Я едва не уронила телефон, потому что думала, что все большие опасности уже миновали.
– Да, – сказала я. – Хорошо, Аптекарь, я все поняла, и я буду очень внимательно слушать. Что бы вы ни сказали.
– Начну с того, что не все средства, которые я готовлю, спасают людей от болезней и продлевают их жизнь. И не все из них безобидны.
– То есть у них все-таки есть побочные эффекты?
– Нет, у средств, о которых я говорю сейчас, есть только один эффект. И он будет посильнее любых побочных. Дело в том, что, помимо идеальных лекарств, я готовлю идеальные яды. Ничего не говорите мне сейчас, поберегите время.
У меня в голове вспыхнуло сразу столько вопросов, что я бы не смогла задать их все. Но, честно говоря, я и не хотела ни о чем его спрашивать, у меня не было сил.
– У меня, разумеется, нет запаса подобных средств в промышленном количестве. Я делаю их на заказ и не просто так. Я не беру клиентов с улицы, и меня нужно убедить в необходимости средства. Но сейчас речь не об этом. Третьего дня я приготовил пробирку. Она хранилась в лаборатории, куда не заходят случайные люди. То есть туда не заходит вообще никто, вы же сами знаете, что я не очень жалую гостей в моем доме, что уж говорить о лаборатории – никто и никогда. И потом, даже отыскать лабораторию тут у меня непросто. Но пробирка исчезла. В доме кроме меня был только один человек.
– Ваша домработница.
– Да, это так. Кроме нее зайти в лабораторию никто не мог.
– Вы призвали ее к ответу?
– Можно сказать и так. Я некоторым образом посодействовал ее откровенности, у меня и для этого тоже имеются средства.
– И она призналась, что украла ваш яд? Чтобы отравить меня?
– Да и нет. Не совсем. Она призналась, что украла его. Но сказала, что сделала это не для себя, а ради близкого человека.
Я похолодела.
– Я дал ей довольно простое средство, действия которого человек не ощущает, но не может говорить неправду. Поэтому все, что она рассказала, – это так и есть, можно даже не проверять. Она сказала, что действительно украла у меня яд, она понимала тяжесть своего проступка и осознавала его последствия. Пойти на этот шаг заставила ее одна душевная привязанность, которая когда-то и привела ее в эту страну. Но давайте обойдемся без лирических отступлений: они сейчас не ко времени. Она украла яд для своего друга, потому что он очень просил ее об этом, и она не смогла отказать. Он сказал ей, что яд нужен ему для того, чтобы… – Аптекарь вдруг замялся. – Понимаете, дорогая, моя итальянская домработница не так чтобы идеально говорит на нашем языке, а под действием моих капель она вообще без умолку галдела на итальянском, так что я не смог разобрать все до деталей. Но я понял, что у ее друга есть подруга, девушка, и эту девушку он должен то ли убедить, то ли победить, то ли…
– То ли убить… – сказала я.
– Как я понимаю, у вас и у Нурции есть один общий друг, – продолжал Аптекарь. – Она ясно дала понять мне, что речь идет именно о вас, она же видела вас у меня в доме. Так вот, я, разумеется, не хочу делать поспешных выводов и ни в коем случае не хочу вас пугать. Прошу вас только об одном: пожалуйста, будьте осторожнее. Вы не представляете, насколько опасно это средство, насколько оно совершенно. Никто и никогда потом не сможет найти никаких следов и уличить преступника, случись что с вами. И я не смогу простить себе этого.
– Я поняла, Аптекарь, – тихо сказала я. – Спасибо, что предупредили.
– Возможно, я не прав, и я хотел бы, чтобы это было так. Но все равно – на всякий случай – держитесь как можно дальше от этого друга. Им сейчас движет дикая энергия саморазрушения. А в такие моменты люди наносят удары по самым близким. Такова наша природа.
– Я поняла. Еще раз спасибо.
– Мне очень жаль, что так вышло, и обещаю вам, что Нурция ответит за свой поступок. Но обещайте мне, прошу вас: что бы он вам ни говорил – не впускайте его в дом и не ходите с ним никуда. Это опасно! Это чудовищно опасно.
– Не переживайте обо мне. Вы меня предупредили. Я уже не дам себя в обиду.
– Вы не наделаете глупостей? – встревоженно спросил Аптекарь.
– Ни в коем случае, – заверила его я.
Как только я положила трубку, телефон зазвонил снова.
– Я болен, – сказал Марк. – Нам срочно надо увидеться.
– Хорошо, – сказала я. – Я приеду.
8
Если бы меня встретил кто-то из моих знакомых, меня бы не узнали. Дело было не в темных очках и куртке с капюшоном, за которыми я пряталась. Я сама не знала себя в тот момент. Это была не я, это была другая женщина, и я не могла быть ею. Я всегда была трусихой, берегла себя от малейшего риска, не любила адреналин. Я с опаской относилась к новым людям, я боялась заблудиться, я никогда не заходила в лифт с незнакомцами. Меня пугали дальние путешествия, я делала прививки от гриппа, гепатита и даже от детских болезней. Я не гладила чужих собак, держалась подальше от лошадей и за десять метров обходила зимой дома с отвесными крышами, чтобы меня не стукнуло сосулькой. Я любила комфорт и безопасность. Эта женщина шла домой к человеку, который всего несколько дней назад пытался ее убить, она не просто шла, она торопилась, она почти бежала. Зная, что обратно она может и не вернуться. Это был билет только в одну сторону, лотерея с неминуемым проигрышем. Но она согласилась сыграть в эту игру.
Я была в ужасе. Потому что понимала: вариантов немного, и останется только один из нас – я или он. У сумасшедшей, которая бежала к нему под проливным дождем в темных очках, в куртке с надвинутым на лицо капюшоном, был только один ответ: она не могла его не увидеть. Хотя бы еще один раз. Потому что хотела услышать все от него самого, даже если этот рассказ будет стоить ей жизни.
Он открыл мне дверь, и я не сразу поняла, что это он. За эти дни он страшно похудел и осунулся. Я привыкла, что Марк всегда выглядел безупречно, он очень следил за собой, стильно одевался и даже в деталях был безукоризнен. Сейчас передо мной стоял незнакомец, заросший щетиной, с темными кругами под глазами и всклокоченными волосами. На нем были потертые джинсы и старый вытянутый свитер. Он ежился, как будто от холода, и прятал в рукава руки.
– Не бойся, – сразу сказал он мне. – Если хочешь, оставь открытой входную дверь или можешь сразу вызвать полицию. Но я ничего тебе не сделаю. Я должен только объяснить тебе. Многое.
Я кивнула и прошла в дом. Дом тоже было невозможно узнать. От стерильной чистоты и порядка операционной не осталось и следа. Как будто здесь орудовала шайка мошенников и они что-то искали, выворачивали содержимое шкафов, рвали бумагу, швыряли одежду, резали фотографии. Посередине комнаты валялась большая коробка, завернутая в яркую розовую бумагу. Почему-то я пошла прямо к ней.
– Не трогай, – глухо сказал Марк у меня за спиной. – Тебе не нужно это видеть.
Я пошла еще ближе и присела, на коробке был написан мой адрес. Я обернулась и посмотрела на Марка: он был ужасно бледный, с болезненной гримасой, как будто от ноющего зуба.
– Открой, – вдруг сказал он. – Все равно мне надо с чего-то начать. Только не бойся. Это просто игрушка.
Я не поняла, о чем он говорит, и стала разворачивать бумагу дрожащими – то ли от холода, то ли от страха – негнущимися пальцами. Потом приоткрыла крышку и тут же закрыла ее. Там была кукла-клоун с жутким размалеванным лицом и гадкой ухмылкой. Я встала и ткнула ее носком туфли.
– Что это? Откуда это у тебя? И… – Я даже не могла этого произнести. – Это для меня? Ты хотел отправить его мне?
– Сядь, – тихо сказал он и кивнул на диван.
Сам он присел на край блестящего стула и снова стал кутаться в рукава.
– Я должен все объяснить, – сказал он после долгой паузы.
– Ты хотел прислать эту куклу мне? Ты хотел меня напугать? Кроме тебя про нее никто не знал.
Он остановил меня жестом, снова поежился, как будто его знобило, и сказал:
– Я очень болен. Не бойся меня, пожалуйста. То, что случилось… – Он замолчал и покачал головой. – Я не знаю, как это могло случиться. И я не знаю, что мне теперь делать, потому что я никогда не смогу найти возможности извиниться перед тобой и все уладить. Это был не я. И я почти ничего не помню. Со мной что-то случилось тогда.
– Ты увидел кольцо на картине, – напомнила я. – И после этого стал сам не свой.
– Кольцо, – кивнул он. – Это кольцо моей матери.
– Как это? – не поняла я.
Он поднял на меня глаза, и мне стало больно, потому что они перестали быть синими с прожилками серого, они почернели и смотрели на меня как будто через дымку тумана. Я все еще боялась Марка, у него был яд, я знала, что он планировал на самом деле, понимала, что я в опасности, до сих пор чувствовала боль от его ударов, но оказалось, что мне было намного больнее видеть, как ему сейчас плохо. Он не обманывал, он и в самом деле был нездоров.
– Я расскажу тебе все, – сказал он. – Мне придется начать очень издалека, из моего детства, – он остановился. – Если ты хочешь, я сделаю чай.
– Нет, спасибо. – Я покачала головой и отодвинулась на диване подальше.
Ни пить, ни есть в этом доме я категорически не собиралась. Марк молча кивнул.
– Это кольцо принадлежало моей матери, – сказал он. – Она была актрисой. Не слишком выдающейся актрисой. Зато она была выдающимся манипулятором. На сцене она блистала не часто, зато дома у нас с лихвой хватало сцен. – Он приподнялся со стула и поднял с пола кусок большой фотографии. – Вот.
С фотографии на меня смотрела та самая женщина, что невероятным образом оказалась на стене в моем доме.
– Красивая, – тихо сказала я.
Я не знала, как лучше себя вести, потому что боялась новых вспышек внезапной ярости. Марк снова кивнул.
– Да, у нее была прекрасная внешность, но для карьеры в театре или кино этого оказалось мало. Сколько я помню, она все время ходила на просмотры, прослушивания, и однажды ей даже дали роль в фильме. Крошечную, на пять минут. Но это был ее персональный «Оскар». Она играла… – Он сделал глубокий вдох. – Птицу. Райскую птицу. Я тогда был совсем маленьким, но хорошо запомнил, как она выглядела, какой у нее был грим. Я знал, что моя мама волшебница, потому что умеет превращаться. И еще я все время ее ждал. Ее почти никогда не было дома, а я все время ждал, я смотрел на картинку в книжке, на ту птицу в плаще, помнишь, я тебе рассказывал, так вот, мне казалось, что это моя мама, что сейчас она превратилась в птицу и улетела, но совсем скоро она ко мне вернется, она прилетит. Часами я просиживал у окна, прижавшись лбом к стеклу, и мне становилось так холодно, что начинала болеть голова, а потом мама наконец-то возвращалась. Она редко возвращалась в хорошем настроении, в основном она злилась. Раздражалась из-за того, что ее не брали на роли, злилась на более успешных актрис, на никчемные сценарии, на бездарных режиссеров – и искала виноватых. Виноватым всегда оказывался я. Она никогда не была довольна мной, ей всегда было мало. У меня никогда не было достаточно высоких для нее оценок, даже если я оканчивал четверть на все пятерки, я умудрялся разочаровывать ее на каждом шагу – я не так ходил, ел, пил, говорил… Она повторяла, что я ее наказание, что из меня ничего не выйдет, что меня никто не полюбит. Что мне вообще не нужна любовь, ведь я ее не достоин, и любить меня может только она одна, потому что она моя мать и я ее крест. Что я не смогу быть с кем-то вместе, этот мир никогда не примет меня, я тут никому не нужен. Разве я человек?