– Нет, Дина, нет! – зашипела Тайра, когда почувствовала, как на ее ладонь легли мои пальцы. – Сиди, я знаю, что делать.
– Знаешь? – ее слова я расслышала сквозь грохот собственного сердца.
– Знаю.
– Тогда ладно.
Чтобы стало понятно, каким образом я дошла до столь плачевного состояния, стоит кое-что пояснить.
Как только мы покинули ничем не примечательную общую столовую, отведав еще менее примечательную еду – постную похлебку, жесткий черных хлеб и отдающий плесенью морс, – раздался гулкий звон колокола, и послушницы быстро направились прочь из едового зала.
На губах шествующих по коридору девушек, следом за которыми выплыли и мы, шелестело единственное слово – хиррат: пришло время молитвы.
Признаюсь честно, я думала, что будет легко. Что будет как-то так: все расселись по узким лавкам, прослушали проникновенную речь настоятельницы, дружно сказали «аминь», помолились и с чистой совестью отправились обратно по своим комнатам.
Я ошиблась, все оказалось иначе.
Сидели здесь не на скамьях, а на полу. Перед каждым ковриком находилась раскрытая на определенной странице книга, часть из которой каждой послушнице предстояло не прочитать даже – пропеть! Настоятельница, кивая головой, внимательно выслушивала проговоренные слова, оценивала интонации пения, после чего делала пояснения по поводу только что произнесенного текста.
Пели все. Красиво, звучно, умело. Вот только основная проблема заключалась даже не в том, что я не могла распознать буквы в книге – их смысл с помощью браслета я худо-бедно могла уловить, но вот чего я спустя пятнадцать минут все еще не могла уловить, так это интонации исполнения – все они были разными! Кто-то выпевал интервалы (спасибо музыкальной школе, я прекрасно знала, что это такое), кто-то тянул одну единственную ноту и даже не переходил на опевания, кто-то избирал для себя терцию, и проговаривал весь текст, используя всего две ноты, кто-то разливался соловьем, шествуя связками по всей гамме двух октав.
Честно, я терпела и пыталась отыскать систему вплоть до того момента, пока рот не открыла сидящая передо мной девица, что означало: все, дальше я. А после меня только Тайра.
– Ди, перелазь на мое место!
– Что?
– Быстро. Пока настоятельница отвлеклась, перелазь – я буду петь за тебя.
– Ты…
Я хотела сказать «Ты сумасшедшая!», но вместо этого резво переползла на соседний коврик. Все, что угодно, лишь бы не позориться и не гневить местного Бога своим неумелым оральным талантом.
– …как мы услышали из последнего стиха, Драккари не отделился от Господа и не повел людей темным путем, но исполнил волю его – научил тех, кем окружил себя, свету, доброте и праведности. А так же создал для них защиту, используя священные письмена, что теперь есть на руках каждой из вас…
Пока настоятельница закрывала хлопнувшую от сквозняка дверь, Тайра сунула мне в ладонь маленький камешек.
– Когда я допою, незаметно брось его в дверь. Чтобы настоятельница снова отвлеклась, ладно?
– Ладно, – бросить камешек было куда легче, чем спеть.
– И тогда мы снова поменяемся местами.
– Хорошо.
В тот момент, когда «фройляйн» повернулась к нам и произнесла: «Теперь твой черед вознести молитву Духу, Лейя. Мы слушаем», – мы с Тайрой, прикрытые одинаковыми одеждами, уже сидели на чужих местах.
– Спасибо огромное, что выручила меня. Вот честно, если бы не ты, я бы опозорилась так же сильно, как когда-то в третьем классе.
– А как ты опозорилась?
Тайра улыбалась, я тоже. Вернувшись с хиррата, мы вновь лежали на узких кроватях, а наши сердца все еще скакали от избытка адреналина, от недавно пережитого волнения, от пьянящего ощущения, что каким-то непостижимым образом нам все удалось. Объегорить настоятельницу, не пасть лицом в грязь, не сорвать молитву, а Тайре так еще и получить похвалу за чистое и умелое молитвенное пение. Молодец она – не только здорово спела, но и шкуру мою спасла. Одним словом – настоящий друг.
– Как опозорилась? – мои глаза смотрели в потолок, но видели не его, они видели облицованное мелкой плиткой трехэтажное здание школы, поросший травой стадион, потрескавшуюся беговую дорожку. Выкрашенные голубой краской коридоры, многочисленные двери с табличками, химичку с вечной шишкой из волос на затылке, ее огромную справа от носа бородавку. Но все это было позже – строгая химичка, узколицая математичка, вредная завуч. А тогда, в третьем классе… – Я обкакалась на уроке.
– В смысле?
– В прямом смысле. Знаешь, не помню подробностей: ни того, что именно я ела на завтрак, ни даже того, какой шел предмет. Помню лишь, что учитель не отпустил меня в туалет, запретил выходить, а мой желудок так сильно урчал и волновался, что в какой-то момент я не выдержала и почувствовала, что больше не могу… Что даже в туалет мне уже поздно.
– Что, правда? – Тайра приподнялась на локте и удивленно смотрела на меня через низенький квадратный столик, на который нам нечего было ставить. – Так это не твой позор. Это позор твоего учителя!
– Может быть, – я продолжала улыбаться; за окном медленно смеркалось. Темнели стены кельи, все более бледными казались на фоне серых стен наши лица. – Но мне было очень стыдно. Я бежала домой так быстро, как только могла. Удрала с оставшихся уроков, вернулась домой и сразу же, пока не вернулась с работы мама, принялась стирать свое нижнее белье. А я ведь и стирать тогда толком не умела. Ужас, да? Вот представь себе, сегодня я чувствовала себя почти так же. Даже желудок от нервов принялся бурлить.
Тайра села на кровати, свесила ноги на пол, подперла щеку ладонью и улыбнулась шире.
– А я рада, что все обернулась хорошо.
– Я тоже. Только глупые мы иногда, да?
– Иногда да. Но это тоже хорошо. Умные люди не всегда решаются рисковать, а мы решаемся, и мне почему-то нравится это ощущение.
– Мне тоже, – мда, сказать подобное полчаса назад я бы не решилась, но теперь… Теперь мы были «дома», в безопасности, в своей комнате, а тревоги остались за дверью. – В любом случае хорошо, что нервные спазмы мне удалось сдержать. А то обидели бы мы Драккари неприятными запахами, вот был бы конфуз.
Тайра захихикала, откинула с плеч волосы и завалилась обратно на кровать. Вечерело быстро; день шел на убыль. На сегодня волнения закончились, впереди нас ожидала спокойная ночь, плоские подушки и тонкие жесткие одеяла.
– А ведь сейчас мы могли бы гулять по Оасусу… – мечтательно промурчала я в полумрак комнаты. – Вкусно поужинать, побродить по площади, полюбоваться фонтаном.
– Завтра полюбуемся.
– Угу, после посвящения, – странно, но теперь даже эта мысль не вызывала тревоги. Наверное, потому, что я не увидела среди постоялиц монастыря ни одной бритой наголо девушки – волосы всех послушниц были длинными – это я успела ухватить краем глаза в столовой. – Как думаешь, что именно нам предстоит завтра? Надеюсь, это будет не очередная утренняя молитва.
– Да, даже если и так. Снова поменяемся местами.
– Застукают нас, ох, застукают.
– Не успеют.
– Слушай, а ведь когда-то сюда придут настоящая Лейя и Гири.
– И?
– А мы лежим на их кроватях.
– Когда они придут, нас здесь уже не будет.
Иногда рассудительность Тайры граничила с занудством, но мне нравилось даже это. Кто-то должен быть сдержанным и оптимистичным. Иногда эти качества удавалось проявить мне, иногда Тайре, иногда, как ни странно, Иву – тому Иву, который сейчас катался по многочисленных дворцовым залам и составлял для нас карту. Я искренне надеялась, что у него все шло хорошо.
Какое-то время я слушала тишину, редкие скрипы пружин соседней кровати и думала о настоящих Лейе и Гири: о том, какие они, как выглядят, какую жизнь прожили до этого? Где росли, какие по характеру, почему решили переехать жить в Дом Молитвы в Оасус? В общем, философствовала.
Когда за окном полностью стемнело, к нам в комнату постучала застенчивая соседка, объяснила, что туалет находится в конце коридора – она почему-то запамятовала сказать об этом раньше, – спросила, не нужно ли чего, и, получив отрицательный ответ, тихонько удалилась.
Мы остались одни. Наедине с серыми стенами, с разбегающимися во все стороны мыслями и с тревожно-любопытным ожиданием завтрашнего дня.
Когда после захода солнца в десять часов еще раз мягко прозвонил колокол, фонари по периметру ограды погасили.
Глава 11
Следующее монастырское утро для нас началось не с молитвы, что само по себе не могло не радовать, а с процесса ритуального омовения, вполне сносного, состоящего из крупяного омлета завтрака и… с выметания двора.
Да-да. Именно так, как это принято в армейском негласном кодексе, нам как самым «новеньким и младшеньким» выдали по метле, совку для уборки мусора и по кривобокому старому жестяному ведру, в котором сор полагалось доставлять к вырытому у высокой стены рву. Не самая плохая задача для тех, кто под лучами утреннего солнца любит побаловаться физической активностью, а так же для тех, кто в перерывах от основной деятельности, силится выведать важные и чрезвычайно полезные для себя сведения.
Последнее нам удалось почти случайно.
Дворцовый двор, помимо нас, находясь на удалении друг от друга, мели еще четыре девушки – не то подобные нам «новенькие», не то наказанные за что-то «старенькие». А, может, здесь просто существовал стабильный уборочный график. В любом случае, невозможность пообщаться во время махания метлами и совками с лихвой компенсировалась возможностью посплетничать в те моменты, когда послушницы как бы случайно, улучив минутку для отдыха, встречались у рва.
Там-то, в очередной раз вынося в ведре пыль, мелкие глиняные камешки и кем-то рассыпанные по плитам обрывки цветных лент (в замке был праздник?), я и наткнулась на общающуюся со старшей коллегой «по метле» Тайру.
– Нет, что ты! – незнакомая мне тощая девчонка-послушница оказалась живой, звонкоголосой и даже, как ни странно, веселой. При ответе на ранее заданный вопрос, который я упустила, ее озорные черные глаза блестели под не менее черными и очень густыми бровями. – В зале Уахху