Это была проверка. Была ли она устроена, задумана Карлом и его старым другом Легендой, чтобы показать «Свите Дьявола», что я достойна стать одной из них? Не знаю, может быть; хотя Карл любил такие штуки: публичное испытание, ритуал, обряд инициации. Такова была политика. Но чего бы он ни добивался, испытание я прошла. Карл должен быть мной доволен, я не опозорила ни его, ни Микки и не подвела клуб. Я вытерла губы и пустила холодную воду из ржавого крана, подставив запястья: мама говорила, что это помогает, когда чувствуешь слабость. Мама, Джен, Боже Милостивый на небесах, как бы они поступили? Как далека я стала от них – не просто на многие мили; мы живем на разных планетах. Меня тошнило, я была как в лихорадке; эта чудовищная, печальная вещь, стоявшая у меня перед глазами, точно подталкивала, тянула меня к какой-то мембране, возникшей у меня в голове, а затем я с влажным треском, на невероятной скорости прорвалась сквозь нее в совсем иную жизнь. Мир перестал быть таким, каким был минутой раньше. Я почувствовала вкус рвоты в глубине гортани и конвульсивно сглотнула.
Вытерев губы, я вернулась в комнату. Карл встретил мой взгляд и кивнул. Я кивнула ему в ответ, его мимолетная улыбка сказала мне, что он гордится тем, как я справилась с ситуацией. Но это не помогло избавиться от лихорадочного холода внутри, я очень хотела уехать домой. Я не чувствовала себя победительницей, крутой, ничего такого. Я просто стала другой.
Микки это сразу же заметил. И хотя он вроде как не встревожился, поскольку все это преподнесли как обычную шутку, его голубые глаза безмолвно вопрошали. Он обнял меня, бутылка пива небрежно покачивалась в его руке; и мы медленно направились к выходу, к байкам, будто он просто хотел проверить, все ли там в порядке, хотя обычно это было заботой кандидатов. Но все знали, что Микки без ума от своей «Голубой Леди», и даже шутили, что ему следовало жениться на ней, а не на мне. Мы шли, смеясь как автоматы, пока не нашли безопасное местечко через дорогу, маленькую скамейку под старым каштаном.
Микки развалился на скамейке, потягивая пиво. По-видимому, ему было на все наплевать, в то время как я изо всех сил старалась прикидываться спокойной и сохранять тот жреческий невозмутимый вид, столь ценившийся в женщинах банды.
Микки смотрел куда-то в сторону, точно с хозяйским видом обозревал окрестности.
– Господи, Принцесса, ты в порядке? – спросил он вполголоса.
– Нет, то есть да… Ох, Микки, мы можем уехать? Мы можем уехать домой? Пожалуйста? – Лицо у меня оставалось неподвижным, жалкие, умоляющие слова срывались с языка.
– Ты же знаешь, что нет, милая, ты же понимаешь, правда? Мы не можем. Если уедем – всё. Я не получу нашивки. Вот и всё, всё кончено.
Я притворилась, что вытираю нос банданой, которую крутила в руках, чтобы скрыть нервозность.
– Да, да. Я знаю. Всё в порядке, я в порядке, просто давай посидим тут немножко? Всего пару минут, пока я не соберусь с духом.
– Ага. Конечно, посидим. Билли… я горжусь тобой. Не из-за этого, не только из-за этого, а вообще.
– Микки…
– Привет, старик, как дела? – Микки поприветствовал одного из «Цыганских джокеров», парня с квадратной челюстью и густой копной крашеных, похожих на паклю, волос, почти скрывавших глаза. Парень уселся рядом с Микки и завел серьезный разговор о коробках передач, а я мысленно его проклинала.
Я терпела до тех пор, пока мы не уехали домой наутро, но затем сделала вид, что подхватила простуду и следующие два дня провела в постели; честно говоря, я даже нагнала себе температуру. Микки никогда не упоминал о случившемся, и я тоже, но обнаружила, что мой статус в клубе повысился. И я не раз чувствовала, что Карл смотрит на меня, хотя он ничего не говорил. Я смеялась и шутила с остальными как обычно, когда они тусовались в пабе, шумели и травили байки, хвастаясь и бесконечно играя в бильярд. Но при этом я чувствовала, как напрягается мое лицо, изображая механические улыбки, а рот выдает подходящие банальности; подчас у меня возникало ощущение, будто я плыву в глубокой воде, темные течения кружатся подо мной, а в них чудища, белые, как тело прокаженного, с глазами, похожими на мертвые жемчужины, их липкие алчные щупальца сжимаются и раскручиваются, шевелятся в глубине, а я изо всех сил пытаюсь доплыть до какого-то далекого берега, к спасению. Я будто ослепла и оглохла, словно в преддверии беды, как если бы с моря приближалась буря; я не понимала, какой именно ждать беды, но чувствовала ее всеми нервами, они гудели в моем теле, как толстые, раскаленные, до предела натянутые нити.
Теперь это называют посттравматическим стрессовым синдромом, изнасилование в юности плюс инцидент на вечеринке, и столько сил требовалось, чтобы жить такой вот жизнью. Моя бабушка назвала бы это нервным истощением или мозговой лихорадкой, меня бы упрятали в какой-нибудь тихий приют в Сидмуте или еще где – перемена климата и отдых, и ты поправишься, дорогая. Наверное, это и в самом деле помогло бы, но мы с Микки были слишком бедны, чтобы устроить себе каникулы, и мне никогда даже в голову не приходило, что я действительно больна; устала, может быть, но ничего серьезного. Ничего такого, что нельзя вылечить, как обычно, усилием воли и решимостью нестись вперед, как товарный поезд, потерявший управление.
Я теряла вес, но меня это радовало; женщины всегда думают, что сбросить вес по какой бы то ни было причине, даже если это настоящая болезнь, благо (Ну, все время, пока мы пробыли в Испании, у меня не прекращался понос, и, наверное, это испортило всю поездку, но зато я сбросила пять килограмм! Вот ведь повезло!), окружающие говорили мне комплименты из-за того, что я стала такая худая. Мама очень радовалась, но считала, что я сижу на одной из ее ужасных диет, и предупреждала меня, что не следует становиться слишком уж «тощей» – мужчины этого не любят, говорила она, им нравятся округлости. Как это согласуется с женской одержимостью стать похожей на ходячую швабру, я не знаю, потому что, если мы делаем это не для мужчин, то на хрена мы вообще это делаем? Я сказала ей это, без брани, конечно; ответом мне было покачивание головой, поджатые губы и заявление, что нельзя быть такой упрямой.
Но я была упрямой. И нервной. От внезапного шума я подпрыгивала, как от электрического разряда, у меня лились слезы по непонятным причинам. Лицо стало землистое, а волосы, их тяжелая мягкая масса, казалось, оттягивала голову назад; я подумывала их остричь, сделать модную прическу, но Микки мне запретил, сказав, что ему нравятся мои длинные волосы и, порадовавшись его вниманию, я просто собрала их в пучок и сменила шампунь с «Восен» на пахнущий миндалем «Видал Сассун». У меня все время были темные круги под глазами, месячные стали болезненными, тяжелыми, вязкая темная кровь сворачивалась в сгустки, стала клейкой. Я думала, может быть, у меня анемия, обычное объяснение всех «женских проблем» в те дни, – и купила какие-то витамины, которые никогда не принимала. Даже Джас спросила меня, хорошо ли я себя чувствую, и сказала мне, что кое-кто из женщин думают, будто я жду ребенка – это, считают они, должно успокоить меня и «сделать из меня человека». Когда я сказала ей, что не беременна, просто устала, ее лицо вытянулось; она так надеялась, что появится приятель для Натти, который толстел и процветал, питаясь творожками «Kay энд Гейт» и табачным дымом.
Иногда сердце так резко колотилось, что мне казалось, будто оно вот-вот разорвется, но я никогда не думала, что могу съехать с катушек, что меня размажет, как краски на картине Джексона Поллока.[36] Я никогда не теряла контроль над собой. Никогда. Ни в какой ситуации.
А гроза над морем все сгущалась и сгущалась, пока я мучилась из-за того, чего не понимала, и обгрызала ногти до кровавого мяса.
Глава четырнадцатая
Я курила больше травы, чем когда бы то ни было. О'кей, то была не ужасно крепкая, генномодифицированная вонючка, ставшая популярной в наши дни, но тем не менее. Как я уже говорила, мне не нравилось напиваться в хлам, в отличие от некоторых. Я никогда не была большой любительницей выпить, мне не нравилось опьянение. Иногда я поддавалась искушению и по чуть-чуть принимала «спиды», но жизнь моя стала упорядоченнее, а «спид», – это масса энергии, которую некуда было приложить; в конце концов невозможно вечно испытывать на себе всю таблицу химических элементов в алфавитном порядке.
Иногда накуриться было единственным способом заснуть. Но мне приходилось за это расплачиваться: странные сны, что накатывали в тяжелые ночи, наутро отзывались похмельем, я была потерянной, засыпала среди дня, а потом снова не могла уснуть ночью… И так далее и так далее. Люди любят говорить, что трава безвредна, это всего лишь растение, но это неправда; если так, почему многие любители травы такие психованные? На деле, если много куришь, становишься параноиком.
Я попыталась добыть у доктора каких-нибудь снотворных таблеток, просто чего-нибудь, что помогло бы мне нормально заснуть. Я пыталась рассказать ему, что я чувствую, пыталась просить о помощи, но ничего не могла объяснить толком; его розовое одутловатое лицо выражало нетерпение и раздражение, пока я запиналась и бессвязно бормотала. В итоге он прогавкал несколько советов: нужно больше гулять, не пить кофе и алкоголь на ночь, и отказался выписывать таблетки, заявив, что я стану от них зависимой, или, как он намекнул, обменяю или продам их на улице. Я вышла из приемной, лицо у меня горело от разочарования и унижения. Когда корова-секретарша подняла брови при виде меня, я ее чуть не ударила. Это было бы забавно, это лишь подтвердило бы их мнение обо мне – грязной, странной особе в вытертых джинсах с заплатками, майке «Нортон» и черной кожаной куртке. Мне интересно, что они думают теперь, эти обыватели, теперь, когда все, что их так раздражало, стало привычным – девушки с алыми волосами и пирсингом в пупке, парни с ирокезами, в майках «FCUK»