рию как за спасательный круг.
– Могу рассказать коротко, о чем это. Если что, есть фильм. Он тоже очень классный.
Чем дольше я говорю, тем глупее себя ощущаю. Наш разговор явно задел в Филе порванные струны, а я лепечу о книгах. Прикусываю язык и молча плетусь за Филом, совсем не ожидая, что он скажет:
– На фильм, думаю, у меня бы нашлось время. Рассказывай, о чем там?
Следующие минут десять я пересказываю Филу классический роман. Сначала стесняюсь, говорю робко и неуверенно, но парень поддерживает меня. Задает вопросы, высказывает мнение о холодном мистере Дарси и влюбленной в него непоседе Элизабет Беннет. Вскоре мы оба забываем о неловкой заминке и переходим к следующей части выставки.
Залы, посвященные теме семьи, поделены на две группы. В первой даже освещение приглушено, из-за чего ощущается мрачная и тяжелая атмосфера. Еще не видя фотографий, я догадываюсь, о чем они будут рассказывать.
Фил снова затихает. В свете тусклых ламп вижу, как дергается его кадык, когда парень тяжело сглатывает. Мы оказываемся у первого снимка, посвященного разбитым семьям, в которых задыхается будущее.
– Хватило же смелости фотографу отснять не только детские дома, но и в неблагополучные семьи заглянуть, – шепчут какие-то женщины, что стоят неподалеку от нас. Обе тяжко вздыхают, глядя на мрачный снимок, но не задерживаются около него надолго.
В этом зале вообще разговоры почти не слышны. Редкие перешептывания, и все на одну тему.
Как страшно. Как тяжело, несправедливо. Как хорошо, что это не я.
Даже за собой замечаю подобные мысли. Смотрю на фотографии, где родители меняют внимание к ребенку на выпивку и сигареты, а сама втайне радуюсь, что в моей семье такого нет. Стыжусь этих дум и молчу, наедине с собой борясь с противоречивыми чувствами.
Но в конечном итоге эгоистичная часть меня задыхается. Совесть перекрывает ей кислород.
– Как помочь таким детям? – спрашиваю шепотом. Голосом, дрожащим от волнения.
Фил прячет ладони в карманы брюк и холодно выдыхает:
– Никак.
Он проходит мимо, оставив меня наедине со снимком, где изображен мальчик, сидящий за столом среди красных и опухших от алкоголя мужиков. У него печальный взгляд и грязные руки. Пальчики так отчаянно впиваются в засаленную столешницу, что становится жутко. Малыш будто боится, что и его непременно утянет в такую же жизнь, пропахшую спиртом, потом и рвотой, превратившейся в корочку на заношенной одежде.
Тороплюсь за Филом, бегло касаясь взглядом фотографий, которые тот оставляет за спиной. Фил не смотрит по сторонам, только перед собой. Туда, где яркий свет зовет к последней части выставки.
– Фил! – не решившись поймать его за руку, встаю перед ним.
На нас оборачиваются посетители, но взгляды их надолго не задерживаются. Однако я все равно горю, изнутри обращаясь в пепел, от одного осознания – среди прошлых фотографий Фил снова в чем-то увидел себя.
– Мне жаль, – глухо роняю я, хотя сама не до конца понимаю, чему так сочувствую.
Тому, что столько детей растут в гнилых или попросту разбитых семьях? Тому, что Фил, возможно, как раз такой ребенок?
– Не надо, Ангелин. Ничего не говори.
– Но…
– Все в порядке.
Фил вдруг улыбается, и его ладонь ложится на мою макушку. Всего на несколько секунд он касается моих волос, глядя в широко распахнутые глаза. И этих мгновений мне достаточно, чтобы увидеть промелькнувшую во взгляде тень.
– Знаешь, я так устала…
– Остался всего один зал, – напоминает Фил, но я чувствую повисшую между нами неловкость.
Ни он, ни я не хотим после случившегося смотреть на фотографии счастливых семей. Мы можем молчать, но оба будем думать об одном и том же.
– Голова разболелась. – Моя притворная улыбка отдает горечью. Избавляюсь от нее, едва Фил перестает смотреть. – Мне лучше пойти домой.
– Я тебя провожу.
Пока мы оба идем к выходу, во мне растет желание отказаться. Не уверена, что смогу побороть то липкое чувство, что смолой растеклось под ребрами. Мне стыдно смотреть на Фила, неудобно первой начинать разговор. Все попытки будут нелепыми и читаемыми. Сложно загладить ситуацию, когда оба еще на эмоциях.
Но как Фил будет чувствовать себя, если прямо сейчас его оттолкну?
Я представляю себя на его месте, и мне становится мерзко от того, что собиралась ускользнуть. И даже не от Фила. От его боли, которой сочится задетая рана.
Случайные снимки приоткрыли дверь в жизнь парня, а я испугалась темноты, что за ней крылась.
И это я смела восхищаться красотой Фила? Представляла, что наша прогулка – это свидание? Как глупо. Я была готова мечтать о романтике, пока образ был далек и обманчиво светел. Но темные мазки есть в каждой картине. Просто показываются они, когда подходишь ближе.
Удобно быть с кем-то, когда у него нет ни проблем, ни страхов, ни травмирующего прошлого. Но люди – не мебель. Мы не обязаны быть комфортными и приятными.
Если копнуть, даже во мне есть струны, которые играют только печальную музыку.
Когда мы выходим на улицу, о дожде напоминают только растекшиеся по асфальту лужи. Тучи почти развеялись, и красное солнце лениво катит бок к горизонту.
– Рубашку не накинешь? Она уже высохла. – Фил протягивает мне свою одежду. Хочу отказаться, но после ливня на улице действительно прохладно.
К тому же он бы наверняка заметил мурашки, которыми от холода покрылись руки.
– Спасибо.
Фил сам накидывает рубашку мне на плечи. Легкая ткань не особо греет, но мне действительно становится теплее. Я будто делаю глоток кофе, запахом которого пропиталась одежда моего спутника.
Не сговариваясь, мы направляемся к станции метро. Я веду, а Фил шагает рядом, порой наступая прямо в лужи. Совсем не жалеет белую обувь!
– Как тебе выставка? – спрашивает он, когда мы отходим от здания галереи.
Не ожидала от него такого вопроса. Думала, тема выставки теперь – табу. Но, раз Фил сам спросил, отвечаю:
– Необычно. Даже пожалела, что так редко куда-то выбираюсь.
– Тоже так подумал, – улыбается Фил и, чуть повернув голову, спрашивает: – Хочешь, будем вместе исправлять?
Сердце спотыкается, и вместо нормального ответа могу лишь довольно выдавить:
– Угу.
Мне кажется, будто Фил облегченно выдыхает. Смутившись, я перевожу взгляд на дорогу, что тянется вдоль тротуара. Вот ведь… Еще какое-то время назад жуть как хотела одна домой пойти, а теперь иду красная, как переспелое яблоко!
– Кстати, я подумал о том, что ты сказала, – говорит Фил, когда мы почти подходим к спуску в метро, – о мечте. Высекать искусством искры в сознании людей непросто, и я восхищаюсь теми, у кого это получается.
– Поэтому я и сказала, что твое желание быть художником – очень крутое. Просто… Важно не сдаваться.
– А ты не сдалась?
Фил останавливается перед ступенями, и я тоже замираю. Мы стоим у парапета, а не посреди спуска, но люди, торопливо снующие мимо, все равно возмущенно цокают и что-то шипят.
Он так пристально смотрит мне в глаза, что даже пожелай я соврать, не смогла бы.
– Не сдалась. И ты, Фил, ты тоже не сдавайся.
Печальная улыбка озаряет его черты, и от этого мне почему-то становится очень больно. Представляю, как бы я себя ощущала, вдруг лишившись возможности или желания писать. Это ведь моя жизнь. Огромная ее часть.
– Пойдем, – зовет Фил, но спуститься в метро мы не успеваем.
Неподалеку останавливается черная машина. Кто-то за рулем протяжно сигналит, заставляя всех прохожих обратить на него внимание. Я возмущенно вскидываю взгляд, и как раз в этот момент стекло в водительском окне опускается.
– Рехтин Филипп! Ты сегодня недосягаемая звезда прям! Весь день тебя ищу.
Наглец спускает на кончик носа солнцезащитные очки и беззаботно машет Филу рукой. На губах играет лучезарная улыбка, но что-то в его образе не внушает мне доверия. Может, дело в мрачных татуировках? Или в холодном сканирующем взгляде, что так не сочетается с наигранным весельем?
– Твою мать, – цедит Фил.
– Залезай в тачку, пора перетереть! – кричит незнакомец, и Фил мрачнеет еще сильнее.
– Все в порядке? – взволнованно спрашиваю я, но получаю весьма предсказуемый ответ.
– Вполне.
– Мне подождать тебя здесь?
– Нет, Ангелина. Иди домой.
Поджав губы, еще несколько секунд не могу сдвинуться с места. Не решается уйти и Фил. Тачка снова сигналит, и мы расходимся. Но едва я отсчитываю десятую ступень, меня снова окликают:
– Ангелина! – кричит Фил. Он сбегает по лестнице и подает телефон с открытой книгой контактов. Сбитая с толку, не сразу понимаю, что от меня хотят. – Дашь свой номер? Мне не очень нравится, как все закончилось сегодня…
– Мне тоже, – отвожу глаза я.
– Но знаешь, мне очень понравился твой рассказ про «Гордость и предубеждение». Можно я напишу тебе, когда посмотрю фильм?
Вбиваю свой номер в телефон Фила и улыбаюсь. Мы прощаемся, и он убегает под новый гудок автомобиля. А на душе так странно… Будто кто-то посыпал нежные лепестки зарождающейся влюбленности черной сажей.
Глава 10
Следующие несколько дней я посвящаю написанию новой книги. В этой части моей героине приходится совсем нелегко. Ее магическую академию атакуют, и Александре предстоит вычислить врага среди друзей.
Несмотря на продуманный заранее план, текст не очень хорошо продвигается. Я выдавливаю из себя предложения, как сок из выжатого до последней капли лимона. И даже доска над столом, подсвеченная гирляндой и увешанная пестрыми вдохновляющими картинками, не спасает.
Всему виной утомляющая тревога. Списки поступивших огласят со дня на день, и я не могу перестать волноваться. Мари пытается поднять наш боевой дух всеми возможными способами, но и у нее настроение не очень.
– Таро говорят, что мы поступим, – загадочно напоминает Мари каждый раз, когда у меня от страха начинают стучать зубы.
Хотя из нас двоих тяжелее явно не мне…