ьевичу, упрекая его, зачем он опять слушает тех людей, которых не слушать обещался, а по примеру бы Донского при Мамае и других знаменитых предков, как, например, Владимира Мономаха, вступил бы в бой с неверными. Говорят, Иван Васильевич исполнился веселия, мужества и крепости после прочтения этого письма, но в бой с неверными все-таки не вступил, а те, не перепускаемые через реку, злились и кричали русским: «Даст Бог на вас зиму, то много будет дорог на Русь». Зима, наконец, пришла, реки стали, начались морозы великие, так что трудно было смотреть. Великий князь приказал отступить войску к Кременцу; татары же, которые были наги, босы и ободрались, 11 ноября побежали через литовские владения в степи. Через два дня после этого бегства, о котором, может быть, в Москве и не знали, русское духовенство приготовило соборное послание к великому князю, благословляя его на битву с неверными. В послании нет никаких намеков на обстоятельства, о которых так много говорится в послании Вассияна88.
Некоторых летописцев при описании этого происшествия поразило то, что Орда и русские будто бы одновременно бежали друг от друга, никем не гонимые89. Но нас больше занимает, что такое за враждебный рассказ к Ивану III? В нем все сочувствие обращено ко всем русским, исключая только Ивана III, некоторых его бояр и его жены, «римлянки», которая, как известно, какова бы она ни была, но к нестроению известной партии пришла, и теперь об ней летописец говорит, что она с казною великого князя «бегала» на Белоозеро, а не хотела поступить так, как сделала мать великого князя, которая «изволила сидеть в осаде». Все выражения, для произведения известного впечатления на читателя, подобраны летописцем, авторитеты самые уважительные в России выставлены в укор Ивану III, а послание владыки Вассияна, если только оно не подделка, давало опору написать рассказ о нашествии Ахмата и подшутить над Иваном III так, чтобы потомки не очень-то благоговели пред первым русским государем, который даже мужества не имел и был до того слаб, что на него, сорокалетнего, могли навести ужас рассказы о плене отца у татар и т. д. Но странно только то, что можно было навести ужас рассказами на человека (притом человека ХV века), который имел такие крепкие нервы, что в начале этого же года в Новгороде, в течение одного месяца, десятками казнил, сотнями пытал и десятками тысяч отправлял в ссылку. Самое нашествие Ахмата под Угру имеет немного более важное значение, чем нашествие его же под Алексин и, кажется, вследствие этого летописного рассказа и послания Вассияна, ему придали особенное значение. Писал этот рассказ человек очень образованный и вставил его в летопись очень ловко, хотя и может броситься в глаза то, что официальный рассказ сокращен и находится перед посланием Вассияна; в нем уже рассказано, что Иван Васильевич находится в Кременце, а потом следует послание, и после него вдруг начинаются подробности о том, как Иван Васильевич въезжал в Москву и т. д. Этот рассказ мог написать не только человек начитанный и образованный, но такой, который мог своими глазами видеть государей и многих греков и славян, которые, сохраняя свои имения, но, не имея мужества, потеряли отечество и, поругаемые, скитаются по чужим странам. Завоевания, которые Иван III делал, были совершены с помощью дружины, во главе которой стояли князья и бояре; они в годы опасности отечества не выдали своего государя; но когда государственный порядок коснулся и интересов князей, то в это время, в минуту раздумья, они захотели взять себе всю славу знаменитых дел и указать потомству, что руководитель народа не так был велик, как можно судить по делам, случившимся при нем.
Карамзин, описывая нашествие Ахмата под Угру и поддавшись влиянию рассказа враждебного летописца, но в то же время желая спасти славу своего героя, говорит, что Иван Васильевич, помня, что было с Донским при Тохтамыше и с Витовтом на берегах Ворсклы, и, зная, что Золотая Орда ныне или завтра долженствовала исчезнуть, по ее собственным внутренним причинам, имел славолюбие не воина, но государя, а слава последнего состоит в целости государства, не в личном мужестве: целость, сохраненная осмотрительною уклончивостью, славнее гордой отважности, которая подвергает народ бедствию… и т. д. Но в истории России об летописи и послании Вассияна говорится так, что они «удивительным для нас образом смешивают две вещи: удаление великого князя от войска и бегство целого войска, покинутие государства на жертву татарам, что, по их словам, Ощера и Мамонов именно советовали».
Как бы то ни было, но Ахмат ушел от Угры; за царем ходили в погоню. Ахмат возвращался в степи через литовские владения и грабил их; пришедши на зиму к устью Дона, он здесь расположился. 6 января 1481 года он тут был убит царем Шибанской или Тюменской Орды, Иваком, который соединился с ногайскими мурзами, для отнятия у Ахмата награбленного в Литве. Кончивши успешно дело, Ивак известил об этом Ивана Васильевича90.
Выше мы видели, какой наказ получил князь Звенец, отправившийся весной 1480 года в Крым. Здесь обстоятельства благоприятствовали ему. Когда Менгли-Гирей в 1479 году занял крымский престол, то отправил не только в Москву, но и к Казимиру послов. Главным послом к королю был Ази-Баба, который дал присягу за своего царя и его князей, чтоб быть им с королем друг другу, а недругу недругом. Ази-Баба так же говорил от Менгли-Гирея о бывших крымских царях, Нур-Даулете с братом, которые приехали жить в Литву. Слабость Менгли-Гирея в это время, а главное, должно быть, потому, что Казимир в это время завел дружественные сношения с врагом Менгли-Гирея, Ахматом, сделали то, что два посольства из Крыма были задержаны в Литве. В это время явился в Крым князь Звенец; Ахмат шел под Русь Московскую, и поэтому можно судить, как должен был действовать московский посол. Менгли-Гирей сам сел на коня, вышел из Перекопа и начал воевать Подольскую землю, дружа великому князю московскому. Казимир не помог братьям великого князя, не дал помощи и Ахмату, потому что, как мы видели, говоря об Новгороде, начал сношения с московским государем, и, как наша летопись говорит, что были у него еще свои усобицы. Казимир только после всего этого решился возобновить сношения с Менгли-Гиреем. От него был отправлен послом князь Иван Глинский, который должен был говорить, что его государь хочет жить с Менгли-Гиреем, как жил с его отцом, а он, посол, приехал видеть присягу царя на том, что обещал Ази-Баба относительно Нур-Даулета и его брата. Глинский должен был, в случае вопроса царя, говорить:
«Король говорит, что не выступил ничего, а зачем же принял Нур-Даулета и Айдара? Ведь в докончанье стоит быть другу другом, а недругу недругом?», то говорить от себя, что король их принял потому, что, как и прежде бывало, когда на которого из царей придет не время, то они приходили в Великое княжество Литовское, и им в хлебе и соли не отказывалось, и как они добровольно приходили, так добровольно и уходили, и этим с теми, которые сидели в Орде на царстве, дружба не нарушалась; а Нур-Даулет с братом, как добровольно пришли, так добровольно и ушли и живут теперь, где им любо». Это посольство Глинского явилось к Менгли-Гирею уже поздно: Глинский встретил царя за Перекопом, когда тот шел опустошать литовские владения. Удружив московскому государю, Менгли-Гирей отправил посла к Казимиру, в ответ на посольство Глинского. Менгли-Гирей объяснял свой набег тем, что когда он отправил Ази-Бабу, то назначил срок для возвращения его, но он целых полгода не вернулся, а потому царь заключил из этого, что король присягу и приязнь отложил, а люди лихие эти мысли похвалили, и поэтому царь на коня всел и вышел из Перекопа; здесь его встретил Глинский, который всю правду поведал, но было уже поздно и лихих людей нельзя было осилить. К этим объяснениям один крымский князь прибавил, что набег был произведен потому, что Ази-Баба не возвращался, а они слышали, что из Литвы пошел к Ахмату посол. Несмотря на все эти обстоятельства, крымцы вступили в сношения с Литвой, и Менгли-Гирей просил у Казимира, точно так же, как и у Ивана Васильевича, себе опасной грамоты на свободный приезд и отъезд в Литву, на случай пришествия на него невремени, и предлагал дать своего сына в Литву, в знак приязни и правды. Казимир отвечал на это, что опасный лист даст, а сына примет с удовольствием и будет его держать в чести и ласке. Во время этих сношений с Литвой, в Крым пришло известие о смерти Ахмата, и Менгли-Гирей известил Казимира, что «царь шибанской, Ивак Солтан, с мурзами, пришедши, Ахматову Орду потоптали, самого его умертвили, людей и улусы его побрали и пошли прочь, а князь Темир с Ахматовыми детьми к нам прибежали; над Ахматом так сталось – умер: нам брат был, а вам приятель, то есть Божье дело, и были бы вы здоровы да мы, я же Ахматовым детям не пан»91.
Менгли-Гирей обещал Казимиру дать присягу в своей приязни. Во время этих сношений князя Звенца уже не было в Крыму; он, исполнив свое дело, возвратился в Москву. Весной 1481 года поехал в Крым боярин Тимофей Игнатьевич Скряба; он должен был говорить: «Ахмат на меня приходил, но Бог милосердый помиловал меня от него; а ныне весть пришла, что царя Ахмата в животе не стало, и ты бы пожаловал: кто будет на его юрте и подкочует к моей земле, и ты бы на того пошел». О своих отношениях к Казимиру великий князь приказал говорить: «Ныне король дал послам через свою землю путь, и прислал ко мне король, чтобы между нами были любовь и докончанье, и я к нему своих послов отправил, и каково между нас дело будет, то тебе будет ведомо». Если Менгли-Гирей захочет идти на Литовскую землю, то Скряба должен был говорить: «чтобы царь пожаловал, шел бы на Ахмата, или кто на его юрте, а об том государь не наказывал, чтобы тебе идти на Литовскую землю». Но так как переговоры у Ивана Васильевича с Казимиром продолжались, то какую уступку из своих приобретений хотели теперь сделать москвичи, служат доказательством следующие слова Наказа Скрябе: «а услышит, что король пошел на великого князя, то говорить царю, чтобы он сам сел на конь и пошел на короля». Иван Васильевич уступок не сделал, Казимир же за это на него войной не пошел. Вследствие этих обстоятельств Скряба должен был проговорить только первую часть Наказа, из которой было ясно, что Москва с Литвой помирились. Сейчас мы видели, в каких отношениях Менгли-Гирей был к Казимиру, и поэтому Менгли-Гирей дал такой ответ, который очень обеспокоил Московское правительство. В следующем 1482 году, в марте месяце, из Москвы был отправлен Юрий Шестак, который вез с собой Тимофея Скрябу, для выдачи его татарам. Шестак говорил царю от великого князя: «Говорили нам твои послы, что будто бы я тебе наказывал, с своим боярином Тимофеем, чтобы ты помирился с королем и не воевал его земли до тех пор, пока к тебе будет весть от нас, и что ты по всему этому сделал. Так я тебе этого не приказывал, а говорил, что король присылал ко мне своих послов о любви и докончанье. Если же все это наговорил тебе мой посол боярин, не по нашему наказу, то я его к тебе послал, и он перед тобою». В это время благоприятные обстоятельства для Казимира в отношении Крыма прекратились: разбитая Иваком Орда начала опять собираться около Ахматовых сыновей, и поэтому Шестак должен был прибавить к своим речам, что с великим князем король мира не хочет, и посылает в Орду моих недругов по