакомом
Близ священных ручьев прохладой в тени наслаждаться.
Будут, летя от соседней ограды, Гиблейские пчелы
Мед над тобой собирать в цветущих зарослях ивы,
Мерным жужжаньем своим спокойный сон навевая,
Будет петь садовод под дикой скалой на просторе,
Будут голубки в ответ ворковать, любезные сердцу,
Горлица стон свой пошлет с вершины старого вяза.
Мыслитель и поэт, жаждущий проникнуть в тайны устройства мира и человеческой души, Вергилий постоянно прорывает рамки буколического жанра, используя подчас его традиционный материал лишь в качестве орнамента или составного элемента для своих новых и гораздо более широких задач. Так, в знаменитой IV эклоге поэт рисует картину счастливого века, который должен наступить на земле в ближайшее время. Стихотворение обращено к консулу 40 г. до н. э. Асинию Поллиону и связано с заключением в этом же году Брундисийского мира между Октавианом и Антонием, дававшего надежду на окончание гражданских войн. Наступление нового века связывается в эклоге с рождением мальчика, будущего справедливого правителя обновленного мира. Идет ли здесь речь о сыне Поллиона, или о ребенке, который должен был родиться у Октавии, жены Антония, мы не знаем.
Во всяком случае, если Вергилий и имел в виду некий реальный факт, то этот факт получил в эклоге религиозно-мистическое и мифологическое освещение, связанное с длительной историей представлений о «золотом» веке, существовавших на Востоке и распространившихся в это время в Риме. Стихотворение Вергилия дает богатый материал для изучения античных верований. Эклога проникнута глубоким поэтическим чувством. В новом миропорядке, который наступит на Земле, поэт видит победу добра над злом, нравственной чистоты над злобой и пороками. Проникновенно, с живой наблюдательностью нарисован младенец, впервые узнавший склонившуюся над ним мать:
Маленький мальчик, ты мать научись узнавать по улыбке,
Много страдала она, нося тебя долго под сердцем.
Тот, кого в детстве ни мать, ни отец не дарили улыбкой,
Пира лишится богов, не узнает и ложа богини.
Стихотворение блещет образами, сверкает красками. Поэт развертывает перед читателями картину необъятного мира: простираются земли, вздымаются и пенятся морские волны, сияет глубокое небо.
О посмотри, как колеблется мир всей тяжестью гибкой,
Земли, просторы морей и над ними глубокое небо.
О посмотри, как все радо идущему новому веку.
Буколические элементы описания природы и животных также включаются в картину «золотого» века: сами, без помощи человека, поднимаются из земли молодые колосья, свисает с диких лоз багряный виноград и мирные животные сами несут свои дары людям.
В VI эклоге рассказывается о связанном и освобожденном Силене, который в своей песне повествовал о тайнах возникновения Вселенной. Внимая песне, полной таинственной мудрости, плясали вокруг Силена козлоногие обитатели лесов фавны, а могучие развесистые дубы качали в такт напеву своими зелеными кронами.
Мир природы для Вергилия — это не просто красивый фон, окружающий героев, как это было у Феокрита. Этот мир для римского поэта исполнен таинственной жизни, близкой человеку и ждущей разгадки. Образы, которые он рисует, всегда многозначны, мысли, которые высказывают его герои, часто полны скрытого значения. Это поэзия иного типа, чем эллинистическая, с ее ясностью и однозначностью образов, с трезвым интересом к реальным деталям окружающей действительности. Само композиционное построение сборника Вергилия должно заставить читателя задуматься: так, IV эклога перекликается с VI, III с VII, II с VIII, первая с IX, а V с X; эти пары объединены между собою тематически. Словом, всем, даже композицией, даже числом стихов, Вергилий подчеркивает глубокую значительность своих тем и необходимость проникновения в тайны его замысла.
Следующим произведением поэта была поэма «Георгики» («О земледелии»), законченная в 29 г. до н. э. Она посвящена Меценату и Августу. Первое упоминание об Октавиане встречалось еще в I эклоге, в которой поэт благодарил принцепса за возвращение отобранного имения.
Италия становится в это время опорой нового режима, и сельское хозяйство Италии, сильно пострадавшее от гражданских войн, нуждалось в восстановлении. С точки зрения «официальной идеологи», в век Августа процветание должно было распространиться на все области жизни. Тема «Георгик» отвечала, следовательно, интересам нового режима. Однако само произведение, как это всегда свойственно Вергилию, было неизмеримо глубже, чем об этом можно судить по его названию.
По сообщениям римских биографов, Вергилий хотел написать философский эпос о природе, но не успел осуществить своего намерения. Вероятно, в «Георгиках» высказывались мысли и наблюдения, которые были бы впоследствии развиты и углублены в новом произведении. Мир природы глубоко интересовал поэта. Об этом свидетельствуют уже «Буколики».
В «Георгиках» человек и природа вступают в непосредственное общение. Земледелец обрабатывает поле, сажает деревья, делает прививки и облагораживает растения, приручает животных, разводит пчел. Труд человека, по мнению Вергилия, все время улучшает природу, и если бы люди не трудились, то мир вновь вернулся бы к состоянию хаоса, из которого он когда-то вышел. «Labor omnia vincit» — «Труд побеждает все», — утверждает поэт. Вергилий полагает, что человеку важно не только познать законы, управляющие миром, как это сделал Лукреций, но и способствовать своими активными действиями установлению нужного ему порядка в природе, упорно трудясь от рассвета до захода солнца. Со знанием дела описывает поэт процессы земледельческого труда, давая советы и наставления. Он использует многочисленные источники, следуя за «учеными поэтами» эллинистического времени: ботанику Феофраста, астрономическую поэму Эратосфена, трактат карфагенянина Магона, сочинение «О сельском хозяйстве» Варрона, поэму «Георгика» Никандра Колофонского[126] и др.
В первой книге перечисляются особенности различных почв и способы их обработки, рассказывается о подготовке семян к посеву; во второй говорится о прививках фруктовых деревьев и о различных сортах винограда, третья посвящена животным, их дрессировке и обращению с ними, в четвертой книге рассказывается о пчелах.
Вергилий одухотворяет и очеловечивает мир природы. Он описывает злаки, растения, деревья и животных различных стран. В сферу его внимания попадают флора и фауна далеких восточных земель и Крайнего Севера. Его привлекают растения, привычные для Италии, и гигантские деревья далекой Индии, растительность Эфиопии и Аравии. Все живое, как и люди, испытывает боль и страдание, нуждается в уходе и заботах. Так, поэт призывает, например, беречь молодые побеги виноградной лозы:
Силы пока набирает и нежен лист ее первый,
Нужно беречь молодую, пусть тянется в воздух свободно.
Юные ветви раскинув в веселом буйстве побегов.
Главное — нежны пока и хрупки первые листья,
Их ведь, кроме зимы жестокой и жгучего солнца.
Буйвол лесной обижает и козы жадно глодают.
Среди животных особое внимание уделяется коням, этим помощникам и умным друзьям человека, идущим с ним вместе в сражения и вместе с ним стремящимся к боевой славе. Поэт рассказывает о превращении жеребенка, еле стоящего на тонких ножках, в быстрого и послушного коня:
...Едва прозвучит недалеко оружье,
Смирно не может стоять, дрожит и ушами поводит,
Ржет и, ноздри раздув, огонь из груди выдыхает.
В поэме много поэтических отступлений. Так, во вторую книгу вставлено похвальное слово Италии. Поэт сравнивает свою родину с богатыми восточными землями, населенными, однако, коварными чудовищами и кровожадными животными, и отдает предпочтение Италии, с ее мягким климатом и мужественными обитателями, хранящими чистоту нравов. Противопоставление Италии Востоку было полно актуального значения. Как раз в это время готовится сражение против Антония, сделавшего своей резиденцией Египет, а своей женой царицу Клеопатру, и грозившего Риму из своего Восточного царства.
Италия — Сатурнова земля и родина храбрых Камиллов, Дециев и Сципионов — представляется Вергилию краем, где обитают выносливые и мужественные земледельцы, в жизни которых, по его мнению, еще сохраняются чистые нравы «века Сатурна». Образ жизни этого слоя населения ближе всего, по мнению поэта, к эпикурейскому идеалу гармонии с природой. Трудясь и веселясь в часы досуга, земледелец не гонится за «ложными благами» и далек от суетного шума городов, от борьбы за власть и от стремления к почестям. Композиция поэмы как бы оттеняет чередование светлых и мрачных сторон в жизни всего живого: четные книги кончаются жизнерадостными, нечетные — трагическими картинами.
Римские филологи сообщают, что в конце поэмы была первоначально какая-то вставка, посвященная К. Галлу. Вергилий якобы заменил ее при окончательной редакции эпиллием о пастухе Аристее. Аристей, у которого внезапно погибли пчелы, с помощью своей матери нимфы Кирены и вещего Протея выводит из трупа быка новый пчелиный рой. Протей сообщает Аристею, что пчел он потерял из-за гнева Орфея, жена которого Евридика погибла по вине Аристея. Спасаясь бегством от пастуха, она нечаянно наступила на змею. Протей рассказывает о том, как опечаленный Орфей проник в подземное царство и, очаровав песней всех обитателей, повел за собою на землю Евридику. Однако, не утерпев, он оглянулся на нее, не достигнув еще выхода, и при звуках трижды прозвучавшего грома его супруга навсегда исчезла в глубинах подземного мира.
В поэме «Георгики» актуально-политические мотивы тесно переплетаются с философскими мыслями о природе и человеке. Италия, становящаяся в это время опорой Августа в его борьбе с Антонием, выдвигается на первый план и в поэме Вергилия. Однако поэма эта гораздо глубже и значительней по своему содержанию, чем простой отклик на узкополитический заказ.
Крупнейшим произведением Вергилия была поэма «Энеида», быстро ставшая в Риме классическим образцом эпопеи. На этой поэме воспитывалось юношество, ее заучивали в школе, многие строки из нее стали крылатыми изречениями и часто встречаются среди стенных надписей в Помпеях, например:
«Я данайцев боюсь и дары приносящих»;
«Горе сама испытав, я учусь быть полезной несчастным»;
«Слезы таятся в событьях самих и сердце волнуют».
Герои и события, о которых рассказывалось в «Энеиде», изображались на помпейских стенных картинах и многочисленных памятниках скульптуры. Поэмой зачитывались в средние века и в эпоху Возрождения. В «Божественной комедии» Данте выводит мудрого и просветленного Вергилия, который приобщает автора «Божественной комедии» к тайнам мироздания и водит его по мрачным кругам Ада.
Вергилий начал работать над поэмой после окончания «Георгии» и вчерне закончил ее в 19 г. до н. э. В этом же году он отправился в Грецию, и на обратном пути, который он проделал вместе с Августом, также возвращавшимся из Греции, тяжело заболел и умер в портовом городе Брундизии. Похоронили поэта в Неаполе, вблизи которого он провел многие годы жизни. Сохранилась его надгробная эпиграмма:
В Мантуе я родился, в Калабрии умер. Неаполь
Прах мой хранит. Я воспел: пастбища, пашни, вождей.
Умирая, Вергилий завещал, чтобы его друзья Варий и Тукка сожгли «Энеиду». Он ведь предполагал работать над ней еще три года и считал поэму незаконченной, однако Август приказал издать ее. Варий и Тукка подготовили, по-видимому, это издание. Они же написали и книгу «О характере и привычках Вергилия», которая до нас не дошла, но сведения, сообщавшиеся в ней, легли в основу сохранившихся жизнеописаний Вергилия. Из этих жизнеописаний мы узнаем, что поэт был необычайно скромен и застенчив, и друзья называли его «девушкой», что цвет его лица был смуглым и всем своим обликом он походил на италийского селянина, что работал он необычайно много, а интересовался огромным количеством самых разнообразных вопросов, вплоть до медицины и математики.
Поэма «Энеида», о которой сам Вергилий писал Августу, что начал «громаду» и не знает, как с ней справиться, посвящена странствиям и деяниям троянского героя Энея, основавшего новое царство в Италии, давшее начало Риму. Миф об Энее был известен в Италии со времен глубокой древности. Он стал особенно важным для Рима в то время, когда молодой полис стремился стать на «равную ногу» с эллинистическими государствами, прошлое которых было освящено гомеровскими преданиями. Эта старая тема вновь становится актуальной в период принципата, который характеризуется «официальной идеологией» как время свершения великих надежд, возлагавшихся на римское государство еще с древнейших времен. Кроме того, самый род Юлиев, к которому принадлежал Август, возводил свою родословную к сыну Энея — Асканию-Иулу.
Поэма состоит из 12 книг и по содержанию делится на две части. Первая (кн. 1—5) посвящена рассказу о бегстве Энея из Трои, о его пребывании в Карфагене у Дидоны и дальнейших скитаниях. Во второй части (кн. 7—12) повествуется о войнах, которые герой ведет в Италии. Шестая книга, в которой рассказывается о пребывании Энея в подземном царстве, является связующим звеном между первой и второй частью. Заканчивается поэма победой Энея над италийским вождем Турном.
Уже древние указывали на то, что Вергилий как бы соединил в поэме «Одиссею» и «Илиаду», посвятив первую часть скитаниям, а вторую — войнам Энея. Действительно, гомеровские поэмы были в античности образцами «большого эпоса», и каждый, писавший эпическое произведение, считал необходимым примкнуть к гомеровским традициям. Вергилий был несомненно глубоко потрясен поэмами Гомера и изучал их с огромным вниманием и тонким пониманием; следы внимательного чтения и тонкой интерпретации Гомера встречаются в «Энеиде» повсюду; вопросу о толкованиях Гомера Вергилием посвящена большая научная литература.
В поэме имеется, прежде всего, ряд «гомеровских мотивов»: как Одиссей рассказывает о Троянской войне и своих странствиях на пиру у Алкиноя, так же и Эней повествует о гибели Трои и своих скитаниях на пиру у Карфагенской царицы Дидоны, сцены сражений во второй части поэмы напоминают боевые эпизоды «Илиады», поединок Энея и Турна похож на поединок Ахилла и Гектора, перечисление италийских племен, готовящихся к сражению (7 кн.), напоминает знаменитый «Каталог кораблей» «Илиады» и т. д. Так же как в поэмах Гомера, в «Энеиде» есть олимпийский план: Венера помогает своему сыну Энею, Юнона всячески мешает ему доплыть в Италию, так как озабочена судьбой своего любимого города Карфагена, который должен быть в отдаленном будущем разрушен римлянами, Юпитер вершит судьбами героев. Но в отличие от гомеровского Зевса, Юпитеру всегда свойственно глубокое спокойствие и просветленная мудрость (serenitas). Отдельные художественные сравнения, описания, эпитеты также вдохновлены Гомером. Однако Вергилий, опираясь на гомеровские традиции и на римский эпос Невия и Энния, создает свое оригинальное произведение, прокладывающее новые пути античной эпической поэме.
«Энеида» посвящена легендарному прошлому, но в ней дана и современность как проекция в будущее.
Начинается повествование с описания бури, прибивающей корабль Энея к африканским берегам. Герой попадает к царице Дидоне, бежавшей, как и Эней, из своего родного города после того, как ее супруг Сихей был вероломно убит ее братом Пигмалионом. Дидона строит теперь новый город Карфаген, и в ее прекрасном дворце во время пира Эней рассказывает свою скорбную историю. Вторая книга посвящена воспоминаниям героя о гибели Трои, третья — его рассказу о своих скитаниях.
«Энеиде» не свойствен спокойно-повествовательный тон, характерный для гомеровского эпоса. Изложение Вергилия насыщено драматизмом, оно должно волновать и потрясать читателя. Эней начинает свою речь словами, полными горечи и глубокого волнения:
О, несказанную боль велишь разбудить мне, царица,
Вспомнить опять, как могучую Трою, как грустное царство
Свергнул данаец. Все то, что сам потрясенный я видел.
В чем я участвовал сам. Но кто ж, повествуя об этом.
Будь хоть мирмидянин он, иль Долон, или злого Улисса
Воин суровый, сдержать сумел бы текущие слезы!
В рассказе Энея о гибели Трои сцены, полные драматического напряжения, следуют друг за другом. Коварные греки оставляют на берегу деревянного коня, в котором спрятаны вооруженные воины. Вероломный Синон, специально подосланный врагами, чтобы обмануть троянцев, убеждает их ввести коня в стены города. Гибнет, задушенный чудовищными змеями, посланный Минервой жрец Лаокоон, пытающийся удержать троянцев от безрассудного поступка. Как только наступает ночь, на город нападают враги, впущенные в ворота вышедшими из деревянного коня воинами. Гибнут в кровавых схватках прославленные троянские герои. С крыши дворца Эней видит, как злобный Пирр закалывает у алтаря престарелого Приама, как мечутся по чертогам плачущие женщины и дети. Грозные лики богов, появляющиеся перед растерянными троянцами, дают понять, что гибель города предрешена:
Есть спасенье одно побежденным — забыть о спасенье!
Тень Гектора требует от Энея, чтобы он бежал из гибнущего города, и вот, неся на плечах старого отца и ведя за руку сына Аскания, Эней с немногочисленными спутниками спешит к морю. Так он становится беглецом, обреченным на долгие скитания, пока не достигнет, наконец, далекой Италии.
Ученые обратили внимание на то, что некоторые картины жестоких кровопролитий, изображенных Вергилием, напоминают эпизоды гражданских войн, описанные римскими историками. Очевидно, Вергилий подбирал материал и распределял краски так, чтобы читатель сумел провести аналогию между мифологическим прошлым и современностью. Тем самым древность в его повествовании становилась животрепещущей, полной волнующих примеров. Намеки на современные события, скрытые аналогии, глубокие, полные актуального значения обобщения рассеяны по всей поэме.
За рассказом Энея, занимающим II и III книгу, следует исполненное трагизма повествование о любви Дидоны и троянского героя. Царица Карфагена полюбила Энея по воле Венеры и Юноны. Поэт описывает мучительную борьбу героини, желающей сохранить верность умершему мужу и преодолеть свое чувство. В часы ночного безмолвия, не в силах забыться целительным сном, одна в своем дворце, Дидона вспоминает только что отзвучавшие речи Энея и мысленно видит его опять перед собою. Любовь в конце концов побеждает. Однако счастью героев препятствует судьба, властно влекущая Энея в далекую Италию. Судьба (Fatum) является главной силой, управляющей событиями. Железная поступь ее, звучащая во всей поэме, придает произведению совершенно новый, по сравнению с Гомером, характер. Вся поэма как бы устремлена к единой цели, внимание автора сконцентрировано на нескольких ведущих направлениях.
Битвы и мужа пою, он первый из Трои далекой
Роком гонимый пришел в Италию, к брегу Лавина.
Указанием на роль «рока» в жизни героя и начинается «Энеида».
В IV книге Эней готов забыть о суровом долге, возложенном на него судьбой; одетый в роскошные восточные одежды, он, как Антоний в Египте у Клеопатры, проводит свою жизнь в неге и пирах, пока посланный Юпитером Меркурий не приказывает ему продолжать свой путь в предназначенную ему богами Италию. Эней вынужден подавить свою любовь. Под градом упреков Дидоны он стоит, как альпийский дуб, колеблемый яростным Бореем, не сдаваясь буре, которая яростно срывает с него листья. Римский комментатор Сервий делает следующее замечание к этому месту поэмы: «Листья дуба, как слезы Энея».
Эней сдерживает проявление своих чувств. Он говорит Дидоне, что не может жить по собственному желанию, так как вынужден подчиниться велению судьбы и долга. Тщетны попытки царицы удержать отплывающего героя.
Характеризуя Энея, этого «идеального римлянина», почитающего богов, уважающего родителей, следующего велению долга, поэт, вместе с тем, впервые в античной литературе показывает трагизм человека, вынужденного подчиняться исторической необходимости, «велениям истории».
Не менее интересен и образ Дидоны. Вергилий рисует путь героини от царственного величия в начале поэмы до униженных просьб в конце четвертой книги. Когда корабль Энея отчаливает от Карфагена, Дидона, взойдя на сооруженный ею самою погребальный костер, убивает себя ударом меча, подаренного ей троянским героем. Своей смертью она хочет восстановить попранное величие.
«Я прожила свою жизнь, свершила, что судьбы велели,
Ныне тенью великой сойду в подземное царство.
Город построила я. Свои я видела стены.
Я отомстила коварному брату за гибель супруга,
О, как счастлива я! Была бы чрезмерно счастливой,
Если бы наших брегов троянский корабль не касался».
Так сказав, она ложе целует. «Умрем же, — вскричала. —
Хоть и без мести! Так, так приятно к теням спускаться.
Пусть же впивает очами огонь троянец жестокий,
В море плывя, пусть с собой он мрачные знаки увозит!»
Так говорила она. Вдруг слуги молчавшие видят,
Как упала царица на меч и пенится кровью
Светлый металл, а по атриям громкие вопли несутся.
Создавая образ Дидоны, поэт использовал «Аргонавтику» Аполлония Родосского, в которой рассказывалось о любви Медеи к Язону[127]. Тонкость психологических наблюдений, свойственных эллинистическим поэтам, он соединяет с глубиной обобщений и целенаправленностью, свойственной всей поэме.
Дидона Вергилия гораздо более значительна и трагична, чем неопытная и наивная Медея Аполлония. Римский поэт, прекрасно знакомый с памятниками предшествующей литературы, создает новый, невиданный еще сплав, как бы освещенный изнутри светом его глубокого и проникновенного гения.
Роман Дидоны и Энея вдохновил знаменитого создателя «Отелло» — Шекспира. Дездемона, как и Дидона Вергилия, полюбила своего героя за «муки», а он ее «за состраданье к ним».
О Дидоне и Энее в новое время слагались бесчисленные поэмы. Живописцы посвящали им свои полотна. Первые оперы часто ставились на этот столь излюбленный с эпохи Возрождения сюжет.
Эней, отплывая от Карфагена, с грустью видит клубы дыма, поднимающиеся на берегу, и томится мрачными предчувствиями.
Книга 5 поэмы посвящена погребальным играм, справляемым по отцу Энея Анхизу.
В книге 6 рассказывается о том, как Эней прибывает к Кумской Сивилле и просит помочь ему спуститься в подземное царство, чтобы повидаться с отцом. Сивилла предсказывает герою грядущие битвы, ожидающие его в Италии, и требует от него мужества и стойкости.
Чтобы получить доступ в Аид, Эней должен сорвать в дремучем лесу золотую ветвь, глубоко спрятанную в зелени волшебного дерева. С помощью своей матери, богини Венеры, герой находит ветвь, и Харон, перевозчик душ умерших, перевозит его и Сивиллу на своем ветхом челне через подземную реку.
При создании картин подземного царства Вергилий использовал и гомеровские представления, и пифагорейскую теорию переселения душ, согласно которой после длительного очищения души смертных опять, в новом облике, возвращаются на землю, и стоическое учение об огненной природе души.
В подземном царстве Эней встречается с бывшими товарищами по Троянским битвам, видит и Дидону, избегающую встречи с ним. Все изложение проникнуто скорбным сочувствием к человеческим страданиям.
Пройдя через разные области преисподней, Эней и Сивилла попадают в залитые пурпурным светом Елисейские поля. Здесь герой встречается со своим отцом Анхизом и, стоя с ним вместе на высоком холме, созерцает, как души их будущих италийских потомков готовятся подняться на Землю. Перед Энеем и Анхизом проходят и легендарные цари Рима, и герои республики, а вслед за ними, и современники Вергилия, деятели периода принципата во главе с Августом. Анхиз говорит сыну, что Август «вернет на землю Золотое царство Сатурна» и Рим при нем достигнет высшего могущества. К своим далеким потомкам мудрый Анхиз обращается со следующими словами:
Выкуют тоньше другие из меди лики живые,
Верю, что мрамор дышать начнет, искусством согретый,
Лучше в судах говорить сумеют, и неба движенье
Циркулем точным измерят, светила ночные изучат[128].
Ты же народами правь, о, римлянин! Помни об этом!
Вот искусство твое: условия мира диктуя,
Всех побежденных щадить, войной смиряя надменных.
Прошедшее и настоящее, легендарная история и живая современность вновь соприкасаются в поэме. Приобщившись к будущему, Эней, полный желания выполнить свой долг, как бы простившись со своим троянским прошлым и связав окончательно свою судьбу с Римом, поднимается обратно на Землю. Здесь ждет его, по словам Сивиллы, «новая Троянская война». Царь Италии Латин, радушно встречающий Энея, готов был бы выдать за него предназначенную ему в жены богами дочь Лавинию, но этому противится царица Амата. Посланная Юноной злобная богиня распри Аллекто разжигает ярость в душе благородного и мужественного Турна — жениха Лавинии, превращая его в послушное орудие «демонических сил». Он собирает италийских вождей для войны с Энеем, троянский герой также ищет себе союзников. Эней отправляется за помощью к царю Эвандру, царствующему на тех холмах, на которых поднимется впоследствии «Вечный Город»; сейчас же в этих местах пасется скот и стоят бедные хижины, покрытые соломой. С восхищением описывает Вергилий скудную, но нравственно чистую жизнь предков.
Кровопролитные сражения между родственными племенами кажутся поэту роковым бедствием, результатом действия мрачных демонических сил. С симпатией относится он к героям того и другого лагеря, скорбя о гибели цветущих юношей: Лавса, Палланта, Ниса и Эвриала.
В то время как Эней находится у Эвандра, его лагерь осаждают враги. Юные герои Нис и Эвриал вызываются известить об этом Энея. Однако вражеский отряд обнаруживает Эвриала в темном лесу по блеску его оружия и захватывает в плен. Притаившийся в чаще Нис осыпает врагов стрелами, но под угрозой смерти Эвриала вынужден выйти из своей засады. Оба друга погибают, и смерть их вызывает глубокую скорбь у поэта:
Вот сражен Эвриал, и кровь по прекрасному телу
Льется; вниз голова на юные плечи склонилась,
Так пурпурный цветок под плугом вянет тяжелым,
Мак наклоняет головку свою на гнущемся стебле,
Капля дождя, в лепестках блистая, к земле ее клонит.
...
Счастливы будете оба! Пока есть сила у песен,
Вечно вас прославлять потомки далекие станут.
Одна битва следует за другой. Богиня Юнона помогает врагам Энея. Гибнет сын Эвандра — юный Паллант, свирепствует мрачный союзник Турна — этрусский вождь Мезенций, но его сына Лавса убивает Эней. В единоборстве с троянским героем погибает и сам Мезенций, гибнет его любимый конь Реб, преданный друг хозяина. Умирает амазонка Камилла, союзница Турна и любимица богини Дианы. Боги активно вмешиваются в ход сражения. Турн поджигает корабли Энея, но по воле богини Кибелы они превращаются в нимф и, невредимые, уплывают. Наконец, сам Турн, видя бессмысленность происходящего, предлагает Энею единоборство. Участь Турна уже предрешена богами, как участь Гектора в «Илиаде». Сестра Турна, нимфа Ютурна, которой Юнона открывает роковую судьбу брата, подстрекает к битве рати, собравшиеся смотреть на поединок.
Наступает последний этап войны. Эней получает тяжелую рану, но его исцеляет искусный врач Япиг. Поединок между Энеем и Турном становится неизбежным. Мрачные знамения, являясь обреченному Турну, лишают его мужества. Эней гонит врага по кругу, как Ахилл Гектора. Турн молит о пощаде, Эней уже готов смягчиться, но взгляд его падает на снятую Турном с убитого им Палланта перевязь. Мстя за смерть свого юного друга, Эней вонзает меч в сердце врага. Гибелью Турна заканчивается «Энеида». Поэма не имеет торжественного эпилога и кончается, в сущности, трагическим аккордом.
Уже древние, а вслед за ними и деятели Возрождения считали, что в «Энеиде» дается в аллегорическом истолковании повесть о жизни человека вообще, о его заблуждениях, скитаниях и конечном торжестве. Такое толкование основывается на всем характере искусства Вергилия с его многозначностью и возможностью различных истолкований. Поэма его полна глубоких обобщений и требует внимательного проникновения в круг его мыслей и образов. «Энеида», в известном смысле, — детище периода принципата. С одной стороны, она опирается на некоторые положения «официальной идеологии», на теорию «золотого века» при Августе, на культ древности и стремление возвеличить старинные обычаи и нравы, но, вместе с тем, она и наследница поэзии неотериков и эллинистических поэтов, с их тонким пониманием внутреннего мира человека, с обостренностью восприятия и богатством чувств. Характеры Энея и Дидоны построены Вергилием на столкновении старинного величия духа (magnitudo animi), с богатством чувств, с легкой ранимостью души, и тем, что древние называли словом humanitas, т. е. человечностью, проявляющейся в глубоком сочувствии чужому горю, чужим страданиям. Трагедия Энея, живущего по железным законам исторической необходимости, и Дидоны, желающей следовать нормам старинной морали, проистекает из этой противоречивости и тонкости их душевной организации, лишенной архаической прямолинейности. Таким толкованием драмы героев поэт как бы осветил с другой, уже далеко не парадной стороны и трагизм своих современников, живших в период принципата Августа, вынужденных принять новый режим, диктовавший свои условия, требовавший подчинения и отказа от свободы.
Вергилий отнюдь не был поэтом, слепо прославлявшим Августа, как не был им и второй крупный поэт этого времени Гораций. Принципат кажется Вергилию исторической необходимостью, предопределенной всей историей Рима, но он видит в этой предопределенности и ее трагические стороны. Всем своим повествованием, всем освещением материала он как бы хочет дать наставления в человечности и самим правителям Рима, пришедшим, как Август, к власти дорогой кровавых войн и жестоких проскрипций. Миссию поэта Вергилий, как и Гораций, понимает как высокий долг, требующий служения справедливости, правде и человечности, как они ее понимали. В этом и состоит величие и значительность «Энеиды», несмотря на всю исторически неизбежную ограниченность и утопичность поставленных поэтом задач.
Новым для римского эпоса был весь характер произведения, с его целеустремленностью, с насыщенностью каждого образа, сравнения, эпитета и слова важными для поэта значениями, тесно увязанными со всем замыслом произведения.
Перед читателем как бы раскрываются дали прошедшего и дали будущего: сражения в Трое и Италии являются прообразом гражданских войн, погребальные игры в честь Анхиза напоминают юношеские состязания, учрежденные Августом, а битва при Акции воскрешает в памяти сражения богов с титанами.
Поднимая щит, выкованный для него Вулканом (напоминающий щит Ахилла у Гомера), Эней как бы берет на свои плечи судьбу своих будущих потомков — римлян. На этом щите изображены римские герои, блистающая рать победоносного Октавиана под покровительством самого Аполлона уже готова обратить в бегство зловещих восточных богов и их союзника Антония.
В поэме нет места «эпическому раздолью» Гомера с детальным описанием разнообразных предметов, подчас выпадающим из основного повествования, с распространенными художественными сравнениями, образующими как бы драгоценные вставки, имеющие самостоятельное значение.
У Вергилия все подчинено замыслу, и художественные сравнения также должны помочь читателю догадаться о будущей судьбе героев или раскрыть их чувства и смысл их действий. Так, например, перед решающим поединком с Энеем Турн, устремляющийся в сражение, сравнивается с обломком горы, оторванным ливнем или подточенным старостью, а Эней — с ликующей громадой Апеннинской горы, возносящей к небу свою снеговую вершину (кн. XII, ст. 684—690; ст. 700—703).
Личность самого автора, глубоко сочувствующего своим героям, то и дело прорывает рамки эпического повествования. Так, например, в тот момент, когда Дидона во время свидания в пещере находится как бы на вершине счастья, поэт с горечью восклицает: «Этот день стал первым днем ее смерти, причиной всех несчастий» (IV, ст. 168—170). Самый стих поэмы, традиционный в эпосе гексаметр, становится гибким, разнообразно звучащим.
Его музыкальный строй, смена ритмов, ассонансы и аллитерации придают повествованию поэтическое очарование, гармонирующее со строем чувств героев и изображаемыми картинами. Описывая, например, пещеру бога ветров Эола, поэт стремится передать беспокойное волнение и негодующий шум рвущихся на свободу бурь и ветров:
Здесь Эол в обширной пещере,
Шумные ветры и звучные бури себе подчиняя,
Держит их в мрачной пещере, замкнув оковами крепко.
Громко сердясь, вкруг запоров кружатся жужжащие ветры.
Иные музыкальные аккорды звучат в описании ночного одиночества и печали Дидоны:
Вот расходятся гости, луна, на рассвете померкнув,
Гаснет, и звезды, поблекнув, к спокойным снам приглашают.
Дома в печали одна лежит на покинутом ложе,
Видит его, хоть далек он, и слышит, хоть нет его рядом.
Произведение, насыщенное глубокими мыслями, богатое художественными открытиями, как бы предваряющими тот путь, по которому пойдет поэзия нового времени, является одним из значительнейших созданий римского гения, оказавшим заметное влияние на формирование литературы и культуры нового времени.
В средние века Вергилия считали мудрецом, предсказавшим рождение Христа, и искали в его творениях многозначительных аллегорий и толкований. Он оказал большое влияние на латинскую поэзию средневековья и первые эпические поэмы, создававшиеся уже на национальных языках. В эпоху Возрождения и классицизма европейский эпос и пастораль развивались под воздействием Вергилия. Первые оперы и балеты также часто создавались на сюжеты, почерпнутые из «Энеиды». Отношение к этому поэту резко изменилось со времен романтизма, когда «искусственному эпосу» Вергилия стали противопоставлять «народные» поэмы Гомера. В это время автора «Энеиды» осуждали за ложный пафос и «придворные идеи». Интерес к Вергилию стал вновь возрастать с конца XIX в., и в настоящее время его творчеству посвящено огромное количество монографий и статей, в которых исследуются специфические особенности его мировоззрения и поэтического мастерства. В Вергилии видят одного из величайших поэтов Рима, необычайно глубоко раскрывшего самое существо римского человека во всем его величии и трагизме.
ГОРАЦИЙ
Квинт Гораций Флакк (65—8 гг. до н. э.) родился в небольшом италийском городке Венузии. Его отец был рабом, впоследствии выкупившимся на волю. Несмотря на свои скудные средства, он приложил все усилия, чтобы дать сыну превосходное образование.
Молодой Гораций учился в Риме, в школе грамматика Орбилия, а закончил образование в Афинах. Здесь он слушал беседы философов «Новой Академии» и обстоятельно познакомился с греческой литературой. Когда в Афины прибыл Брут, один из руководителей заговора против Ю. Цезаря, то Гораций сблизился с ним, вступил в армию республиканцев и даже командовал легионом в сражении при Филиппах (42 г. до н. э.).
Юношеское увлечение республиканскими идеями не прошло для поэта бесследно. Путь его постепенного примирения с принципатом был долгим и сложным. После поражения армии Брута и Кассия Гораций, имущество которого было конфисковано, вернулся в Рим и вступил в коллегию квесторских писцов (по ведомству государственных финансов). Однако довольно скоро он расстался со служебной деятельностью и всецело посвятил себя литературе.
Первыми произведениями Горация были эподы — ямбические стихотворения, написанные двустишиями. Эти насмешливые, полные иронии, а подчас и нарочитой грубости стихотворения резко контрастируют с чувствительностью буколических произведений Вергилия и римской элегией. Подражая Архилоху, он обращает свои насмешки на современников. Так, в 4-м эподе поэт высмеивает чванливого трибуна, выскочку, шествующего по улицам Рима в непомерно длинной тоге; в 10-м обрушивается на бездарного поэта Мевия и, используя мотив одного из стихотворений Архилоха, сулит гибель кораблю, на котором плывет Мевий. Среди персонажей встречается жестокая колдунья, неверная возлюбленная, легкомысленная старуха и т. п. Круг действующих лиц ограничен «маленькими людьми», так как нападки на сильных мира сего были в это время небезопасны.
Стихотворения написаны во время гражданских войн и правления триумвиров. Действительность представлялась поэту в безотрадном свете. Осуждая распри, ведущие, с его точки зрения, к гибели Рима, он не видит выхода из создавшегося положения и не выдвигает еще никаких положительных идеалов.
В отличие от Вергилия, сулившего в своей 4-й эклоге наступление «золотого века», Гораций не верит в его возможность, а призывает римлян бежать на далекие острова, считая, что только там может начаться какая-то лучшая жизнь (16-й эпод). Буколическая поэзия вызывает у него ироническую улыбку, о прелестях ее рассуждает в эподах ростовщик Алфий, думающий прежде всего о накоплении богатств.
Лирика неотериков и любовная элегия, расцветающая в это время, также отвергаются Горацием. Он ищет для себя иных путей в поэзии. Так же как и Вергилий, он увлекался в юности эпикурейской философией и был внимательным слушателем Сирона и Филодема. Поэтому его прежде всего интересует проблема правильного выбора жизненного пути, в соответствии с пониманием «истины» и подлинного «счастья» философами-эпикурейцами.
От эподов он переходит к сатирам, желая возродить восходящий еще к Луцилию старый литературный жанр.
Этот жанр, издавна связанный с философской диатрибой и имевший у Луцилия наставительный характер, кажется ему наиболее подходящим для того, чтобы в форме «просвещенной беседы» изложить правильный, с его точки зрения, взгляд на ценности жизни.
Гораций критикует Луцилия за то, что его сатиры текут «мутным потоком», что его стихотворения нестройны и недостаточно обработаны. Сам он стремится к ясности, логичности и изящности изложения. Поэт не смешивал в одном стихотворении, как Луцилий, политические, философские и комедийные мотивы. Каждой сатире соответствует определенная тема.
Так, первая сатира первой книги посвящена критике ложных благ. Поэт смеется над скрягами, закапывающими в землю свои сокровища и не стыдящимися ходить из скупости в лохмотьях. Он утверждает, что человек должен жить в согласии с природой и находить удовольствие в скромных, повседневных вещах. Свою собственную жизнь, как Гораций утверждает в 6-й сатире, он стремится построить в соответствии с этими требованиями: живет он скромно, ходит сам на рынок, чтобы купить себе скудную еду, за столом ему прислуживают только три раба, но он чувствует себя счастливее, чем любой богач-сенатор, и, ни от кого не завися, свободно распоряжается своим временем.
Острые политические насмешки отсутствуют в сатирах Горация. В отличие от Луцилия он не дерзает нападать на крупных политических деятелей. Его стихотворения носят моралистический характер, и, как истый эпикуреец, он хочет оставаться вдали от политики, тем более, что новые порядки не способствовали «свободе слова».
В 3-й сатире поэт выступает сторонником эпикурейской теории дружбы, требуя постоянства и снисхождения к недостаткам друзей; в 5-й описывает путешествие в Брундизий, которое он проделал совместно с Меценатом, Вергилием и Варием. Хотя поездка была вызвана важными политическими целями и связана с переговорами между Октавианом и Антонием, в которых Меценат должен был принимать участие, Гораций умалчивает об этом, не желая вмешиваться в официальные дела. Его интересуют бытовые зарисовки и мимические сценки, трудности пути, перебранка лодочников и погонщиков, еда в домах провинциальной знати и скромные увеселения. Скромность и неприхотливость обстановки как бы нарочито подчеркиваются.
9-я сатира, близкая по характеру к миму и комедии, посвящена описанию навязчивого незнакомца, преследующего Горация на улице просьбами познакомить его с Меценатом.
В 38 г. до н. э. Гораций сблизился с Меценатом. Как Луцилий воспевал своего патрона Сципиона Эмилиана, так Гораций постоянно изображает просвещенность, великодушие и бескорыстие Мецената. Однако поэт не собирается даже в угоду патрону жертвовать своей самостоятельностью и свободой. Он отказывается от создания произведений на «официальные темы», а впоследствии отклоняет и предложение Августа стать его личным секретарем.
За первым сборником сатир следует второй, отличающийся от первого художественной зрелостью и широтой обобщений. Поэт отдает теперь предпочтение диалогической форме, заставляя различных действующих лиц самих выступать перед читателями. Так, в 1-й сатире беседуют Гораций и Требаций. Требаций советует поэту отказаться от писания сатир, чтобы не нажить себе опасных врагов, но Гораций отстаивает свое право писать в жанре Луцилия, указывая на то, что он, как и Луцилий, находится в дружбе со знатными покровителями, не обижающимися на его шутки.
Вскоре после битвы при Акции (32 г. до н. э.) Гораций получил в подарок от Мецената небольшое имение, расположенное в Сабинских горах. Оно представляло собой небольшую крестьянскую ферму, которая была несколько перестроена и превращена в скромную виллу. Вилла находилась у подножия холма, вблизи источника, и выходила в небольшой садик с бассейном, украшенным колоннадой. В 1928 г. итальянские археологи обнаружили остатки этого имения. Сохранились остатки мозаичного пола и садовой скульптуры. Убранство и размеры виллы вполне соответствуют тому скромному образу жизни, который, судя по стихотворениям, вел на ней Гораций.
Во втором сборнике сатир (оконченном около 30 г.) упоминается Сабинское имение; в качестве действующих лиц выступают иногда поселяне. Так, во 2-й сатире земледелец Офелл — «мудрец, не видавший школ», выступает с излюбленной Горацием теорией «довольства малым». В 6-й сатире рассказывается, как сам поэт претворяет эту теорию в жизнь в своем имении. Безмятежной свободе и покою деревни здесь противопоставляется шумная жизнь Рима, а расспросам о политических событиях докучливых городских выскочек — забавные рассказы деревенских соседей поэта, наделенных природным умом и юмором. В назидание тщеславным горожанам приводится басня о городской и деревенской мышах, рассказанная соседом-поселянином. Городская мышь пригласила к себе на роскошный пир деревенскую. Обе они наелись до отвала изысканных яств, брошенных на покинутых гостями столах, но, напуганные внезапным шумом и лаем собак, с трудом выбрались на свободу, еле протискавшись сквозь узкую щель. Натерпевшись страху, деревенская мышь обещает не соблазняться больше роскошью городской жизни.
Поэт нарисовал в своих сатирах интереснейший автопортрет, смотря на себя как бы со стороны. Вкладывая замечания в уста знакомых и слуг, он изображает свои собственные недостатки: непостоянство, лень, раздражительность и вспыльчивость. Такими пороками наделяет Горация его собственный раб Дав (7-я сатира), в этом же упрекает поэта и разорившийся торговец скульптурами Дамазипп. Дамазипп обрушивается и на скряг, и на мотов, требует разумной умеренности во всем и смеется над своим собеседником Горацием — вспыльчивым человеком маленького роста, объятым страстью к стихотворству. Так поэт хочет воспользоваться даже собственным примером, чтобы побудить своих читателей к преодолению слабостей, мешающих им достигнуть душевного спокойствия, — этого необходимого условия счастья и гармонического существования.
С точки зрения Горация, человек должен стать художником и мудрецом в построении своей личной жизни. Сатиры Горация и посвящены этой проблеме.
Само направление интересов Горация свидетельствует о «теневых сторонах» эпохи. Эподы и сатиры были написаны в промежуток времени между битвой при Филиппах (42 г. до н. э.) и победой Октавиана при Акции (32 г. до н. э.). Это время было наполнено тревожными событиями и политическими распрями. Однако для бывшего республиканца после сражения при Филиппах все это потеряло интерес. Он занят, как и многие римляне, проблемой организации своей собственной частной жизни, которая должна быть содержательной, наполненной умственным трудом, творчеством и скромной красотой вдали от шумных споров форума и борьбы политических партий. Римляне, подобные Горацию, желают проводить жизнь в просвещенных беседах с философами и друзьями, в увлечениях поэзией и искусством.
Однако, изображая современные нравы, Гораций часто не щадит красок и дает злые и острые зарисовки. Так, например, в 5-й сатире II книги выступает знаменитый греческий прорицатель Тиресий, который поучает Улисса (Одиссея), как нажить вновь состояние, утерянное во время скитаний по морям. Персонажи мифа перенесены здесь в обстановку современной Горацию действительности. Тиресий советует Одиссею использовать методы нечистых на руку и изворотливых римских дельцов, льстящих богатым старикам и подделывающих завещания.
Может быть, сдуру стихи он пишет плохие, старик-то?
Ты их хвали. Коль блудник он — не жди, чтоб просил: угождая
Мощному, сам ты вручи Пенелопу ему.
В сатире высмеивается лесть, подхалимство и подлость, на которую способны бесчестные люди в погоне за наживой. Материал для подобных зарисовок поэт черпает из окружающей его римской жизни. Сатира как раз и является тем жанром, который позволяет поэту делать подобные зарисовки. Для них не будет уже места ни в его лирических стихотворениях (одах), ни в гораздо менее острых в своих нападках посланиях. Сын вольноотпущенника, Гораций гордится своим скромным происхождением и не раз пишет в своих сатирах о том правильном нравственном воспитании, которым он обязан своему отцу.
В 23 г. до н. э. поэт выпускает сборник лирических стихотворений, которые принято называть одами[129].
Стихотворения Горация представляют собой исключительно своеобразное явление в истории лирической поэзии. Автор их — поэт, склонный к моралистическим рассуждениям, увлекающийся философией и размышляющий, как об этом свидетельствуют сатиры, об истинных ценностях жизни, — отрицательно относится к субъективной лирике типа Катулловой.
В эпоху принципата Августа, отмеченную увлечением греческим искусством IV в. до н. э. и стремлением к созданию монументальных архитектурных памятников, выражающих определенные идеи и вместе с тем гармоничных и классицистических по форме, Гораций хочет создать лирику «нового типа», отвечающую, как и «Энеида» Вергилия, идеалам содержательного и строго гармонического искусства.
Сторонник эпикурейской созерцательности, теории «довольства малым» и сохранения спокойствия мудреца во всех случаях жизни, он создает лирические стихотворения, в которых тщательно подобранные образы должны служить иллюстрацией к излюбленной им «Горацианской мудрости». Поэт сознательно избегает взволнованного тона, изображения страстей и горестных переживаний, которые давались Катуллом. Он придает разнообразным движениям души человека пластические, как бы застывшие формы.
Образцами Гораций считает знаменитых лирических поэтов Греции: Алкея, Сапфо, Анакреона. В известном стихотворении о памятнике, вдохновившем Г. Р. Державина и А. С. Пушкина, римский поэт к числу своих заслуг относит то, что он впервые перевел «эолийскую песню» на «италийские лады»:
Памятник я воздвиг, меди прочнее он,
Выше, чем пирамид царственных гордый взлет.
Дождь, точащий гранит, и Аквилона вихрь
Не разрушат его. Неисчислимый ряд
Лет над ним пролетит и пробегут века.
Нет! Не весь я умру, лучшая часть меня
Похорон избежит. Слава моя цвести
Будет вечно, пока в Капитолийский храм[130]
Жрец восходит и с ним дева молчащая.
Стану известен всем. Скажут: родился я
Там, где Ауфид[131] шумит, там, где некогда Давн
В бедных водой полях правил сельской страной,
Ставший царем беглец[132]. Первый я перевел
Песнь эолийскую на италийский лад.
Будь же мною горда, о, Мельпомена, взяв
Лавр дельфийский, увей с лаской чело мое!
Книга I начинается целым каскадом стихотворений, написанных различными размерами: сапфическая и алкеева строфа, Асплепиадов стих и др.
Тщательно отбирая образцы и мотивы из стихотворений древнегреческих поэтов, Гораций окрашивает их своими настроениями, вкладывает в них свою «житейскую мудрость», как бы примиряя между собой мотивы радости жизни перед лицом грядущей смерти, постоянные у греческих поэтов, с эпикурейской «теорией наслаждения».
Он использует пиршественные и политические мотивы лирики Алкея для своеобразной стилизации современной политической темы (Октавиан и Клеопатра, битва при Акции), а весь круг образов греческой лирики для известной поэтизации материала, всегда как бы приподнятого над будничной повседневностью.
Оды разнообразны по темам. Среди них есть дружеские послания, гимны богам, отклики на политические события, любовная лирика, лирика размышления. Каждое стихотворение — плод тщательной, почти ювелирной работы. Каждое слово взвешено и обдумано, в каждом описании, в экономно употребляемых определениях и эпитетах даны самые существенные, важные для поэта особенности героя, пейзажа, настроения.
Роскошь персов мне ненавистна, мальчик.
Не люблю венков из цветов садовых,
Не ищи, прошу, в уголках укромных
Розы осенней. Мирт простой ничем украшать не надо,
Он хорош и так. Мирт идет и слугам.
Он и мне пристал, когда пью под сенью
Лоз виноградных.
Гораций всегда обращается к какому-нибудь адресату, он побуждает его принять решение, помогает обрести мудрую позицию в жизненных невзгодах:
Хранить старайся духа спокойствие
В тяжелом горе, в дни же счастливые
Не опьяняйся ликованьем
Смерти подвластный как все мы, Деллий.
Часто, как и в сатирах, поэт раскрывает в одах свой идеал жизни. И здесь он выступает в защиту тихой, созерцательной жизни вдали от суеты шумного города, в окружении празднично-приподнятой природы, населенной прекрасными божествами (фавнами, нимфами, сатирами):
Тот, кто золотой середине верен,
Верь мне, избежит и убогой кровли,
Избежит дворцов, что питают зависть
Пышным убранством.
Чаще вихри гнут великаны-сосны,
С высоты быстрей низвергают башни,
Молнии легко поражают в бурю
Горные выси.
Вот пасут пастухи жирных овец стада;
Лежа в мягкой траве, тешат свирелью слух
Богу Пану, ведь он бдительно скот хранит
В темных рощах Аркадских гор.
Пейзажи, рисуемые им, напоминают стенную живопись этой эпохи, живопись, которая, как и занятия другими видами искусств (поэзией, музыкой), служила украшением римского быта и призвана была окружать обитателей дома элементами поэтического «бытия», как бы приближавшего человека к сфере муз и царству богов.
Да и самый образ лирического поэта, даваемый в одах, — этого наделенного высокой восприимчивостью любимого божествами певца, занимающего среди людей особое избранное положение, отличается от того автопортрета, который давался в сатирах.
«Горацианская мудрость», излагавшаяся в «Беседах», переводится здесь в иной регистр, приобретает высокий поэтический характер и должна быть как бы увековечена приобщением к благородному искусству лирики.
Любовные стихотворения Горация лишены серьезного чувства. Приверженец эпикурейской философии, он избегает серьезных и волнующих увлечений. Он смотрит как бы со стороны на своих многочисленных героинь, всех этих лидий, хлой, левконой, барин и т. п., с изяществом, а иногда и с легкой иронией рисуя их непостоянство, легкомыслие, их преходящие увлечения и мимолетные печали.
В сборнике стихотворений, изданных в 23 г. до н. э., Гораций проявляет еще известную сдержанность по отношению к Октавиану, хотя в ряде стихотворений III книги (ст. 1—6) и затрагивает моральные темы, пытаясь примирить республиканские представления о долге, чести, воздержанности с теми реформами, которые предлагает провести Август, чтобы возродить прежнюю религию и утраченные нравственные добродетели. В одном из стихотворений он возлагает надежды на кротость и миролюбие Августа.
Гораций вспоминает героя древности Регула, который попал в плен к карфагенянам и был послан ими в Рим с предложением выкупить своих пленных и заключить мир с Карфагеном. Суровый и мужественный Регул убеждает римлян не делать ни того, ни другого и возвращается в Карфаген на мучительную смерть. В другом стихотворении поэт приводит миф о троянском происхождении римлян. Однако и в этих парадных стихотворениях он по-прежнему отстаивает право человека на свободу внутреннего мира и дает образ поэта, живущего вдали от суетной толпы.
В 17 г. до н. э. в Риме торжественно праздновалось «обновление века» (так называемые «секулярные игры»), которое приурочивалось к окончанию гражданских войн и должно было знаменовать «начало новой счастливой эры под эгидой Августа». Горацию как крупнейшему поэту (Вергилий умер в 19 г. до н. э. было поручено составление праздничного гимна. В этом официальном гимне поэт прославляет Октавиана Августа и его реформы, возвеличивает римское государство, воспевает «начало нового века». Гимн написан в торжественном стиле культовой песни. Раньше Октавиан Август, как это видно по сохранившимся отрывкам его писем, был недоволен тем, что Гораций недостаточно часто упоминал о нем в своих произведениях.
Около 13 г. до н. э. Гораций пишет свою IV книгу од. Это был период, когда многим казалось, что наступила пора особого могущества и величия Рима. Октавиан только что вернулся в Рим после трехлетнего пребывания на Рейнской границе, были усмирены германцы и даки, окончены походы против венделиков и альпийских народов. В IV книге Гораций торжественно воспевает Августа, возвеличивает его пасынков Тиберия и Друза и фактически становится «певцом рода Юлиев».
Однако основным жанром творчества Горация последних лет являются послания — письма в стихотворной форме. Античные теоретики литературы всегда считали письма тем жанром, который давал особые возможности для описания интимной жизни автора. Послания Горация составлены, как и сатиры, в форме непринужденной беседы, но в отличие от сатир в них нет язвительных насмешек и «горацианская мудрость» изложена здесь в виде советов умудренного жизнью собеседника своим адресатам, среди которых были и видные деятели эпохи: сам Август, Меценат, секретарь Тиберия Флор и др. В интимной беседе с друзьями поэт дает описания своего каждодневного времяпрепровождения, добродушно шутит и иронизирует над самим собой и другими.
Как и Вергилий, мечтавший посвятить старость занятиям философией, Гораций хочет, оставив свою прежнюю поэтическую деятельность, заняться на склоне жизни мудрым самонаблюдением и, обогащенный жизненным опытом и размышлениями, научившись «подчинять себе вещи», поделиться своей мудростью с друзьями.
В послании к Меценату поэт пишет:
Часто мне кто-то кричит в мои чистые, чуткие уши:
«Во время, если умен ты, коня выпрягай, что стареет,
Чтоб не споткнулся к концу он, бока раздувая, всем насмех».
Вот почему и стихи и другие забавы я бросил:
Истина в чем и добро, я ищу, увлеченный лишь этим.
Гораций советует молодому Лоллию обуздывать свои страсти, Нуманцию — жить так, чтобы получать радость и наслаждение, приглашает к себе в Сабины Тарквата, и постоянно описывает свою скромную жизнь в небольшом имении, на лоне природы, в саду, в котором он чувствует себя царем. В интимном жанре послания впервые в римской литературе Гораций дает описание своей внешности, своего неповторимого индивидуального облика. Обращаясь к только что законченной книге, поэт говорит:
Ты расскажи, что я сын отпущенца[133], при средствах ничтожных
Крылья свои распростер по сравненью с гнездом непомерно.
Род мой насколько умалишь, настолько умножишь ты доблесть.
Первым я Рима мужам на войне полюбился и дома.
Малого роста, седой преждевременно, любящий солнце,
Гневом вскипающий быстро, но также легко отходящий.
Первая книга посланий вышла в 20 г. до н. э., вторая через 6 лет. Вторая книга состоит из трех писем на литературные темы, из которых самым значительным является послание к Пизонам («Наука поэзии»). В этом письме Гораций излагает свои взгляды на поэтическое творчество, дает советы поэтам, полемизирует с защитниками неправильных, с его точки зрения, теорий. Используя трактат эллинистического поэта Неоптолема из Париона «О поэзии» (конец III в. до н. э.), который содержал рассуждения о том, каким должно быть поэтическое произведение и какими качествами должен обладать сам поэт, Гораций, однако, насыщает свое послание собственными мыслями и наблюдениями. Он предстает перед нами в послании как теоретик римского классицизма, требующий от поэтического произведения гармонии и соразмерности частей.
Свои взгляды поэт излагает в форме непринужденной беседы, легко переходя от одного вопроса к другому, обращаясь к читателям с практическими советами, приводя примеры, пересыпая свою речь шутками и остротами.
Поэт, по мнению Горация, должен быть мыслителем и глубоко образованным человеком.
«Прежде чем станешь писать, научись же порядочно мыслить!» — восклицает поэт. Мастерству и умению мыслить нужно учиться у греков. Талант должен сочетаться с непрерывной кропотливой работой. Язык должен соответствовать тому жанру, в котором поэт пишет. Следует тщательно отбирать слова, но следить за всем новым в современном языке и не чуждаться этого нового:
Как листы на ветвях изменяются вместе с годами,
Прежние все облетят, — и слова в языке точно так же —
Гибнут, состарясь, одни, расцветают и крепнут другие.
Гораций — противник архаистов, требующих слепой приверженности старине; не согласен он и с теми, кто видит в поэзии лишь развлечение. Дилетантизм, модный в его время, вызывает его насмешки. Смеясь над плохими поэтами, он требует от каждого желающего писать упорного профессионального труда. Искусство поэзии имеет, с точки зрения Горация, свои законы, требующие изучения. Особое внимание уделяется в послании теории драмы. Вполне вероятно, что этот жанр представлял в это время актуальный интерес, так как многие современники Горация (Асиний Поллион, Варий) писали трагедии. К эллинистической драме восходит правило о том, что трагедия должна состоять из пяти актов.
Послания Горация не теоретическое исследование, но «нормативная поэтика», содержащая ряд правил, соответствовавших требованиям римского «классицизма». Не давая сколько-нибудь полного изложения теории поэзии, автор останавливается лишь на некоторых актуальных для римской литературы его времени моментах.
Требуя от поэтического произведения гармонической красоты, Гораций подчеркивает и необходимость эмоционального элемента, который мог бы увлечь читателя. Призывая учиться у греков, римский поэт настаивает на поисках оригинальности в разработке тем, а не на простом подражании. «Послание к Писонам» явилось своеобразным обобщением собственной творческой практики Горация, и его произведения могут служить превосходными примерами, иллюстрирующими эстетические принципы, изложенные в «Послании».
«Искусство поэзии» было важным источником для создания нормативной поэтики эпохи Возрождения и европейского классицизма. В «Поэтическом искусстве» Буало воспроизведено не только заглавие Послания Горация, но весь ход его мыслей.
Поэтическая деятельность Горация, как и творчество Вергилия, имела большое значение не только для римской литературы, но и для нового времени. Правда, интерес к нему как к лирическому поэту возник лишь с эпохи Возрождения. До этого его лирика казалась слишком сложной. Петрарка высоко ценил его поэзию, и вместе с Вергилием Гораций сделался любимейшим поэтом гуманистов. «Горацианская мудрость» увлекала и французских поэтов XVIII — начала XIX в., а оды вызвали массу перепевов и подражаний. Горация ценили и как моралиста, и как сатирика, особенно в период раннего средневековья. В России им увлекались Кантемир, Ломоносов и Державин. В поэзии Пушкина лицейского периода постоянно встречаются горацианские мотивы, а впоследствии он дал интересные переводы отдельных од.
РИМСКАЯ ЭЛЕГИЯ
В то же время, когда развертывается поэтическая деятельность Вергилия и Горация, возникает и развивается в Риме своеобразный жанр любовной элегии. Представителями этого жанра были Галл, Тибулл, Проперций и Овидий.
Вергилий и Гораций каждый по-своему решали проблему формирования мировоззрения индивида в новый исторический период. Тот и другой искали известной гармонии между объективным миром и миром индивидуальных чувств человека, пытались в той или иной степени примирить официальную идеологию принципата и частную жизнь римляна.
Иными путями шли римские элегики. Центральной темой их поэзии становится любовь. Именно в мире любовных переживаний находят они главное содержание жизни. К принципату римские элегики относятся критически. Проперций и Овидий высмеивают изданные Октавианом Августом законы о браке, выражают презрение к государственной деятельности и военной службе. Тибулл игнорирует политические события, не упоминает даже имени Октавиана. В своих элегиях эти поэты создают особый мир, противопоставленный официальному миру. Они требуют уважения и внимания к чувствам, которые до сих пор не играли центральной роли в творчестве римских поэтов. Они используют при этом мотивы и образы античной любовной поэзии, видоизменяя их и как бы пропуская сквозь призму авторского восприятия. В центре элегии — личность самого автора, всегда описывающего собственные переживания, события своей жизни. Субъективный характер римской элегии отличает ее от повествовательной любовной элегии на мифологические темы, которую культивировали эллинистические поэты. Главными персонажами элегии являются: юноша-поэт, автор любовных стихотворений, его возлюбленная, к которой обращены элегии, многочисленные соперники поэта, в том числе богатый воин. Любовные страдания, жалобы на неверность возлюбленной, описания свиданий, грусть по поводу разлуки, различные советы влюбленному — обычные мотивы римской элегии. Сборники своих стихотворений поэты посвящают возлюбленной, давая ей какой-нибудь псевдоним. Галл посвящает элегии Ликориде, Тибулл — одну книгу Делии, другую — Немезиде, Проперций — Кинтии, Овидий — Коринне. Немезида — имя богини мщения, Делия и Кинтия — эпитеты Артемиды, Коринна — имя древнегреческой поэтессы. Любовь описывается в элегии как высокое служение жестокой и капризной возлюбленной, которую поэты называют domina — «госпожа». Возвышенный характер чувств героев элегий привлек впоследствии внимание к этому жанру поэтов средневековья и Возрождения, провансальских трубадуров и миннезингеров, воспевавших своих прекрасных и неприступных дам.
Первым представителем элегии принято считать Гая Корнелия Галла (69—26 гг. до н. э.). Его сборник в 4 книгах, посвященный Ликориде, до нас не дошел. Однако известно, что из всех элегических поэтов Рима он был ближе всех к эллинистическим поэтам, Евфориону и др. По-видимому, мифологические темы играли в его элегиях значительно большую роль, чем в творчестве других римских элегиков.
ТИБУЛЛ
Из античной биографии известно, что Альбий Тибулл (ок. 50— 19 гг. до н. э.) происходил из сословия всадников и был близок с Мессалой Корвином — крупным оратором и государственным деятелем, бывшим республиканцем, перешедшим после поражения при Филиппах на сторону Августа. С Мессалой Тибулл побывал, по-видимому, в Галии (поход против Аквитанцев в 30 г. до н. э.) и на Востоке (война с киликийцами 28—27 гг. до н. э.). В биографии сообщается, что поэт даже получил за свои военные заслуги почетные дары, однако в элегиях он постоянно изображает себя бедняком, ненавидящим кровавые войны.
Дошедший до нас «Тибулловский сборник» включает в себя две книги элегий, принадлежащих самому Тибуллу: I книга посвящена Делии, II — Немезиде; III книга состоит из элегий некоего поэта Лигдама, по-видимому, члена литературного кружка Мессалы, IV — любовным письмам племянницы Мессалы Сульпиции к ее возлюбленному — бедному юноше Керинфу. В сборник включен также и «Панегирик Мессале» неизвестного автора.
В I книге элегий Тибулл рисует свой идеал жизни:
Пусть собирает другой себе желтого золота горы,
Югер за югером пусть пахотной копит земли,
Пусть в непрестанном труде он дрожит при врагов приближенье,
Сон пусть разгонят ему клики трубы боевой.
Мне ж моя бедность пускай сопутствует в жизни спокойной,
Только б в моем очаге теплился скромный огонь.
Житель села, я весной сажать буду нежные лозы,
Пышные буду плоды ласковой холить рукой.
Он мечтает всю жизнь прожить на лоне природы, совершая старинные сельские обряды и наслаждаясь обществом своей возлюбленной:
Слава меня не влечет, лишь Делия вместе была бы,
Пусть тогда назовут слабым, ленивым меня,
Лишь бы глядеть на тебя, когда час мой последний настанет.
Лишь бы обнять я тебя мог ослабевшей рукой!
В 3-й элегии автор рассказывает о том, как он заболел на острове Керкире, возвращаясь из военного похода. Больной поэт мечтает о возвращении в Рим к Делии и вместе с тем томится мыслями о близкой смерти. Перед ним как бы проходят разнообразные видения, воображение скользит от одной картины к другой. Воспоминание о покинутой Делии влечет за собой мечту о Сатурновом царстве, о том прекрасном времени, когда землю еще не пересекали разлучающие людей дороги. Близость смерти вызывает надежду на то, что он попадет в лучезарные Елисейские поля, где обитают души благородных героев. Элегия заканчивается картиной неожиданного возвращения Тибулла в Рим:
Вот тогда я явлюсь внезапно, никто не заметит,
Чтоб показался тебе посланным прямо с небес.
Ты тогда побежишь босая навстречу поспешно,
Не успев причесать, Делия, косы свои.
О, я прошу, чтобы день этот радостный в блеске Аврора
Нам принесла, на конях розовых в небо спеша.
Изысканный и тонкий поэт тщательно обрабатывает элегии, создавая гармонирующий с их высоким строем изящный и чистый язык. Для поэтического стиля Тибулла характерны неожиданные переходы от одной мысли к другой, хотя при этом основная нить повествования никогда не теряется. Образцом подобного стиля может служить, например, 2-я элегия I книги. Любопытно, что одно вдруг встретившееся слово начинает потом повторяться, обрастая все новыми и новыми дополнениями:
Деву мою охраняет сурово грозная стража,
Тяжкая дверь заперта плотно запором глухим.
О, упрямая дверь, пускай сечет тебя ливень!
Пусть Юпитер в тебя грозные мечет огни!
Дверь, откройся прошу, внимая мольбе моей долгой.
Рассказывая о колдунье, поэт упоминает о ее магической песне:
Видел, как с неба сводила она блестящие звезды,
Видел, как песней поток вспять обращала речной,
Песней она разверзала глухие жилища умерших,
Души манила, с костра теплые кости звала.
Это нагнетание образов, как бы всплывающих в воображении поэта, придает элегиям взволнованный, эмоциональный характер.
В своих описаниях Тибулл стремится избегать всякой конкретизации, которая могла бы нарушить идеальный характер созданного его воображением чистого и прекрасного, но несколько обедненного мира:
Буду работать в полях, пусть Делия смотрит за сбором
В час, как работа кипеть будет на жарком току,
Пусть хранит для меня сосуды, полные гроздий,
Вспененный муст бережет, выжатый быстрой ногой.
Пусть привыкнет считать свой скот, привыкнет и мальчик,
Сын болтливый раба, к играм у ней на груди.
Богу полей приносить виноградные гроздья сумеет,
Колос — награду за хлеб, скромные яства — за скот.
Пусть она всем управляет, возьмет на себя все заботы.
Будет приятно мне стать в собственном доме никем.
Мой Мессала придет, и Делия яблок душистых
Быстро сорвет для него с яблонь отборных в саду.
Все детали этой картины, нарисованной Тибуллом, должны показать привлекательные стороны мирного сельского труда и царящих здесь идиллического спокойствия и дружбы.
Во втором сборнике элегий, посвященном корыстолюбивой и жестокой Немезиде, в гармоничный мир элегии врываются трагические ноты. Оказывается, что современная жизнь резко противоречит элегическим идеалам, что молодые женщины предпочитают богатых поклонников бескорыстным и бедным поэтам:
Горе! Я вижу, что дев пленяет богатый поклонник.
Стану алчным и я. Ищет Венера богатств!
Пусть моя Немезида в богатом ходит убранстве.
Пусть все видят на ней роскошь подарков моих!
Тонки одежды у ней, их выткали женщины Коса,
Выткали и навели золото ярких полос,
Черные спутники с ней пусть идут из Индии жгучей,
Солнце там близко к земле, жители стран тех смуглы.
Поэту ненавистны богачи, сооружающие себе роскошные дома с колоннами, воины, предпочитающие кровавые войны мирной жизни на лоне природы, нарушители древних обычаев. Он рассказывает о многочисленных препятствиях, которые приходится преодолевать влюбленному: жестокость стражей, вероломство возлюбленной, козни богатых соперников. Тибулл избегает конкретизации, которая свойственна, например, римским сатирикам, обрушивающим свой гнев на пороки современности. Он смотрит на современную действительность глазами влюбленного поэта.
ПРОПЕРЦИЙ
Элегии Секста Проперция (50 г. — около 15 г. до н. э.) во многом отличаются от мечтательных, мягких, изящных элегий Тибулла. Творческий путь Проперция также был иным, чем у Тибулла, и привел его к постепенному примирению с новым режимом, к включению официальных тем в рамки первоначально оппозиционной римской элегии.
Родился Проперций в Умбрии. Его родственники принимали участие в гражданской войне на стороне противников Августа. В Рим он прибыл, по-видимому, в начале 20-х годов до н. э. Первая книга элегий вышла около 27 г. Принято считать, что как элегический поэт он занимает промежуточное положение между ученым Галлом, писавшим элегии на мифологические темы, и Тибуллом, в элегиях которого мифология не играет сколько-нибудь значительной роли. Проперций стремится создать теорию элегии, противопоставляя этот жанр эпосу. Своими предшественниками он считает Каллимаха и других эллинистических поэтов, утверждает, что в изображении чувств Мимнерм выше Гомера.
В элегиях поэта любовь скорбная и трудная, его владычица Кинтия жестока и капризна. Если любовь Тибулла показана на фоне идиллической сельской жизни, то Проперций рисует разнообразные картины: портики, площади и улицы Рима, модный курорт Байи, морской берег и т. п. Поэт проявляет большой интерес к мифологии и даже задумывает впоследствии создание цикла повествовательных элегий на мифологические темы. Мифологические образы очень часто встречаются в его произведениях. Он постоянно сравнивает свою возлюбленную с прекрасными героинями далекого прошлого, свои переживания и перипетии трудной любви с чувством мифологических героев. Мифология является своеобразным средством поэтизации, к которому он охотно прибегает, обнаруживая свою ученость. 3-я элегия первой книги начинается так:
Так на пустынном песке в забытьи Миноида[134] лежала,
Прежде чем в море исчез парус афинской ладьи,
Так погрузилася в сон Кефеева дочь Андромеда[135],
Освободившись от пут, на одинокой скале.
Так Эдонида[136], ночным утомленная бденьем, поникла
В мягкую поросль травы у апидановых вод[137].
Им я подобной настиг дышавшую мирным покоем
Кинтию — голову ей чуть прикрывала рука.
Кинтия, героиня элегий Проперция, — образованная женщина, не похожая на простушку Делию, возлюбленную Тибулла. Стихотворения Проперция пронизаны страстным, горячим чувством:
Кинтия, ты мне одна и дом, и родители вместе,
Вся моя радость в тебе, все мои чувства твои.
Грустен приду ли к друзьям, иль полный радости легкой,
Буду всегда говорить — Кинтии это вина.
Поэт любит сочетать в своих элегиях контрастные мотивы — радость счастливой любви и размышления о смерти:
Словно листы, что упали с венков увядших, поблекших
В чаши и медленно в них порознь плывут, посмотри!
Так и нам, может быть, хоть, любя, о великом мечтаем,
Завтрашний день завершить может короткую жизнь.
Проперций прибегает часто к эпиграмматически заостренным формам выражения:
Средства испытаны все побороть жестокого бога:
Все бесполезно — гнетет он, как и прежде, меня.
Вижу спасенье одно: уйти в заморские земли.
Кинтия дальше от глаз — дальше от сердца любовь.
Переходы от одной темы к другой часто бывают резкими и неожиданными, создавая трудности для понимания отдельных элегий.
Вторая книга элегий написана поэтом в то время, когда он стал членом кружка Мецената. Хотя и здесь главной героиней остается Кинтия, но уже упоминается об Августе и его победах (10-я элегия). В III книге есть элегии-рассуждения. Проперций говорит в них о попытках избавиться от своей страсти, рассуждает о корыстной любви, о могуществе женщин и т. д. Он пишет о том, что хотел бы отправиться в Афины и там в занятиях философией и в созерцании памятников искусства забыть о своей любви. Проперций прославляет победу Августа при Акции и часто упоминает имя Мецената.
Четвертый сборник элегий включает ряд новых для Проперция моментов. Он издан не ранее 16 г. Открывает его стихотворение, в котором автор говорит о намерении перейти от любовной элегии к повествовательной и создать серию ученых стихотворений на римские темы в духе поэмы Каллимаха «Причины» (элегию о Тарпее, влюбившейся во вражеского вождя, о Геркулесе и о Каке, о Юпитере Феретрие и др.). Есть среди них элегии, посвященные изображению супружеской любви — письмо Аретузы Ликоте (кн. III), и речь знатной матроны Корнелии на суде в преисподней. Корнелия описывает свой образ жизни и обращается с утешением к пережившему ее супругу (10-я элегия). В этой элегии, вполне отвечающей официальной идеологии, подчеркнуты достоинства верной супружеской любви и дан образ любящей женщины, матери многочисленных детей, озабоченной их участью. Постепенно преодолевая субъективизм любовной элегии, Проперций подходит к созданию обобщающих женских образов, как бы прокладывая пути для своего младшего современника Овидия, который блестяще разовьет тенденции, наметившиеся в поздних элегиях Проперция. Любовные элегии, посвященные Кинтии, также включены в последнюю книгу. Кинтия умерла, но после смерти является Проперцию и рассказывает о своем пребывании в Элизии.
Таким образом, в творчестве Проперция жанр римской элегии как бы перерастает узкие рамки любовной лирики, обогащаясь рядом новых тем.
ОВИДИЙ
Публий Овидий Назон называет себя младшим из четырех элегических поэтов Рима. Свою биографию он рассказывает в одном из стихотворений периода изгнания («Скорбные элегии»). Родился он в 43 г. до н. э. в небольшом городке Сульмоне, в Абруццкой области, расположенном в живописной долине, окруженной горами. И в наши дни в современной Италии центральная улица Сульмоны носит имя Овидия.
Вместе с братом поэт был отправлен в Рим для получения образования и попал в риторическую школу. В это время в Риме пользовался большим успехом жанр камерного красноречия, рассчитанного на аудиторию любителей и знатоков изящной речи. На выступления ораторов, обучавших в риторических школах и публично выступавших перед аудиторией любителей, стекалось много слушателей. Темы речей были фиктивными, заранее заданными оратору. Задача заключалась в том, чтобы дать интересную, эффектную, максимально оригинальную разработку сюжета. Речи делились на контроверсии (судебные) и свасории (жанр рассуждения). Свасории обычно вкладывались в уста исторических или мифологических персонажей, оказавшихся в особенно сложном и трудном положении, например, в уста Агамемнона, рассуждающего о том, нужно ли приносить в жертву Ифигению, или Цицерона, который должен был решить вопрос, стоит ли просить Антония пощадить его жизнь, и т. п.
Сенека Старший, автор дошедшего до нас сборника контроверсии и свасории, утверждает, что молодой Овидий был одаренным оратором, хотя и не любил речей, в которых требовались строгая логика и юридическая аргументация. Овидия привлекали речи, в которых можно было дать психологические характеристики действующих лиц, поставленных в какое-нибудь необычное положение. Речь Овидия, по мнению Сенеки, напоминала стихотворения в прозе (solutum carmen). Блестящий поэтический талант и влечение к литературному творчеству очень рано проявились у этого выдающегося поэта.
С детских лет меня выси поэзии сладкой манили,
Тайно Муза влекла к ей посвященным трудам.
Часто отец говорил: «К чему пустые занятья,
Ведь состоянья скопить сам Меонид не сумел!»
Я подчинялся отцу и, весь Геликон забывая,
Стопы отбросив, хотел прозой писать, как и все,
Но, против воли моей, слагалась речь моя в стопы.
Все, что пытался писать, в стих превращалось тотчас.
Знание ораторского искусства и интерес к психологическим зарисовкам, полученные Овидием в риторической школе, сыграли важную роль в формировании его поэтического дарования.
Первым литературным трудом поэта был сборник любовных элегий («Amores»). Опираясь на поэзию своих предшественников, используя подчас традиционные мотивы любовной элегии, молодой поэт создает стихотворения нового типа, лишенные того возвышенного характера, который был свойствен трактовке любовной темы у Тибулла и Проперция. Овидий прочно стоит на почве реальности, с живым интересом относится к окружающему, наделен меткой наблюдательностью и остроумием. Достойными поэтического изображения он считает такие стороны жизни, которые не дерзали описывать прежние элегические поэты. Он смело ведет своих читателей в цирк, в котором во время представления юноша может познакомиться с хорошенькой вольноотпущенницей.
Скачка коней благородных мой взор не влечет на ристаньях,
Пусть победит, я прошу, тот, кто тебе по душе.
Рядом с тобой посидеть я хочу, перемолвиться словом,
В цирк пришел, чтоб любовь ты мою видеть могла.
Смотришь ты на бега, смотрю на тебя я упорно.
Каждый своим увлечен, каждый глядит на свое.
Бросая шутливый вызов серьезной морали, поэт объясняется с одинаковой страстью в любви госпоже и ее прислужнице:
Волосы ты причесать искусно умеешь, Кипассис,
Ты достойна служить в небе богиням самим!
Прелесть ласк твоих тайных испытана мною: я знаю,
Ты мила госпоже, мне же милее, чем ей.
Он поучает ревнивого супруга и дает советы влюбленному, как искуснее обмануть мужа своей любимой. Обыденные чувства, картины повседневной жизни становятся у него объектами художественного изображения. Шутка, смех, ирония впервые так широко проникают с его элегиями в римскую лирическую поэзию. Многие элегии представляют собой стихотворные декламации. Один мотив в них искусно подается в разных вариантах. Так построена, например, 9-я элегия I книги. Главная мысль изложена в первых строках, а все стихотворение развивает и иллюстрирует ее серией примеров и образов:
Каждый влюбленный — солдат, и есть у Амура свой лагерь,
Аттик, поверь мне и знай: каждый влюбленный — солдат.
Возраст, годный для войн, удобней всего для Венеры,
Старый не годен солдат, старца противна любовь.
Открывая маленький мир обыкновенного человека, видящего в любви веселое развлечение, Овидий, в отличие от Тибулла и Проперция, сосредоточивает свое внимание не только на чувствах влюбленного поэта, автора элегий, но и на переживаниях женщины. Интерес к женской психологии уже свойствен этим ранним элегиям. Овидий ставит в них проблему необходимости ответного чувства и любуется его проявлениями у своих подчас легкомысленных и веселых героинь.
Овидию, представителю младшего поколения периода принципата, не прошедшему через огонь гражданских войн и пользующемуся благами «Августовского мира», чужды мучительные поиски жизненной позиции и системы мировоззрения. Он уже не строит, подобно Вергилию и Горацию, сложной системы взаимоотношений человека с окружающей действительностью. Чувства и психология героев, лишенных всякой исключительности, интересуют его сами по себе. К серьезным моральным темам «века Августа» поэт относится с иронией. Древние установления и правила, выработанные Римом, не представляются ему чем-то особенно важным и значительным. Молодой поэт высмеивает брачные законы Августа, подтрунивает над увлечением древностью и преклонением перед старой религией, которые были свойственны «официальной идеологии».
От любовной элегии, ставшей в его руках шутливой и изящной миниатюрой, поэт переходит к жанру лирического послания на мифологические темы. В отличие от Тибулла и Проперция Овидий уже в любовных элегиях интересуется не столько личными субъективными чувствами, сколько жанровыми мимическими сценками, персонажами с их психологией и окружающей обстановкой. Поэтому обращение поэта к более объективным темам, а впоследствии и к повествовательным жанрам было вполне закономерно. От любовной элегии он переходит к мифологическим сюжетам и создает свои «Послания героинь». «Послания» представляют собой сборник стихотворных писем мифологических героинь (Пенелопа, Брисеида, Деянира, Медея, Федра, Ариадна, Дидона и др.) к покинувшим их мужьям или возлюбленным.
Рисуя образы, широко известные римскому читателю и имевшие многовековую традицию в художественной литературе, Овидий делает попытку осветить мир своих персонажей по-новому, как бы вывести их из привычных «героических рамок» и приблизить к реальным женщинам, своим современницам.
Послания напоминают риторические свасории — речи, вложенные в уста исторических или мифологических персонажей, в составлении которых упражнялись в риторических школах. От декламаторов требовалось найти максимально достоверные психологические штрихи и проявить оригинальность в разработке темы. Героини Овидия владеют всеми приемами ораторского искусства, сочетая в своих письмах риторические фигуры с лирическими излияниями.
Послания однообразны по темам, так как все героини находятся в одинаковом положении — в разлуке со своими возлюбленными. Одинаковые мотивы встречаются во всех посланиях (жалобы, просьбы о возвращении и т. д.). Искусство поэта проявляется в умении варьировать сходные мотивы, в стремлении придать каждому образу своеобразные черты, отличающие его от других. Овидий вводит в послания ряд штрихов и метких деталей, подмеченных им в окружающей жизни, насыщая тем самым свой мифологический материал остро современными мотивами.
Пенелопа — верная жена Одиссея — лишена у Овидия величественности, свойственной ей в «Одиссее» Гомера. Римский поэт изображает ее стареющей, слабой женщиной, трогательно хранящей верность своему далекому супругу. Призывая Одиссея поскорее вернуться на Итаку, Пенелопа пишет ему:
Юною девой была я, когда ты уехал отсюда.
Ныне старухой меня, если вернешься, найдешь.
В образе Дидоны нет сурового величия эпической героини. Она обращается к Энею с трогательными мольбами и горькими упреками.
В противоположность пылающей местью Дидоне Вергилия она, проклиная Энея, трепещет за его жизнь:
Страшно мне, как бы, погибнув, тебя не вовлечь в эту гибель,
Как бы морская тебя не поглотила волна!
Милый, живи: уж лучше пусть так я тебя потеряю,
Лучше пусть смерти моей станешь виновником ты.
В послание Медеи вводится любопытная бытовая деталь — рассказ о том, как один из сыновей Ясона увидел свадебную процессию, которую возглавлял его отец. Выбежав за порог дома, он обращается к матери со следующими словами:
«Мама, — кричит. — Посмотри! Сам отец наш Ясон открывает
Шествие, весь золотой на колеснице стоит».
Тем самым Овидий как бы модернизирует материал, превращая Медею в живую, современную ему женщину.
Впоследствии, вероятно, самим же Овидием к сборнику, состоявшему из 15 писем, были присоединены еще три пары посланий. В каждой паре было письмо героини и ответ героя (письмо Париса Елене и Елены Парису, письмо Аконтия и Кидиппы, Геро и Леандра). В этих посланиях решалась интересная художественная задача. Овидий изображал в них воздействие письма на чувства и намерения адресата. С этой точки зрения интересно письмо Париса, в котором он пытается различными способами расположить к себе Елену, и ответное послание Елены, в котором раскрывается целая гамма психологических нюансов. Елена начинает письмо с негодующих замечаний и постепенно склоняется к просьбам влюбленного красавца.
Первый период творчества Овидия заканчивается двумя шутливо дидактическими поэмами: «Искусство любви» («Ars amatoria») и «Средства от любви» («Remedia amoris») (1 г. до н. э. — 1 г. н. э.). Поэма «Искусство любви» — одно из самых блестящих по остроумию и совершенству произведений молодого Овидия. Поэт пародирует в ней ученые руководства, в частности руководства по риторике. Римской любовной элегии были свойственны элементы дидактики. Тибулл и особенно Проперций подчеркивали, что хотят дать полезные советы влюбленным, имея достаточный опыт в делах любви. Овидий использует эту дидактическую тенденцию. Он составляет целый кодекс правил поведения, которыми должен руководствоваться влюбленный юноша в своих взаимоотношениях с любимой женщиной. Руководства по риторике обычно начинались с раздела, посвященного нахождению (inventio) нужного оратору материала. Овидий начинает свою шутливую поэму с раздела «Нахождение предмета любви», давая советы, как и где найти подходящую возлюбленную. Вторая часть поэмы посвящена тому, как завоевать любовь, третья — как ее сохранить. В произведение вводятся многочисленные бытовые зарисовки, изящные мифологические рассказы, шутливые рассуждения на моральные темы. От тех, кто хочет покорять сердца, требуется обаяние и знание искусства. Влюбленный в своих взаимоотношениях с женщинами, как шутливо утверждает Овидий, должен быть на высоте культурного века Августа.
В третьей книге поэт дает советы женщинам. И от них требуются изящество внешнего облика, тонкий вкус и художественные познания. Пользуясь остроумной шуткой, иногда прибегая к пародии, Овидий выступает в своей поэме против грубости нравов, за тонкость и красоту в отношениях между людьми.
Поэма вызвала недовольство блюстителей нравственности вольностью тона и откровенной смелостью отдельных картин. Тогда Овидий составил другое произведение на прямо противоположную тему — «Средства от любви». В этом небольшом по объему произведении он советует заниматься сельским хозяйством или государственной деятельностью, отправиться в далекое путешествие и т. п., для того чтобы исцелиться от любовного чувства. Поэма также носит шутливый характер и полна остроумия и метких психологических зарисовок.
В первый период творчества Овидием были написаны знаменитая, но не дошедшая до нас трагедия «Медея» и поэма о косметике (сохранилась очень незначительная часть ее).
Во второй период творчества поэт переходит от произведений на любовные темы к созданию больших произведений на мифологические сюжеты. Он одновременно пишет две поэмы: «Метаморфозы» и «Фасты».
«Метаморфозы» — эпическая поэма, в которой рассказываются легенды о превращениях людей в животных, а также в предметы неодушевленной природы: растения и камни, источники, светила и т. д. Эти мифы широко распространены в фольклоре различных народов. Эллинистические поэты, проявлявшие большой интерес к фольклору и мифологии, использовали эти легенды в своих художественных произведениях. Эратосфену принадлежит сочинение в прозе «Катастеризмы», в котором излагались мифы о превращении в звезды, Бойю — сочинение «О происхождении птиц», Никандру и Парфению — «Метаморфозы». Существовали и каталоги мифов на эту тему. Римский поэт использовал многочисленные источники: научные и художественные произведения, каталоги и памятники изобразительного искусства.
Поэма «Метаморфозы» состоит из 15 книг. Это увлекательное, живо написанное произведение с массой персонажей, с постоянной сменой места действия. Овидий собрал около 250 различных мифов о превращениях. Для придания единства произведению поэт пользуется различными приемами: он объединяет мифы по циклам (фиванский, аргосский и др.), по сходству персонажей, по месту действия. Часто придумывает связующие звенья между разнородными легендами. Как искусный рассказчик, он пользуется приемами рамочной композиции, вкладывая повествование в уста различных героев. Поэма начинается с рассказа о сотворении мира из беспорядочного хаоса, а кончается философским заключением Пифагора. Пифагор говорит о вечной изменчивости и чудесных превращениях, происходящих в окружающей природе, призывает не употреблять в пищу мясо живых существ. Подобно своим предшественникам (Вергилию, Лукрецию) Овидий стремится дать философское обоснование избранной им темы, считая, что жанр эпоса, в отличие от элегии, требует известной концепции и художественных обобщений. Поэта интересует психология различных персонажей и та обстановка, в которой они действуют.
Вот юный Фаэтон, обиженный недоверием к его божественному происхождению, хочет убедиться в том, что его отцом действительно является бог Солнца. Он отправляется для этого далеко на Восток и приходит во дворец лучезарного бога. Дворец Солнца сказочен, но в описание включены детали, напоминающие пышное убранство роскошных резиденций восточноэллинистических царей и римских вельмож. Колонны дворца украшены золотом и драгоценными камнями; на створках серебряных дверей изображены земля и море, кишащее тритонами и нереидами. Сказочный бог Солнца, восседающий на троне, украшенном смарагдами, оказывается заботливым отцом. Фаэтон хочет проехать по небу на солнечной колеснице. Отец пытается отговорить его, но упрямый юноша настаивает на своем. Овидий описывает небесные конюшни и фантастических коней, нетерпеливо бьющих копытами. Колесница, на которую встал Фаэтон, кажется им, привыкшим возить мощного бога света, слишком легкой. Поднявшись на вершину неба, с которой начинается крутой спуск, кони перестают подчиняться поводьям и мчатся, сойдя с дороги. По сторонам разверзают свои пасти страшные небесные чудовища: Рак (созвездие Рака), Скорпион (созвездие Скорпиона), а внизу темнеет далекая Земля. Сердце Фаэтона сжимается от страха, и он выпускает из рук поводья. Вот колесница, скользя все низке и ниже, приближается к Земле, загораются леса на горных вершинах, закипает вода в реках и морях, в земле появляются трещины от невыносимого жара. Богиня Земли молит Юпитера о спасении, и властитель богов бросает свою молнию в Фаэтона, чтобы вызвать падение колесницы. Гибнет, падая на землю, Фаэтон. Неутешно плачут над ним сестры и превращаются в тополя. Описание превращения дано кратко и лишь замыкает большой рассказ.
Соединение фантастики с реальностью характерно для всей поэмы Овидия. Его герои, с одной стороны, сказочные мифологические фигуры, с другой — обыкновенные люди. Повествование не усложнено никакими глубокомысленными рассуждениями. Так, в рассказе о Фаэтоне подчеркнуты простые, понятные всем черты внутреннего облика: самоуверенность молодости, мудрость и нежная заботливость зрелости. Эта доступность, легкость и поэтичность рассказа обеспечили поэме Овидия широкую популярность в древнее и новое время. С античной мифологией в увлекательном изложении Овидия читатель нового времени знакомился обычно по этой широко известной и любимой уже в средние века поэме. Многие рассказы дали материал для литературных произведений, опер, балетов и картин: описание четырех веков и рассказ о любви Аполлона к нимфе Дафне, превратившейся в лавровое дерево (I кн.), миф о красавце Нарциссе, влюбившемся в собственное изображение, и нимфе Эхо (III кн.), о горной Ниобе, оскорбившей Диану (VI кн.), о полете Дедала и Икара (VIII кн.), о скульпторе Пигмалионе, создавшем статую прекрасной женщины и влюбившемся в свое создание (X кн.), о нежных супругах Кеиксе и Галькионе (XI кн.) и др.
Превращения в «Метаморфозах» — обычно результат вмешательства богов в судьбу героев. Иногда они вызваны несправедливой злобой божества или являются заслуженной карой за проступок. Подчас, спасаясь от грозящей беды, персонажи поэмы сами молят богов об изменении своего внешнего облика. Так, нимфа Дафна, которую преследует влюбленный Аполлон, обращается к своему отцу, богу реки Пенею, с просьбой о помощи:
Молит: «Отец, помоги, ведь сила есть у потоков,
Лик мой скорей измени, уничтожь мой гибельный образ!»
Кончила речь, и тотчас тяжелеют гибкие члены,
Нежную грудь покрывает кора, поднимаясь все выше.
Волосы в листья у ней превращаются, руки же в ветви,
Ноги — ленивые корни уходят в черную землю.
Вот и исчезло в вершине лицо, но краса остается.
Любит по-прежнему Феб и, ствола рукою касаясь,
Чувствует, как под корой ее грудь трепещет живая.
Он обнимает ее, он дерево нежно целует.
Описания Овидия чрезвычайно выразительны, он видит рисуемую картину во всех подробностях. Эта наглядность описаний дала возможность художникам эпохи Возрождения снабдить издания «Метаморфоз» серией живописных иллюстраций.
Богатство античной мифологии позволило Овидию изобразить в поэме самые различные персонажи. Перед читателями проходят герои различного возраста и пола: юноши, скромные девушки, старики и старухи, зрелые, умудренные жизнью мужи. Наряду с богами и царями выступают и простые смертные: кормчий Главк, старики Филемон и Бавкида, юные влюбленные Пирам и Тисба, скульптор Пигмалион и др. Их чувства, как характер персонажей, различны: тут и жестокий деспот Терей, и самовластный, надменный Пенфей, бесхитростная юная Каллисто, надменная богиня Юнона. Герои Овидия — это, в сущности, его современники, перенесенные в сферу мифа, опоэтизированные и облагороженные. Овидий как бы отдает в поэме дань уважения принцепсу, рассказывая о превращении Цезаря в комету и почтительно отзываясь об Августе. Эти моменты, однако, никак не влияют на все произведение в целом, далекое по своей идейной направленности и особенностям поэтической формы от официальной идеологии принципата.
Одновременно с «Метаморфозами» Овидий пишет и другую поэму — «Фасты» (Календарь). Сравнение художественного метода Овидия в «Метаморфозах» и «Фастах» показывает, что, создавая эпическую поэму, Овидий хочет придать изложению известную монументальность и парадность. В поэме «Фасты», написанной элегическим дистихом, рассказывается о происхождении отдельных римских обрядов, празднеств и церемоний. Здесь несколько иной стиль повествования (хотя мифологии также уделено много места), больше бытовых подробностей и самый тон изложения проще, лиричнее и эмоционально насыщеннее, чем в «Метаморфозах». Образцом послужила поэма Каллимаха «Причины».
Овидий предполагал написать 12 книг, по числу месяцев в году, но успел написать только 6. Каждая книга начинается с толкования названия месяца, далее следуют занимательные рассказы о празднествах и обрядах, совершаемых в данном месяце. Каждый праздник и обряд имеет свою историю и связан с многочисленными мифами, которые и излагаются в поэме. Греческие мифы чередуются с римскими, римская мифология поэтизируется. К числу известных эпизодов относится рассказ о Тарквинии и Лукреции, с легендой о которых был связан один из дней февраля. Сын Тарквиния Гордого Секст совершил насилие над целомудренной женой Коллатина Лукрецией. Лукреция рассказала обо всем мужу и затем пронзила себя мечом. При этом присутствовал Брут, поклявшийся отомстить деспотическому роду Тарквиниев и самому насильнику. Возмущенные жестокостью этрусских царей, римляне изгоняют их из Рима. Так заканчивается, согласно «Фастам» Овидия, древний «царский период» в истории Рима.
Поэт не закончил свою поэму, так как в 8 г. н. э. он был внезапно отправлен в изгнание на побережье Черного моря, в городок Томи (близ нынешней Констанцы в Румынии). О причинах изгнания Овидий пишет туманно. Он утверждает в своих стихотворениях, написанных в ссылке, что его погубила «песня» и какое-то «заблуждение», о котором он должен молчать. Поэт утверждает, что его вина была не «преступлением», а «ошибкой», что во всем виноваты его глаза, видевшие нечто запретное.
Ученые полагают, что поэт был замешан в каком-то дворцовом заговоре, который был организован сторонниками семьи Юлиев (к которой принадлежал Август), против жены принцепса Ливии, усиленно выдвигавшей в качестве преемника и наследника Августа своего сына Тиберия.
Официальным предлогом для изгнания послужила поэма «Искусство любви», разгневавшая принцепса своей чрезмерной вольностью.
Пятидесятилетний поэт — образованный человек, изысканный ценитель произведений искусства и один из любимейших поэтов своего времени — попал внезапно в далекую страну, лежавшую на самой границе римских владений. Фракийские племена, окружавшие город, часто совершали набеги на него, и жители должны были сражаться с ними на улицах. Овидий жалуется в своих «Скорбных элегиях» на условия жизни в Томи, на отсутствие достаточного количества книг и на изнуряющие его болезни.
В ссылке он написал 5 книг «Тристий» (скорбных элегий), 4 книги «Посланий с Понта», поэму «Ибис», направленную против одного из своих врагов, и ученое произведение о рыбах Черного моря. Он перерабатывает в это время и свою поэму «Фасты», уделяя в ней особое внимание празднествам, связанным с домом Юлиев. После смерти Августа (в 14 г. н. э.) он переделывает первую книгу, обращаясь уже теперь к Германику, видя в нем своего защитника и будущего правителя Рима. Однако смерть помешала ему дописать «Фасты».
В литературном творчестве Овидий ищет в это время утешения. В своих стихотворениях он обращается к далеким римским друзьям, трогательно просит их заступиться за него перед Августом, умоляет о перемене места изгнания.
Если раньше в своих многочисленных произведениях, выводя разнообразных по характеру героев, поэт проявил живую наблюдательность и открыл новую, по сравнению со своими предшественниками, точку зрения, с которой следует смотреть на человека, то теперь весь свой талант наблюдателя он направляет на самоизображение. Созданный Овидием автопортрет чрезвычайно интересен и свидетельствует о его новых завоеваниях. С яркой достоверностью изображает он свою тоску по Риму, доводящую его до худобы и болезни, свою бессонницу, слабость, наклонность к слезам. Он открывает в изгнании и истинную цену своего поэтического дарования — живость воображения, помогающую ему мысленно переноситься в любимый город. «Божественный дар», как называли в античности талант поэта, раскрывается ему в этот период во всей своей человеческой конкретности: как легкость воображения, сила фантазии, волшебство слова, помогающее преодолевать расстояния и располагать к себе сердца местных обитателей Томи и далеких римских читателей. Поэт изучил местный язык и стал выступать с рецитациями своих произведений на городских празднествах.
Окружающая жизнь, природа Черноморского побережья и берегов Дуная находит отражение в его поэзии. Италийца, привыкшего к разнообразию и живописности южной природы, поражает картина унылых придунайских степей. Вероятно, впервые в истории литературы он сравнивает унылую степную равнину с морем. Это сравнение, ставшее столь обычным в литературе нового времени, полно для римского поэта всей первозданной свежести и радости первооткрытия.
Волшебством представляется ему и открытый им в Томи зимний пейзаж. С удивлением ступая по льду, покрывшему залив, он сравнивает снега и льды с мрамором и любуется кристаллами инея, мелодически звенящими в волосах и бородах обитателей городка. Глубоко чувствует этот изысканный, избалованный культурой римлянин скромную красоту северной весны, с ее простыми фиалками, первой травой, пробивающейся в поле, и первой ласточкой, вьющей свое гнездо под стрехой крыши изгнанника.
Ссылка приблизила его к суровости и простоте жизни обитателей маленького городка, местных земледельцев и пастухов, рыбаков и лодочников.
Если найдешь недостатки в элегиях этих, читатель,
Будь снисходителен к ним, вспомнив о горе моем.
Был я в изгнаньи, забвенья искал я в труде, а не славы,
Грусть я хотел позабыть, горькие думы прогнать.
Так же поет землекоп в неволе, звеня кандалами.
Легче от песни простой тяжкий становится труд,
Песню поет и бурлак, в песках увязая прибрежных,
Вверх по бурливой реке плот сбой ленивый влача.
В такт своей песне гребец вздымает весла быстрее,
В такт опускает их вновь, бьет ими водную гладь.
Любит напевом свирели, на камне средь поля усевшись,
Стадо овечье сзывать в полдень усталый пастух,
Так и служанка поет за работой, прядя свою пряжу,
Время быстрее идет, легче становится труд,
Грустный Ахилл, говорят, в тоске по своей Лирнезиде
Лиру Гемонскую брал, в песне забвенья искал.
Дважды жену потеряв, Орфей, свою скорбь изливая,
Тяжкие горы сдвигал, вел за собою леса.
Муза и мне облегчает мой путь к суровому Понту,
Верной осталась она, делит изгнанье со мной.
Муза одна не боится мечей и скифских кинжалов,
Вражеских козней, морей, яростных бурь и ветров.
Поэтический талант Овидия не потускнел в изгнании. Ссылка не уничтожила в нем поэта и человека.
Достоинства «Скорбных элегий» глубоко оценил А.С. Пушкин, с увлечением читавший их во время своей Кишиневской ссылки. Возражая французскому поэту Грессе, пренебрежительно отозвавшемуся об элегиях изгнания, русский поэт пишет: «Книга Tristium не заслужила такого строгого осуждения. Она выше, по нашему мнению, всех прочих сочинений Овидиевых (кроме «Превращений»). «Героини», элегии любовные, и самая поэма Ars amandi — мнимая причина его изгнания, уступают «Элегиям Понтийским». В сих последних более истинного чувства, более простодушия, более индивидуальности и менее холодного остроумия. Сколько яркости в описании чуждого климата и чуждой земли! Сколько живости в подробностях! И какая грусть о Риме! Какие трогательные жалобы»[138].
Обаятельный образ римского изгнанника, начертанный в поэме «Цыгане», создан русским поэтом на основе глубокого проникновения в самое существо «Скорбных элегий».
Меж нами есть одно преданье:
Царем когда-то сослан был
Полудня житель к нам в изгнанье.
(Я прежде знал, но позабыл
Его мудреное прозванье).
Он был уже летами стар,
Но млад и жив душой незлобной —
Имел он песен дивный дар
И голос, шуму вод подобный —
И полюбили все его,
И жил он на брегах Дуная,
Не обижая никого,
Людей рассказами пленяя.
Несмотря на свои мольбы о возвращении, поэт не был прощен. Тиберий, ставший главой римского государства после смерти Августа (14 г. н. э.), не вернул Овидия в Рим. Он умер в Томи в 17 или 18 г. н. э. Поэт сам составил себе надгробную эпиграмму, которая ныне украшает памятник Овидия, возвышающийся на площади в современной Констанце, в Румынии:
Я здесь лежащий, я тот, кто шалил, любовь воспевая,
Даром погублен своим. Имя поэта Назон.
Ты же, мимо идущий, коль сам любил ты, промолви:
«О, да будет легка праху Назона земля!»
ТИТ ЛИВИЙ
Крупнейший римский писатель и историк Тит Ливий (59 г. до н.э. — 17 г. н. э.), современник Вергилия и Горация, создал монументальный исторический труд «От основания города» в 142 книгах. До нас дошло всего 35 книг. Остальное мы знаем лишь по кратким извлечениям.
Свою грандиозную работу он начал в то время, когда Вергилий и Гораций писали свои выдающиеся произведения («Энеиду» и «Оды»), и вдохновлялся теми же идеями, что и современные ему поэты. Так же, как они, он увлечен идеями величия Рима. Он интересуется причинами, благодаря которым римляне стали «первым народом на земле». По мнению Ливия, «не было другого государства обширнее, благочестивее, богаче хорошими примерами, ни в какое другое государство не проникла так поздно жадность и роскошь».
Тит Ливий происходил из города Патавия (современная Падуя), славившегося своими патриархальными нравами и республиканскими симпатиями. Жители его еще во времена Ливия носили старинные одежды и чтили древние обычаи. Историк навсегда сохранил эту приверженность старине и республиканские взгляды. Август насмешливо называл его «помпеянцем» за его симпатии к Помпею и независимость суждений.
Однако республиканизм Ливия не противоречил «официальной идеологии» принципата и носил несколько отвлеченный характер. Писатель не был государственным деятелем, как многие историки времен республики, например Цезарь и Саллюстий. Всю свою жизнь он провел за книгами, редко выезжая из Рима. Тит Ливий не был историком-исследователем типа Фукидида, кропотливо работавшим над источниками. Свой материал он берет у предшественников (римских анналистов и историков) и художественно обрабатывает его. Он выбирает то, что кажется ему достоверным, не пытаясь искать каких-нибудь веских подтверждений и дополнительных материалов. «Раз дело касается столь древних событий, — пишет он, — я буду считать достаточным признавать за истину то, что похоже на истину» (V, 26, 8). В своей работе он руководствуется точкой зрения Цицерона на особенности жанра исторического повествования. Цицерон считал, что историк должен быть оратором и наставником, красноречиво преподносящим читателям хорошие и дурные примеры для поучения и подражания.
Главное, с точки зрения Ливия, — нравственные устои общества. Он считает, что «нравственность сначала начала опускаться, потом стремительно падать, пока дело не дошло до современного состояния» (Предисловие 9).
Одаренный писатель, он рассказывает живо и увлекательно, деля свое повествование на отдельные эпизоды, каждый из которых образует законченную красочную картину. Все изложение проникнуто восхищением и благоговением перед римской стариной.
«У меня, когда я пишу о древности, каким-то образом сама душа становится старинной». Отрицательно относясь к Цезарю и другим диктаторам, он преклоняется перед Фабиями, Камиллами и другими героями Рима эпохи республики. Повествование начинается с описания далекой древности (прибытие Энея в Италию), рассказывается о легендарных героях: Ромуле, Реме и первых римских царях. Затем автор переходит к выдающимся деятелям эпохи республики. Перед читателями развертываются картины многочисленных сражений. Римские полководцы, сенаторы, консулы показываются в действии, писатель дает характеристики, приводит речи, описывает настроение войск, римскую толпу.
Ганнибал и Сципион Африканский, Гасдрубалл, Аппий Клавдий, Катон Старший, Фабий Максим и многие другие государственные деятели Рима и противники его изображены в «Истории». Драматизируя события, ища выразительных деталей, порой прибегая к лаконичной сжатости стиля, Ливий рисует переход Ганнибала через Альпы, переправу через Рону, битву при Сагунте и т. д.
Он пытается избежать предвзятости в суждениях и отдает должное даже врагам Рима. Так, например, характеризует он знаменитого карфагенского полководца Ганнибала:
Часто видели, как он, завернувшись в походный плащ, спал на земле среди воинов, стоявших на карауле. Одеждой он нисколько не отличался от других, только по вооружению и коню можно было его узнать. Как в конном, так и в пешем сражении он далеко оставлял за собою всех остальных, первым устремлялся в бой, последним уходил после сражения. Но он обладал, вместе с тем, и ужасными пороками. Его жестокость доходила до бесчеловечности, его вероломство превосходило «пуническое». Он не знал ни правды, ни добродетели, не боялся богов и не соблюдал клятвы.
В отличие от Ганнибала, выдающиеся полководцы Рима, как и положительные герои «Энеиды» Вергилия, исполнены «благочестия», уважения к священным обрядам и воле богов. Ливий создает образы идеальных римлян древности: трудолюбивых, суровых и мужественных, с твердыми нравственным устоями. Однако их психология и самая речь, которой они пользуются, напоминает современников Ливия. Без колебания переносит он «современность» в далекую древность, о которой повествует.
В уста своим героям он часто вкладывает ораторские речи, которые сочиняет сам. С одной из таких блестяще разработанных речей Сципион Африканский обращается к воинам, поднявшим во время его болезни бунт:
Я помимо своей воли касаюсь этих ран; но нужно их потрогать и изучить, чтобы излечить. Итак, после того как карфагеняне были изгнаны из Испании, я не думал, что во всей провинции есть хоть одна деревня, хоть одно сердце, которое хотело бы моей смерти: такова была моя мягкость не только по отношению к союзникам, но даже по отношению к врагам. И вот в моем лагере (как ошибочно я вынес свое суждение!) весть о моей смерти была не только принята на веру, но и использована. Я не хочу обвинять в этом вас всех — о! если бы я мог поверить в то, что все мое войско желает моей смерти, то тут же, на месте, я бы умер у вас на глазах; я не дорожил бы своей жизнью, если бы она была ненавистна моим согражданам и моим воинам! Но толпа похожа на море, оно само по себе неподвижно и приводится в движение бурными или легкими ветрами. Покой и ураган скрывается в ваших сердцах, побудительный толчок исходит от подстрекателей.
При помощи этой речи Ливий дает характеристику Сципиону, пытавшемуся, подобно эллинистическим полководцам, располагать к себе своих врагов и подчиненных дипломатической «мягкостью» и «добротой».
Вместе с тем в описании толпы, данной в этой речи, проскальзывает боязнь и презрение к «массе», характерное для представителей римской правящей верхушки эпохи гражданских войн и принципата, свойственное и самому Ливию в ряде других мест его сочинения. Самый характер речи, строй мыслей, выраженный в ней, манера изложения напоминает ораторское искусство современного Ливию Рима, а отнюдь не далекую пору Пунических войн.
В стиле и манере повествования Ливий следует Цицерону. Он пользуется периодом и стремится каждую мысль выразить с максимальной полнотой, опираясь на цицероновский принцип «обилия слов».
Патриотический труд Ливия стал знаменит уже при его жизни. Он издавался частями, по мере написания. Рассказывают, что в Рим приезжали восхищенные читатели из провинциальных городков, чтобы взглянуть на прославленного автора «Истории».
Написанный с поэтическим огнем, гармоничный в своих частях, увлекательный труд Ливия стал и для последующих поколений одной из любимых книг. Итальянские гуманисты высоко оценили Ливия и вплоть до XVII в. его авторитет как историка был очень высок. Созданные им образы римских государственных деятелей и полководцев вошли в традицию литературы нового времени наряду с образами Плутарха.
Только в XIX в. ученые заметили, что Ливий мало сведущ в военном деле, не всегда хорошо разбирается в географии и в экономике; были отмечены также его исторические ошибки и противоречия. Однако все это не лишает его историю выдающихся художественных достоинств и большой познавательной ценности.
2. ЛИТЕРАТУРА I ВЕКА И НАЧАЛА II ВЕКА Н. Э.
После смерти Августа императорская власть в Риме все более укрепляется, хотя преемникам Октавиана и приходится вести ожесточенную борьбу с сенатской оппозицией. Против Калигулы (37—41 гг.), Клавдия (41—54 гг.) и Нерона (54—68 гг.) организуются дворцовые заговоры, в которых принимают участие и императорские войска (преторианцы).
Однако оппозиция не ставит своей целью возвращение к республиканским формам правления. Сенаторы восстают лишь против деспотизма императоров и хотят добиться согласия между принцепсом и сенатом и увеличения роли в жизни государства этого освященного древностью государственного органа. Положение несколько меняется в правление Нервы (96—98 гг.) и Траяна (98—117 гг.), которым удается добиться известного согласия с сенатом.
В I веке н. э. Римское государство новыми завоеваниями расширяет свои владения и, упорядочивая управление провинциями, стабилизируется и достигает нового расцвета в области культуры и искусства. Однако в период империи постепенно нарастают и элементы надвигающегося глубокого кризиса, который привел в конце концов к гибели Рима.
Процесс дальнейшего разорения мелких землевладельцев Италии идет все быстрее с ростом огромных латифундий и использованием дешевого труда рабов. В «Великий город» стекаются толпы бедняков, пополняющих римский плебс, живущий подачками императоров. Италия постепенно перестает служить основной базой империи, и древнейшие нити, связывавшие культуру Рима с земледельческой Италией, окончательно обрываются. Все большую роль в жизни государства начинают играть провинции; провинциальная знать пополняет сенат и войско, провинциалы стекаются в город в поисках «удачи». В городе звучит иноязычная речь, работают многочисленные ремесленники из различных стран, широко распространяются культы восточных богов (Кибелы, Аттиса, Изиды, Сераписа), различные суеверия и магия.
О жизни и быте Рима эпохи империи мы осведомлены неизмеримо лучше, чем о предшествующих периодах. Наряду с материалами археологии мы располагаем разнообразными литературными источниками. Писатели этого времени живо интересуются реальной жизнью. Плиний в своих письмах, Марциал в эпиграммах, Ювенал в сатирах с увлечением рисуют картины пестрой, полной острых контрастов римской действительности.
После гибели республики и утраты демократических свобод самый характер жизни римского общества меняется: угасают шумные страсти форума, ожесточенная борьба различных группировок, живое ораторское искусство. С постепенным укреплением императорской власти и подавлением сенатской оппозиции между императорами и сословием сенаторов и всадников воцаряется согласие. В ответ на императорские милости подчиненные пишут льстивые прославления и произносят парадные хвалебные речи. Огромные богатства, стекающиеся в Рим и поступающие в казну императоров, дают им возможность отпускать значительные средства для содержания и развлечения пестрой римской толпы, наводняющей площади и улицы «Вечного города» и являющейся значительной политической силой.
Бедняки вступают в свиту богатых людей и становятся их «клиентами». Клиенты обязаны приходить к своему патрону с утренним приветствием, присутствовать при его одевании и сопровождать во время выходов. Тяжелая жизнь этих бедняков постоянно изображается в сатирах и эпиграммах.
Люди интеллектуального труда — поэты, риторы, философы — также часто влачат жалкое существование, всецело завися от своих высокопоставленных покровителей и «милостей» императора. Мельчают самые темы литературных произведений; появляется жанр небольшого стихотворения-импровизации, посвященной восхвалению высокопоставленных лиц, с описанием их вилл и дворцов. Близкие к римской знати поэты типа Стация выступают на пирах и празднествах с парадными «безделками», фиксирующими различные детали жизни людей этого круга; бытовыми зарисовками и описаниями произведений искусства полны и письма Плиния Младшего, и эпиграммы талантливого поэта Марциала. Однако, за редкими исключениями, авторы этих богатых конкретными наблюдениями произведений не поднимаются до глубокого анализа и художественного обобщения, которым блистали поэты и писатели «века Августа». Писатели довольствуются порой эффектной риторической позой, оригинальной разработкой отдельных, по-новому увиденных деталей, тонкостью и изысканностью описаний. Полчища дилетантствующих любителей литературы выступает с рецитацией своих произведений перед скучающей публикой. Старые мифологические сюжеты подвергаются новой обработке в руках бесчисленных поклонников литературы. Талантливые поэты эпохи империи оставили нам много карикатурных зарисовок подобного рода писак. Вместе с тем широкие массы римского плебса развлекаются различными зрелищами, стоящими за порогом литературы. В это время увеличивается количество празднеств и пышные представления постоянно даются в римских амфитеатрах, цирках и театрах. При Веспасиане сооружается огромный амфитеатр Флавиев (так называемый Колизей), рассчитанный на 50 тысяч зрителей. Его освящение происходило в 80 г., и игры, которые были даны по этому случаю, продолжались 100 дней. Бои гладиаторов сменялись сражениями хищных зверей, битвами людей с дикими животными, пантомимическими представлениями. Среди гладиаторов во время подобных игр сражались и пленники, для которых такой бой являлся своеобразным видом казни, и профессиональные воины, прошедшие обучение в специальных гладиаторских школах. В цирках постоянно происходят конные ристалища. Каждая из четырех категорий возничих — белые, синие, красные и зеленые — имела своих «болельщиков», которые приветствовали бурными криками своих любимцев-победителей.
Иногда арену затопляли водой и перед падкой до зрелищ толпой развертывались водные баталии.
В театрах ставились мимы, которые разыгрывались танцорами, певцами и акробатами. Мифологические герои выступали здесь в грубокомических и фривольных сценках. Бог Анубис спускался к своим многочисленным возлюбленным, или Луна, одетая в мужской костюм, отправлялась на поиски любовных услад. Старинная ателлана со своими постоянными масками оставалась и в это время излюбленным театральным жанром римской толпы. Старинные драмы и комедии ставились очень редко, но зато постоянно выступали певцы, декламаторы и танцоры. На фоне нарядно украшенной театральной стены в театрах Рима и провинций разыгрывались пышные пантомимические (балетные) представления. Апулей в своем романе «Метаморфозы» так описывает подобное зрелище:
Юноши и девушки, блистая первым цветом молодости, в парадных костюмах, с красивыми жестами двигались взад и вперед, исполняя греческий пиррический танец; то прекрасными хороводами сплетались они в полный круг, то сходились извилистой лентой, то квадратом соединялись, то группами вновь рассыпались.
На сцене высоким искусством художника сооружена была деревянная гора, наподобие той знаменитой Идейской горы, которую воспел вещий Гомер, усажена она была живыми зелеными деревьями, источник, устроенный на самой вершине руками строителя, ручьями стекал по склонам, несколько козочек щипали травку, и юноша, одетый на фригийский манер в красивую верхнюю тунику и азиатский плащ, который складками ниспадал на его плечи, с золотой тиарой на голове изображал пастуха, присматривавшего за стадом. Вот показался прекрасный отрок, на котором кроме хламиды эфебов на левом плече другой одежды нет, золотистые волосы всем на загляденье, и сквозь кудри пробивается у него пара совершенно одинаковых золотых крылышек. Жезл указывает на то, что это Меркурий. Он приближается, танцуя, протягивая тому, кто изображает Париса, позолоченное яблоко, которое держит в правой руке, знаками передает волю Юпитера и, изящно повернувшись, исчезает из глаз.
Далее рассказывается, как актеры разыгрывают «Суд Париса». Перед зрителями появляются Юнона, Минерва и Венера, каждая в окружении своей свиты. После того как Парис отдает предпочтение Венере и другие богини удаляются, победительница исполняет со своей свитой веселый танец. В этот момент с самой вершины горы вдруг изливается благовонный фонтан, орошающий своими струями пасущихся овец и мгновенно окрашивающий их белую шерсть в золотисто-желтый цвет.
Подобные феерические представления на мифологические темы становятся особенно популярными в эпоху империи. При этом театральная техника достигает, как свидетельствует Апулей, высокого совершенства.
Толпы римлян, этих «граждан Великого города — владыки земель», хотят видеть в театре нечто необычное, фантастическое, поражающее воображение. К таким же эффектам стремятся порой и авторы литературных произведений.
Потрясающая роскошь соседствует в самом городе с ужасающей нищетой. После страшного пожара 64 г., который уничтожил ряд кварталов, Рим, в сущности, отстраивается заново. Узенькие улицы были частично заменены более широкими, появляются менее высокие, чем прежде, и несколько более благоустроенные многоэтажные дома (инсулы). Эти дома предназначались для бедняков, снимавших в них квартиры. Строились они из непрочного материала и часто обрушивались. Домовладельцы были заинтересованы в том, чтобы дома были как можно более вместительными и приносили побольше дохода.
О безрадостном существовании бедноты, даже и в этих несколько улучшенных по сравнению с прежними домах, рассказывает Ювенал. Зимой люди мерзнут, еле согреваясь у своих убогих очагов, летом страдают от чудовищной жары, таская по узким лестницам воду из ближайших фонтанов.
В это же время богачи строят себе роскошные виллы, тщательно выбирая для них живописные места. Плиний описывает виды, открывающиеся из окон его сельских домов. Он особенно ценит разнообразие. Лес, морской берег, отдаленные луга виднеются из разных окон и комнат, и каждая из них по-своему освещается в разное время дня. Возрастает интерес к пейзажу, появляется тонкое понимание светотени, находящее отражение и в стенной живописи.
В садиках при виллах устраиваются боскеты, гроты и фонтаны, и даже деревьям придают различные причудливые формы. Садовая скульптура свидетельствует о почитании демонических сил природы. Фонтаны и бассейны украшаются изображениями Вакха, Сатиров и Селена или божества лесов Фавна. Вакханки, Грации и Оры образуют причудливые группы на берегах искусственно прорытых каналов. Особенной пышностью отличаются постройки императоров. Так, император Нерон сооружает в самом Риме свой знаменитый «Золотой Дом», остатки которого были обнаружены при недавних раскопках. Этот дворец занимал громадную территорию на Палатине и простирался до садов Мецената, находившихся на Эсквилине. На том месте, где позднее был выстроен Колизей, при Нероне было сделано искусственное озеро, вокруг которого были разбиты луга, насажены леса и построены деревенские домики, чтобы создать иллюзию сельского пейзажа. Императоры сооружают многочисленные пышно украшенные триумфальные арки, колонны и памятники. Для архитектуры этого времени характерно стремление к колоссальному и интерес к пышной барочной орнаментировке.
Наряду с громадными амфитеатрами сооружаются и грандиозные термы (публичные бани). Их выстраивают императоры Тит, Траян и Диоклетиан. Наряду со зрелищами, раздачами хлеба, масла и вина термы также привлекали сельских жителей в Рим и составляли одну из отличительных особенностей городской жизни.
Деловой день кончался в Риме в 3 или 4 часа дня. В это время форум обычно пустел, и горожане отправлялись до наступления вечера в термы, служившие своеобразным «кафе». Здесь во время принятия ванн и массажей и занятий различного вида спортом происходили встречи с друзьями, а после окончания процедур велись долгие разговоры в тенистых аллеях, где можно было посидеть, или в библиотеках при термах, где любители могли почитать. Развлекая римскую толпу, императоры в какой-то степени разряжали политические страсти и создавали своеобразную замену бурной общественной жизни, затухающей в эту пору.
Римская литература в этот период переживает новый своеобразный расцвет, теряя в глубине и содержательности, но обогащаясь целым рядом новых наблюдений. Порываются связи с греческой литературой, и ориентация идет на римских «классиков».
Для творчества писателей, деятельность которых развертывается во время Юлиев и Клавдиев, характерны поиски новых форм и открытая полемика с римскими классиками (Цицерон, Вергилий). Они противопоставляют августовскому классицизму искусство, перегруженное образностью, насыщенное патетикой и трагическими страстями.
При Флавиях и Траяне писатели вновь возвращаются к утерянным было идеалам «Августовской эпохи». Обогащенные опытом предшествующего периода, они создают произведения, в которых особенности «нового стиля» своеобразно сочетаются с некоторыми традициями, идущими от «классицизма».
Время от смерти Августа (14 г.) до конца правления Траяна (117 г.) называют «Серебряным веком» римской литературы.
ЛИТЕРАТУРА НЕРОНОВСКОГО ВРЕМЕНИ
Уже в период принципата Августа риторическая декламация, оторвавшаяся от живой ораторской речи на форуме, стала одним из любимых жанров литературы. Римлянин, принадлежавший к состоятельным кругам общества, учился сначала у грамматиста, знакомившего его с элементарным письмом и счетом, а затем переходил в школу грамматика, прививавшего ему литературные и ораторские навыки. В школе грамматика читались поэтические тексты с соответствующим нравственным и литературным комментарием. В эпоху империи таким школьным текстом служила «Энеида» Вергилия. Самой высшей ступенью в системе образования была риторическая школа. У ритора юноши изучали историков и ораторов и осваивали устную ораторскую речь. В императорский период произнесение речей стало своеобразным исполнительским жанром, потерявшим свое былое политическое и общественное значение. Декламаторы выступают не на форуме, а перед аудиторией знатоков, демонстрируя свое искусство в разрешении психологических конфликтов в фиктивных судебных процессах на заранее заданные, подчас очень запутанные темы. Выступления учеников в школе у ритора обсуждались их товарищами и самим учителем. На школьные упражнения собирались иногда и просто любители декламации, и учитель, чтобы показать пример ученикам, сам выступал с речью. От декламатора требовалась остроумная аргументация, умение проникнуть в психологию действующих лиц и найти оригинальное решение. Декламаторы были хорошо знакомы с художественной литературой, постоянно цитировали поэтов, любили остроумные сентенции, «крылатые слова» и эффектные обороты речи.
В рассматриваемый исторический период в Риме становится чрезвычайно модным так называемый «новый стиль». Этот стиль господствует в поэзии и прозе, проникнутой в это время элементами декламационной речи. Поклонники «нового стиля» отвергают периодическую речь Цицерона, они предпочитают короткие предложения с неожиданными поворотами мысли. Они уснащают речь эффектными сентенциями, патетическими восклицаниями, игрой скрытых намеков и смелых метафор. Эта стилистическая манера связана с особой эстетикой писателей этого направления, в корне отвергающей августовский классицизм и пытающейся ниспровергнуть школьного кумира Вергилия.
Сенатская оппозиция, с которой приходится бороться преемникам Августа, выдвигает из своей среды одаренных писателей, увлекающихся в это время философией стоицизма. Произволу деспотической власти философ-стоик противопоставляет величие и непреклонность духа отдельной личности и мечты об идеальном государстве Платона, в котором управлять страною будут «мудрецы». Возвращение к республике представляется им уже невозможным, хотя они и восхищаются пламенным республиканцем Катоном Утическим. Считая империю неизбежным злом, они хотят смягчения форм императорской власти и увеличения роли сената в делах государства.
Одним из крупнейших представителей этой сенатской оппозиции и одним из создателей «нового стиля» был писатель Луций Анней Сенека.
СЕНЕКА
Луций Анней Сенека (род. незадолго до н. э. — ум. в 65 г. н. э.) происходил из города Кордубы в Испании, но вырос в Риме. В юности он прожил несколько лет в Египте, где познакомился с эллинистической литературой и восточными культами. После возвращения в Рим он впал в немилость и был выслан императором Клавдием на Корсику, где провел 8 лет, занимаясь философией и литературой. Вторая жена Клавдия, Агриппина, вернула его в Рим, и он стал здесь воспитателем юного Нерона и правителем (вместе с префектом претория Бурром) Рима. Однако, когда Нерон стал императором, его отношения с Сенекой ухудшились. В 65 г. жестокий и коварный правитель расправился со своим бывшим воспитателем, приказав ему покончить жизнь самоубийством. Предлогом явилось участие Сенеки в заговоре Писона[139].
Литературное наследие Сенеки чрезвычайно обширно, хотя далеко не все его сочинения дошли до нас. Он писал произведения на естественнонаучные темы (исследования природы), философские трактаты «О гневе», «О краткости жизни», «О кротости», «О спокойствии души», письма к Луцилию на моральные темы, трагедии, эпиграммы и сатиру на императора Клавдия («Отыквление»). Интерес к философии стоицизма он проявил с юных лет и особенно увлекся ею во время своего пребывания на Корсике.
С точки зрения Сенеки, одна философия может помочь человеку достичь духовной свободы. Считая империю неизбежным злом, он ищет внутренних духовных сил, чтобы противостоять ей. Для этого нужно, с его точки зрения, воспитывать в себе душевное спокойствие, подавлять аффекты, учиться переносить страдания, считая, что высшая свобода человека заключается в том, что он в любой момент, покончив жизнь самоубийством, может уйти из жизни. Однако сам он всегда готов был искать компромиссов в зависимости от жизненных обстоятельств. Отрицательное отношение к богатству не помешало ему нажить огромное состояние, а мудрость философа не удержала от участия в дворцовых интригах.
Среди сочинений Сенеки значительный интерес представляют трагедии. Они являются единственными целиком дошедшими до нас драмами римлян. Трагедии эти предназначались не для театрального воспроизведения, а лишь для декламации. Подобного рода драмы существовали в Риме уже в «век Августа». С ними выступали в то время Асиний Поллион, Овидий («Медея») и Барий («Тиэст»), предшественником их был римский трагик эпохи республики Акций.
Декламационная драма при Юлиях — Клавдиях становится рупором сенатской оппозиции. Грамматик А. Корнут, воспитатель Лукана и Персия, пишет трагедии; пишут их и сам сатирик Персии и оппозиционно настроенный Лукан, и поэт Помпоний Секунд, выступающий с претекстой «Катон».
Трагедии Сенеки также проникнуты оппозиционным духом и ненавистью к тирании и деспотизму.
Сюжеты своих трагедий автор берет у древнегреческих драматургов. Он выступает с трагедиями: «Медея», «Федра», «Эдип», «Тиэст», «Агамемнон» и др. Однако его драмы, проникнутые философией стоицизма, глубоко отличны от греческих оригиналов.
В отличие от древнегреческих трагиков, исполненных веры в творческие силы человека, Сенека считает, что человек бессилен и является игрушкой в руках слепого рока. Он может противопоставить всемогущей судьбе лишь силу своего духа и воли, свою готовность к страданиям и смерти. Герои его драм — сильные личности, охваченные бурными и гибельными страстями, или великие мученики, гибнущие в страданиях, подобно Гераклу. Каждый из них уже с самого начала драмы находится во власти своих аффектов и на протяжении дальнейшего действия как бы поднимается с одной волны на другую, охваченный нечеловеческим напряжением. При этом Сенека всегда изображает гибельные, часто преступные страсти, ведущие к кровавым злодеяниям.
Драмы не образуют стройного в композиционном отношении целого. Они распадаются на 5 актов, часто слабо связанных между собой и перемежающихся лирическими партиями хора. Своеобразные особенности трагедий Сенеки могут быть показаны на анализе трагедии «Эдип», в основе которой лежит прославленная драма Софокла. Сам сюжет давал Сенеке превосходный материал для того, чтобы продемонстрировать страшную роль рока в жизни человека.
Вся драма развертывается как серия сцен, наполненных страшными знамениями и зловещими предсказаниями. При этом, в отличие от героя Софокла, Эдип Сенеки с самого начала предчувствует свою трагическую судьбу:
Готовит Рок, готовит мне погибель,
Иначе, как понять, что та чума,
Что широко сражает племя Кадма,
Лишь одного меня щадит? Какой Я обречен беде?
В большом вступительном монологе Эдип дает длинное описание ужасов чумы. Страшные подробности гибели людей и животных, перемежающиеся патетическими восклицаниями, наполняют и длинную партию хора. Упоминание о чуме занимало у Софокла лишь несколько строк, Сенека же развивает этот мотив, концентрирует на нем внимание слушателей и разрабатывает отдельные красочные детали в стиле декламационного искусства. Как и у Софокла, Креонт, вернувшись из Дельф, рассказывает Эдипу о посещении оракула. Однако у Сенеки он дает подробный рассказ об ужасных знаменьях, поданных Аполлоном, о страшных карах, которыми бог грозит убийце Лая, ставшему мужем Иокасты, и в драме нет места ни трагической иронии Софокла, ни его знаменитой «перипетии».
В греческой трагедии развязка приближалась постепенно: Эдип, сам не зная того, «играл с огнем», и для него его «преступность» оказывалась страшным и неожиданным открытием. Для Эдипа же Сенеки она уже почти ясна с самого начала драмы. Слепой Тиресий приходит в драме Сенеки в сопровождении молодой проводницы Манто, описывающей старику поведение жертвенных животных в момент заклания и вид их внутренностей.
Страшные сцены жертвоприношений, убийств, гаданий по внутренностям животных встречаются почти в каждой его драме, и все детали этих актов выписаны им с особой тщательностью и расчетом потрясти привыкших к кровавым зрелищам эпохи империи римских читателей. Однако гадания по внутренностям не дают ответа на вопрос о том, кто убил царя, и Терезий предлагает еще более страшное средство. Он считает, что нужно вызвать из преисподней душу убитого царя Лая, и Эдип поручает Креонту присутствовать при этом обряде. Вся сцена вызова души мертвеца подробно описывается Креонтом. Перед нами, в сущности, совсем иное, по сравнению с Софоклом, драматическое искусство: у Сенеки нет ясности и целеустремленности в развитии действия, он дробит его на ряд сцен, в которых ведущая роль часто принадлежит второстепенным действующим лицам. Как «декламатора» его интересуют различные детали, усиливающие зловещий смысл происходящего, он громоздит один эпизод на другой, показывает страшные подробности, описывает состояние героев.
Меняется и само понимание трагического. Для Софокла трагедия Эдипа состояла в том, что он перешел меру, дозволенную человеку, но, понеся кару, сохранил свое человеческое достоинство и полон желания искупить вину. Трагедия всех героев драм Сенеки состоит в бесцельности их борьбы с всесильным роком. Все они оказываются, в конечном счете, страдальцами и мучениками. Таким же показан и Эдип.
Выслушав рассказ Креонта, Эдип, как и герой Софокла, подозревает брата своей жены в желании завладеть престолом. Он приказывает заточить заговорщика в темницу. Фиванский царь поступает в данном случае как типичный «тиран». Царственное положение Эдипа подчеркнуто и в дальнейшем в сцене с пастухом Форбасом, которому Эдип грозит пытками, если тот не назовет родителей, отдавших ему своего ребенка для того, чтобы он его погубил. На вопрос Эдипа о том, кто был его матерью, старик отвечает: «Твоя жена».
О страшном преступлении — женитьбе Эдипа на матери — в греческой трагедии герои говорят со стыдливыми умолчаниями; у Сенеки все страшные подробности выдвигаются на первый план, уснащаются все новыми и новыми деталями.
Услышав ответ Форбаса, несчастный царь разражается патетическим монологом:
Земля, развернись! Ты владыка тьмы,
Теней правитель, в Тартар преисподний
Умчи того, кто опрокинул все
Законы естества!
...
Испусти
Твой ярый дух! На что-нибудь дерзни
Достойное свершенных злодеяний.
Вестник рассказывает далее о поведении Эдипа после того, как он узнал страшную правду. В описании нагнетаются элементы ужасного и патетического:
Лицо черно от ярости, глаза
Остановились, ропот и стенанье
Из груди вырываются, холодный
Струится пот.
Эдип готов покончить жизнь самоубийством и уже выхватывает из ножен меч, но такое наказание кажется ему слишком легким. Действительно, ведь с точки зрения философа Сенеки смерть являлась освобождением от зла и страданий. Тогда несчастный царь обрекает себя на более страшные мучения: он ослепляет себя.
Я буду
То снова жить, то снова умирать,
Всегда рождаться вновь для новых казней.
Иокаста в трагедии Софокла, догадавшись о страшной истине, умоляет Эдипа, разговаривающего с коринфским гонцом, прекратить расспросы. Она удаляется и кончает жизнь самоубийством еще до окончательной развязки. У Сенеки царица появляется перед слепым Эдипом. Римский драматург в поисках трагических эффектов сталкивает Эдипа с Иокастой, уже знающей, что она и мать и жена царя. Подобная сцена была бы невозможной у Софокла.
Как тебя назвать?
Сынок? Ты сомневаешься? О да.
Ты сын мне! Разве сыном быть позор?
Ответь же мне! Куда ты отвращаешь
Глаза пустые?
Царица пытается внушить Эдипу, что виновницей всего происшедшего является одна судьба, но герой не желает слушать ее увещаний. Тогда Иокаста, вырвав меч, которым Эдип некогда убил Лая (подробность, придуманная Сенекой), вонзает его себе в живот и умирает, истекая кровью.
Эдип отправляется в изгнание, произнося следующий патетический монолог:
Судьба
Жестокая, ужасный Страх, Болезни,
Зараза, Черная Чума и Горе
Со мной, со мной идите! Любо мне
Поводырей таких иметь в пути.
Таким образом, Эдип у Сенеки мученик, сам наказывающий себя страшным наказанием и пытающийся противопоставить року лишь свою готовность к страданиям.
В партиях хора, которые всегда образуют у Сенеки лирические паузы, разряжающие на время напряженную грозовую обстановку драмы, дается философский комментарий к трагедии Эдипа. Хор рассуждает о том, что человек, желающий быть счастливым, должен придерживаться «золотой середины» и жить незаметно.
Пусть срединной дорогою
Я свершу житейский путь.
....
Все, что меру превзошло,
Неустойчиво это все.
Философская мудрость Горация приобрела, по-видимому, особенную остроту во время правления жестоких и деспотических императоров. «Жить незаметно», не выделяясь ничем и держась подальше от императорского двора, становится в это время жизненным девизом многих знатных римлян.
Как философ-стоик Сенека считает, что человек должен бороться с аффектами. В своем трактате «О гневе», написанном под впечатлением правления жестокого Калигулы, он описывал гибельные последствия этого страшного аффекта, уродливый вид гневающегося человека, его искаженное судорогой лицо. В своих трагедиях он постоянно изображает преступления, на которые способен разгневанный, жестокий тиран. Так, в трагедии «Тиэст» жестокий Атрей убивает сыновей своего брата и кормит их мясом несчастного отца. В драме показаны все подробности убийства, всегда происходящего у Сенеки на глазах у зрителей. Между Атреем и его телохранителем происходит следующий диалог:
Телохранитель Не страшит тебя
Народный ропот?
Атрей Высшим благом царства
Считаю я, что все дела владыки
Народ равно обязан как терпеть,
Так и хвалить.
Мифологические цари напоминали слушателям и читателям декламационной драмы современных римских императоров. Рассказывают, что Калигула любил повторять знаменитые стихи из трагедии Акция «Атрей»: «Пусть ненавидят, только бы боялись!».
Известная однотонность и примитивность образов, по сравнению с греческой драмой, характерна для всех трагедий Сенеки. Так, Медея в одноименной драме объята жаждой мщения и готова совершить нечто ужасное, превосходящее все преступления, когда-либо совершавшиеся на земле. Свои мучительные колебания перед тем как убить детей она детально анализирует и описывает с завидным декламационным искусством, но без той психологически достоверной непосредственности и глубины переживания, которая была свойственна Еврипиду. Федра, охваченная преступной страстью, оказывается способной на нечеловеческую жестокость, но в поисках все новых и новых деталей, которыми Сенека расцвечивает отдельные мотивы, порой лишь слегка намеченные в греческих оригиналах, римский трагик делает иногда интересные открытия.
Так, например, в трагедии «Федра» он использует первый, не дошедший до нас, вариант еврипидовского «Ипполита», в котором героиня сама объяснялась в любви своему пасынку.
По выражению немецкого ученого Виламовица, «на черном небе Сенеки мерцают иногда яркие звезды». Сцена признания — один из сильнейших по психологическому мастерству шедевров римского трагика.
Мне иссушил страдающую грудь
Огонь любви. По телу моему,
По внутренностям он течет пылая,
Пожаром полыхают так дворцы.
Любовью чистой ты горишь к Тезею?
Да, Ипполит, люблю лицо Тезея,
Каким он был в те юные годы,
Когда бородка еле пробивалась
На юном лике и спустился он
К Гносийскому чудовищу в обитель,
И путь назад нашел посредством нити.
Как он сиял! Его златые кудри
Сжимал венец, стыдливо розовело
Его лицо, и мускулы, вздымались
Вдоль нежных рук. Твоей ли образ Фебы,
Иль Феба моего? Нет, лучше твой.
После того как Ипполит гибнет мученической смертью, царица, сознавшись в своем преступлении, закалывает себя над прахом умершего:
Соединить сердца
Не суждено нам было, но мы можем
Соединить судьбу. Коль ты чиста,
Умри для мужа. Если ты преступна,
Для милого умри. Могу ль вступить
Я в брачный терем? Нет, недоставало,
Чтобы в святом сознаньи правоты
Ты наслаждалась ложем отомщенным!
О, смерть, единственное утешение
От злой беды и горького стыда!
Бегу к тебе, открой же мне объятья.
Одним из любимых героев философов-стоиков был Геракл. Сенека посвящает ему две трагедии («Геракл на Эте» и «Неистовый Геракл»), изображая его страдальцем и мучеником.
Особый интерес представляют в трагедиях лирические партии хора. Они разрабатываются автором как некий самостоятельный жанр лирического стихотворения, вливающегося в однообразно-патетическую, насыщенную бурными страстями ткань трагедии. В этой лирике часто звучат иные, чем в трагедии, ноты: здесь встречаются и лирические раздумья, и светлая грусть, и описания мирной природы.
Но едва истощились силы ветра,
Тихим озером голубеет море
И страшившие моряков пучины
Покрываются парусами лодок,
И едва сосчитаешь золотистых
Рыб, играющих в лоне вод прозрачных,
Там, где только что от свирепой бури
Содрогалися до основ Киклады.
Смертным всем красота — благо неверное. Мало цвесть ей дано времени на земле, Быстро падаешь ты на роковом пути.
Нет, скорей, чем когда летний ярится жар
И коротких ночей быстро летят часы,
Увядают в полях лилии бледные, —
Упадают с главы кудри любезные
И на нежных щеках вянет румяный цвет.
Везде без порядка делами людей
Управляет судьба и рукою слепца
Рассыпает дары, благосклонная к злым...
Торжествует над чистым страшная страсть,
Коварство царит в высоком дворце,
И радостью фаски вручает народ
Презренным рукам.
Хоровые партии служат для разрядки действия и вместе с тем свидетельствуют об интересе поэта-декламатора к разнообразным литературным жанрам и стилистическим манерам, о достижениях поэзии этого периода в изображении пейзажа и отдельных психологических нюансов.
В некоторых рукописях вместе с драмами Сенеки сохранилась претекстата «Октавия», носящая остро оппозиционный характер и направленная против Нерона. Одним из действующих лиц в ней является сам Сенека. Это обстоятельство и тот факт, что автору драмы известны обстоятельства гибели Нерона, свидетельствуют о том, что она была написана уже после смерти императора, а следовательно, и после гибели Сенеки. Главной героиней трагедии является Октавия, дочь Клавдия и жена Нерона, убитая по его приказу, когда он женился на Поппее. Нерон изображен жестоким тираном и деспотом, беспощадно расправляющимся со своей женой и матерью. Он напоминает мифологических царей трагедий Сенеки. Можно предположить, что многие из оппозиционно направленных драм этого периода походили на «Октавию».
Свое отрицательное отношение к деспотизму и жестокости римских императоров Сенека выразил в остроумной сатире на императора Клавдия, которая называлась «Отыквление» (посвящение в дураки; тыква — «пустая голова», глупец). Произведение написано в форме Менипповой сатиры, с чередованием прозы и стихов. Сенека рассказывает, как после смерти император Клавдий возносится на небо, где боги дают надлежащую оценку его деятельности. С негодующей речью выступает Август и требует изгнания жестокого деспота с Олимпа. По дороге в преисподнюю Клавдий попадает на собственные похороны и видит всеобщее ликование: «Все веселы, довольны: народ римский разгуливал будто свободный». В преисподней императора судят по его любимому методу: выслушивают только обвинителей. Толпа загубленных людей окружает своего мучителя. Хромого и преступного деспота присуждают к игре в кости в дырявом рожке. Он совершает столь же бесцельную работу, как и Данаиды, носящие воду в дырявых кувшинах.
Всякий раз, что метнуть из рожка он звенящего хочет,
Тотчас же обе в дыру на донышке выскочат кости.
Сенека высмеивает физическое уродство, невежество, злобную жестокость и глупость этого правителя Рима:
Взглянув на него, Геркулес и впрямь смутился, хотя и не пугался он никаких чудовищ. Как увидел он это невиданное обличье, ни на что не похожую поступь и услышал голос, какого нет ни у одного земного существа, а какой под стать одним морским чудовищам, подумал он, что предстоит ему тринадцатый подвиг.
Многообразное литературное наследие Сенеки вызывало к себе большой интерес как в поздней античности, так и в новое время. Ряд положений этического учения стоиков был использован христианством, и сам Сенека считался близким к учению церкви автором. Его моральной философией интересовались мыслители и писатели XVIII в., например Дидро. Особый интерес, начиная с эпохи Возрождения, был проявлен и к трагедиям Сенеки. Драма времен Ренессанса, а затем Шекспир и представители французской трагедии эпохи классицизма (Корнель) видят в ней образец для подражания и источник сюжетов.
ЛУКАН
Приверженцем «нового стиля», близким к Сенеке, был один из талантливейших поэтов этого времени Марк Анней Лукан (39— 65 гг. н. э.). Он был племянником Сенеки и очень образованным человеком. Император Нерон, мнивший себя одаренным поэтом, приблизил к себе талантливого юношу, но вскоре стал преследовать его, так как Лукан был неизмеримо талантливее, чем самовлюбленный, но бездарный император. Молодой поэт сблизился с оппозиционно настроенными сенаторскими кругами и стал душой знаменитого заговора Писона. В этом заговоре принимали участие видные сенаторы и командиры преторианцев, среди них были и сторонники возврата к республике, и люди, желавшие перемены императора. Участники заговора наметили день убийства Нерона, но тайна их была раскрыта. Сам Писон вскрыл себе вены, покончили с собой и другие заговорщики, среди них были Сенека и Лукан.
Несмотря на то что поэт прожил только 26 лет, он успел написать много талантливых произведений: поэмы об Орфее и о разрушении Трои, сборник небольших стихотворений, трагедию «Медея», сюжетные либретто для балетов-пантомим и др. Однако до нас дошла лишь незаконченная поэма «Ферсалия», посвященная гражданским войнам. Первые три книги были изданы еще при жизни Лукана. В начале поэмы он прославлял Нерона и выражал надежду на то, что во время его правления на землю вернется «золотой век». В последующих книгах вместо хвалы мы встречаем уже нападки на императора-деспота. Лукан ставит своей задачей показать рождение деспотической власти в Риме. Он считает, что республиканские свободы безвозвратно погибли во время страшных гражданских войн и тогда же были заложены основы нынешней тирании. В центре внимания поэта — война между Помпеем и Цезарем. Лукан последовательно излагает ход событий; он начинает с перехода Цезаря через Рубикон, описывает сражение при Фарсале, смерть Помпея и Катона Младшего, пребывание Цезаря в Египте и Александрийскую войну. Изложение обрывается на 10-й книге.
Сгущая краски, прибегая к гиперболам и патетической декламации, автор создает сильные, хотя и несколько односторонние образы героев. Последователь «нового стиля», он пользуется теми же художественными средствами, что и Сенека, и так же, как автор трагедий, является приверженцем стоицизма. Цезарь в его поэме обрисован как жестокий и коварный тиран, вступающий в борьбу с роком ради осуществления своих властолюбивых планов. Помпей — величественный страдалец, покорный судьбе и умеющий умереть с достоинством. Любимцем Лукана и выразителем его собственных взглядов является Катон Младший. Катон был любимой фигурой сенатской оппозиции, о нем в это время постоянно писали и посвящали ему трагедии, видя в нем убежденного республиканца и сильную личность. Катон (правнук Катона Старшего) не принял милости Цезаря и покончил жизнь самоубийством в Утике в 46 г. до н. э. Этот пламенный республиканец понимает, по мнению Лукана, всю безнадежность борьбы с триумвирами, но считает, что он должен принести свою жизнь «на алтарь отечества». Его племянник, будущий убийца Цезаря Марк Юний Брут, пробует уговорить дядю остаться в стороне от борьбы, но тот с негодованием отказывается от этого. Считая себя последним республиканцем, он готов умереть за свободу:
...Оторвать меня смогут не раньше,
Чем обниму я, о Рим, твой труп, и твою, о Свобода,
Невоплощенную тень провожать я буду до гроба.
Гражданскую войну, полыхающую в Риме, Лукан уподобляет страшной космической катастрофе и постоянно упоминает в поэме о периодических пожарах, которые, согласно учению стоиков, уничтожают мир. Создавая свою эпопею, Лукан как бы полемизирует с Вергилием. Действительно, в «Энеиде» идеализировался «век Августа» и воспевался легендарный предшественник римских императоров Эней. Автор «Фарсалии» рисует черными красками Цезаря — этого родоначальника римских деспотов, и, отказываясь от мысли, что боги управляют делами людей, показывает значение всемогущего рока в ходе истории. Лукан отвергает и «Олимпийский план», порывая тем самым с гомеровской традицией, которой следовали обычно античные эпики. Большую роль в его поэме играют оракулы, при помощи которых всемогущий рок открывает людям свои веления. Как и Сенека, Лукан увлекается магией и астрологией, стремясь показать господствующую в мире «космическую симпатию», т. е. тесную связь природных сил с деятельностью людей, их немедленную реакцию на преступления и нечестивые поступки. Когда совершаются преступные акты, то содрогается сама земля, вспыхивают молнии, плачут изваяния в храмах, раздаются оглушительные удары грома. Вместо богов в поэме выступают аллегорические фигуры: Родина, Судьба, Свобода и т. п.
Как сторонник «нового стиля» Лукан любит длинные описания полных таинственности мрачных пейзажей и ужасов кровавых сражений.
В миг, когда быстрый крючок наложил железную руку,
Был им зацеплен Ликид: он сразу нырнул бы в пучину,
Но помешали друзья, удержав за торчащие ноги.
Рвется он надвое тут: не тихо кровь заструилась,
Но из разодранных жил забила горячим фонтаном.
Тело жививший поток, по членам различным бежавший,
Перехватила вода. Никогда столь широкой дорогой
Не изливалась жизнь.
Он постоянно рассказывает о страшных магических обрядах, о вызовах теней мертвецов, о чудовищных страданиях, испытываемых людьми; таковы, например, мучения воинов, гибнущих от жажды в Ливийской пустыне во время похода Катона, или страшные муки их, вызванные укусами змей, и т. п.
В поэму вставляются этнографические и географические отступления, разработанные в декламационном стиле, и многочисленные речи героев. Автор непрерывно вмешивается в повествование, обращается к читателям и действующим лицам, дает свои замечания, уснащает речь патетическими восклицаниями.
Брось это место борьбы, мой разум, сгусти на нем сумрак!
Сотни грядущих веков от меня, певца злоключений,
Да не узнают, на что гражданские войны способны.
Нет, да иссякнет слеза, и лучше пусть жалобы стихнут!
Что тут творил ты в бою — об этом, о Рим, умолчу я!
Поэтический и ораторский талант автора и республиканские идеи, которыми проникнута поэма, сделали ее одним из известнейших произведений римской литературы. Поэт Стаций, обращаясь к Лукану, писал:
Побелевшие от костей Филиппы
И Фарсальские ты воспел сраженья
...
Это в юности ранней сочинил ты.
Особенно велико было увлечение «Фарсалией» во время английской и французской буржуазных революций XVII—XVIII вв., когда на саблях национальной гвардии во Франции были начертаны стихи из поэмы Лукана: «Знает ли кто, что мечи нам даны, чтобы не было рабства!».
ПЕРСИЙ
Сатирик Авл Персий Флакк (34—62 гг.) был близок к тем же аристократическим оппозиционным слоям, увлекавшимся стоической философией, что и Сенека и Лукан. Он был воспитанником философа Корнута и под влиянием идей своего учителя написал небольшой сборник из 6 сатир. Юноша, еще неопытный и мало знакомый с реальной жизнью, он смотрит на окружающее с высот «стоической морали». Он хочет возродить в Риме жанр сатиры, представленный Луцилием и Горацием. Свою первую сатиру он посвящает литературным вопросам, направляя ее против бездарных подражателей классической римской поэзии, создателей ученых мифологических поэм:
Пишем мы все взаперти — кто стихами, кто вольною речью, —
Выспренне так, что любой запыхался б и самый здоровый.
Дальнейшие сатиры посвящаются вопросам об истинной религии, о необходимости самопознания, о том, что к истинной свободе ведет только философская мудрость. Сатира в его руках сближается с философской диатрибой и, по примеру Горация, он часто прибегает к диалогической форме. Избегая открытых политических выпадов, он дает подчас острые зарисовки своих современников: дилетантствующих богачей, с упоением читающих свои поэмы, возлежа на ложах из лимонного дерева, невежественного центуриона, самодовольно утверждающего, что он может и сам прожить своим умом, без помощи философов, или мнительного старика, боящегося смерти, но жадно вкушающего яства на пышных пирах.
Восставая против эпигонов классической литературы, в то же время осуждая и «новый стиль», он создал своеобразный «новый стиль навыворот», жонглируя необычными словами, ища новых, не стершихся еще метафор и определений.
В результате его язык оказывается необычайно трудным, многие строки напоминают своеобразные ребусы и требуют от читателя напряженной мысли:
Ни губ не полоскал я в роднике конском,
Ни на Парнасе двувершинном мне грезить
Не приходилось, чтоб поэтом вдруг стал я.
Я геликонских дев с Пиреною бледной
Предоставляю тем, чьи лики плющ цепкий
Обычно лижет: сам же, как полунеуч,
Во храм певцов готов нести стихи эти.
Под «конским родником» имеется в виду источник Гаппокрена, посвященный Музам. Персии, очевидно, хочет сказать, что не принадлежит к числу поэтов, считавших, что они одарены богами. Он смеется над «выспренностью» эпических певцов, но сам впадает в другую крайность.
Этот искусственный, нарочито темный стиль Персия уже в древности вызвал необходимость обширных комментариев, некоторые из которых дошли и до нас.
ПЕТРОНИЙ
Одним из значительнейших произведений этого же периода был дошедший до нас лишь в отрывках роман «Сатирикон» (или «Сатиры»), принадлежащий некоему Петронию.
Об авторе нет никаких сведений, но Тацит в своем историческом труде «Анналы» рассказывает об одном аристократе, приближенном Нерона, «проводившим день во сне, а ночь в наслаждениях», ставшем любимцем императора. Обладатель утонченного вкуса, изобретатель изысканных наслаждений, он стал «арбитром изящества» при дворе, и «император находил удовольствие только в тех излишествах, которые получили одобрение Петрония». Тацит описывает также смерть этого приближенного Нерона, обвиненного, как Сенека и Лукан, в участии в заговоре Писона.
Он не спешил расстаться с жизнью и перерезав вены, то перевязывал их, то снова открывал; он беседовал с друзьями не на серьезные темы и не для того, чтобы прославиться твердостью духа. Он слушал не рассуждения о бессмертии души или о философских истинах, а чтение легкомысленных стишков... Он поел, затем уснул, и его смерть, в действительности вынужденная, была похожа на естественную.
Общий тон «Сатирикона», свойственная автору ирония, скептицизм и презрительная усмешка как нельзя более подходят к характеру Петрония, мастерски обрисованному Тацитом. По-видимому, этот первый в европейской литературе роман[140] принадлежит этому приближенному Нерона, утонченному, несколько циничному аристократу.
Произведение написано в форме «Менипповой Сатиры», с типичным для этого жанра чередованием прозы и стихов. Главный герой Энколпий — бродяга и преступник, проводящий свою жизнь в странствиях по городкам Италии, ночующий в притонах, встречающийся с самым разнообразным людом: рабами, вольноотпущенниками, гетерами, параситами, моряками. Вместе со своим спутником, мальчиком Гитоном, он попадает в различные переделки. Таким образом, материал произведения почерпнут из быта низов римского общества. При этом автор является сторонником откровенно-натуралистического показа жизни. Свою художественную манеру сам он характеризует таким образом:
Что вы, наморщивши лбы, в лицо мне вперились, Катоны,
И осуждаете труд новый своей простотой?
В милом рассказе моем веселая прелесть смеется,
Нравы народа поет мой безмятежный язык.
Кто не изведал любви? Кто неги Венеры не знает?
Кто запретит согревать в теплой постели тела!
Сам отец Эпикур, в искусстве истины мудрый,
Жизни великую цель в этом нам видеть велит.
Петроний утверждает, таким образом, что является сторонником эпикурейской теории наслаждения (в ее вульгарном истолковании), которой он следовал, вероятно, и при дворе Нерона, выступая в качестве «арбитра изящества».
От своеобразного и яркоталантливого «Сатирикона» до нас дошла только незначительная часть. Извлечения начинаются с 14-й книги и не доходят до конца повествования.
Единственный полностью сохранившийся эпизод посвящен пиру Тримальхиона. Петроний одарен острой наблюдательностью и концентрирует свое внимание на самых существенных, с его точки зрения, явлениях действительности. Таким существенным фактом представляется ему выдвижение вольноотпущенников, наживающих громадные богатства и начинающих играть большую роль в жизни общества. Изысканный аристократ и ценитель изящного, он с презрением и ненавистью относится к грубости, невежественности и вульгарным вкусам этих бывших рабов. Он изображает их с убийственной иронией, воспроизводя в романе даже речь этих людей, изобилующую вульгаризмами, грубыми словечками и пошлыми сентенциями. Хозяин пира, на который попадает Энколпий, бывший раб, сирийский мальчик, ставший любимцем господина. Он получил свободу и сказочно разбогател. По словам одного из гостей, владения Тримальхиона «даже коршуну не облететь». Этот богач не злобен, скорее даже добродушен и не лишен природной сметливости, но все, что он делает, безвкусно, грубо и обнаруживает его глубокое невежество и тщеславие.
Мы наслаждались этими прелестями, когда появление Тримальхиона, которого внесли на маленьких подушечках под звуки музыки, вызвало с нашей стороны несколько неосторожный смех. Скобленая голова высовывалась из ярко-красного паллия... на мизинце левой руки красовалось огромное позолоченное кольцо, на последнем же суставе безымянного, как мне показалось, настоящее золотое... чтобы выставить напоказ другие драгоценности, он обнажил до самого плеча правую руку, украшенную золотыми запястьями. «Друзья, — сказал он, ковыряя в зубах серебряной зубочисткой...»
Гости, пирующие с Тримальхионом (самое имя его значит «трижды противный»), такие же невежественные простолюдины, как и он сам; среди них разорившийся гробовщик Юлий Прокул, вольноотпущенник Дама, любящий выпить и хорошо поесть, Селевк — бывший раб. Этот последний утверждает в разговоре на пиру, что мыться каждый день вредно. «Я не каждый день моюсь, банщик, что валяльщик: у воды есть зубы и наша жизнь ежедневно подтачивается». Другой гость, по имени Гермерот, хвастается тем, что не получил утонченного образования: «Я не учился ни геометрии, ни критике, вообще никакой чепухе, но умею читать надписи и вычислять проценты в деньгах и в весе». Впервые в истории римской литературы у Петрония мы встречаем попытку охарактеризовать персонажи путем воспроизведения их бытового языка.
Автор вводит в свой роман живой разговорный язык, так называемую «вульгарную латынь». Герои пира употребляют простонародные выражения, грубые словечки, постоянно пользуются пословицами и поговорками: «после разносолов не хочу харчей», «две стены сразу мажут» (в смысле: «двух маток сосут»), «на овощи зарятся, а сало хватают», «ни в грош не ставлю» и т. п.
На этих добродушных, но вульгарных людей Петроний изливает весь яд своего презрения. В натуралистическом изображении низменных сторон жизни в «Сатириконе» сквозит презрение к ней утонченного и образованного аристократа, скорбящего об исчезновении настоящего искусства и осуждающего модный в его время «новый стиль». Энколпий нападает в романе на модное риторическое образование и на «азианский стиль». Поэт Эвмолп, ставший спутником Энколпия и Гитона, составляет поэму «О гражданской войне» и критикует тех поэтов, которые отказываются от традиционного мифологического аппарата, как это делал Лукан. Отрицательные оценки современного состояния искусства спорадически встречаются в это время у различных писателей. Так, например, анонимный автор трактата «О возвышенном», написанного в это время, говорит о том, что «благородные искусства» «процветали в прежние времена, пока нравилась простая и суровая доблесть», а в настоящее время они находятся в состоянии упадка.
Несмотря на тоску по утерянному высокому искусству, выражаемую Петронием, сам он руководствуется художественными принципами, в какой-то степени близкими «новому стилю». Виртуозно владея стилистикой разных литературных жанров, он создает сложное своеобразное произведение с пестрой галереей героев, с постоянно меняющимся местом действия, вставляет в изложение занимательные и фривольные новеллы, напоминающие жанр «Милетских рассказов». Милетские новеллы — один из древнейших жанров низового прозаического сказа, напоминающего в какой-то степени знаменитые новеллы Декамерона, — издавна существовали в Древней Греции. Около 100 г. до н. э. писатель Аристид из Милета[141] впервые издал собрание таких новелл. Они были переведены на латинский язык писателем Сисенной, современником Цезаря.
Отдельные новеллы типа милетских вводит в свой роман и Петроний. Он рассказывает, например, об Эфесской матроне, которая, оплакивая умершего супруга, тут же в его склепе вступает в связь с одним из воинов, охраняющих трупы казненных. Когда одного из этих трупов не оказывается на месте, то она отдает взамен украденного тело мужа.
Роман Петрония свидетельствует о том, что римская аристократия, к которой принадлежал автор «Сатирикона», утрачивает в период империи веру в лучшее будущее. Петронию свойствен нигилизм, презрение к настоящему, следование «теории наслаждения» и бравирование откровенным натурализмом, прикрывающее отсутствие высоких идеалов.
БАСНИ ФЕДРА
Вольноотпущенник Августа, бывший раб, Федр делает попытку ввести в римскую литературу жанр басни. Басня издавна существовала в Древней Греции, ее использовали в своих произведениях Гесиод, Архилох и Симонид. Автором басен был знаменитый Эзоп. Многие басенные сюжеты пришли в Грецию из Индии и Месопотамии, так как в странах Востока басня была особенно развита. Связанная по своему возникновению с народной средой и фольклорными истоками, басня в античном обществе обычно защищала слабого перед лицом сильного в форме притчи о животных. Первые сборники басен, приписывавшихся легендарному Эсопу, появились в Греции в VI в. до н. э. Согласно преданию, Эсоп был фригийским рабом. Римский баснописец Федр, пересказывавший и переделывавший греческие басни, также принадлежал к низшим слоям общества. Его литературная деятельность долго игнорировалась «большой литературой», по-видимому, и самый круг читателей Федра был иным, чем у других римских авторов.
Биография баснописца известна плохо. Сведения о его жизни черпаются из самих его произведений. Федр рассказывает, что его деятельность вызвала неудовольствие временщика Тиберия-Сеяна, который даже подверг его какому-то наказанию.
Первые книги в дошедших до нас сборниках содержат басни о животных. Следуя вековой традиции басенного жанра, Федр нападает на власть имущих, показывая, что между бедными и богатыми не может быть никакой дружбы («Волк и ягненок», «Осел, старик и пастух» и др.). От раздоров сильных страдают в конце концов «маленькие люди» («Лягушка и битва быков»). Он советует своим читателям не думать о смене властителей из опасения попасть в подчинение кому-нибудь еще более жестокому. В последующих сборниках басенный материал начинает встречаться все реже и реже. Автор использует другие жанры низовой литературы, рассчитанной на круг непритязательных и не очень образованных читателей: исторический анекдот, рассуждение на моральную тему, забавный рассказик или небольшую новеллистическую зарисовку. Опираясь на положения популярно-философской морали, автор советует читателям не быть алчными и тщеславными, не ослеплять себя страстями и уметь вникать в сущность явлений. По его мнению, жанр басни был создан рабами, прибегавшими к иносказанию из-за боязни выступать открыто против «сильных мира сего».
Скажу теперь, откуда басни взялись —
Униженность их породила рабская,
Боявшаяся говорить, что думает.
Сборники его произведений, должны были принести двойную пользу читателям: посмешить их и дать дельный совет.
Двойная польза книги: будет смех
И жизни учит дельными советами.
Такую же задачу ставили перед собой и авторы римской сатиры, но их стихотворения предназначались для верхушки римского общества, для просвещенных читателей, знакомых с литературой и философией. Федр же пишет для «низового читателя» и черпает материал для своих примеров и рассуждений из популярной в низших слоях общества анекдотической и новеллистической литературы. Иногда он описывает и казусы повседневной жизни, свидетелем которых мог быть и он сам. Так, например, в басне «Флейтист и Принцепс» рассказывается о том, как флейтист по имени Принцепс принял на свой счет прославление принцепса (императора) и был изгнан за это со сцены.
«Рим, возликуй, о здравствующем принцепсе!» —
Все рукоплещут, встав. А Принцепс, думая,
Что речь идет о нем, шлет поцелуи в публику.
Поняв дурацкую ошибку, всадники
Со смехом повторенья песни требуют:
Узнав же истину,
Его одетого в тунику белую
И даже в белых сапогах с обмотками,
Гордящегося почестями царскими,
Со сцены в шею прогоняют тотчас же.
Написаны басни чрезвычайно простым языком. Автор стремится к ясности и краткости изложения.
Есть предположение, что Федр был школьным учителем-грамматиком. В античной школе обучение начиналось с чтения Эсоповых басен. Возможно, что именно это обстоятельство побудило Федра к созданию латинских образцов этого жанра. Федр был признан лишь в поздней античности, и его басни, изложенные прозой, вошли в состав средневекового сборника «Латинский Эзоп (Ромул)», по которому и велось обучение латинскому языку в школах. Подлинный Федр был открыл лишь в XVI в., и басни его использовали впоследствии Лафонтен и Крылов («Волк и ягненок», «Ворона и лисица», «Петух и жемчужное зерно» и др.).
РЕАКЦИЯ НА «НОВЫЙ СТИЛЬ»
При Флавиях и Первых Антонинах (69—96 гг. н. э.) общественные страсти, разгоревшиеся при преемниках Августа, постепенно затихают. Обновленный и пополненный Сенат перестает быть оплотом оппозиции. Императорская власть укрепляется, и «век Августа» вновь начинает казаться многим временем высокого подъема искусства и литературы.
«Новый стиль» утрачивает свое обаяние, и один из крупнейших риторов этого времени Квинтилиан ратует за возвращение к цицероновскому красноречию. При Веспасиане в Риме открывается субсидируемая государством риторическая школа, в которой и развертывает свою деятельностью Квинтилиан. Он пишет трактат «Обучение оратора» (в 12 книгах), в котором восторженно отзывается о Цицероне и требует следования его заветам.
Поэты этого времени, в отличие от Сенеки и Лукана, превозносят Вергилия и считают «Энеиду» недосягаемым образцом. Публий Папиний Стаций пишет эпические поэмы на мифологические темы — «Фиваиду» и «Ахиллеиду», уснащая их традиционным аппаратом и вставляя эпизоды, заимствованные у Вергилия.
Валерий Флакк создает поэму «Аргонавтика», а Силий Италик, используя историю Тита Ливия, выступает с поэмой, посвященной Пунической войне («Пуника»). В ней он также стремится приблизиться к своему кумиру Вергилию.
Однако большие эпические поэмы, несмотря на отдельные удачи, не внесли в это время ничего существенно нового в римскую поэзию.
Гораздо более интересными по характеру и способу подачи материала были в это время малые жанры.
К числу произведений такого рода должны быть отнесены стихотворения Стация («Сильвы») и эпиграммы Марциала. Стаций был сыном учителя и происходил из Неаполя. Впоследствии его отец открыл школу в Риме. Он обучал в ней римских юношей греческому языку и читал и комментировал с ними произведения Гомера, Гесиода, Пиндара и др. Он был также и поэтом-импровизатором, сложившим поэму, посвященную извержению Везувия (в 79 г.) и пожару Капитолия, бушевавшему в 69 г.
Стаций уже в юности обнаружил талант импровизатора и рано стал выступать с чтением своих произведений в театре и на разного рода поэтических состязаниях, устраивавшихся римскими императорами. Он был лауреатом ряда таких «агонов» (Августалий, Албанских игр) и неоднократно награждался золотым венком. На агонах он выступал с поэмами, в которых прославлял Домициана (например, «Германская война») и возвеличивал римскую империю. Литературная деятельность была для него источником существования, он обслуживал своими импровизациями римских богачей, выступая на свадьбах, пирах, похоронах и празднествах. В старости он собрал свои стихотворения и издал их в пяти сборниках («Сильвы» — эскизы).
Импровизации Стация полны описаниями римских вилл с окружающими их пейзажами, произведений изобразительного искусства (описание конной статуи Домициана, установленной на форуме), храмов, различных празднеств, путешествий, торжеств. Он уснащает свои произведения «общими местами», свойственными риторической декламации, но подчас делает интересные наблюдения и дает красочные зарисовки. Впервые в римской поэзии мы встречаем у него описание красот Неаполитанского залива, на берегу которого он вырос.
Увлечение «классиками» сочетается в творчестве некоторых поэтов с принятием ряда особенностей эстетики «нового стиля», влияние его своеобразно преломляется в жанре эпиграммы, культивируемом поэтом Марциалом.
МАРЦИАЛ
Марк Валерий Марциал (около 42—101/104 гг. н. э.) так же, как Сенека и Лукан, был уроженцем Испании и, приехав в Рим, попал первоначально в окружение Сенеки и близких ему людей. После раскрытия заговора Писона он лишился своих «высоких покровителей» и вынужден был искать себе высокопоставленных патронов. Свой первый сборник эпиграмм «Книгу зрелищ» он посвящает торжественным играм, связанным с открытием амфитеатра Флавиев (Колизея) в 80 г. Он описывает в своих стихотворениях бои диких зверей, игры гладиаторов, пантомимические зрелища, водные сражения. Следующие книги: «Ксении» (Гостинцы) и «Апофореты» (Подарки) состоят из кратких двустиший, которые должны служить сопровождением к подаркам (лакомствам или предметам туалета и украшениям), которые посылались друзьям и знакомым во время праздника Сатурналий. Затем в промежуток от 85 до 96 г. он публикует большое количество эпиграмм (11 книг) на разнообразные темы.
Жанр эпиграммы, требовавший заостренной формы, меткости наблюдений и остроумия, представляется Марциалу гораздо более близким к жизни, чем эпические поэмы и трагедии на мифологические темы:
Здесь ты нигде не найдешь ни Горгон, ни Кентавров, ни Гарпий
Нет: человеком у нас каждый листок отдает.
Флакк, уверяю тебя, ничего в эпиграммах не смыслит,
Кто их забавой пустой или потехой зовет.
Больше забавы у тех, что пишет про завтрак Терея
Лютого иль про обед твой, беспощадный Тиэст.
Эпиграмма, по мнению Марциала, должна жечь, ей нужна соль и острота:
Пища — и та ведь пресна, коль не сдобрена уксусом едким,
Что нам в улыбке, коль с ней ямочки нет на щеке?
Яблок медовых и смокв безвкусных давайте-ка детям,
Мне же по вкусу лишь та фига, которая жжет.
Таким образом, в его творчестве эпиграмма становится по преимуществу насмешливым жанром и напоминает в этом отношении жанр эпиграммы в литературе нового времени.
Клиент богатых патронов, льстящий им, заискивающий и ждущий подачек, Марциал часто рисует свое тяжелое положение и те унижения, которые терпят «бедняки» в императорском Риме.
Если зовешь на обед не рабом уже — как было прежде, —
Что же обед не один нам подается с тобой?
Устриц себе ты берешь, что в Лукринских вскормлены водах,
Я же улитку сосу, рот обрезая себе.
Он описывает бедную жизнь клиента, живущего на чердаке и обязанного каждое утро приходить к своему патрону с приветствием. Униженно льстя, он выпрашивает, тем не менее, подачки у своих высокопоставленных покровителей и у самого императора.
Если чего я прошу в боязливой и маленькой книжке —
Даруй, коль в строчках моих несправедливого нет.
Если не даруешь ты, позволь хоть молить мне, о Цезарь,
Не оскорбляют богов ладан и просьбы людей.
В отличие от римских сатириков (Луцилия, Горация, Ювенала) у Марциала нет определенной морально-философской концепции. Сам он называет свои стихотворения «наивными шутками» и «безделками», но эти «шутки» богаты колоритными зарисовками современного ему быта и нравов. Повседневная жизнь с ее суетой, пирами, посещением терм, посылкой подарков, любовными похождениями и городскими сплетнями находит отражение в стихотворных миниатюрах Марциала. Тематика эпиграмм разнообразна: рядом с насмешливой соседствует надгробная, любовная и описательная (описание произведений искусства), иногда перед нами уже не эпиграмма, а лирическое стихотворение, выдержанное, однако, в характерном марциаловском стиле, с остротой и парадоксальностью определений, с преобладанием внешней описательности над выражением субъективных чувств.
Чрезвычайно интересен многообразный типаж, метко обрисованный Марциалом: тут и светский щеголь, завитой и надушенный, знающий все городские сплетни и весь день проводящий в праздной болтовне, и кокетливый всадник, залепивший весь лоб «мушками», так что его невозможно узнать, и вор, похитивший в бедном саду деревянный чурбан, изображающий Приапа, и брадобрей, разбогатевший и уехавший в Сицилию, и старик, желающий оставить состояние тому, кто больше всего дарил ему подарков, и т. п. Выбор типов у Марциала в значительной степени случаен. Жизнь, по его мнению, многообразна и беспорядочна и, следуя за ней, он часто ищет смешного и колоритного, не заостряя социально своих насмешек и не давая строго продуманных обобщений. Поэтому сборник его эпиграмм представляет собой пеструю смесь разнообразных зарисовок, в которых смешное, случайное и парадоксальное соседствует с глубоко характерным и социально значительным.
С «новым стилем» Марциала связывают особенности его эстетики и стилистической манеры. Поэт восстает против «постной» поэзии и требует от эпиграммы, в первую очередь, остроты и желчи. Эта острота проявляется у Марциала не только в характерной для жанра эпиграммы игре неожиданных поворотов мысли:
Не создавая своих, порицаешь мои эпиграммы,
Иль порицать перестань, или свои издавай!
но и в поисках богато орнаментированных, часто нагромождающихся друг на друга описаний с изысканными и необычными определениями, составляющими подчас целые ряды.
Лежит обильно хлеб во всех углах — кучей,
И ряд сосудов пахнет там вином — старым
...
И вот ватага бродит в птичнике грязном:
И гусь крикливый, и павлин цветной весь он,
И тот, чье имя от пурпуровой краски,
И куропатки, и цесарки — как пестры!
Фазан тут же, нечестивый дар колхов!
Подобные описания сельских вилл соседствуют у Марциала с блещущими красками картинами пиршественных яств, напоминающих натюрморт стенной живописи.
Груши, висящие вниз в сплетении с вьющимся дроком,
Зерна пунийских гранат, красных как роз лепестки.
Коль закуску вперед иметь желаешь,
Лук тяжелый я дам, салат дешевый,
Дам и рыбы куски, яиц нарежу —
Дам капусты тебе зеленой — в черном
Будет блюде она, сожжешь все пальцы
...
Дам тебе и колбас я в белой каше,
Желтоватых бобов на красном жире.
Перегруженностью колоритных определений отличаются и надгробные эпиграммы Марциала:
Дитя, ты песен старых лебедей слаще,
Овец с галеза ты Фалантова мягче,
И ярких раковин лукринских вод краше,
Жемчужин моря Эритрийского лучше.
Слоновой кости, что резец сейчас сгладил,
Снегов упавших и несорванных лилий,
Бетисской шерсти впрямь коса твоя краше...
Таким образом, в повседневной жизни, интересующей его, Марциал ищет яркого, колоритного, подчас парадоксального и создает для своих зарисовок максимально заостренную, порой барочно перегруженную словесную форму.
Поэзия такого рода пользовалась у современников Марциала большим успехом. Книги его эпиграмм расходились быстро, и поэт, по собственному признанию, был в моде.
В конце жизни Марциал вернулся в свою родную Испанию и нашел там богатую покровительницу, которая подарила ему виллу, где, по-видимому, он и скончался. Последняя XII книга эпиграмм написана им уже в Испании.
Роща вот эта, ключи, кружевная сень винограда,
Снизу идущая ввысь, свежий источник воды,
Луг мой и розы в саду, лучше пестумских, дважды цветущих,
Мой огород (в январе даже он зелен всегда),
Угорь домашний живет у меня в водоеме закрытом,
Белая башня — приют цветом подобных ей птиц.
Так рисует поэт подаренную ему некоей Марцеллой виллу. По-видимому, в правление Траяна, после смерти Домициана и Нервы, дела поэта в Риме пошли плохо. Возможно, что он растерял своих прежних покровителей и не нашел новых «меценатов». Марциал жалуется на тоску по Риму, которая мучит его в Испании, и творческий дар его иссякает.
ПЛИНИИ МЛАДШИЙ
Интерес к повседневной действительности, столь свойственный Марциалу, характерен и для писателя, деятельность которого развертывается при Нерве и Траяне (98—117 гг.), Гая Плиния Цецилия Секунда, обычно именуемого Плинием Младшим. Плиний Младший был племянником Плиния Старшего, автора большой энциклопедии «Естественная история» (в 37 книгах); Плиний усыновил своего племянника. Сам естествоиспытатель погиб в 79 г. при извержении Везувия. Это грозное землетрясение и гибель дяди, отправившегося на небольшом судне на помощь терпящим бедствие, Плиний Младший описал в своем знаменитом письме историку Тациту. Время правления Траяна, когда Плиний создает свои литературные произведения, характеризуется установлением мира между сенатом и императором. Плиний и Тацит пишут о том, что римляне наконец-то вздохнули спокойно после деспотического правления императора Домициана. Траян обязался не преследовать сенаторов и считаться с их интересами. Он покровительствовал литературным занятиям и организовал знаменитую библиотеку в Риме, помещавшуюся в специально выстроенной для нее «Базилике Ульпия».
Плиний Младший был крупным государственным деятелем и пользовался покровительством императора. Он занимал различные государственные должности, был консулом и наместником провинции Вифинии. Происходил он из провинциальной знати, родиной его был городок Комо в Цизальпийской Галлии. Став влиятельным человеком, он покровительствовал своему родному городу, способствовал строительству в нем парадных сооружений (выстроил термы и библиотеку) и часто наезжал туда. В этом городке сохранился камень с надписью, высеченной в честь Плиния. В кафедральном соборе этого города в современной Италии до сих пор стоят статуи Плиния Старшего и Плиния Младшего.
Плиний был учеником Квинтилиана, восторженно относившимся к Цицерону. Он неоднократно выступал с речами, но до нас дошел только его «Панегирик Траяну» — длинная речь, состоявшая из 95 глав, полная льстивых похвал и прославления монархической власти. Ораторский жанр «царской речи» возник уже в эллинистическое время на основе разработанного еще Исократом жанра энкомии (похвальная речь). Им пользовались эллинистические ораторы, прославлявшие своих монархов, а во время правления Траяна с подобными речами выступил в Риме знаменитый оратор Дион Хрисостом («Златоуст»).
Чрезвычайно большой интерес для истории литературы представляет собрание писем Плиния, состоящее из 9 книг. В 10-ю книгу включена переписка Плиния с императором Траяном, посвященная вопросам, связанным с управлением Вифинией.
Обремененный государственными делами автор писем все время мечтает о литературном досуге. Литературная деятельность представляется ему единственной дорогой, ведущей к бессмертию. Краткий досуг, который он часто проводит в тиши своих италийских вилл, он посвящает составлению стихов и писанию литературно обработанных писем.
Письма Плиния напоминают в какой-то мере те стихотворные жанры, в которых фиксировались мимолетные события повседневной жизни; эпиграмму или стихотворное послание (например, у Горация). Жанр эпистолографии он рассматривает как чисто литературный: ответов на свои письма он не ждет, не ставит и дат и всегда посвящает каждое письмо какому-нибудь одному вопросу. Тематика его прозаических миниатюр многообразна: тут и приглашения друзьям, и описание красот вилл и памятников скульптуры, которые он приобрел, и рассуждения на литературные темы. Письма заботливо распределены по книгам так, чтобы составить разнообразное по темам и тону занимательное чтение. Автор этих посланий добродушный, тщеславный, влюбленный в литературные занятия человек, берущий с собою даже на охоту восковые таблички, чтобы и там, в ожидании дичи, не терять бесцельно драгоценного времени. Чрезвычайно интересны сведения о литературной жизни своего времени, которые он сообщает в письмах. Плиний был знаком с большим числом современных литераторов. «Нет ведь почти никого, кто любил бы литературу и в то же время не любил бы меня» (I, 13, 56), — с самодовольством утверждает он. Большинство этих любителей литературы — богатые дилетанты, подражающие древним авторам (Катуллу, Кальву, Горацию, Проперцию); среди них только Марциал и Тацит являются выдающимися писателями. Эти дилетанты слагают элегии и мимиамбы на греческом языке (Аррий Антонин), эпические поэмы, прославляющие деяния императора (Каниний Руф «Война с Даками»), небольшие лирические стихотворения в духе Катулла (Геллий Авгурин). Свои стихотворения они с увлечением читают и посылают друг другу, обмениваются похвалами и критическими замечаниями. Восторженными отзывами об этих «безделках», свидетельствующими о дилетантских вкусах самого Плиния, полны его письма:
Неужели римлянин так говорит по-гречески! Клянусь, я сказал бы, что сами Афины так не говорят по-аттически! Я завидую грекам, потому что ты предпочел писать на их языке.
Письма Плиния, дают интересный материал для суждения о литературной среде и ее интересах, о том фоне, на котором развертывалась деятельность таких талантливых и значительных писателей этого времени, какими были Ювенал и Тацит. Написанные живо и увлекательно, они сохранили свой интерес для потомства, в то время как все другие произведения Плиния были быстро забыты.
ЮВЕНАЛ
Биография выдающегося римского сатирика Децима Юния Ювенала известна нам чрезвычайно плохо.
Он происходил, по-видимому, из провинции и родился в маленьком городке Аквине в 50-х или 60-х годах I в. В этом городе была найдена древняя надпись, в которой упоминается имя Ювенала — командира когорты Далматов и жреца Веспасиана, — принесшего какой-то ценный дар в местный храм богини Цереры. Однако неизвестно, имел ли отношение этот Ювенал к нашему сатирику.
О своем родном городке и о храме Цереры поэт упоминает в одной из своих сатир:
Помни о нас, и прощай! Всякий раз, как будешь из Рима
Ты поспешать в родной свой Аквин, где ждет тебя отдых,
Ты и меня прихвати из Кум к Гельвинской Церере,
К вашей Диане. Приду я помочь готовый сатире,
Коль не гнушаешься мной, на прохладные нивы Аквина.
В античной биографии сообщается, что Ювенал долго был адвокатом и увлекался составлением декламаций. Сатиры же он начал писать уже в преклонном возрасте. Биограф рассказывает также, что поэт был якобы изгнан из Рима в 70-летнем возрасте и отправлен префектом к когорте, стоявшей на дальних границах Египта, в наказание за неосмотрительные шутки над каким-то влиятельным при дворе актером. Насколько достоверны эти сведения — судить трудно.
Сборник дошедших до нас сатир состоит из 5 книг (16 сатир), составленных во время царствования Траяна и Адриана. Воспитанник риторической школы и мастер декламации, Ювенал переносит особенности этого жанра в свои сатиры. Его стихотворения отличаются от сатир его предшественников декламационным пафосом, обилием риторических фигур, бурным выражением авторского негодования.
Трудно сатир не писать, когда женится евнух раскисший,
Мевия тускского вепря разит и копьем потрясает,
Грудь обнажив, когда вызов бросает патрициям тот, кто
Звонко мне — юноше — брил мою бороду, ставшую жесткой.
Если какой-нибудь нильский прохвост, этот раб из Канопа,
Этот Криспин поправляет плечом свой пурпурный Тирийский
Плащ и на потной руке все вращает кольцо золотое,
Будто не может снести от жары он тяжелого перстня,
Как тут сатир не писать? Кто настолько терпим к извращеньям
Рима, настолько стальной, чтоб ему удержаться от гнева,...
Он пересыпает свое изложение негодующими восклицаниями, риторическими вопросами, обращениями к читателям. Поэт утверждает, что:
Коль дарования нет, возмущенье стихи порождает.
Возмущение Ювенала вызывают нравы окружающих его людей и особенности римской жизни. Он принимает позу сурового моралиста, бичующего пороки современников. В этом отношении он хочет следовать за родоначальником римской сатиры Луцилием, хотя и должен отказаться от политических нападок на «сильных мира сего». Для того чтобы обезопасить себя, он называет по именам только умерших, хотя постоянно дает почувствовать читателям, что бичует своих живых современников.
Обнажая «язвы» римской жизни, он рисует разврат, обжорство и пустоту римской знати и безрадостное существование бедняков. «Вечный город» в его изображении — это скопление пришельцев целого света, говорящих на разных языках и наводняющих узенькие улицы толпой, одетой в пестрые чужеземные одежды. Город полон самодовольных и разбогатевших вольноотпущенников, подлых и преступных подделывателей чужих завещаний, развращенных женщин, ищущих самых низменных наслаждений. Ювенал не жалеет красок, смело использует негодующие гиперболы, нагромождая все новые и новые определения, придумывая неожиданные детали и расцвечивая ими свое изложение, как это было свойственно декламаторам.
Эппией ты изумлен? Преступлением частного дома?
Ну, так взгляни же на равных богам, послушай, что было
С Клавдием: как он заснет, жена его предпочитала
Ложу в дворце Палатина простую палатку, хватала
Пару ночных с капюшоном плащей, и с одной лишь служанкой
Блудная эта Августа, бежала от спящего мужа.
8-ю сатиру он посвящает обсуждению вопроса о том, в чем состоит истинная доблесть, и клеймит современных аристократов, гордящихся своими родословными, но погрязшими в разврате и других пороках.
Стоит ли Фабий — хоть ты Геркулесова рода потомок —
Славить победы отцов и большим алтарем восхищаться,
Раз ты и жалок, и пуст, и слаб, как евганский ягненок?
С кожей изнеженной, пемзой катинской натертой, позоришь
Ты волосатых отцов и, точно преступник, бесчестишь
Весь свой несчастный род портретом своим недостойным.
Только высокие душевные качества, по мнению поэта, делают человека по-настоящему благородным.
Перечисляя низкие поступки римских аристократов, рисуя их нравы, обычаи, привычки и внешность, он часто оперирует реальными фактами и расцвечивает своими собственными наблюдениями примеры, которыми подкрепляет моралистические рассуждения.
Этого хватит юнцу, который, как слышно, зазнался.
Высокомерен и горд от того, что родня он Нерону.
Верно, что здравый смысл у судьбы бывает не часто.
Если б народу был дан свободный выбор, то кто же —
Разве пропащий какой — предпочел бы Нерона Сенеке?
Ювенал порицает жестокость императоров и посвящает специальную сатиру (4) обличению Домициана и льстивого угодничества его приближенных. Сатирик пародирует торжественный стиль парадных эпопей, рассказывая, как в сети рыбаков попалась громадная рыба и они, боясь доносчиков, ретиво следивших, чтобы все лучшее попадало на императорский стол, преподнесли ее Домициану. Для того чтобы решить вопрос о том, как ее приготовить, собирается заседание сената. Почтенные сенаторы с готовностью сбегаются на совет, среди них есть и такие, которые пострадали от жестокостей императора, беспощадно расправлявшегося с теми, кто сказал при нем что-нибудь показавшееся тирану «оскорбительным» или был замечен доносчиками в совершении «предосудительных» поступков.
Если бы все свое время он тратил на мелочи эти,
Не было б казней свирепых и он бы не отнял у Рима
Славных людей знаменитых, без всяких возмездий за это!
Таким образом, талантливый поэт затрагивает в своих негодующих сатирах много животрепещущих для его времени тем и показывает существенные и важные стороны современной действительности. Обличая богачей, Ювенал сочувствует поэтам, риторам, философам и всем людям интеллигентных профессий, тщетно ищущим себе покровителей и голодающим на своих чердаках, в то время как невежественная знать и императоры наслаждаются обильными пирами и пустым бездельем.
Если б Вергилий был без слуги, не имел бы жилища
Сносного, то из волос Эринний все гидры упали б,
Мощным звуком труба, онемев, не взыграла б.
С симпатией рисует он римских бедняков, живущих в многоэтажных наемных домах, страдающих от неудобства, от вечного шума и грохота на узеньких улицах, мешающего их сну. Покой деревни представляется таким заманчивым бедняку Умбрицию, герою 3-й сатиры.
Тот, кому доблесть мрачат дела стесненные, трудно
Снова всплывает наверх: особенно трудны попытки
В Риме: ведь здесь дорога и квартира, хотя бы дрянная,
И пропитанье рабов, и самая скромная пища.
Тот, кто в Пренесте холодной живет, в лежащих средь горных
Лесом покрытых хребтов Вольсиниях, в Габиях сельских,
Там, где высокого Тибура склон, — никогда не боится,
Как бы дом не упал, а мы населяем столицу
Всю среди тонких подпор, которыми держит обвалы
Домоправитель; прикрыв зияние трещин давнишних.
По-видимому, сам автор сатир принадлежал к сословию италийских землевладельцев и хотя занимал в Риме относительно независимое положение, но горячо симпатизировал тем средним слоям римского общества, положение которых было особенно трудным в этот исторический период. Он любил в своих сатирах противопоставлять суровость нравов и простоту жизни древнего Рима современной действительности.
В своей критике и пламенном негодовании Ювенал, как и все идеологи античного Рима, не поднимался, конечно, до понимания основных противоречий общественного строя, но многие существенные черты окружающей жизни были им метко подмечены.
В историю мировой литературы Ювенал вошел как сатирик-обличитель. В средние века его называли «этическим поэтом» и видели в нем «сурового моралиста», собирая его «крылатые слова и моральные сентенции». В период буржуазных революций Ювенала считали смелым борцом против деспотизма и тирании, преувеличивая его «революционность» и «непримиримость». В. Гюго писал о том, что муза Ювенала: «Геба по красоте, Медуза по наводимому ею ужасу». Высокую оценку давали Ювенал у и русские декабристы, а Пушкин называл музу Ювенала «музой пламенной сатиры».
ТАЦИТ
Современником Марциала, Ювенала и Плиния был один из крупнейших историков и писателей Рима Публий Корнелий Тацит (55—120 гг. н. э.). Сведения о его происхождении и месте рождения чрезвычайно скудны. Приехав в Рим из провинции (возможно, из Нарбоннской Галлии), он получил солидное риторическое образование, считавшееся необходимым для будущего государственного деятеля. Затем он стал продвигаться по служебной лестнице и достиг консулата в 97 г. При Траяне Тацит был даже назначен проконсулом провинции Азии. Талантливый оратор, часто выступавший с речами, он быстро получил известность и славу. Речи его, однако, не дошли до наших дней. Во время правления Домициана, враждовавшего с сенаторами, будущий историк воздерживался от всяких выступлений и не публиковал своих литературных трудов. В 97 г. он издал свою первую историческую монографию «Жизнеописание Юлия Агриколы», которая должна была служить своеобразной элогией (посмертным восхвалением) его тестя Ю. Агриколы, известного полководца и государственного деятеля, умершего в 93 г. Свое первое произведение Тацит пишет в стиле Саллюстия. На первых этапах творчества он мастерски овладевает различными литературными стилями, составившими эпоху в развитии римской прозы, лишь позднее историк вырабатывает свою собственную блестящую и своеобразную стилистическую манеру. Автор «Жизнеописания» изображает своего героя скромным, деловитым, почтительным по отношению к императору и вместе с тем умеренным и добродетельным в частной жизни. Критикуя деспотический режим Домициана и утверждая, что «как в древности мы доходили до крайностей свободы, так теперь, в свою очередь, познали полное рабство, ибо, окруженные шпионами, мы потеряли право говорить и слушать!», он считает, что добродетельный и умеренный человек может спокойно просуществовать при любом императоре. Особое внимание уделяется в произведении деятельности Агриколы в Британии (68—74 гг.). Автор одобряет романизацию этой страны, приводившуюся Агриколой, описывает ее местоположение и населяющие ее племена. Часть, посвященная Британии, занимает серединное место в композиционном построении произведения, а части, в которых рассказывается о жизни Агриколы, предваряют и замыкают ее. Повествование о Британии строится как своеобразный исторический очерк. Автор рассказывает об этапах ее завоевания римлянами, описывает климат, природу, жителей.
Климат, благодаря частым дождям и туманам, ужасен; сильных холодов нет. Долгота дня превосходит привычную в наших широтах; ночь светла и на крайнем севере Британии так коротка, что конец и начало дня можно различить только потому, что между ними есть короткий промежуток. Когда не мешают облака, то ночью можно увидеть солнечный свет, так, во всяком случае, рассказывают; оно не заходит и не всходит, но просто скользит низко у горизонта. Эти плоские земли, лежащие на границе вселенной, со своими низко стелющимися тенями не дают темноте подниматься, и ночь нависает над землей, не доходя до неба и звезд.
Один из вождей британцев Калгак дает уничтожающую характеристику хозяйничанью римлян в провинциях:
Это грабители вселенной: когда при опустошении всего им недостает земель, они уже обшаривают море; если враг богат, они делают это из корысти, если беден — из жажды славы; их не может насытить ни восток, ни запад: они с одинаковым пылом охотятся и за бедностью и за богатством. Хищничество, грабеж и убийство они лживо называют «владычеством», а когда страна обращена в пустыню, утверждают, что установили мир.
Однако Агрикола проявляет в Британии благоразумие и мудрость, являя, с точки зрения Тацита, пример одного из тех многочисленных правителей римских провинций, выросших уже в эпоху империи, которые, приняв новый строй, служили ему в меру своих сил и способностей.
Вторая монография была посвящена Германии. Она называлась «О происхождении, положении, нравах и народах Германии». Тема эта была весьма актуальной, так как римляне готовили в это время поход против даков и укрепляли границы на Дунае и Рейне.
Германцы, по мнению Тацита, являлись опаснейшими врагами римлян, и военное столкновение с ними должно было произойти рано или поздно. Этими соображениями был продиктован его интерес к стране и населявшим ее народам. Автор использует многочисленные источники, давая географический и этнографический обзор; при этом его особенно интересуют те черты жизни и быта германцев, которые отличают их от римлян. Дикие, одетые в звериные шкуры, не знающие городов, они, вместе с тем, смелы и свободолюбивы.
Идеализация, восхваление простоты и нравственной чистоты в жизни первобытных народов была издавна свойственна римлянам. Гораций восхищался не знающими частной собственности скифами и гетами (Оды, III, 24). Следуя этой традиции, Тацит уделяет особое внимание описанию привлекательной, с его точки зрения, семейной жизни германцев, которую он как бы противопоставляет падению нравственности в современном ему Риме. «Новый стиль» с его взволнованной патетикой кажется автору наиболее подходящим для изображения суровой страны с непроходимыми лесами и болотами, лежащей поблизости от огромного, мало известного римлянам Океана.
В стилистической манере Цицерона выдержан «Диалог об ораторах». Участники беседы — учителя красноречия Тацита Марк Апр и Юлий Секунд, собравшись в доме трагического поэта Куриация Матерна, обсуждают вопрос о причинах упадка ораторского искусства. Матерн бросил красноречие для занятий поэзией. Первая часть диалога содержит спор о том, что предпочтительнее, деятельность оратора или поэта. Апр прославляет ораторское искусство, а Матерн утверждает, что в эпоху империи оно запятнано угодничеством перед правителями и лестью. Занятие же поэзией в прекрасном уединении, под сенью лесов и рощ доставляет истинное наслаждение.
С приходом во второй части диалога знатного юноши Мессалы, увлекающегося стариной, спор направляется по другому руслу. Обсуждению подвергаются достоинства древнего и нового красноречия. Ритор Апр выступает в защиту «нового стиля», так как цицероновское искусство, с его точки зрения, устарело. В конце спора ставится вопрос о причинах упадка красноречия, о котором говорят Мессала и Матерн. Заключительная часть произведения дошла в поврежденном виде, но сохранился отрывок, в котором Матерн утверждал, что расцвет и упадок ораторского искусства всегда связан с характером государственного строя. Демократические свободы способствуют его процветанию, а императорский режим, при котором общественная жизнь замирает, приводит к его увяданию. Вероятно, этот взгляд на причины упадка красноречия принадлежал самому Тациту, и он как бы обосновывал этим свой переход к историографии, которой всецело посвятил последние годы жизни.
Исторические труды Тацита «История» (события с 69 г.) и «Анналы» (или «От кончины божественнного Августа» с 14 до 68 г.) — дошли не полностью. От «Истории» сохранились первые 4 книги и начало 5-й, а от «Анналов» книги 1—4-я, частично 5-я и 6-я и 11—16-я.
В отличие от Тита Ливия, Тацит не был кабинетным писателем, черпавшим свой материал только из трудов своих предшественников и художественно обрабатывавшим его. Автор «Анналов» — государственный деятель, выразитель точки зрения сенатской верхушки, вдумчиво и внимательно относящийся к своим источникам. Многие крупные политические деятели Рима писали исторические произведения, посвященные тем событиям, в которых они участвовали. В эпоху республики они не подвергались гонениям за свободолюбивые идеи и нападки на своих политических врагов. Положение меняется в период империи. Исторический труд Кремуция Корда, посвященный августовскому времени, был публично сожжен, а автор лишил себя жизни. Были уничтожены и труды оппозиционно настроенных по отношению к Августу Лабиена и Кассия Севера.
Официальная историография при императорах волей-неволей вынуждена была прибегать к лести и сознательному искажению фактов. Тацит утверждает во вступлении к «Анналам», что будет писать «без гнева и пристрастия». Он воодушевлен стремлением к истине и хочет самостоятельно разобраться в описываемых событиях и понять причины явлений. Как идеолог сената, он интересуется прежде всего вопросом о взаимоотношениях сената с императором. Главные политические силы государства, с его точки зрения: император, сенат и всадничество. Народ представляется ему сбродом люмпен-пролетариев, толпящихся в Риме, к армии он относится с недоверием. Императорская власть возникла, как он считает, ради прекращения гражданских войн. Ее появление было неизбежно, но необходимы более мягкие формы этой власти, необходимо, чтобы император и сенат жили в мире. Между тем Тиберий, Нерон и Домициан отнюдь не являются, по его мнению, справедливыми монархами, напротив, это тираны, преисполненные жестокости и злоупотребляющие своей властью. Они окружены доносчиками и льстецами, а сенат сдает постепенно свои позиции; он начинает угодничать уже перед Августом и покорно подчиняется Тиберию и Нерону. Правда, среди сенаторов находятся смелые и мужественные люди вроде знаменитого Трасеи Пета и других оппозиционеров, погибших при раскрытии заговора Писона. Однако их гибель не смогла ничего изменить в существующем порядке вещей. Рисуя эти мрачные картины, Тацит не видит выхода из страшного мира римской империи. Историю, с его точки зрения, движут в первую очередь личности, стоящие у кормила власти. Такими центральными фигурами для рассматриваемого им периода являются императоры, поэтому Тацит уделяет внимание, прежде всего, характерам и деятельности императоров. Замечательный мастер литературного портрета, стремящийся проникнуть в психологические мотивы поступков своих героев, он показывает, как формируется характер под воздействием окружающей среды. Врожденные отрицательные качества Тиберия и Нерона под влиянием дворцовых интриг, лести и коварства временщиков превращаются в гибельные пороки — жестокость, деспотизм, двоедушие.
Характер и поведение Тиберия менялись с течением времени. Он жил честно, пока не был облачен властью и только принимал участие в управлении государством под руководством Августа. Пока живы были его сын Друз и его племянник Германик, он искусно прикрывался личиной добродетели. До смерти матери он раздваивался между добром и злом. Ужасный в своих жестокостях, скрытно таинственный в своем разврате... он, наконец, бросился в бездну преступлений и злодейства, и, забыв всякий стыд и страх, предался всецело гнусным порокам.
Излагая события по годам — форма, принятая еще римскими анналистами, автор насыщает повествование острым драматизмом, показывая гибель положительных героев и неизменное торжество мрачных сил. Иногда Тацит пользуется контрастным сопоставлением фигур, подчеркивая отрицательное и положительное, избегая «средних тонов» и спокойно-повествовательного тона. Так, подозрительному, скрытному, злопамятному и лицемерному Тиберию противопоставлен честный и благородный Германик, кровожадным и преступным императрицам — жена Германика, мужественная и верная Агриппина Старшая. Однако положительных героев в «Анналах» мало, зато постоянно изображаются злобные и невежественные временщики, льстивые придворные, унижающиеся перед императорами сенаторы, жестокие воины. В изложение вводятся, как это принято в античной историографии, речи героев, составленные автором произведения для характеристики персонажей или для выражения своих собственных мыслей. В «Анналах» много и описаний, излюбленных в произведениях «нового стиля». Описываются бури, пожары, грозные явления природы, которые также должны потрясать и держать читателя в постоянном напряжении. Автор использует элементы поэтического языка, чтобы придать своим описаниям эмоционально-взволнованный характер.
Язык, которым он пользуется, исключительно своеобразен и богат. Он всегда полон нарочитой недоговоренности, лаконичен и предельно сжат. Автор держит читателя в непрерывном напряжении, заставляет работать мысль и воображение, дополнять, а иногда и разгадывать намеки автора. В эпоху империи у писателя нет другого средства выразить свои мысли. Он должен широко использовать все скрытые возможности языка, чтобы донести до читателя те мрачные прогнозы и страшные догадки, которые теснятся в его уме. Пожар Рима Тацит описывает в следующих выражениях:
Никто не осмеливался бороться с огнем, потому что какие-то темные люди не давали его тушить, угрожая насилием. Некоторые из них сами бросали в дома зажженные факелы, крича, что так велено, чтобы облегчить для себя грабеж, или и в самом деле по чьему-то приказанию.
Тацит намекает на императора Нерона. В Риме ходили слухи, что в 64 г. он сам приказал поджечь город, а когда огонь разбушевался, то Нерон, любуясь этим страшным зрелищем, исполнял под аккомпанемент лиры, стоя у окна в своем дворце, песню о гибели Трои.
Тацит всегда дает морально-психологический комментарий, но предлагает подчас читателю различные варианты объяснений и лишь каким-нибудь легким намеком указывает на то, которое разделяет сам автор.
Отвращение к императорскому деспотизму и выдающиеся художественные достоинства «Анналов» сделали это произведение одним из любимейших у писателей нового времени. Из Тацита черпали сюжеты для своих трагедий Расин и Корнель («Отон» Корнеля, «Британик» Расина).
В эпоху Французской революции в Таците видели критика монархов, «бичом тиранов» считали его и русские декабристы. Создавая свою «Историю Государства Российского», Карамзин не раз перечитывал Тацита; обращался к нему и Пушкин во время работы над «Борисом Годуновым». В стремлении русского поэта к лаконизму, сжатости и величайшей экономии художественных средств, характерных для этой драмы, можно заметить следы увлечения римским историком.
Однако к характерному для Тацита преувеличению роли личности Пушкин относился критически. Об этом свидетельствуют «Замечания на «Анналы» Тацита», написанные им. А. И. Герцен так описывает свое впечатление от чтения Тацита: «Задыхаясь, с холодным потом на челе, читал я страшную повесть». Под влиянием «Анналов» он даже написал драматическое произведение «Из римских сцен». «Мне кажется, — писал Герцен, — что из всех римлян писавших один Тацит необъятно велик»[142].
3. ЛИТЕРАТУРА ПОЗДНЕЙ ИМПЕРИИ
II ВЕК НАШЕЙ ЭРЫ
Со II в. н. э. римская литература вступает в полосу упадка и оскудения. Со времени Адриана (117—138 гг.) Рим постепенно уступает свое место провинциям. Провинциальные центры культуры выдвигают своих писателей, а на Востоке даже начинается своеобразное «греческое возрождение», центры которого находятся в городах Малой Азии. Здесь развивается так называемая «вторая софистика»[143]: выступает со своими блестящими сочинениями Лукиан, пишет свои «Сравнительные жизнеописания» Плутарх. В самом Риме при дворе Адриана, покровительствующего писателям, философам, актерам и музыкантам, не создается в это время никаких значительных литературных произведений. Римские императоры и их приближенные увлекаются греческой литературой, часто пишут на греческом языке (Марк Аврелий «К самому себе»), слагают и стихотворные произведения, изысканные по форме, но ничтожные по содержанию.
СВЕТОНИЙ
Среди писателей этого времени выделятся Гай Светоний Транквилл (около 75—150 гг.). Этот ученый-антиквар интересовался самыми разнообразными вопросами культурно-исторического характера и с огромным трудолюбием собирал материалы из разных областей культуры. У него были сочинения «О Риме», «О греческих празднествах», «О знаменитых гетерах», «О телесных недостатках», «О знаках в рукописях» и т. п. От всех этих произведений уцелели лишь «Жизнеописания цезарей» (начало не сохранилось) и незначительные части труда «О знаменитых мужах». Светоний был советником по переписке при императоре Адриане и имел доступ к государственным архивам. Многие сведения об императорах, сообщаемые им, несомненно, имеют историческую ценность.
Младший современник Тацита, он не ставит своей целью создать произведение, подобное знаменитым «Анналам». Свое сочинение он предназначает для того круга читателей, который жаждет занимательного чтения. Он сосредоточивает внимание на биографиях правителей Рима, рассказывает о частной жизни императоров, об их нравах и привычках, приводит многочисленные анекдоты. Начинает он свой рассказ с биографии Юлия Цезаря, а кончает Домицианом. Таким образом, в его труде освещена жизнь двенадцати цезарей. Материал свой автор располагает по определенной схеме: 1) жизнь императора до прихода к власти, 2) государственная деятельность, 3) частная жизнь, 4) смерть и погребение.
Традиции подобного рода биографической литературы восходят еще к эллинизму, а римским предшественником Светония в этой области был Корнелий Непот. Непот написал компилятивный труд «Хронику» (3 кн.), в которой изложил кратко и в занимательной форме всеобщую историю, и сочинение «О выдающихся полководцах». Он излагал в этом последнем труде биографии знаменитых полководцев разных племен; стремясь занять читателей рассказами об иноземных нравах и диковинках, он делал подчас грубые хронологические и исторические ошибки, так как не ставил перед собою серьезных задач. Светоний значительно более глубок и обстоятелен, чем Непот. Он скрупулезно собирает различные факты и анекдоты, связанные с государственной деятельностью и личной жизнью императоров, но при этом не стремится к созданию целостного психологически оправданного образа и к показу исторической обстановки. Своей задачей он считает максимально подробное освещение различных, подчас незначительных фактов, относящихся к жизни цезарей.
В этот исторический период никто и не помышляет о возвращении к республике. Монархия уже давно утвердилась, и главный интерес представляла проблема «справедливого императора», который не должен был превращаться в деспотического тирана.
Уже Дион Хрисостом и Плиний Младший в своем панегирике Траяну изображали настоящего монарха избранником самого царя богов Зевса мудрым, справедливым, простым и доступным. Тиран же на троне, с точки зрения теоретиков монархии, — это деспот, думающий только о собственных интересах, это злодей, от которого отступаются и люди и боги. Поскольку судьба государства, с точки зрения многих мыслителей времени Светония, зависит от доброй или злой воли государей, естественно, что самая личность их, характер, каждый поступок получают важное значение и должны быть увековечены для потомства. Светоний, безусловно, опирался на уже имевшуюся традиционную характеристику римских императоров, сложившуюся за годы империи. Большинство римских правителей приходило к власти после насильственной смерти своего предшественника, они заигрывали с сенатом, изгоняли всех приближенных убитого и приближали к себе тех, кто был гоним прежде. Они были заинтересованы в том, чтобы всячески чернить своих предшественников, собирать рассказы об их жестокостях и деспотизме, смаковать низменные подробности частной жизни. Многие из римских императоров уже в римской традиции вырастали в своеобразные гротескные фигуры, окруженные ореолом деспотизма и чудовищного разврата. Светоний щедро черпает свой материал из самых разнообразных источников и рассказывает многочисленные анекдоты и пикантные подробности из жизни Цезаря, Тиберия, Нерона и др. О Вителлии, например, он говорит так: «Но больше всего он отличался обжорством и жестокостью. Пиры он устраивал по три раза в день, а то и по четыре — за утренним завтраком, дневным завтраком, обедом и ужином; и на все его хватало, так как всякий раз он принимал рвотное».
Светоний хочет провести известную грань между достойным монархом и тираном. Наиболее светлыми фигурами, с его точки зрения, являются Август и Тит. В это время уже формируются основы теории «просвещенной монархии», и Светоний ценит в лучших императорах их заинтересованность делами государства, справедливость, мягкость, заботу не о личном, а об общественном благе. Эти особенности он подчеркивает при характеристике Августа и Тита. Однако в целом его биографии представляются нам богатым собранием разнородных фактов, как бы разложенным по полочкам, скрупулезно расклассифицированным, но не связанным ни исторической, ни психологической концепцией. В этом проявляются, по-видимому, как особенности самой эпохи, так и своеобразие автора биографий, ученого-антиквара и собирателя фактов, который не был ни глубоким мыслителем, ни художником. Биографии его написаны несколько суховатым, деловым стилем, несущим на себе отпечаток «императорской канцелярии».
При дворе Адриана, так же как в это время и в Греции, увлекаются архаическими литературными памятниками. Сам император любит Катона и Энния; такие же вкусы прививает будущему правителю Марку Аврелию знаменитый в это время ритор Фронтон (ум. между 165—169 гг.). Письма его к М. Аврелию полны восторженными отзывами о Катоне, Гракхах, Энний, Невии и Акции. От Фронтона дошли сборники писем и несколько декламаций: «Похвала пренебрежению», «Похвала дыму и пыли». Эти риторические упражнения напоминают речи представителей «второй софистики», при ничтожности темы главное внимание уделяется необычности и выспренности словесного оформления. В письмах к своему высокопоставленному ученику Фронтон постоянно пишет о важности надлежащего выбора слов. Эти слова, по его мнению, следует искать прежде всего у древнейших римских писателей: у Плавта, Катона, Акция. Используя лексические диковинки, автор не в состоянии выработать своего собственного индивидуального стиля, но гордится тем, что в его речах смешаны старые и новые слова, изысканные архаизмы и модные риторические «кунстштюки».
АВЛ ГЕЛЛИЙ
Наряду с риторическими и историческими произведениями во II в. появляются и различного рода компиляции и выписки из чужих трудов. Большое собрание таких выписок принадлежит Авлу Геллию. Труд его называется «Аттические ночи», так как он работал над ним по ночам во время пребывания в Афинах. Автор выписывает из прочитанных книг все, что считает интересным. Он пишет в предисловии, что выписывание «вошло у него в привычку». В свой сборник он включает цитаты из самых разнообразных авторов на разные темы и не придерживается никакой системы. Обычно он вводит свои материалы в ткань коротких рассказов из жизни римского или афинского общества. Читателям предлагается не изучать подряд всю книгу, а выбирать интересующий их материал. Геллий был последователем Фронтона и так же, как глава римских архаистов, увлекался древними авторами. В своем труде он приводит отрывки из 400 писателей, при этом особое внимание уделяет старинным текстам. Ценность сборника заключается в том, что Геллий приводит подлинные цитаты из недошедших до нас произведений. Благодаря ему мы располагаем бесценными фрагментами Энния, римских трагиков и комедиографов, Катона, авторов мима, неизвестных нам историков и ораторов.
«НОВЫЕ ПОЭТЫ»
Группа поэтов, именующих себя «новыми», стремится продолжать традиции Катулла и Кальва и высоко оценивает творчество древнего поэта Левия, писавшего фигурные стихотворения. Лирические «безделушки» слагаются для упражнения в словесном искусстве и метрике. Авторы хотят создать нечто изысканное и необычное.
К числу «новых поэтов» принадлежали: Анниан, Септимий Серен, Авит и Мариан. Стихотворения их известны нам лишь по незначительным фрагментам. Анниан и Серен писали о сельской жизни («Фалиска», «Сельские вещицы»). Отрывки стихотворений Серена исключительно разнообразны по метрике. Он часто вводит смелые словообразования, создавая подчас весьма искусственный, нарочито оригинальный язык.
О смерти зайца говорится, например, в таких выражениях:
Ушла, погибла душенька зайчишки птицебыстрого,
Несчастненькая душенька так быстро улетела.
Впрочем, и сам император Адриан сочинял стихотворения в подобном же стиле. Сохранилось четверостишие, которым от ответил на шутливые строки поэта Флора, принадлежавшего к той же группе «новых поэтов»:
Цезарем быть не желаю,
По британцам всяким шляться,
По германцам укрываться
От снегов страдая скифских.
Ответ Адриана гласил:
Флором быть я не желаю,
По трактирам всяким шляться,
По харчевням укрываться,
От клопов страдая круглых.
Флор был известным ритором, автором исторического труда «О войнах Рима» и трактата «Был Вергилий оратором или поэтом?». Его стихотворения написаны изысканным стилем «новой» поэзии.
Грушу с яблоней в саду я деревцами посадил,
На коре пометил имя той, которую любил,
Ни конца нет, ни покоя с той поры для страстных мук:
Сад все гуще, страсть все жгучей, ветки тянутся из букв.
Стихотворение это входит в своеобразный цикл, озаглавленный «О качестве жизни», сохранившийся в «Латинской антологии» VI в. н. э. Любовная тема затрагивается и в другом стихотворении этого же цикла.
Плохо, если ты без денег, плохо, если при деньгах.
Плохо, если ты стыдливый, плохо, если слишком нагл,
Плохо, если молчалив ты, плохо, если говорлив,
Плохо, если нет подружки, плохо, если есть жена.
Изысканное поэтическое мастерство и метрическое экспериментаторство, характерное для направления «новой» поэзии, не может искупить, однако, отсутствия глубоких чувств и значительности тематики, которые были характерны для поэзии Катулла, излюбленного автора «новых» поэтов.
Многие стихотворения поздней империи дошли в сборнике, называемом «Латинская антология». Он был, по-видимому, составлен в VI в. н. э. в Африке. Среди собранных здесь произведений обращает на себя внимание стихотворение «Всенощная Венеры». Оно посвящено празднику Венеры Победительницы, справлявшемуся в Сицилии у подножия Этны, где находилось святилище богини. Автор воспевает богиню любви, праздник которой совпадает с весенним расцветом природы:
Ведь сама богиня в пурпур одевает год весной,
Теплым ветра дуновеньем почки свежие растит,
Распускает их на ветках, и сверкающей росы
Рассыпает капли-перлы, этой влажной ночи след.
В стихотворении все время повторяется рефрен:
Пусть полюбит не любивший, пусть любивший любит вновь!
Интересно, что Венера прославляется здесь как «мировая душа», проникающая повсюду и наполняющая собою весь окружающий мир:
Через небо, через землю, через ей подвластный Понт
Напоила теплотою непрерывный жизни ток,
Чтобы мир пути рожденья своего познать бы смог.
АПУЛЕЙ
Среди любителей старины, камерных ораторов и музейных поэтов выделяется своими своеобразными, колоритными произведениями писатель Апулей (род. около 125 г. н. э.). Он происходил из провинции Африки и родился в городе Мадавре в состоятельной семье. Живой, любознательный, подвижный, он является типичным представителем своей эпохи, отразившим ее характерные особенности: увлечение софистикой и философией, интерес к магии и восточным верованиям, любовь к изысканному словесному искусству.
Образование писатель получил в Карфагене, а завершил его в Афинах. В Риме он выступал как адвокат, а затем отправился в путешествия. «Страсть к бродяжничеству», по собственному признанию, мучила его и заставила объездить весь Восток. Он повсюду выступал со своими лекциями-декламациями, как это делали греческие софисты, и снискал большую известность. Впоследствии он поселился, наконец, в Карфагене, где продолжал свою ораторскую деятельность и был даже избран на должность «жреца провинции». Сохранился постамент статуи, воздвигнутой в его честь в Мадавре; писатель именуется здесь «философом-платоником». Действительно, и сам Апулей утверждает, что он последователь Платона.
Платонизм в эту эпоху представлял собой своеобразную смесь платоновского идеализма и новопифагорейской философии, с ее учением о «демонах», неких посредниках между богом и людьми, и о противоположности бога и материи. Апулей интересовался мистикой и различными тайными культами. Ко многим из них он был приобщен, в частности к распространенному в эту эпоху культу богини Исиды.
Талантливый и чрезвычайно плодовитый писатель, он является автором большого количества произведений, написанных на греческом и латинском языках: «О Платоне и его учении», «О божестве Сократа», «О мире», «О рыбах», «О деревьях», «Об арифметике», «О музыке» и т. п. Из всех этих сочинений уцелели лишь некоторые, написанные на латинском языке. Большой интерес среди них представляет его речь «Апология», избранные отрывки из речей «Флориды» и роман «Метаморфозы», или «Золотой осел».
Во время одной из своих поездок Апулей заболел в небольшом городке Эе (Триполи). Он встретил здесь одного из своих товарищей по Афинам Понтиниана и женился на его матери, богатой вдове, которая была старше него на 10 лет. Родственники вдовы, которую звали Пудентилла, обвинили Апулея в том, что он приворожил ее к себе, желая завладеть состоянием. Обвиненный в занятиях магией, он выступил в суде с речью в свою защиту («В защиту самого себя по обвинению в магии», или «Апология»). Эта речь чрезвычайно интересна с точки зрения культурно-исторической и как материал для характеристики ее автора. Выступая перед проконсулом Африки Клавдием Максимом, Апулей стремился блеснуть своим адвокатским талантом и изысканным цветистым красноречием. Он нападал на своих обвинителей и упрекал их в жадности и невежественности. Враги ставили ему в вину пользование зеркалом и зубным порошком. Парируя их нападки, он даже цитирует шутливое стихотворение, своеобразную «рекламу» порошку, которую он составил для своего друга Кальпурниана:
Пускай стихи мои привет тебе несут,
Кальпурниан. Ты порошок зубной просил —
Прими ж его. Из аравийских он плодов,
Он тонок, превосходен, белизну дает,
Десна распухнет — тотчас излечить готов.
И так все крошки выметет вчерашние,
Что если смех случайный зубы обнажит,
Найти никто не сможет даже пятнышка.
Апулей писал и другие стихи, в духе «новых поэтов». Среди его стихотворных произведений был панегирик консулу Орфиту, гимны и любовные стихотворения. В своей речи он стремился показать литературные и ученые знания, говорил о своей красоте, пытался расположить к себе аудиторию виртуозностью и изысканностью языка. Увлеченный софистическим стилем, он дает колоритные и броские описания, жонглирует словами, нагромождает определения, нанизывает подчас целые цепи патетических перечислений, пытаясь воспроизводить порой цицероновский период.
Слышите ли вы, безрассудные обвинители магии? Это наука, угодная бессмертным богам, обладающая знанием того, как чтить их и поклоняться им. Она, безусловно, священна, и божественное ведомо ей... Она жрица небожителей, ее изучают как одну из наук, особенно необходимых царю, и у персов не разрешают сделаться магом первому встречному, как не разрешают стать царем.
Эти особенности ораторского стиля Апулея свойственны и тем отрывкам из его речей, которые собраны в сборнике «Флориды». С подобными речами он выступал в Карфагене и других городах, популяризируя идеи Сократа, Платона и Пифагора. Азианское направление, с его пышностью и вычурностью, сочетается у него с архаизирующими тенденциями, идущими от Фронтона, и со смелыми языковыми новшествами, которыми он обильно уснащает свою речь. Ассонансы, аллитерации, шумная звукозапись придают его словесному искусству звенящую праздничность:
Не смотри, что так высоко кровли конек, что блестящею отделкой разукрашен потолок, что скамейки в амфитеатре кругом идут: неважно, что в другие дни здесь мим гримасничает, комик болтает, трагик восклицает, канатоходец шею себе едва не ломает, фокусник пыль в глаза пускает, актер слова жестом сопровождает».
Этот стиль часто называют «африканским», и некоторые ученые склонны видеть в нем проявления специфики ораторского искусства провинции Африки, усилившей и заострившей те особенности языка, которые были свойственны «второй софистике».
Круг интересов Апулея был чрезвычайно разнообразен, и сам он говорил, что «осушил чаши» поэзии, геометрии, музыки, диалектики и философии.
Особое место среди его сочинений занимает роман «Метаморфозы». Уже в поздней античности он получил второе название «Осел», к которому восхищенные читатели присоединили определение «золотой». В «Золотом осле» рассказывалось о превращении героя романа Лукия в осла. Сам по себе подобный сюжет засвидетельствован в сказках различных народов, у самих греков осел считался животным особенно нечистоплотным и похотливым.
Юноша Лукий, у Апулея, попадат в Фессалию, область, прославленную чародейством, и останавливается в доме ростовщика Милона, жена которого Памфила была колдуньей. Лукий заводит роман с ее служанкой Фотидой, и она помогает ему подсмотреть, как Памфила превращается в сову. Сам он тоже жаждет испытать чудо превращения и умоляет Фотиду превратить его в птицу. Однако по ошибке она превращает его не в птицу, а в осла. Для того чтобы вновь обрести человеческий облик, необходимо пожевать лепестки роз. Однако это можно сделать только на следующее утро, а ночь Лукию приходится провести «в образе осла». По несчастью, на дом ростовщика ночью нападают разбойники и осел попадает в их руки. Так начинаются его скитания, во время которых он сталкивается с самыми разнообразными людьми, слышит и видит много интересного, так как никто не обращает на него внимания и все откровенно обнажают самые сокровенные стороны своей души. Он видит много преступлений и грубостей, терпит голод, не раз находится на краю гибели. Ослом владеют и разбойники, и беглые рабы, и бродячие шарлатаны, пока, наконец, убежав от хозяина, он не обращается на берегу моря с мольбой к богине Исиде, прося, чтобы она снова сделала его человеком. Богиня является ему во сне и, обещая спасение, требует, чтобы он в благодарность за помощь стал отныне ее верным служителем. На другой день, во время священной процессии, жрец дает пожевать Лукию венок из роз и осел обретает вновь человеческий образ. Он становится почитателем богини, посвящается в ее таинства и отправляется в Рим, где удостаивается самого высокого посвящения.
Самый сюжет произведения уже встречался до Апулея в приписываемом Лукиану сочинении «Лукий, или осел». Тут рассказ велся также в первом лице от имени Лукия, но произведение состояло из одной книги и было значительно короче, чем «Метаморфозы», состоящие из 11 книг.
Сочинение Лукиана лишено всякой мистически-религиозной окраски, характерной для Апулея, и в нем не говорится о помощи богини Исиды. Известно также, что существовала и другая повесть на эту же тему, принадлежавшая какому-то Лукию из Патр. Возможно, что эта повесть легла в основу рассказа Лукиана и романа Апулея. Римский писатель, однако, нанизал на этот сюжет большое количество всевозможных эпизодов, а также ввел в свое изложение около двенадцати разнообразных новелл. Свой роман Апулей начинает такими словами:
Вот я сплету тебе на милетский лад разные басни, слух благосклонный твой порадую лепетом милым, если только соблаговолишь ты взглянуть на египетский папирус, исписанный острием нильского тростника. ...Внимай, читатель, позабавишься!
Автор, следовательно, хочет развлечь своих читателей, так же как это делали авторы знаменитых в античности «Милетских повестей».
Этот жанр новеллистического рассказа, который использовал и Петроний (см. главу о Петронии), привлекает и Апулея. Автор «Метаморфоз» как бы развертывает перед читателями пестрый, блещущий разнообразными красками и расцвеченный причудливыми рисунками ковер. Вместе с тем в одиннадцатой книге романа (11 считалось у неопифагорейцев особым, мистическим числом) он раскрывает смысл всего повествования, толкуя всю историю Лукия в духе свойственного автору «платонизма».
Сюжет романа истолковывается им аллегорически. Жрец Исиды разъясняет юноше, что тот стал рабом «любопытства» и «чувственности» и поэтому попал в подчинение к судьбе, которая и преследовала его на протяжении всего романа. Только исцелившись от своих недостатков и приобщившись к высоким таинствам Исиды, он обретет свободу от «рока» и чистое блаженство, грязная шкура низкого животного спадет с него тогда навсегда. Таким образом, писатель прославляет всемогущество богини и осуждает полную страстей и заблуждений жизнь обычных людей. В подобной оценке человеческого существования проявляется характерная для поздней античности точка зрения, уже подготавливавшая в какой-то мере религию христианства. Апулей предстает перед нами в конце романа не просто как занимательный рассказчик, а как приверженец мистических культов, широко распространившихся в это время во всей римской империи. Та точка зрения, с которой он смотрит на развертывавшуюся перед ним жизнь, мешает ему глубоко проникнуть в причины царящих в ней несправедливостей и горя, хотя он и показывает с меткой наблюдательностью тяжелое существование простого люда и рабов, жестокость и произвол римских правителей. Нигде, однако, автор не поднимается до «бичующей сатиры» или открытого осуждения.
В поисках занимательных сюжетов Апулей обращается и к фольклорным традициям. В его романе часто выступают простые люди: вольноотпущенники, рабы, ремесленники. Он смело вводит простонародные слова, пословицы, поговорки, афоризмы в ткань своего романа. Они придают красочное, подчас причудливое звучание его языку, уснащенному риторикой, изысканными фигурами, архаизмом и смелыми словообразованиями.
Фольклорные сюжеты и самый стиль фольклорного «сказа» представляются ему также желательными компонентами, освежающими повествование и вносящими новые нюансы во все время меняющийся повествовательный поток. Одной из интереснейших вставок «сказочного характера» является рассказ об Амуре и Психее, вложенный в уста своеобразной «сказительнице» — старухе, рассказывающей эту прекрасную сказку в пещере у разбойников.
Жили в некотором государстве царь с царицей. Было у них три дочери-красавицы, но старшие, хотя и были прекрасны, все же можно было поверить, что найдутся у людей достаточные для них похвалы, младшая же была такой красоты чудной, такой неописанной, что и слов-то в человеческом языке, достаточных для описания, не найти.
Стиль сказки слегка проглядывает и далее сквозь изысканно цветистую речь Апулея, так же как и фольклорный сюжет проступает в усложненном другими мотивами рассказе. Красавица младшая дочь была выдана замуж за какое-то чудовище, она жила в волшебном дворце с невидимыми слугами, но, по совету злобных сестер, решила взглянуть ночью на своего возлюбленного и была наказана за это долгой разлукой. Она ищет повсюду исчезнувшего, выполняет трудные задачи и т. д., прежде чем опять соединиться с ним. Такого рода сюжет чрезвычайно распространен в фольклоре различных народов и представлен русской сказкой об Аленьком цветочке.
Однако Апулей усложняет повествование, вводит различные детали в бесхитростный народный сказ, делает богиню Венеру главным врагом красавицы Психеи, которая была как бы ее земной ипостасью, а бога Амура — ее невидимым возлюбленным. Венера приказала своему сыну, крылатому богу любви, заставить Психею полюбить самого «последнего из смертных, которому судьба отказала и в происхождении, и в состоянии», но, увидев прекрасную девушку, Амур сам влюбился в нее. Олимпийские божества показаны в романе в комически-бытовом освещении, и сама Венера выступает в роли сварливой свекрови, донимающей и сына и невестку своей злобной жестокостью.
С другой стороны, и в интерпретацию этой сказки Апулей вносит те же мистически-аллегорические ноты. Героиня сказки называется Психеей, т. е. «душой». Так же как и герой романа Лукий, она проявила любопытство и была наказана за это. Душа попала во власть злобных сил, она сама обрекла себя на страдания, пока, искупив свой поступок, не соединилась, наконец, с любовью и не обрела счастья.
Такова концепция, лежащая в основе как всего романа, так и новеллы об Амуре и Психее.
Произведение это было знакомо многим в поздней античности, не было оно забыто и в средние века. В эпоху Возрождения его широко использовали итальянские новеллисты, в том числе и Боккаччо в своем «Декамероне». Новелла об Амуре и Психее привлекала внимание не только писателей, но и скульптуров и живописцев. Известен знаменитый цикл, посвященный этому сюжету Рафаэлем в вилле Фарнезина в Риме.
III—IV ВЕКА НАШЕЙ ЭРЫ
Для III века, скудно освещенного в наших источниках, характерна политическая неустойчивость, постоянная смена императоров, выдвигавшихся армией, игравшей в период империи видную роль в политической жизни. Междоусобные войны между отдельными претендентами на власть ослабляли империю, а на ее границах то и дело появлялись уже опасные полчища «варваров»: германцев, франков, аламаннов. Тяжесть кризиса падала прежде всего на угнетенные слои населения. Во многих областях империи вспыхивали массовые восстания крестьян и рабов (в Африке в 238 г. в Галлии — в 60-е годы и др.).
Литературных памятников от этой эпохи мы почти не имеем. Именно в III в. получает широкое распространение в Римской империи христианская религия, которая становится в правление Константина (306—337) официальной государственной религией. Постепенно создается и своя христианская литература. На первых порах христианские писатели, хотя и ополчающиеся против язычества, опираются в своих произведениях на тот риторический и образный материал, который был накоплен в течение веков языческой литературой Древнего Рима.
Знаменитый Иероним был учеником известного грамматика и филолога Доната и прекрасно владел всеми тайнами античной риторики, а Августин, родившийся в Африке, получил блестящее риторическое образование на родине Фронтона и Апулея. Свою деятельность он начал также как ритор, переехав сначала в Рим, а затем в Милан. Этот теоретик христианства был прекрасно знаком с греческой философией и обрушивался на нее впоследствии в своих произведниях со «знанием дела» и с блестящим стилистическим мастерством.
При императорах Диоклетиане и Константине (ум. в 387 г.) империя была поделена на Западную и Восточную. Резиденцией монарха на Западе становится Милан, затем Равенна, на Востоке — Никомедия, затем Константинополь. Рим, оставаясь формально центром империи, перестает быть резиденцией монарха. В это время императоры порывают с традициями принципата, установленного Августом. Эпоха поздней империи носит название домината от латинского слова domiuns — «господин»). Императоры требуют себе божеских почестей, при виде их подданные обязаны становиться на колени, падать ниц, целовать края одежды; как восточные монархи, они считаются воплощением божества и выделяются среди окружающих роскошной пурпурной одеждой, украшенной золотом и драгоценными камнями.
При этих императорах на сравнительно непродолжительное время устанавливается известный порядок и принимаются меры для укрепления римских границ, вводятся различные реформы для налаживания экономики и торговли.
В западной части империи, и прежде всего в самом Риме, языческая римская литература продолжает свое существование. Глава языческой части сената Квинт Аврелий Симмах (вторая половина IV в.) объединяет вокруг себя поклонников старой римской культуры и литературы. Наряду с работой над старыми текстами и созданием комментариев к ним все они занимаются и самостоятельным творчеством: сам Симмах составляет панегирики императорам Валентиану и Грациану, пишет письма, подражая Плинию Младшему, составляет стихотворные эпиграммы. Государственные деятели Претестат и Флавиан выступают с философскими и историческими произведениями.
АВСОНИЙ
Самым значительным поэтом IV в. является Децим Магн Авсоний (около 310—395 гг.) Прославленный ритор из Бурдигалы (Бордо), профессор риторики и грамматики, он был воспитателем сына императора Валентиана Грациана. Поэт сопровождал верховного главу государства в походе против аламаннов, а впоследствии управлял Галлией, затем Италией, Иллирией и Африкой. Валентиан проводил политику терпимости по отношению к существовавшим религиозным верованиям. Судя по тому, что у Авсония были «Пасхальные стихи», он был, вероятно, христианином, но это мало заметно в сохранившихся произведениях. Он пишет многочисленные послания в стихах своим родственникам, составляет поэтический сборник «Эфемериды, или Проведение дня», посвященный описанию его времяпрепровождения в дневные часы, многочисленные эпиграммы. Изысканный мастер стиха, виртуозно владеющий метрикой, он увлекается разными метрическими экспериментами, называя их «безделушками мастерства». Одна из таких «безделок» носит название «Вопросы и ответы» и построена так:
Кто обвиненного взял под залог в ожиданье суда — друг.
Если ответчик сокроется, что поручителя ждет, — штраф.
...
Имя какое имеет Меркурий у честных людей — вор.
Составляет он и «лоскутные поэмы» (центоны), как бы склеенные из отрывков, взятых из произведений Вергилия. Такова его поэма «Свадебное празднество».
Подобные «опусы», свидетельствующие о прекрасном знании классической поэзии и о скудости творческой фантазии составителей «центонов», были очень распространены на закате Римской империи.
Одним из наиболее интересных созданий Авсония была его поэма «Мозелла», в которой описывалось плаванье по реке Мозелю. Трир, расположенный на ее берегу, был цветущим и красивым городом, в котором любил останавливаться Валентиниан. Поэт описывает береговые пейзажи, проплывающие перед его глазами, холмы, покрытые виноградом, песчаные отмели, любуется прозрачностью воды, позволяющей рассмотреть растущие на дне травы и резвящиеся стада играющих рыб. Ученое пользование традиционными мотивами «классиков» сочетается в поэме с наблюдениями самого автора, свидетельствующими о том, что материал реальности уже вводится в эту позднюю римскую поэзию с большей непосредственностью и свободой, чем это было на прежних этапах развития римской литературы.
КЛАВДИАН
После смерти императора Валента, погибшего в сражении с вестготами и восставшими рабами в 378 г., новый правитель Феодосий на короткий срок соединил в своих руках власть над обеими частями империи, но после его смерти его сыновья Аркадий и Гонорий получают управление Восточной и Западной империями. Правителем Западной империи фактически становится Стилихон (Гонорию было 11 лет), способный полководец и дипломат, стремящийся укрепить положение на Западе и обезопасить империю от вторжения варваров. При дворе Гонория и Стилихона культивируется языческая литература и поэзия. Самым значительным писателем этого круга был поэт Клавдий Клавдиан. Его слава была столь велика, что ему при жизни была воздвигнута статуя на Форуме Траяна в Риме и в надписи, высеченной на ней, этот поэт сравнивался с Гомером и Вергилием.
Клавдиан был греком и происходил из Египта. Приехав в Рим, он стал убежденным прославителем Западной империи, в которой видел наследницу былого величия Римского государства. Он пишет большое количество стихотворений «на случай». В панегирике консулам Олибрию и Пробину он прославляет былое величие Рима и обещает ему вечную жизнь и вместе с тем нападает на правителей Восточной империи. Возвеличивая в ряде произведений Гонория и Стилихона, он высмеивает в своих эпиграммах придворные нравы Константинополя, с правителем которого враждовали его высокие покровители.
Клавдиан пишет и произведения на мифологические темы: «Гигантомахию» и «Похищение Прозерпины». Обе поэмы остались, по-видимому, незаконченными. Автор опирался в них на традиции классической римской поэзии, широко используя Вергилия и Овидия. В поэме о Прозерпине рассказывалось, как бог преисподней Плутон похитил дочь богини Деметры, молоденькую Персефону, и увлек ее в подземное царство, где она стала его женой и властительницей над душами умерших. Этот сюжет не раз обрабатывали греческие и римские поэты. Овидий в «Метаморфозах» и «Фастах» рассказывал о том, как юная Прозерпина, собиравшая цветы на Сицилийском лугу, была внезапно похищена могучим царем подземного мира. Сохраняя многие детали, встречавшиеся у его предшественников, Клавдиан вводит и новые мотивы, чрезвычайно характерные для литературы поздней империи. Утешая плачущую Персефону (мотив, принадлежащий самому Клавдиану), владыка преисподней Плутон рисует радости существования в царстве мертвых, противопоставляя их «земным радостям».
В то время как герои поэм Гомера не хотели променять даже скудное существование бедняка на владычество в мире смерти, потому что они были преисполнены пламенной любви к жизни с ее красками, звуками, чувствами и движением, герои произведений, созданных в эту позднюю эпоху, видят в смерти таинственную красоту и обещание небывалых радостей. В этом проявляется трагическое миросозерцание гибнущего античного общества, по-своему переоформляемое развивающимся христианством.
Плутон в поэме Клавдиана говорит:
Мощь безгранична моя, я безмерным владею пространством.
Ты не рассталась со светом дневным. Иные светила
Светят у нас; ты увидишь иные миры и сияньем
Более чистого солнца в Элизии ты насладишься,
Узришь ты сонм благочестный, всем тем мы владеем навеки,
Что на земле мимолетно...
Все, что рождает земля, все то, что множится в море,
Все, что в потоках кишит, и все, что болота питают,
Все, что несет в себе жизнь, твоему будет царству покорно.
Лунному шару подвластен сей мир, семикратным вращаньем
Он отделяет от смертных бессмертные вечные звезды.
Будут лежать пред тобой и владыки, носившие пурпур,
Сняв свой роскошный убор и смешавшись с толпой неимущих.
Все перед смертью равны. И ты осудишь преступных,
Чистым — подаришь покой; судьею будешь! Виновных
Всех ты заставишь сознаться в поступках, свершенных бесчетно.
Последним крупным языческим поэтом, при жизни которого Рим был разрушен Аларихом (410 г.), был Рутилий Намациан. Как и многие риторы и поэты этого времени, он происходил из Галлии и владел там большими поместьями. В Риме он жил, по-видимому, некоторое время при императоре Гонории, а потом вернулся на родину. Сохранившаяся поэма его называется «О своем возвращении», и в ней он описывает свое путешествие из Рима в Галлию. Автор проделал его морским путем, но постоянно высаживался в разных портах на берег и рассказывает в поэме о том, что видел на своем пути. Произведение принадлежит к жанру «географических», но чрезвычайно интересно и по своему материалу, и по тем идеям, которые высказывает автор. Намациан — язычник и пламенный поклонник Рима и его былого величия. Описывая страшные бедствия, причиненные готским нашествием Италии, он не теряет веры в то, что «Вечный город» вновь обретет свое былое величие и римское государство воспрянет:
Ведь не впервые тебе в несчастье предчувствовать счастье;
Скрыт и в паденьи твоем нового счастья залог.
Он с ненавистью говорит о варварах, этих грозных и жестоких врагах Рима, издевается над христианством, обрушиваясь на монахов, скрывающихся от «радостей жизни» на суровых скалистых берегах угрюмой Корсики, мимо которой он проплывает.
Он прославляет гибнущий Рим стихами, полными восхищения и высокого пафоса:
Внемли, прекраснейший царь тебе покорного мира,
К сферам небесных светил гордо вознесшийся Рим,
Внемли, родитель людей, родитель и сонма бессмертных, —
Древние храмы твои нас приближают к богам.
Мы не устанем тебя воспевать до последнего часа:
Страха не ведает тот, кто о тебе не забыл.
Ибо как солнце лучи, так благо ты всем расточаешь
Вплоть до краев, где течет, мир обогнув, океан.
Для разноликих племен ты единую создал отчизну:
Тем, кто закона не знал, в пользу господство твое.
Однако надежды этого пламенного поклонника Рима не оправдались. Империя окончила свое существование в 476 г., когда последний римский император Ромул Августул был лишен власти.
АММИАН МАРЦЕЛЛИН
Наряду с поэзией в поздней империи существовала и прозаическая литература. Одним из распространенных жанров были в это время многочисленные панегирики, составлявшиеся по образцу Плиния. До нас дошел целый сборник, состоящий из 12 латинских панегириков. Кроме речи Плиния в него включено прославление императора Феодосия Великого ритором Дрепаном, речь Мамертина в честь Юлиана, Назария в честь Константина и т. д. Панегиристы придерживаются обычно известной риторической схемы. Они прославляют самую форму монархии, затем возвеличивают императора, приравнивая его к богам и героям, описывают его справедливую деятельность, покровительство ему фортуны, военные подвиги. Вместе с тем, расточая неумеренные хвалы монархам, не чуждаясь самой откровенной лести, они любят нападать на республиканские порядки и порицать героев республики. Очевидно, это должно было служить залогом их верноподданнических чувств.
Жанр биографии, всегда занимательно рассказанной, пересыпанной анекдотами и подробностями частной жизни императоров, заменяет в это время серьезную историографию. В сборнике «Писатели императорской истории» были объединены в поздней античности шесть авторов, написавших жизнеописания римских императоров от Адриана до Кара. Они строят свое изложение по той же схеме, которой пользовался Светоний (см. раздел о Светонии) и обильно уснащают изложение анекдотами, стихами, отрывками из вымышленных писем. На звание серьезных историков эти авторы и не претендуют.
Отсутствие настоящих историографических трудов пытаются компенсировать составлением кратких пересказов древних историков. Флор составляет краткое извлечение (в 4 книгах) из обширного труда Тита Ливия, Евтропий по приказанию императора Валента пишет «Сокращение римской истории» (так называемый «Бреварий»), в котором излагает события от Ромула до смерти императора Иовиана (364 г. н. э.). Краткий географический обзор римских владений пишет в это же время секретарь Валента Фест.
Последним выдающимся историком Рима, написавшим не «компендиум», а серьезный исторический труд, был Аммиан Марцеллин. Грек из Антиохии, он сопровождал императора Юлиана в Персидском походе (363) и затем много путешествовал. Свое произведение он назвал «Деяния» и описал в нем события от правления Нервы до Валента (96—378 гг.). Автор подражает Тациту и опирается на различные материалы, а подчас основывается и на собственном опыте и наблюдениях. Он заявляет, что стремится к максимальной правдивости и будет всячески избегать лжи и фантазии. Главным героем его истории является император Юлиан, хотя автор и порицает его за жестокое отношение к христианам. Монархия представляется ему единственной возможной формой государственного устройства. Для того чтобы быть справедливым и мудрым, монарх, с его точки зрения, должен искоренять дурные черты характера при помощи «благодетельного образования». Он проникнут благоговением к великому прошлому Рима и постоянно называет его «Вечным городом». «Воля божества сделала Рим великим от самого его рождения и обещала ему вечность», — пишет Аммиан.
Чрезвычайно интересны описание современных нравов в его истории, специальный очерк, посвященный поведению адвокатов в восточных провинциях и рассказы о военных походах. Автор постоянно говорит об упадке нравов, о пустоте интересов многих своих современников:
Иные проводят ночи в харчевнях, другие под навесами театров... играют в кости... или же с восхода солнца и до вечера в ясную погоду и дождь с пристрастием разбирают достоинства и недостатки коней и возниц. Удивление вызывает эта огромная толпа, ожидающая в исступленном возбуждении конца состязания в беге колесниц. При таком складе римской жизни не может в Риме происходить ничего важного и значительного.
Произведение написано в риторическом стиле и носит следы увлечения «азианизмом», с его патетикой и цветистостью.
В поздней империи продолжают и традиции «компендиев» — типа Авла Геллия. Так, Макробий (вторая половина IV в.) составляет своеобразное собрание выписок, озаглавив его «Сатурналии». В отличие от Авла Геллия он систематизирует свой материал и подает его в форме бесед во время пира. Традиции такого рода произведений восходят к Платону, Ксенофонту и Афинею, автору знаменитого «Пира софистов».
У Макробия беседы происходят на пиру у старого римлянина Веттия Претекстата — знатока и поклонника старины. В разговорах участвует 12 человек, среди них знаменитый комментатор Вергилия Сервий. Центральной темой обсуждения является творчество Вергилия. Много внимания уделяется разбору «Энеиды», целая книга (V) посвящается сопоставлению отдельных мест «Энеиды» с поэмами Гомера. Среди беседующих есть злой насмешник, заядлый спорщик, нападающий на Вергилия и Цицерона, — Евангел. Его реплики дают материал для обсуждения различных вопросов.
Отдавая дань интересу читателей этого времени к анекдоту и забавному рассказу, Макробий приводит различные шутки и юмористические изречения знаменитых писателей и государственных деятелей прошлого: Цицерона, Цезаря, Помпея, Августа. Ряд сообщаемых им сведений представляет интерес для истории римской литературы.
ПОВЕСТВОВАТЕЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА
Повествовательная литература, пышно расцветшая в эпоху империи в восточной ее части, проникает и в западную в виде переводов. На латинский язык переводится «Дневник Троянской войны» Диктиса Критского. В предисловии к произведению говорится, что оно было написано по поручению Критского царя Идоменея, которого автор якобы сопровождал в походе на Трою. После его смерти «Дневник» был захоронен вместе с ним, но могила раскрылась во время правления Нерона при землетрясении, и книга была обнаружена. При Нероне ее перевели с фригийского на греческий язык, а затем и на латинский. Троянская война изображается здесь как некий реальный факт, в изложение вводятся бытовые подробности, вставляются многочисленные речи. Симпатии автора всецело на стороне греков: Парис изображен в резко отрицательном свете. К подобного же рода произведениям относится и «История падения Трои» Дарета Фригийского. Дарет — один из героев «Илиады», упоминаемый Гомером, также является якобы участником войны. В предисловии, которое выдается за сочинение Корнелия Непота, утверждается, что рукопись была найдена в Афинах, и Непот счел ее достойной латинского перевода. По мнению автора предисловия, свидетельство Дарета ценнее, чем «россказни» Гомера, который не стоит на почве реальности, выводя в качестве участников событий богов. Дарет сочувствует троянцам и отрицательно относится к грекам. Трактовка Троянской войны Вергилием явно оказала на него влияние.
Оба эти произведения о троянской войне легли в основу многочисленных средневековых памятников, посвященных Трое.
Греческий роман «Деяния Александра», изданный на основе более ранних эллинистических произведений на ту же тему, ложно приписанный Каллисфену, относится к III в. Латинская его версия была создана Юлием Валерием в конце III и начале IV в. Вторично переведенный на латинский язык уже в X в. архиепископом Львом, он послужил источником для многочисленных средневековых версий «Романа об Александре».
Знаменитая «История Аполлония, царя Тирского» существовала только на латинском языке. Это занимательное повествование в духе позднего греческого романа с использованием типичных для этого жанра мотивов: кораблекрушения, мнимой смерти и оживления, многолетней разлуки с последующим узнаванием и благополучным концом. Героем повествования является Аполлоний, спасающийся от Антиоха. Во время путешествия у Аполлония умирает жена, и ящик с ее телом тонет в море; дочь, отданная на воспитание, терпит разные несчастья и попадает к своднику, в притоне которого чудом сохраняет свою чистоту. В конце романа Аполлоний находит всех членов своей семьи: он встречается с дочерью, а жена его, оказывается, осталась жива: ящик с ее телом прибило к берегу, и она стала жрицей Дианы Эфесской.
Произведения, в которых нанизывались друг на друга серии разнообразных приключений и мелодраматические эпизоды чередовались с занимательными сказочными мотивами, пользовались любовью читателей в позднеантичную эпоху и были излюбленным чтением в средние века.
Приписываемая Шекспиру трагедия «Перикл, принц Тирский» написана на сюжет «Истории Аполлония».
После падения Римской империи старая литература кончает свое существование. Однако великолепные памятники ее: стихотворные тексты поэтов, труды историков, произведения ораторов, ученых и философов сохраняются и переписываются в средневековых монастырях, становящихся в это время центрами просвещения. Со времен Каролингов начинается интенсивная переписка древних текстов, сохранившая их до эпохи Возрождения. В эту эпоху взоры крупнейших деятелей культуры, писателей, живописцев, ученых вновь устремляются с жадным интересом и восхищением к прекрасным произведениям древней литературы «Вечного Рима».