69. Польский летописец говорит, что между государями вследствие сношений состоялось перемирие на несколько лет, и Казимир, отвлекаемый другими делами, сделал многие уступки70. Но перемирия в формальном отношении никакого не состоялось, а сношения шли именно по поводу Новгорода, и в нашей летописи, под 1482 годом, говорится, что король Казимир прислал своего посла, Богдана, прося у великого князя Новгорода Великого и Лук Великих71; этот посол получил, как видно, полный отказ, потому что, когда гроза миновалась, то начались враждебные действия Ивана Васильевича против Литвы. В это время Менгли-Гирей, по московскому наводу, разорил Киев, и тогда же случился в Литве бунт Бельского с товарищами. Так как переговоры о Новгороде не были кончены и литовские осударя не признавали за московским государем право обладания Новгородом, то когда начались переговоры о вечном мире у Александра Казимировича с Иваном Васильевичем, то литовским послам было наказано твердо стоять на том, чтобы Новгород Великий поставить в докончанье, так же как он поставлен в докончанье короля Казимира с великим князем Василием Васильевичем, а Луками и Ржевой московский государь поступился бы совсем; если же послы не в состоянии будут этого обстоять, то поступиться, и при этом, если будет можно, то написать инфлянты в сторону литовского государя, точно так же, как Московский напишет в свою сторону Новгород; если же и этого нельзя будет отстоять, то инфлянты поставить в соответствие Новгороду и Твери, об которой также не нужно скоро соглашаться на уступки; в конце же концов, если в Москве уж очень крепко будут во всем этом упираться, то все уступить72. Последнее условие объясняется тем, что в Литве хотели остановить наступательное на нее движение Москвы посредством брака Александра Казимировича с дочерью Ивана Васильевича, и поэтому готовы были теперь утвердить все прежние московские приобретения, не только молчаливым согласием, но и посредством договора. При том такие уступки необходимо было делать, потому что как только завелись переговоры о мире и сватовстве, то князь Иван Юрьевич Патрикеев, игравший, как мы видели, важную роль в завоевании Новгорода, сказал литовским послам, объявлявшим о вступлении Александра Казимировича на престол: «Говорите вы, что братья и дяди ваши хотят любви и докончанья между государями, да и сватовства; так, когда приедут об этом говорить, то чтобы лишних речей не было; а то как приезжал от короля к нашему государю Богдан о любви и докончанье, то было много лишних речей, да за тем между государями и дело не состоялось»73. Повторeние содержания этих интересных речей словами князя Ивана Юрьевича было остановлено, и поэтому оно во многом для любопытства потеряны.
Глава IIIСтепняки
Характеристика степняков и образ обхождения с ними. – Нашествие Ахмата под Алексин. – Роль крымцев в русской истории и начало сношений Ивана Васильевича с Менгли-Гиреем. – Нашествие Ахмата под Угру: характер летописных известий об этом нашествии. – Сношения Москвы и Литвы с Крымом после 1480 года и нашествие Менгли-Гирея на Киев. – Степные дела в конце 80-х и начале 90-х годов XV столетия и роль Казани в этих делах. – Запросы крымцами поминок
На вопрос: «Что такое cтепняки?» могут дать ответ следующие выражения. Так, не говорили, что в Орде голод или мор, а говорили, что Орда «охудела», «опала»; не говорили, что такого-то татарина убили, а говорили, что его «закололи»; при этом лучшим способом убийства считалось «человека зарезать ножом, как овцу». Когда татары начинали кочевать в степях, то об этом говорили, что степь «засорилась», «поле стало нечисто»; если две враждебные Орды имели между собой сражение, то степняки выражались так, что они «сгрызлись», «постравились»; когда одна Орда преследовала другую, то говорилось, что преследующая «томит» врага и находится у него «на хребте»; о своей победе ордынцы говорили, что они «потоптали» врага. О получении поминок или дани татары говорили, что они «доили» короля или великого князя; когда они грабили, то точно так же доили Русскую, Литовскую и Лядскую земли. Один ногайский мурза, объявляя великому князю, что не только два его брата управляют улусом, но и он с ними, выражал эту мысль так, что «он от трех оглоблей одна». Крымскому Калге прислали мало поминок из Москвы, поэтому он свое неудовольствие высказал следующим возражением: «У меня людей много, и если я стану поминки жевать и на людей плевать, то и тогда их недостанет». Турецкий султан посадил в Кафу (название Феодосии в X–XV вв., в русских источниках – до XVIII в., – Примеч. ред.) своего сына, и такое соседство для крымского хана было весьма неприятно, то для характеристики такого положения дел Менгли-Гирей приводил пословицу, что «в один котел две бараньи головы не лезут». Если сам царь сравнил Крым с котлом, а свою собственную голову с бараньей, то, кажется, никто не имеет права поднимать значение степняков выше того, чему они себя уподобляли; при том их европейские современники, москвичи и литовцы, если и поднимали степняков в их собственных глазах выше родных им животных и вещей, то вежливо их сравнивали с разбойниками, которые без того жить не могут, чтобы не воевать, то есть грабить и разорять. Когда же москвичи и литовцы звали татар к себе на помощь, то говорили царю: «Ты бы, брат, поберег наши Украйны от наших неприятелей, да и своим людям не давал бы наши Украйны грабить»; но так как последнее почти постоянно происходило, то царь об этом говорил, что напрасно на это жаловаться, потому что у него лихих людей так много, что их удержать нельзя, «они», видя, что есть что грабить, пограбили. Когда, по научению москвичей или литовцев, предпринималось важное татарское нашествие, то степняки объявляли желание, чтобы или литовский пан их вел на Москву, или московский боярин на Литву, и указывал бы им, что грабить и как разорять.
Когда в первой половине XIII века срединная Азия выслала своих сынов на Европу, то степной вопрос стоял у гор Чешских; во второй же половине XV столетия пределы, на которых степняки могли беспрепятственно двигаться, ограничивались течением Днестра, нижним течением Днепра, степями на юг от Оки; Волга от Нижнего Новгорода текла уже в широкой степи, собственности ордынцев. Но здесь нужно сделать оговорку, что земли по Десне и некоторым рекам, впадающим южнее ее в Днепр, были уже заселены; такие же поселения скрывались за лесами на правой стороне Оки. Главной защитой Московского государства от нашествий степняков являлась река Ока: она для татар была «большая узда», прорваться сквозь которую составляло для них почти непреоборимую трудность. Берега этой большой узды постоянно охранялись дружинами московских служебных князей, обязанностью которых было смотреть, как бы татары где-нибудь нечаянно не переправились на левый берег реки. Из южных степей теперешней России татары подходили к Оке по водоразделам Днепра, Дона и Волги; что же касается того, что был еще водораздел Оки и Днепра, то он, защищенный лесами и многочисленными мелкими реками, был значительно заселен, и потому этот путь был труден для прихода татар на Русь.
Об отношениях к степнякам их европейских соседей нельзя говорить, чтобы они имели какую-нибудь юридическую форму. Степняки сравнивали себя с животными, а европейцы считали их разбойниками: из этих понятий выходили и все отношения к ним. Впрочем, самое понятие, связанное со словом «отношение», неприменимо к степнякам, и европейцы больше думали об образе обхождения с ними и о средствах избавиться от этой напасти.
Василий Васильевич Тёмный, делая распоряжения в своей духовной грамоте о том, как его наследники должны собирать выход или дань татарам, говорит: «а переменит Бог Орду»74. Здесь великий князь, который сам бывал в татарском плену, где над ним татары надругались, высказывает надежду, что, может быть, его дети будут настолько счастливы, что им не придется испытывать тех неприятностей от степняков, какие испытывали многие из их предков. Эта надежда основывалась на том, что во второй половине XV века степняки не были скучены в одну массу, а распадались на несколько орд, причем главная из них, Золотая Орда, при всей своей слабости все еще закрывала собой отломившиеся от нее части. Эти части Золотой Орды были: Крым, Казань, а по мере ослабления главной появлялись на сцену одна за другой более мелкие орды и наконец, разрозненные, в несколько сот и даже десятков человек, шайки татар, бродившие по степям и высматривавшие себе добычу.
Образ обхождения с степняками выработался в довольно правильную систему, состоявшую в том, что московские государи не желали вступать с ними в бой, а только отгоняли от своих границ. Татар можно было купить подарками, но истребить эту язву давали средство сами же степняки своей способностью к ожесточеннейшей вражде между собой. А какова была способность степняков при этой вражде истреблять самих себя, можно привести следующий пример. Вследствие ссоры с ногайцами, Крымская Орда в 1523 году перебралась на восточную сторону Дона. Наш посол к турецкому султану прислал (28 июля) в Москву грамоту из Азова75: «а сказывали нам, что полем пройти нельзя: по обе стороны стояли ногайские татары с крымским полоном. Мы послали вперед казаков, которые видели, как крымцы бежали от ногайских мурз, перевозились за Дон и как они там тонули на перевозах. Да мы и сами видели дней на 5, на 6 и на 10 пути, по которым местам крымцы возились, ино лежит топлых лошадей, верблюдов и людей по берегу и по полю и телег метано добре много, а татаре крымские по перевозам весьма многие топли». Любуясь на такого рода картину, Иван Семенович Брюхов (имя посла) ехал Доном; другие же наши послы в Крыму насчитывали Крымской Орды перед этой ссорой до 100 000 людей взрослых, а после нее они же насчитывали крымцев много-много, до 15 000 человек, из которых очень немногие могли воевать. Возбуждать подобную вражду, ставить степняков против степняков и тем,