, и поезд в сопровождении литовцев двинулся вперед. Подъезжая к городу, великий князь Александр приказал княжатам и панятам сойти с коней и идти пешком по правую сторону тапканы, а московские дети боярские пошли по левую, сам же великий князь ехал перед тапканой. Все Виленские жители встретили поезд и кидали цветы на дорогу; в то же время раздавалась стрельба с вала и замков.
Так ехал поезд до Православной церкви Рождества, где невеста вышла из тапканы. Здесь, перед церковью, встретил архимандрит Макарий наместник Киевского митрополита; после молебна княгиня Ряполовская и жена боярина Русалки расплетали косу невесты, покрыли покрывалом, надели на голову кику и обсыпали хмелем; сопровождавший невесту поп Фома134 читал при этом молитвы и благословил ее крестом. После этого Елену Ивановну повели к жениху в Римскую церковь Станислава; перед ней шел поп Фома и благословлял крестом. Перед церковью Станислава встретил невесту Бискуп с крыжем, но ее не благословил им. Великая княжна встала рядом с женихом, под нее постлали бархат, который прежде был постлан перед тапканой, да на место положили сорок соболей. Началось венчанье. Бискуп говорил молитвы жениху, а поп Фома невесте, над которой княгиня Ряполовская держала венец. Когда нужно было пить общую чашу, то поп Фома подал вино невесте и потом скляница была растоптана. Подобное венчание не понравилось литовцам. Великий князь и Бискуп побранили накрепко, чтобы поп Фома не говорил молитв, а княгиня Ряполовская не держала венца, но князь Семен стоял тут же и отговаривал эти требования, а поп Фома продолжал свое дело. Московская правительственная записка, сказавши это, не говорит нам, какое впечатление на литовцев произвели слова невесты о Греческом законе и требование князя Ряполовского, чтобы и великий князь произнес при венчании слова о непринуждении своей жены к Римскому закону. Московская правительственная записка кончает рассказ об этом браке так: «После венчанья великий князь пошел к себе в гридню, а великая княгиня в иную горницу со своими боярынями; да пришедши от венчанья великий князь послал за боярами и велел им быть у себя с поминками и речь говорить; бояре являли поминки и в тот день ели у великого князя. А великая княгиня венчалась в своих портех, и нынеча уже четвертый день ходит в своих портех да и в кике; а на другой день великий князь велел явить себе крест с цепью и порты, в которых нужно быть после венчанья и после мыльны, а мыльны у великого князя не было, и бояре то ему изъявляли, да и речь говорили». Литовская же записка говорит, что после венчанья шли веселья недели с три, и после этого великий князь жил с своей супругой в великой любви, часто посылая поминки до царя, тестя своего, а царь, до него.
Но брак был политический и принес совсем не то литовцам, чего ожидали; в этом отношении купили они себе горе, да на свои гроши.
Все требования Московского правительства во время сватовства Александра к Елене Ивановне, по-видимому, исполнились, но на деле оказалось, что и москвичи для устройства родства государей сделали уступки. Но как только был утвержден этот родственный союз, то уступки превратились в требования. В Наказе князю Ряполовскому с товарищами было сказано: перед венчаньем говорить Александру, что по его желанию и на основании обещания относительно Веры Елены Ивановны Иван Васильевич дал за него свою дочь; после же венчанья московские послы должны повторить то, что сам Иван Васильевич сказал литовским послам, т. е., чтобы Александр держал свою жену, как Бог указал мужьям держать своих жен, и чтобы «его для» велел поставить своей великой княгине церковь Греческого закона на переходах дворца. К этому была еще прибавлена просьба, тоже от самого Ивана Васильевича, чтобы Александр позволил московским боярам, с их женами, дворецкому и иным людям, побыть у Елены Ивановны, пока она обойдется135.
Но спустя тех дел сколько пригоже, бояре должны были говорить: «Прислал ты утвержденную грамоту о Греческом законе не потому списку, какой взяли твои панове, да и печать у той грамоты не привесная; мы ту грамоту взяли, чтобы между нас дело не длилось. Так ты дай нам грамоту на хартее, с привесной печатью и слово в слово против нашего списка». Эти слова должны были заключиться следующим выражением: «Мы с тобой, брат и зять, написали докончальные грамоты, и пишем к тебе: как там написано, так и ты бы к нам писал потому ж». Александр во время сватовства называл Ивана Васильевича отцом и тестем, но в то же время пропускал его титул, и поэтому в Наказе послам было сказано: «Спросят об утвержденной грамоте: что в ней не по списку? Чего в ней нет? то отвечать: нет титула: «Божией милостью государь всея Руси», а в докончанье и в списке то написано; да так же и в посыльных грамотах пишете только, «Великому князю, Ивану Васильевичу», не пересчитывая даже земель (т. е., Володимирской, Московской и т. д.), а наш государь пишет к вам государя вашего имя по докончанью».
На эти речи литовцы дали ответ136: во-первых, об держанье в чести Елены Ивановны, что Александр хочет доставлять ей честь как и самому себе; во-вторых, о Греческом законе: что об этом отказано и грамота дана; в-третьих, о церкви Греческого закона: «Князья и паны имеют права от предков наших и от нас, что церквей Греческого закона больше не прибавлять, а таких законов не годится рушить; для нашей же великой княгини есть церковь Греческого закона близко от дворца, и если она хочет ходить туда, то мы ей не возбраняем». Что же касается новой утвержденной грамоты о Греческом законе по московскому списку, то на это был дан ответ: «Мы брату и тестю дали грамоту такую, какой он от нас хотел, и та грамота, за нашей печатью, у него».
Так как о пожитье бояр у Елены Ивановны была личная просьба Ивана Васильевича, то им дозволено было пожить у нее. Бояре, назначенные для этого, отправились из Москвы, когда еще не был получен ответ об этом. Они поехали из Москвы 3 февраля; во главе посольства находился князь Василий Васильевич Ромодановский. По приезде их в Литву послы, Ряполовский с товарищами, вернулись в Москву. С ними Александр наказал объявить, что о всех делах пришлет в Москву послов.
Этот посол приехал в Москву 15 мая (Станислав Петряшкович) и в речах от Александра говорил 137 сначала: «За великий дар, что дал за нас свою дочь, мы дякуем и хотим приязнью и всяким добром отдать»; после этого «в докончанье сказано, что быть нам другу другом, а недругу недругом, то объявляем тебе, что Стефан воевода Волошской тайно прислал своих людей и сжег наш город Бряславль». В Москве ждали еще речей, и вот посол начал говорить: «Мы для тебя, твоих бояр и слуг оставили у нашей великой княгини, но теперь ты бы им велел ехать домой, потому что, по милости Божией, у нас и своих слуг довольно». К этому было еще прибавлено: «Когда твои послы были у нас, то мы оказывали им честь, а когда они поехали домой, то мы велели им давать кормы, но они по дороге купцов грабили; мили на две, на обе стороны дороги, с грабежом ездили и у людей всякую животину уводили: то бы тебе было ведомо». О Стефане Волошском ответили в Москве, что с ним государь в дружбе и свойстве, а почему он теперь так учинил, не знают, потому что после заключения мира с Александром об этом к Стефану еще не посылали. О грабежах послов сказали, что их поезд брал корм по приказу приставов и при них же, а напротив, людей наших, что живут у нашей дочери, бесчестят, грабят, а иных и до смерти побили. Но об чем литовцы не хотели говорить, на том Московское правительство настаивало, с различными прибавлениями: «Все не по тому становится, как Александр нам обещал. Бояре с панами уложили, чтобы нашу дочь венчать митрополиту, или епископу, нашего Греческого закона, а Александр не дозволил этого; я приказывал ему, чтобы он, «нас для», поставил церковь во дворце для нашей дочери, а он нам отказывает, что предки его, да и он сам, постановили, что греческих церквей больше не ставить; так брат наш и зять пусть сам и знает, с кем его предки и он законы постановляли, а нам до тех законов нет никакого дела; а что он говорит, что есть церковь Греческая близко к дворцу, то она далека для того, чтобы нашей дочери за все туда ходить. А что он велит нашим боярам ехать от нашей дочери домой, то мы об этом пришлем послов; да почему он, когда уехали наши послы от него, отослал от нашей дочери наших бояр и приставил к ней слуг все Римского закона? Он бы теперь наших бояр от нее не отсылал, «нас для», после же приставил бы к ней панов и паней только Греческого закона. Да еще вот что делается: Александр положил на нашу дочь свое платье, а московское велел снять; наша дочь хотела об этом обослаться с нами, а он ей этого не позволил». Повторено было и о титуле, так как и это посольство давало к этому повод: «Наш брат нам обещал отказать с послом, почему он грамоты нам пишет не по докончанью; ты же нынче об том ничего не говоришь, да и с тобой грамота написана тоже не по докончанью: так за чем же твой государь об том не отказывает?» Отпуская посла, сам Иван Васильевич говорит: «Скажи брату и зятю нашему, чтобы он стоял на том, что между нами записано; дочь нашу жаловал, к Римскому закону не нудил и тем с нами прочную дружбу не рушил!»
24 мая этот посол поехал с Москвы, и в след за ним поехал в Литву московский гонец (27 мая). На случай различных вопросов ему дан был Наказ говорить, что речей у него к великому князю нет, а послал его государь к своей дочери, потому что пришла весть, что она недомогает. Но тайно этот гонец должен был передать Елене Ивановне список ответа, данного литовскому послу, и спросить, как она живет; если чего нельзя самой сказать относительно этого, то передала бы это через бояр. Отец приказывал Елене Ивановне, чтобы она заботилась о том, чтобы у нее слуги были Греческого закона, просила бы об этом мужа, да так же просила бы еще о том, чтобы он продержал бояр до того времени, пока придет о том посольство отца. Боярам Иван Васильевич приказывал, чтобы они, если и будут им приказывать, не ехали из Литвы, пока не будет им о том приказано от него.