нет».
Наконец к 1492 году Ахматовы дети ушли за Дон, к Каспийскому морю, и московский посол в Крыму, Лобан Колычев, должен был говорить от великого князя Менгли-Гирею: «Приказывал ты со своими послами, что хочешь идти на королевскую землю, так ты ведаешь, как наш недруг король нам недружбу учинил и наших недругов, Ахматовых детей, на нас навел, и каково они лихо тебе учинили; и ныне те, недруги наши, от нас поотдалели, и ты бы теперь пошел на королевскую землю, и я хочу на него идти, а тебе ведомо, как я тебе помогал на Ахматовых детей». Уже давно послы в Крыму начали говорить об отъездах князей из Литовской в Московскую службу, и теперь посол должен был говорить, что «люди великого князя со всех сторон берут королевскую землю – от Новгорода, Пскова, Твери и Московской земли; а князей Воротынских и Бельских великий князь от короля с их землею поймал…» и т. д. В июне того же года Лобан Колычев прислал в Москву записку о крымских делах и в ней писал: «Царь мне говорил: “На короля и Ахматовых детей я один человек с великим князем; а что мне на королевскую землю идти, то я нынеча так вздумал: есть на королевской земле, ниже Товани, на той стороне Днепра, городище над Днепром (Очаков), и нынеча я пошел со всеми людьми тот город делать, и как сделаю, то буду недругу недружбу чинить”». Об Орде Ахматовых детей Колычев писал: «Про Ахматовых людей сказывали вести царевы люди, что они зимовали в поле, да на весне угонили у Орды стадо, и за ними с погоней пришел один царевич, и царевы люди погоню побили, а царевичу голову срезали да к царю привезли, перед моим приездом дней за шесть. Да ныне приехал царев человек из Орды и сказывал, что она пахала пашню на Куме, а пошла, сказывает, на черкасцы воевать…» Сам Менгли-Гирей писал также к Ивану Васильевичу, и из его письма мы узнаем, что литовцы прежде, когда Ахматовы дети сдерживали Менгли-Гирея, как мы видели, гордо с ним обращались; теперь же, когда на Севере начались отъезды князей с отчинами, а Ахматовы дети откочевали к Кавказу, то, с одной стороны, сам Менгли-Гирей хотел получить поминки с Литвы, а с другой, как он извещал: «Король большого посла уже послал к нам, и хотя он не приехал, но его слово то: «У меня два брата твои в руках, им я дал поместья и против тебя не пущу; когда Орда придет, то будем с тобой против них недругами; а что к отцу твоему ежегодно посылал я поминков, то и тебе пошлю, только бы между нами было добро и послы бы ездили». Далее Менгли-Гирей продолжает: «Наша мысль такова: с королем коли недружбу принять, то малая недружба – ничто, а недружба пойдет так: нынешние зимы с женами и со всеми улусами в свой город кочую (в Очаков) и королю с обманом добрые речи молвлю, а ты своих тысячу людей полем пришли – я возьму тебе Киев, и в Литве как против нас обоих стоять: Вильну и Краков даст Бог возьмем…» Но Менгли-Гирей свой разбойнический характер не только выказывал в этом плане, но как бы в вознаграждение за то, что, по-видимому, отказывался от литовских поминков, требовал их от Ивана Васильевича, и не только обыкновенных, которые ему посылали, но еще: «в Кафу ездил и зимовал, истратился и задолжал 100 000 денег да 33 000 алтын, надобно в шесть месяцев отдать, и ты братство свое учини, от долга сего меня избавь и в сором и ложь не введи…». 30 августа 1492 года поехал с ответом на эти письма Менгли-Гирея Константин Григорьевич Заболотский; его наказ был следующий; говорить царю: «Ныне, по Божьей воле, нашего недруга, короля Казимира, не стало, а его дети нам так же недруги, и ты бы шел на них ратью, а миру с ними не брал, сам я хочу тоже сесть на конь против них; а что ты город делаешь, то нам сказывают, что он далеко от Литовской земли, у устья Днепра, так ты садись на конь и иди на Литовскую землю не мотчая!» Заболотскому наказано, не отговариваясь, идти вместе с царем в Литовскую землю, и если царь, повоевавши, воротится в Перекоп, то говорить, чтобы опять шел.
В это время Заболотскому предстояло много трудов в Крыму. Перед тем как ему приехать, обещанный посол от Казимира явился уже от Александра. То был князь Иван Борисович Глинский. Посольство его к царю состояло в следующем: «Наш отец, перед назначенным к тебе послом, отправил к тебе своего толмача, чтобы ты прислал Тимеша Улана, в заклад того посла, пока он вернется от тебя, так как перед этим ты послов отца нашего задерживал и иные из их у тебя в Орде умерли. Теперь отца нашего в животе не стало, и мы посла, назначенного им к тебе, не задержали и послали, а ты бы вспомнил присягу отца твоего да и твою, и вспомнил бы, что когда которому царю или царевичу Орды Перекопской бывало несчастие, то они нигде коня потного не расседлывали, кроме как только в нашей отчине, и им у нас в хлебе и соли не было отказу. И ты, если хочешь жить с нами и быть, как твой отец с нашим отцом, то перед князем Глинским дал бы правду и послал бы своего посла к нам». Далее Глинский должен был говорить о городе, который строил Менгли-Гирей109. Действовать против сношений, заведенных Менгли-Гиреем с Литвой, Заболотскому отчасти облегчалось только тем, что царь перед его приездом писал в Москву: «Король (то есть великий князь) прислал своего посла, но то посол легкий с легкими поминками»; но все-таки Менгли-Гирей твердил старое, что он город строит: «а как тот город содержать, то на харчи денег нет… да еще приказывал я о своем долге». Когда же Лобан Колычев напоминал царю, чтобы он шел на Литовские земли, то получал ответ: «Тебе ведомо, что послал свою мысль к своему брату, великому князю, и жду его ответ».
Об делах крымцев сначала, по-видимому, приходили утешительные известия. Заболотской писал (грамота его получена 31 декабря): «Я говорил царю накрепко, чтобы он поймал Литовского посла, и он его поймал на Михаилов день (8 ноября), а сам объявил, что садится на конь, но мне с собою идти не велел, и мы поэтому с Лобаном Колычевым решили послать с ним своих казаков, чтоб они видели, как царь будет дело делать». Вслед за этой грамотой приехал в Москву Лобан Колычев с послами Менгли-Гирея, который в грамоте своей писал, что Глинский, кроме выше приведенных предложений, объявлял от Александра, что «он готов заплатить те деньги, которые царь занял в Кафе, и вперед платить определенные поминки, но он, Менгли-Гирей, ждал ответа об этом от великого князя и теперь, веря словам Заболотского, идет на Литву». Но так как и из Москвы этих денег тоже не дали, как из Литвы, то Заболотский писал, что дела находятся в следующем состоянии: «Царь отпустил Литовского посла на Николин день (6 декабря) и мне говорил, что ему после били челом вельможи. Да мне, государь, царь не верил, что ты Литовскую землю воюешь и сам хочешь сесть на конь, да только тогда, когда приехал от Александра Литовского толмач с грамотами и с речами о Глинском, и сказал, что ты воюешь и города поймал, то мне царь поверил и сел часа того на конь, а того толмача с собой взял. Да я попытал царя о после Литовском; и он мне сказал: «быть ему пойману у меня в новом городке, как туда дойду». При этом Заболотский извещал, что царь посылал одного сына Мурзы воевать и про великого князя отведывать, и они воевали между Киевом и Черниговом, а сказывают, много полону брали. Об этом набеге Менгли-Гирей писал, что татар пошло 500 человек, и они об рати великого князя ничего не знали, а он, царь, приказал им там в поле зимовать, и они зимуют: «коням их истома пришла, и что с ними сталось, не ведаем; да еще посылал людей под Киев воевать, и они, повоевавши, пришли назад; да на дороге встретились они с ордынскими казаками, и были пограблены».
Таким образом, из выше изложенного можно видеть, что в настоящее время в Крыму открылся аукцион, так как для обоих государей, Московского и Литовского, нужно было направить Крымскую Орду, куда им хотелось. Но в это самое время в Литве готовились встретить Менгли-Гирея. Александр назначил посольство в Польшу, извещая, что «Перекопской царь вышел из Крыма, идет к своему городу; что на этой стороне Днепра, только неизвестно куда, этот поганин потянется, и если обернет на литовские пределы, то Ян Альбрехт дал бы помощь на неверных»110. В Крым же Александр писал к царю: «Ты к нам прислал, объявляя, что хочешь доброго житья, и в то же время, после своего посла, пустил в нашу землю войну: гораздо ли так делается? доброе ли то знамя приязни? и если хочешь с нами доброго житья, то войны в наши земли не пускай, а пленных людей выпусти!»111 Опасности со стороны Ахматовых детей теперь для крымцев не существовало; Заболотский извещал в Москву: «Сказывают, Орда под Астраханью; а сказывают, что на нее идут Ногаи; а Орда, государь, сказывают голодна». К этим красноречивым словам Менгли-Гирей прибавил в своей грамоте: «Наши люди встретили Ахматовых детей людей, что пришли наших улусов грабить, и я велел их побить».
После получения этих известий из Крыма почти полгода не приходило никаких вестей, так что в середине июня Иван Васильевич отправил своих татар с грамотами к Менгли-Гирею и Заболотскому, чтобы узнать, что делается в Крыму. Но когда были посланы эти татары, то пришли из Крыма грамоты от Менгли-Гирея, из которых Иван Васильевич немного узнал. Менгли-Гирей писал, что он посылал людей на Литовскую землю и сам почал садиться на коня, но за зимой нельзя было того делать, и обещал, что в следующее лето, как жнитво будет, пошлет рать под начальством сына. На эту грамоту последовал соответствующий ответ; в то же время Иван Васильевич приказывал Заболотскому, чтобы он объяснил ему, почему Менгли-Гирей сам не ходил воевать Литву, и что такое значит, что он пишет, будто его люди беспрестанно и много землю воюют, а в Москве знают, что воюют небольшие отряды (малые люди). В октябре были наконец получены достоверные вести из Крыма, из которых оказалось, что Менгли-Гирей все еще ожидал, или из Литвы, или из Москвы, себе денег.
В Литве об отношениях к Крыму рассуждали так же, как и в Москве; как из Москвы Нур-Даулета с братией обыкновенно выпускали против золотоордынцев, так и из Литвы выпустили одного из братьев Менгли-Гирея с воеводой Черкаским, и они напали на Новый городок (Очаков) и взяли его. Менгли-Гирей, рассердившись на это, сам сел на коня и пошел на Литовскую землю. Заболотский так описывает это нашествие крымцев: «Царь перевезся за Днепр и пошел от Днепра на Воздвиженьев день (14 сентября) в Литовскую землю, к Киеву, а уланы и князья его говорят, чтобы он к Киеву не приступал, а пошел бы в землю вглубь. Князь же великий Александр послал к царю человека своего, и я царю не раз говорил, чтобы он тех людей не отпускал к литовскому, и царь с моих речей того человека поймал, а людей его перепродал». Казалось, дело шло в пользу московскому государю, но уже в это время царь писал Ивану Васильевичу, что он, «слуг наряжая на рать и много им давая, много одолжал»; а когда после этих грамот в Москву, в октябре же, приехал отпущенный Менгли-Гиреем Заболотский, то царь писал: «что город, который у него литовцы разорили, стоит ему 150 000 долгу, и я тебе то не солгу, потому что в том роту дал. А Литовский посол у меня, и я его держу, пока весть от тебя придет; я лиха ему не чиню: послу лиха чинить непригоже…» Заболотский объявил в Москве, что Менгли-Гирей воротился, не сделавши никакого вреда Литве.