– Я понимаю.
Сок мулли действительно заменил нам ужин. Есть не хотелось даже после того, как на двор легли синие сумерки, и поэтому, вернувшись в дом, мы просто смастерили постель и легли спать. Фиолетовый до того небосвод почернел удивительно быстро, а на его гребень взобралась местная Луна – Ирса.
Интересно, какая она? Такая же щербатая и вся в кратерах? И далеко ли в космосе находится? Хорошие вопросы – интересные, но пустые. Если здесь не изобрели самолет, то космолет не изобрели точно. Хотя, может, здесь есть обсерватории и телескопы, а по тому количеству времени, которое занимает летящий от Ирсы свет…
Я отвлеклась. Тайра продолжала шептать, пришлось переключиться.
– …но как только я его увидела, то сразу поняла, что это он. Даже не потому что Ким в той записке описал его глаза, не потому что знала, что тот единственный живой путник, который встретится в Коридоре, и будет моим суженым, а просто взглянула в его глаза и поняла – он. Ощутила. Душой, что ли? Хотя на тот момент у меня ее не было.
– У тебя было сердце. Вот им ты и ощутила.
Под ладошкой тихонько сопел Ив, слушал наш с Тайрой разговор или же думал о чем-то своем. О чем там думают фурии? Кроме ананасов.
Нет, не подумайте, я как раз не принижаю сложность этих существ и не свожу их мысли к примитивности. Это, скорее, я могу представить, что фурии думают про ананасы, так как попросту боюсь представить, о каких еще сложных материях они могут думать. Воспринимать, считывать, сканировать, обрабатывать. Так что проще сказать, что они думают про ананасы, и пусть примитивной буду я.
– А ты сразу ощутила, что Дрейк – твой мужчина?
– Нет, что ты, – я улыбалась темному потолку. – Поначалу я вообще никак не могла поверить, что такой человек может посмотреть на такую, как я.
– Какую «такую»? – возмутилась Тайра.
– Тай, я ведь была не такой, как сейчас. Я сильно изменилась: постройнела, внутренне выросла, приобрела уверенность в себе, научилась любить себя. А тогда я была маленькой глупой коровкой с выпученными глазами.
– Корова – это которая с гривой или с рогами и пятнами на шкуре? Я все время забываю.
– Второе. Знаешь, сколько времени прошло, прежде чем я позволила себе думать, что у меня есть хотя бы малюсенький шанс привлечь внимание Начальника?
– Много?
– Достаточно много. Хотя, признаюсь тебе честно, мне захотелось, чтобы он начал на меня смотреть гораздо раньше, чем я тебе тут лежу и вру. Пусть он был недосягаем, пусть он был другим – практически не человеком с энергетической точки зрения, но мне все равно хотелось его внимания. И не только. Мне хотелось всего.
– А его богатство тебя не смущало?
– Смущало. Пришлось научиться нормально к этому относиться. Сделать себя готовой к его приятию, иначе бы этот фактор однажды развел нас в стороны.
Тайра какое-то время молчала. Затем повернулась на бок и прошептала:
– Ты молодец. Ты очень многому успела научиться, а ведь живешь в Нордейле не очень долго.
– Ты тоже жила на Архане не очень долго, а знаешь столько, сколько мне и не снилось.
– Это всё книги.
– Ну да, как же, – хихикнула я, – выдай мне ту, которая научит меня не потеть, а то ведь так и буду каждые три часа здесь бегать в душ.
– Я научу тебя, не беспокойся.
– Хорошо.
Уже перед тем, как заснуть, я осторожно потрепала большим пальцем мягкую шерсть и попросила:
– Ив, если по мне за ночь не пробежит ни один паук, с меня ореховая сладость.
– И по мне тоже пусть не бегают, – сонно пробормотала Тайра. – Две ореховых сладости.
– Адно. Ри адости, – легко согласился верный, но хитрый Ив.
Что ж, три так три сладости. Зато спим без пауков.
Глава 6
Первое, что мы сделали следующим утром после того, как умылись и позавтракали, – отправились на рынок и заполнили наши корзины разнообразной ерундой. Я – пустынными орехами, которыми в Рууре любил перекусывать и стар, и млад, а так же корнями кактуса охи, являющимися здесь аналогами жевательного табака. Тайра же в первой попавшейся лавке выторговала оптом штук двадцать легких цветных шарфиков, хвосты которых теперь свисали из ее корзины, а после дополнила шарфики дешевыми звенящими браслетами. Таким образом, мы снова поделились на «женского» и «мужского» продавца, после чего смогли спокойно передвигаться по городу.
На этот раз Ив занял наблюдательную позицию не в моем ухе (и спасибо ему за это), где края платка постоянно закрывали бы ему обзор, а умостился в виде тонкого ободка прямо поверх моего лба. И мне приятно – вуаль не сползает, – и ему удобно.
Маршрут не выбирали. Ходили там, куда шли ноги, сворачивали, где придется, вяло покрикивали: «Орехи! Шарфы! Корень Охи!» и «Браслетики, почтенные и красивые. Кому браслетики?» На нас при этих словах, как и ожидалось, едва ли обращали внимания.
Монотонно шагали по укрытым песчаной пылью дорогам наши сандалии, колыхались объемные тулу, привычно скрипели плетеные ручки корзин. Плыли мимо мужские и женские лица – мужские открытые, женские почти все под вуалями, – играли «в липкую колючку» между домами подростки, выделывали кожу или же праздно курили сидящие у стен старики. Мы же с Тайрой, словно два круизных лайнера, совершающих кругосветное путешествие, оказывались то вновь у базара, то в центре его, то в почти пустых закутках, то в отдаленных не торговых, а жилых и тихих кварталах, где в собственных дворах под жарким солнцем стирали, убирали и мели пыль хозяйственные жены.
Все сильнее припекало; Ив молчал.
Несколько раз я спрашивала его, не видно ли чего-то интересного, и каждый раз слышала в ответ то раздраженное сопение, то отрывистое и разочарованное «неть».
Неть. Что ж, «неть, так неть», на него и суда, как говорится…
Наверное, наша вялая, полусонная и изнуряющая под жарким солнцем прогулка могла бы продолжаться часами, но в какой-то определенный момент, когда центр города остался далеко позади, и мы вновь обходили отдаленные окрестности – ведь никогда не знаешь, где повезет? – мы оказались на самом отшибе города. Там, где заканчивались всякие дома, и начиналась пустыня, уже видимая глазу своими просторами.
Дорога здесь заворачивала на полукруг и возвращалась в город, нам бы по ней и идти, но в какой-то момент я увидела размытые и дрожащие в раскаленном, поднимающемся от земли мареве далекие отсюда силуэты. Много силуэтов. Там, на расстоянии примерно метров в триста, все, как один, повернутые к нам спинами, стояли и смотрели на что-то мужчины.
– Тай, пойдем туда? Там тоже народ – пусть смешарик на них посмотрит.
– Нет, – глухо отозвались из-за моего плеча, – туда мы не пойдем. Тебе не понравится то, что ты увидишь.
– Почему не понравится? – наивно поинтересовалась я, хотя внутри уже что-то кольнуло. Что там – кого-то пытают? Хоронят? Над кем-то издеваются? Пока Тайра молчала, мое любопытство выросло вдвое. Что такое может твориться на окраине Руура, и о чем я, судя по тяжелому молчанию за спиной, никогда не узнаю?
– Хорошо, пойдем, – вдруг согласилась подруга, вот только сделала она это как-то нерадостно, а, скорее, злорадно, будто в назидании себе самой. – А то ведь не увидишь и будешь гадать, что там было.
– А что там, Тай?
– Сейчас узнаешь. Только, когда подойдем, не забывай мычать «Орехи, кактусы» и так далее, поняла? Потому что других женщин там, кроме нас, не будет. Ну, не наверху.
Не наверху? Шагая за колышущейся темно-синей тулу я уже и сама не радовалась тому, что носы наших кораблей решили покорить это направление. Слишком напряженной чувствовалась обычно веселая и легкая Тайра, слишком неприятным казался стелящийся за ней след давящего на сердце молчания. Но поздно – мы уже двигались к стоящей в удалении толпе.
Стоило нам приблизиться к мужчинам на достаточное, чтобы нас услышали, расстояние, как Тайра тут же завела монотонную волынку: «Браслеты, шарфики, красивые, яркие, недорогие…» Она ныла-зазывала столь пресно, что на звуки ее голоса даже не обернулись, а у меня вспыхнуло яркое ощущение, что именно того она и добивалась – отсутствия внимания.
Вторя ей по тону, затянула песню старого портового шарманщика и я:
– Пустынные орехи, корни оха. Десять орехов – за восемь галушек, пять – за четыре. Корни оха не пересушенные, ароматные, не горькие…
И так по кругу. А то, что находилось впереди, тем временем, приближалось.
Сквозь плотный людской заслон мы пробираться не стали – обогнули его сбоку и пристроились с самого края. И тогда перед моими глазами открылось то, что открылось: расположенный ниже по уровню не то карьер, не то квадратный с неровными краями котлован. Выжженная до состояния потрескавшейся корки земля, расчерченная белыми линиями на квадраты, а в каждом квадрате по почти обнаженному человеку – женщине.
Мой взгляд принялся судорожно метаться: от укрывшихся в тени позади пленниц охранников к узкому входу в темные земляные катакомбы, по фигурам, лицам, изнуренным позам. Пока он вылавливал ужасающие детали в виде следов от побоев, ожогов и потрескавшихся от отсутствия влаги губ, слух резали жесткие и грубые слова:
– Вон та, справа, аппетитная сутра, хоть и худая. Я б ее…
– Так купи себе.
– Купи? У меня жена. А эта и за галушку все покажет. А вон та, позади нее, долго не протянет. Ставлю гельм, что свалится еще до конца часа.
– Твой гельм против моего, Кариф.
– По рукам.
О чем они говорили? О ком? Мой мозг дымился; вокруг все смердело от пота, возбуждения и нездорового жадного любопытства.
– Что это, Тай? – прошептала я тихо.
– Тюрьма, – едва слышно ответили мне. – Так наказывают провинившихся женщин.
– Заставляют стоять на жаре?
– Да, в квадратах. А за их пределы выходить запрещено.
Мужчины (а теперь уже в моем понимании «мужланы») нас не слышали – были заняты обсуждением узниц и их достоинств. Кто-то улюлюкал, призывая «дам» проявить себя – сплясать, спеть или оголиться, кто-то кидал в них мелкими монетками, но чаще кусками спекшейся глины.