– Все-все, я поняла! Сработал твой метод!
Метод Тайры действительно сработал: все то, что она перечислила, отозвалось на моих сердечных струнах музыкой и вдруг наполнило высохшее тело влагой-энергией. Воспоминания, запахи, эмоции, мысли, обрывки мечтаний, недозвучавший смех – все это осталось там, в Нордейле, и теперь, как никогда раньше, мне хотелось туда вернуться.
– Значит, все, уходим? Завершились наши дела на Архане?
– Да. Пока завершились.
– Хорошо.
Я сползла на самый кончик кресла, выпрямила спину и сконцентрировалась.
Все, Руур, до свиданья. Мы еще вернемся – как-нибудь, когда-нибудь. Спасибо за твоих людей, твои пейзажи, твою музыку, твои запахи.
– Ив, залазь на колени, – фурию не пришлось просить дважды. – Тай, бери меня за руку. И шар не забудь…
Дрейк был прав, когда говорил о том, что настоящая сила проявляется в том, чтобы сделать то, на что у тебя, кажется, нет сил. Сделать, потому что так надо, потому что силы на самом деле есть – нужно лишь в это поверить.
В последний раз оглядев комнату старого Кима, я мысленно поблагодарила дом и его незримого хозяина за гостеприимство, бросила взгляд на уютно расположившиеся на полу полосы света, прислушалась к звукам окружающего мира – поскрипыванию флажка, далекой речи за окном, равномерному шорканью метлы по ступеням соседского крыльца – и закрыла глаза.
Пальцы Тайры на моем запястье сжались.
Глава 13. Нордейл
Я проспала почти сутки. И в этом длинном, то плотном и вязком, как свежий гудрон, то легком и почти неосязаемом, как звездный свет, сне мне снова виделся далекий Архан: рыжие волнистые пески, шумные рынки, темные своды коридоров, светящийся, постоянно норовящий выскользнуть из рук горячий шар. «Держи его!» – кричал далекий и знакомый голос, ворошило небесный свод красноватым светом зловещее и всевидящее око Уду, летала вокруг зубастая фурия-лангольер, крошилось на части пространство.
Когда же я, наконец, вздрогнув, проснулась, вокруг царила полная тишина.
Тепло, мягко, светло. Сквозь персиковые занавески заглядывал в окно любопытный день, стояла в углу плетеная корзина с проложенным на дне оранжевым одеялом (пустая), мне в ухо упиралась белая пушистая лапа; рядом со мной на подушке спал Михайло.
– Миша… – тихонько прошептала я, и кот, не открывая глаз, тихонько муркнул. Затем, лежа на боку, выгнулся каралькой, вытянул вперед напряженные лапы и отчаянно сладко зевнул. – Вот мы с тобой спать. Ты-то ладно, но я?..
Из-под двери тянуло чем-то вкусным; в гостиной, судя по гомону, радостно общались смешарики – как ни странно вслух, – на кухне работал радиоприемник.
– Встаем, да, соня? Встаем?
Кот моих убеждений сегодня не разделял, лишь подставил под ласковые пальцы пузо и растянулся по подушке тарахтящим бумерангом.
– Поняла. Ты сегодня вставать не намерен.
И я спустила ноги с кровати.
– Он здесь давно, – шептала Клэр и смотрела туда же, куда и я – на сидящего в гостиной и окруженного смешариками, как непоседливыми детьми, Дрейка. На столе перед ними стоял знакомый шар – фурии глазели на кристалл с откровенным и легко читаемым по мордочкам благоговением.
– Приехал сразу же после того, как ты поднялась в спальню. Может, минут через десять – быстро, в общем. Отвез Тайру домой, а после сразу вернулся. С тобой долго сидел наверху, не знаю, что делал, наблюдал, наверное, чтобы у тебя все хорошо было, чтобы ты спала…
В моей груди разливалось тепло. Так хорошо, как теперь, мне в последний раз было только в детстве, когда просыпаешься в бабушкиной квартире, а на окне, освещенные солнцем, покачиваются листья герани. И пахнет пшенной кашей и пончиками, а впереди полный чудес и приключений день.
Дрейк.
Он все это время был здесь, наблюдал. Бросил работу, отложил встречи, нашел возможность быть рядом.
Любимый мужчина – он любим всем. Но иногда он особенно любим – до ощущения разливающегося жара в конечностях, до розовой каши в голове, до сумасбродства, до желания подойти и обнять так крепко, чтобы стало нечем дышать. Чтобы стало понятно, сколько внутри чувств, нежности, благодарности, чтобы любовь через край и в другую чашу, чтобы поделиться…
– Иди, поздоровайся, – аккуратно подтолкнула меня вперед Клэр. – Они тебя давно ждут. Соскучились.
Мы сидели на утепленном балконе второго этажа, пили кофе и смотрели на припорошенный первым снежком сад. За дверью шум, гам, хохот, отрывистая речь и звон посуды – Клэр после обеда убирала со стола, – а здесь тишина. Запах булочек с корицей, ароматный напиток в чашках, занявшийся по углам прозрачного стекла инеевый рисунок. Плетеные кресла, мягкие подушки.
– Так что же получается, они теперь уйдут?
– Они не уйдут, – мягко возразил Дрейк. – Они к тебе привыкли. Но и ты пойми – я вырастил их в лаборатории, они никогда не видели собственного дома, не общались ни с кем, кроме тех, с кем росли, не видели родной планеты.
– Теперь увидят.
Я пыталась не грустить. Я к ним, оказывается, привыкла – к своим маленьким пушистым фуриям. А кристалл… может, лучше было его не приносить?
Дрейк сказал, что с помощью коллектора и той энергии, что смешарики смогут в него собрать, однажды они откроют далекий, ведущий сквозь пространство портал – портал на свою собственную планету «фуриандию». И тогда они обязательно посетят ее. Чтобы познать, как выглядит их мир наяву, чтобы познакомиться с другими, чтобы продолжить обучение, чтобы соединиться с ядром.
– Я не хочу… не хочу, чтобы они уходили…
Наверное, так горько бывает только ребенку, в спальню к которому каждую ночь приходили существа из сказки. Да, пусть они странные, пусть для взрослых их не бывает, но они – друзья, и с ними можно путешествовать по далеким местам, учиться колдовать, можно слушать звучащую музыкой речь, можно смотреть на светящиеся в темноте пальцы… А потом все – переезд на другую квартиру. И ты взрослый. И существ больше нет.
– Ди, а если бы дверь в мир к твоей маме всегда была закрыта, ты бы не грустила? Если бы хотела знать, как она живет, чем дышит, здорова ли, но никак не могла этого проверить, было бы правильно? Я понятно объясняю?
– Понятно. Но нечестно! Ты не предупредил, не сказал сразу…
А я оказалась неготовой. Пусть портал откроется не сейчас, пусть позже, но…
На языке стыла горечь.
А про маму-то он прав. Всем хочется знать, что родители здоровы, что у маленького брата появилась новая игрушка, что через месяц он пойдет в детский сад. Без новостей жить тяжело. И когда нет доступа в родной двор, каждую ночь вспоминаются его узкие дорожки, растущий у подъезда куст, покосившаяся без одной доски лавочка. Тогда кажется, что и фонарь над подъездным козырьком светит призывно, и что нет в мире лучше места, чем один единственный ничем не примечательный пятак с детской горкой и растущими по его периметру елочками.
Кофе остывал; неторопливо темнело за окном низкое, почти уже зимнее небо.
– А почему ты думаешь, что они вернутся?
– Потому что фурии очень привязываются к тем, кто их любит. А здесь им всегда было хорошо.
– Но родной мир лучше.
– Он лучше и для тебя. Но ты здесь.
Идейный шах и мат играючи умел ставить только Дрейк. Вот так легко, одной фразой, за секунду.
Я долго смотрела на застывшие в безветренную погоду ветки старого дуба, на сидящих на них птичек, на видимые отсюда крыши соседних домов – их темнеющие абрисы навевали мысли о чем-то далеком и в то же время родном, – а потом вынесла для себя вердикт. Да, прав Дрейк. Вместо того чтобы грустить, я лучше порадуюсь. Ну, сходят фурии домой; ну, обучатся, чему хотят, пообщаются, побудут с другими подобными себе меховыми комками, а после вернутся, обязательно вернутся. И будут снова довольные и счастливые кататься по моим комнатам и этажам, превращаясь то в картины, то в горшки, то в цветастые зонтики и тапки.
А если не вернутся…
Тогда я порадуюсь тому, что они нашли лучшее для себя место. Потому что нельзя жить взаперти и нельзя жить без выбора. Так нечестно. Даже если кому-то это не по нраву.
– Хорошо. Пусть будет портал. Отнесу, как ты и сказал, этот кристалл в подвал – пусть там с ним играются.
На мою руку легла теплая ладонь; кожу привычно защекотало крохотными искорками – вечный Дрейков фон.
– Отпуская, ты получаешь гораздо больше. Так всегда. Со всем. Распахни дверь, чтобы кто-то в нее вышел, и в нее войдет много нового.
Он умел находить слова. И он был прав. Я грустно – не так грустно, как раньше, но все же, – улыбнулась.
Самая лучшая ночь – это ночь, проведенная в объятьях любимого мужчины, а самое лучшее утро – это утро, проведенное в компании Клэр и ее фирменных сырников, пытающегося забраться на колени кота и хохочущих у телевизора смешариков.
– Как думаешь… – пока я намазывала на пышный золотистый бок оладушка ягодный джем, моя экономка не отрывала глаз от блокнота и задумчиво чесала пластмассовым колпачком щеку, – может, сделать многоэтажное здание Комиссии? Только я сама его никогда не видела, тебе придется нарисовать.
– А в нем ничего необычного нет. Серебристое, очень высокое, выглядит так, как будто полностью состоит из отражающего свет стекла.
– А надпись какая-нибудь есть? Или вход особенный? Или детали какие? Ну, чтобы сразу стало ясно, что это оно.
– Никаких деталей. Дрейк поймет, что это оно, только если ты напишешь кремом «Реактор».
– Ну, так не пойдет! Примитивно и неинтересно. Тогда, может, сделаем его машину?
– Такую же серую с белой полосой на борту? Так в подобных все представители Комиссии ездят. Тоже непонятно.
– Э-э-э… – поставленная в тупик Клэр изнемогала от сомнений. – Тогда как насчет мужского классического пиджака, а рядом дорогих часов?
– Очень типично для любого богатого мужчины.
– Гостиная с роялем?
– Ты в ней не была.
– Портрет?
– Ты имеешь в виду голову? В которую нужно будет вонзить нож? Вот Эльконто порадуется. – Я прыснула в салфетку.