верия к чужеземцам, веры в чистоту и бескорыстие действий их и искренности поступков и речей в отношении к ним. Такое естественное положение вещей, кажется, вовсе не сознавалось миссионерами. Люди своего века, они были не чужды некоторого внешнего понимания своей задачи, они считали дело поконченным, когда народ принимал наружное крещение, уничтожал идолов и языческие храмы и обещал следовать порядкам христианской жизни. Неудивительно, что они видели полный успех там, где была только тень его. События, происшедшие в промежуток времени между концом первого и вторым путешествием Оттона, вполне подтверждают эту мысль. Отсюда следует, что и все торжественные заявления проповедников о том, как охотно и радостно в некоторых местах народ принимал христианство, должны быть в значительной степени объясняемы личными воззрениями их, удовлетворявшихся наружной стороной дела и не проникавших до сущности его. В действительности это расположение к христианству объясняется политическими отношениями к Польше и известной долей терпимости, присущей языческой религии. Неполное и преувеличенное объяснение событий, зависело немало и от невольного стремления прославить личность знаменитого епископа. Шел ли этот апофеоз от непосредственных свидетелей, или он принадлежал Эбону и Герборду, но следы его в "Жизнеописаниях" несомненны, как несомненно и его влияние на изложение и объяснение событий. Рассказы о великом уважении, чрезмерной любви и преданности народа Оттону вытекают именно из этого личного источника.
Таковы, думаем, были отношения, в которых находились стороны, и таков был образ мыслей их, вытекавший из этих отношений!
Попытаемся же на этих основаниях обозначить степень исторической достоверности свидетельств, так как от этого зависит и самая степень важности их содержания.
Факты славянского быта и истории, занесенные в "Жизнеописания" Оттона, не одинаково равны с точки зрения достоверности.
Первое место занимают те из них, которые были лично замечены и наблюдаемы бамбергскими проповедниками; а равно и те события, в которых они принимали непосредственное, прямое участие.
Достоверность этого рода известий полная; ибо, не обращаясь уже к правдивости характера свидетелей и ограничиваясь одним содержанием показаний их, мы не только не найдем никаких следов вымысла, но даже не можем предположить и каких-нибудь причин или поводов к нему. Мысль, что бамбергцы могли увлечься желанием рассказать поболее о чудесах, виденных ими в земле язычников, и о бедствиях, ими там вынесенных, устраняется естественной простотой рассказа и отсутствием всяких, особенно поразительных, невероятных и небывалых явлений, наиболее тяжких бедствий и страданий. Хвастовство, даже и осторожное, не удержалось бы в таких скромных границах… Менее доверия внушает форма, в которую иногда бывают облечены эти известия; в скупом рассказе анахорета Эбона факты и события глохнут, под изящным классическим пером Герборда они перерастают в живописные картины; но, освободив их из этой внешней оболочки, мы найдем в них мало, почти ничего, что вызвало бы сомнение или недоразумение. Относительно формы наши памятники мало чем отличаются от средневековых историко-агиографических произведений; потому, пользуясь ими, как историческими источниками, необходимо всегда отделять слог писателей или способ выражения факта от самого факта или его содержания, — иначе действительность легко может получить ложное освещение, и агиографический миф займет место действительной истории. Так как события в "Жизнеописаниях" передаются по памяти, то нельзя думать, чтобы они были изложены в строгом хронологическом порядке. Отмеченные нами несогласия между Эбоном и Гербордом подтверждают это: но в общем рассказ Герборда (т. е. Сефрида) о первой миссии и рассказ Эбона (т. е. Удальрика) о второй представляются довольно последовательными и согласуются с географическими данными, т. е. с расположением городов и путей сообщения между ними.
Второй род фактов и событий составляют те, которые стоят вне личного наблюдения и участия миссионеров, которые стали им известны из рассказов сторонних лиц.
Здесь почва уже не так прочна, как в предыдущем случае: слух не имеет достоинств личного наблюдения, он может быть неоснователен, не точен, может выветриться до пустоты и растянуться до поэтической истории. Поэтому и факты, переданные по сообщениям, из вторых рук, требуют при рассмотрении скорее осторожности, чем доверия. Мерой оценки таких фактов должно служить согласие их с прочими известиями, неумышленность или, так сказать, невинность их и простота: чем естественнее и проще факт, чем менее происшествие позволяет предполагать задние мысли, чем менее оно заключает признаков предвзятых, хотя бы и неумышленных, понятий и стремлений, тем более оно имеет права на внимание исследователя. Рассматриваемый с этой точки зрения второй тип фактов славянского быта и истории в "Жизнеописаниях" содержит в себе немного такого, что пришлось бы отвергнуть или оставить под сомнением. Чаще всего — это не самый факт или событие, а форма, в которой передается оно и подробности обстановки, в которую ставит его настроенный к чудесному ум Эбона или драматическое авторство Герборда. Факты, переданные со слухов, двоякого рода: одни касаются Польши и ее отношений к поморянам, другие относятся собственно к поморянам и некоторым из ближайших к ним славянских племен (лютичам, укранам и руянам). Источником первых сведений были, конечно, сами поляки и поморские свидетели польского нашествия; источником вторых были туземные друзья Оттона и оставленные в Поморье духовные лица. Миссионеры имели практическую необходимость в достоверных сообщениях: от них нередко зависел успех их дела и верность предприятий, поэтому они вообще должны были быть разборчивы в отношении слухов, по крайней мере, слухов более важных. Отсюда, в значительном большинстве случаев, известия их, взятые из этих источников — имеют достоверный характер. За исключением некоторой чудесной обстановки, они не заключают в себе ничего невероятного, вполне согласуются с действительными событиями, объясняются ими и, в свой черед, дают им немалое объяснение.
По всему тому, что было выше замечено об образе мыслей и взглядах миссионеров, об отношениях к ним туземцев, трудно предполагать, чтобы мнения, суждения, выводы и объяснения явлений и происшествий, встречающиеся нередко в наших памятниках, могли быть правильными, могли в точности соответствовать действительности, и потому всегда равно быть важны для исследователя. Важны эти суждения только в тех случаях, когда они просто передают впечатление, произведенное на чужеземцев явлениями и порядками славянского быта; где же дело идет о причинах и следствиях явлений, там мнения немецких пришельцев имеют силу не более чем личного предположения людей, которым открыта только наружная сторона предмета; проницательный ум может иногда угадать, что находится внутри его; но без основательного ознакомления с делом гораздо чаще может впасть в ошибку или пустое гадание. Пусть бы, однако, это были личные мнения и суждения очевидцев и непосредственных участников: хотя и неверные, они все же могут заключать в себе известную долю косвенной, посторонней истины и навести исследователя на некоторые немаловажные соображения; но в "Жизнеописаниях" Оттона они так слиты с мыслями и литературной риторикой Эбона и Герборда, что нередко нет никакой возможности распознать настоящий источник. При таких обстоятельствах критика не может допустить такого рода показания даже в качестве косвенных свидетельств: они останутся для нее личными предположениями и догадками, которые она, по своим соображениям, вольна признать или отвергнуть.
Так, на наш взгляд, размещаются по степени достоверности и важности составные части славянского материала "Жизнеописаний" Оттона!
Внутренний быт и исторические отношения славянского Поморья
Край, где происходила деятельность Оттона, носит в наших источниках название Поморья. Под этим именем аналитикам X–XII вв. известна часть славянской земли, лежавшая по побережью Балтийского моря между реками Одрой и Вислой. У биографов Оттона "Померания" обозначает не этнографическую единицу, а политическое соединение нескольких славянских племен, состоявших под рукою поморского князя; Оттон сам свидетельствует, что он был в Поморье и некоторых городах земли лютичей; и действительно, он, во второе путешествие, обходит Дымин, Гостьков, Волегощ и Узноим, которые, лежа на запад за Одрой, принадлежали собственно к лютичам, хотя и причисляются биографами к городам поморской земли и стоят в зависимых отношениях от поморского князя. Пространство и границы политического Поморья точно неизвестны. Правда, Герборд довольно подробно обозначает внешний вид и пределы славянской "Померании", но впадает при этом в такие преувеличения и темноту, которые ясно показывают, что его география вышла не из опыта и действительного знакомства со страной, а из общих соображений или невнятных слухов. Если справедлива мысль, что территория поморского политического союза была исключительным поприщем деятельности бамбергских проповедников, что Оттон не проповедовал и не имел в виду проповедовать вне пределов его, то пространство союза в некоторых частях может быть обозначено следующим образом: оно охватывало южное побережье Балтийского моря, начиная от места против острова Руяны, где впадала река Гильда (нынеш. Рык) — на восток по реку Персанту с двумя городами, лежавшими за нею (Колобрегой и Белградом); юго-восточная граница края остается в точности неизвестна; на юге же он непосредственно прилегал к Польше, отделяясь от нее рекой Нотецью и огромным лесом; наконец — на западе граница шла по верховьям реки Пены от Дымина к северу по реку Гильду. Деятельность Оттона сосредоточивалась преимущественно на северной части страны, как более населенной и важной; южной окраины он коснулся только мимоходом и, кроме того, во второе путешествие прошел часть земли лютичей (долинцов) и морачан.
Природа страны соединяла в себе много условий для безбедного существования человека и поощрения труда его. Край представлял обширную равнину. Море, омывавшее север ее, местами глубоко врезалось в материк, образуя множество заливов, среди которых помещались значительные острова и полуострова. Страну пересекали многочисленные реки; между ними главенствующее место занимала Одра, как по величине, так и по удобству сообщения с морем; внутри находилось довольно много больших и малых озер. Местность — ровная, почти лишенная горных возвышенностей, по крайней мере, таких, которые могли бы иметь заметное влияние на быт народа, во многих частях была покрыта густыми и обширными лесами. Естественные богатства края засвидетельствованы Сефридом в таких выражениях, которые можно было бы назвать преувеличенными, если бы справедливость их не подтверждалась другими источниками. Воды страны были невероятно обильны рыбой, леса — дичью и полезными животными: оленями, зубрами, вепрями, медведями и прочими зверями. Почва, хотя в некоторых местах и имела болотистый характер, отличалась необыкновенным плодородием, взращивая в изобилии тучные злаки, разного рода з