давши им занятие, отвлекать от своих границ, было сущностью всех действий наших дипломатов по степным делам, хотя здесь встречались препятствия особого рода, о которых будет сказано ниже. Исключение из этого общего правила обхождения с степняками, то есть смелое вступление в бой с целой Ордой, представляет собой великая битва Куликовская и ей подобные дела, нравственно удовлетворявшие народные чувства, но они не были одобряемы многими людьми, руководившими обществом, как рискованные, невыгодные по пожертвованиям, с которыми они сопряжены, и в то же время не обещавшие большой выгоды в будущем. Представители подобных убеждений смело указывали на то, что после Мамая явился Тохтамыш. Зато совершенно иначе действовали москвичи, когда Орды были слабы или являлись в виде мелких шаек: тогда их беспощадно истребляли, положительно не стесняясь в средствах. «Стояние на берегу» и занятие князей служебных заключалось именно в том, чтобы отгонять татар от русских границ и истреблять их шайки.
Кроме того, что москвичи постоянно старались возбуждать ссоры в Ордах, было еще другое средство, впрочем, выходившее из первого, сдерживать степняков. Подобную Орду, как Казанская, которая притом оселась около своего города, старались поставить силой в зависимость от себя, а царевичей и царей, которые были изгоняемы из Орд, в Москве с удовольствием принимали. Этим царевичам московский государь обыкновенно давал во владения степные пограничные города; отсюда они могли, сколько им угодно, вместе со своими татарами мстить своим ордынским недругам и отгонять их от русских границ. Ходить в степи с татарами эти царевичи могли с разрешения Московского правительства и под руководством московских воевод. Главное владение таких царевичей был Мещерский городок, или Касимов, потом им давались во владение: Серпухов, Кашира и другие города. Таких служебных татарских князьков в Московской службе было значительное количество. Так как эти князьки имели громадные притязания на управление всеми Ордами, то выпуском их на свободу в степи, и помощью им русскими ратями, обыкновенно пугали независимых степняков и сдерживали их от набегов на Украйны.
Такое положение степняков, по-видимому, давало возможность их европейским соседям сделать из них бессмысленное орудие в своих руках. Но эти их европейские соседи были в ссоре между собой и старались подчинить это орудие своей воле, во вред своему врагу. Вследствие этого степные дела приобретают особенный интерес, потому что на них значительно отражаются те отношения, в каких находилось Московское государство с Литовским. Основное правило обхождения с степняками было то, чтобы истреблять их их же средствами, но при вражде европейцев выходило то, что каждый из них старался направить Орду на пределы своего врага, вследствие этого Орды получали значение, которого они сами по себе не имели. Оба врага хотели действовать одним орудием, а от этого управление им было дурно и наносило обоим управителям одинаковый вред. Впрочем, мы не имеем положительного права сказать, что, кроме отношений степняков к европейцам, не было у них собственной своей истории. Они тоже жили и живут, история их до крайности однообразна, и изучивши один период ее, мы уже знаем все. Главное явление ее то, что почти в определенные периоды в Ордах показывается какое-то судорожное движение, кончающееся или резней между ними, или набегом без всякой определенной цели на границы которого-нибудь из соседних европейских государств.
В начале государствования Иоанна III его отношения к главной Орде были довольно мирны, поэтому походы московских ратей были направлены против Казанской Орды, кончившиеся тем, что казанский царь, Ибрагим, видя себя в великой беде, начал посылать к великому князю о мире и добил челом на всей воле великого князя и на Воеводской, а полон выдал за 40 лет76. Когда Иван Васильевич решился летом 1471 года идти на Новгород, то король Казимир послал служившего у него татарина, Кирея Кривого, поднимать хана Золотой Орды на московского государя. Царь продержал Кирея до осени и отпустил потом к королю вместе с своим послом. Иван Васильевич успел управиться с Новгородом и, кроме подкупа татар, который, как надо полагать, был употреблен, он посылал Семена Беклемишева искать в степях царевича Муртозу, звать его к себе жить: Беклемишев исполнил приказ77.
На следующее лето 1472 года Ахмат, по подговору короля, решился сделать нашествие на Московские Украйны. В это время, как видно, у него находился и Московский посол. Великий князь, услыша о намерениях Ахмата, послал воевод к берегу. В конце июля тайно, ведомый проводниками, Ахмат пришел под Алексин. Он пришел со стороны Литовского рубежа, около которого оставил своих жен, а также больных и слабых. Узнав, куда пришел Ахмат, сам великий князь и все войска поспешили к Алексину. В Алексине войска было мало, ни пристрою городного, ни пушек, ни самострелов недоставало, однако же на первый день осады (30 июля) было много побито татар. Во время этой осады, как рассказывают новгородцы, воевода Алексинский, Семен Беклемишев, человек на рати не вельми храбрый, требовал от алексинцев посула, и они дали ему пять рублев, а он еще требовал шестого для жены; но потом побежал от татар со всеми своими людьми. Татары, когда Беклемишев переправлялся на другую сторону Оки, бросились за ним, но не изловили; когда хотели перейти реку сами, то Семен и Петр Беклемишевы, с немногими людьми, долго их не пускали, бились до того, что, наконец, и стрел не хватило, тогда уже думали бежать. Но подоспел на помогу удельный князь Верейский, потом другой князь, брат великого князя, Юрий, а потом и другие войска: тогда русские начали одолевать. Татары, видя множество полков русских, которые все подходили, побежали за реку, а полки великого князя подвинулись к берегу. Татар охватил страх, и они побежали от Оки, хотя ни один из русских воинов не был на другом берегу. Когда Беклемишев убежал из Алексина, то город, зажженный татарами, горел, и все люди, находившиеся в нем, вместе с своим имуществом сгорели, а которые выбежали, то попались в руки татар. Рассказывают, что когда Ахмат, отбитый от берега, побежал от Алексина, то, отошед версты на две, спросил одного пленного, почему попавшихся в плен мало, да и сгоревших тоже мало? Пленный, за объяснение этого, попросил себе свободы. Царь обещал дать ее, и тогда тот сказал, что более тысячи человек, со своим добром, забежало в тайник: царь воротился на пожарище, захватил находившихся в тайнике, а рассказавшего отпустил78.
Бегство Ахмата от Алексина было чрезвычайно быстро, так что многие татары померли на дороге; на шестой день татары пришли к тем местам, где оставили своих жен, и отсюда остальную часть лета шли по степям на свои зимовища. Причину такого быстрого бегства татар некоторые летописцы объясняют тем, что татары Ахматовой Орды узнали от татар, служивших великому князю, что под Алексиным не все войско, а что сам великий князь стоит под Ростиславлем, царевич Дарьян Касимовский в Коломне, князь Андрей Васильевич Большой с царевичем Муртазой в Серпухове. Испугавшись этих вестей, хан побежал, боясь того, что царевичи, служащие великому князю, захватят его жен, оставленных им без защиты. Когда великий князь узнал, что царь ушел из-под Алексина, то послал многих своих людей забирать отставших и «плену христианского ради»; когда же пришла весть, что царь дошел до тех мест, где оставил своих жен, то великий князь распустил свои войска по домам.
Это нашествие Ахмата было в конце июля и начале августа 1472 года, а в феврале следующего года в договорной грамоте Ивана Васильевича с своим братом Борисом в числе условий о выходе татарам встречаем выражение, указывающее на то, что этот выход платили не в одну Орду, как прежде, а в «Орды»79. Обстоятельства натолкнули на то, что Иван Васильевич завел сношения с другою Ордой, кроме Золотой, с Крымской, которая с этого времени начинает играть важную роль в нашей истории.
Поместившись на Крымском полуострове, часть степняков нашла себе, в географическом отношении, самое выгодное место и крайне опасное для европейских соседей. При всей способности степняков истреблять самих себя Крымская Орда всегда пополнялась теми татарами, которые оставались без предводителей в степях: они или сами заходили на полуостров, или их туда загоняли крымские царевичи. Из Крыма, как с острова, татары выплывали в море степей и направлялись или на Литовскую и Польскую украйны, или к московскому берегу. Переплыть это море степей для восточных европейцев было несравненно труднее, чем Западным Средиземное. На Востоке возможность сделать это дело с успехом представилась только в XVIII столетии, а до этого времени истребить крымцев не было возможности. Даже обыкновенное средство, выставлять степняков против степняков, могло быть только временным облегчением, потому что если бы Крымская Орда и была побеждена, то победители придут на насиженное место и, таким образом, могли заменяться одни варвары другими. До времени Иоанна III Крымская Орда основалась не задолго, а современник его, хан Менгли-Гирей, был представителем вражды Крымской Орды к Золотой. И вот Иван Васильевич поспешил войти в сношения с Менгли-Гиреем, хотя сношения и с Ахматом не прерывались.
Из записанных сношений Москвы с Крымом мы узнаем, что Менгли-Гирей находился в довольно дружественных отношениях к Литве: он, занявши место отца в Крыму, дал ярлык Казимиру и пожаловал его владениями русскими80. Опасность от внешних врагов заставила Менгли-Гирея вступить в дружбу и с Москвою и при этом спустить с себя спеси в отношении к московскому великому князю. В начале 1474 года приехал от Менгли-Гирея в Москву посол Ази-Баба, который объявил, что царь пожаловал великого князя братом и другом, стал его держать и принял в такое же братство, как и короля, чтоб быть им другу другом, а недругу недругом. При этом посол объявил, что царь дозволил послу великого князя, когда тот приедет в Крым, идти прямо к царю. 31 марта Ази-Баба поехал в Крым; с ним отправился московский посол Никита Васильевич Беклемишев «бить челом царю за пожалование» и просить у царя ярлыка, в котором бы ясно было написано это пожалование. При писании ярлыка Беклемишев должен был просить, чтобы дали ярлык по образцовому списку, присланному с ним из Москвы, и если к королю царь пишет, что он его жалует ярлыком, то Беклемишеву при писании ярлыка «за пожалование» не стоять. Если царь захочет написать в ярлыке, чтобы великий князь был с ним за один на его недруга, Ахмата, и если пойдет Ахмат на него, то великому князю пустить на Орду своих царевичей; в этом случае Беклемишеву от упоминания имени Ахмата в ярлыке отговариваться и говорить, что в ярлыке уже написано, что быть другу другом, а не недругу недругом; если Беклемишев этого не отговорит, то написать в ярлыке и то, что если Ахмат пойдет на великого князя, то Менгли-Гирею идти на Ахмата, да так же быть Менгли-Гирею за один на недруга великого князя, на короля, и если король пойдет на великого князя, то Менгли-Гирею идти на королеву землю. Из этого Наказа видно, что московский посол только при сильном упорстве крымцев должен был согласиться на упоминание в ярлыке имени Ахмата, как врага. При этом Беклемишеву было наказано, что если царь потребует, чтобы великий князь не посылал сво