Укрепив этой посылкой свои требования, Иван Васильевич не посылал за боярами. В Литве же, успевши раз попросить помощи от Ивана Васильевича на Стефана, в июле138 прислали гонца о помощи еще на другого врага Литвы, на Менгли-Гирея. Но к этой просьбе было прибавлено ходатайство Елены Ивановны, которая била челом отцу, чтобы он не держал ее без вести о своем здоровье и всей его семьи, да так же поберег бы дело, о котором просит муж. Но между грамотами Александра и Елены Ивановны была та разница, что дочь писала полный титул отца, а зять его этот титул не употреблял. Ответом на эти грамоты было посольство в Литву139 с тем, что Иван Васильевич готов помогать на татар, Александр благодарил за эту готовность, обещал прислать сказать, если татары покажутся у его украйн. Но цель этой посылки из Литвы в Москву, как видно, была не татары. Наконец, 27 августа Иван Васильевич нашел, что должно вызвать своих бояр из Литвы в Москву; но посольство, отправленное с этой целью, должно было повторить все прежние жалобы и требования: о венчанье Елены Ивановны, о церкви и слугах Греческого закона и о титуле. Такая настойчивость вызвала следующий ответ: «Слуги Римского закона приставлены к великой княгине потому, что они к этому годны, и от этого ее Греческому закону нет никакой порухи. Грамота о Греческом законе в Москве уж есть, и поэтому не к чему давать новую». Так как в Москве уже знали, какой ответ дадут о церкви Греческого закона, то послам был дан Наказ пересчитать, что прежде при короле построены в Литве такие-то православные церкви; да также велено разузнать, нет ли где еще недавно построенных православных церквей. В заключение ответа литовцы обещали прислать о иных делах послов140.
Вопрос был поставлен так, что нужно было дать объяснения, а давать их литовцы не хотели, москвичи же ждали обещанных послов. Таким образом, в течение первого же года, после заключения между государями родственного союза, у них произошел разрыв. Обстоятельства же как нарочно увеличивали враждебные отношения. Так Иван Васильевич узнал, что ехал к нему посол от турецкого султана через литовские владения, но его там не пропустили. Поэтому он в январе 1496 года141 послал в Литву спросить только, почему это там такие дела делаются. На это отвечали, что прежде через литовские владения турецкие послы не хаживали и этого не пропустили, чтобы он дорогой не осматривал земель.
Литовцы не хотели давать ответов на запросы москвичей, но для них как бы не требования москвичей, то давно необходимо было послать в Москву посольство о своих иных делах. Прошло уже два года со времени заключения мира, а земли, уступленные Литвой, как они были заняты московскими войсками и служебными князьями, и потом только определены договором, так и оставались и границы не были разведены. Вследствие этого и многих других причин пограничные ссоры происходили постоянно. Наместники городов и служебные князья позволяли делать себе всевозможные самоуправства и насилия; суда же по всем этим делам не было. Некоторые условия договора, назначенные к выполнению, постоянно откладывались, сначала за сватовством, а теперь потому, что государи были заняты враждебными пересылками. Обо всех этих делах было уже прежде не раз упоминаемо послами, но без пользы. Вследствие всего этого литовцы были поставлены в затруднительное положение, и теперь, как видно, воспользовавшись посольством Ивана Васильевича о турецком после, в марте (1497) прислали в Москву посла. Речи его содержали, впрочем, все прежние литовские ответы на московские требования, хотя уже не в грубой форме. Александр, для решения пограничных дел, предлагал съезд судей на границах142. Иван Васильевич обещал прислать ответ со своим послом, и посол вскоре поехал (19 мая 1496; вероятно, 1497. – Примеч. ред.). В речах его143 не говорилось ни о титуле государя, ни о делах, связанных с браком Елены Ивановны, но не говорилось и о делах пограничных; посол должен был говорить, что так как Александр просил помощи на Менгли-Гирея и Стефана Волошского, то последние дали известие в Москву, что они с литовским государем хотят мира. Эти речи кончались упоминание о турецком после, но следующими словами: «Ты, брат, положи на своем разуме: ведь мы с тобой в любви, в докончанье и кровном связанье, а ты ко мне послов не пропускаешь?» Этот посол должен был говорить и Елене Ивановне, что ее отец заботится о делах ее мужа, вводить его в мир с Менгли-Гиреем и Стефаном, а он к нему турецкого посла не пропустил и доброго житья с ним не хочет. После перечета перед Еленой Ивановной всех неисправлений Александра, речи посла кончались словами, какими прежде Иван Васильевич предупреждал новгородцев: «и то мне, дочка, вельми в досаду». В ответ на такое посольство в Литве опять заговорили прежним гордым тоном: «Брат наш и тесть сказывает только о своих делах, а не говорит, хотя и обещался, о чем мы посылали к нему посла, что нашим подданным с его земель всякие обиды чинятся. А что он говорит, что Менгли-Гирей и Стефан хотят с нами любви и докончанья, так ему известно, какие шкоды от них нам стались, и теперь делаются, а поэтому он может судить, какими они могут быть нам приятелями. Мы от мира и приязни с ними не отказываемся, но пусть они шкоды исправят и вперед не будут их чинить!» По-прежнему в заключении этих речей Александр обещал прислать об иных делах послов. В литовских правительственных бумагах записано по этому поводу посольство, имеющее содержание дела о пограничных ссорах144; но, как заметили издатели литовских документов, что при этом посольстве не обозначено ни времени, к которому оно относится, ни имени посла, а по московским правительственным бумагам оказывается, что это посольство никогда в Москве и не бывало. Теперь приготовленного посольства в Москву из Литвы не посылали, потому что поняли, как увидим сейчас, что нужно отвечать на слова: «то мне, дочь моя, те дела вельми в досаду».
Летом 1496 года Александр сбирался, в союзе с своим братом, Яном Альбрехтом, воевать с Стефаном, но поход против него не состоялся вследствие сопротивления панов. В этих делах у Александра прошло все лето и осень, наконец, в Литве решились завязать сношения с Москвой. В конце ноября Александр послал грамоту к Ивану Васильевичу145 такого содержания: «Уразумели мы с твоей дочерью, а нашей великой княгиней, что ты, брат и тесть наш, хочешь ведать, для чего мы с тобой доброго пожитья не держим, как следовало бы быть между нами. Надеемся, что ты сам гораздо ведаешь, что ты забрал многие города и волости, которые издавна служили нашему государству (когда забраны и какие города, не говорится, а это важно). Ты мимо нас входишь в приязнь и пересылаешься с Турецким, Перекопским и Волошским; ты приказываешь, чтобы мы с Перекопским и Волошским были в дружбе и приязни, но после того как ты с ними пересылался, от них еще большие шкоды поделались и делаются: а ведь, с Божией помощью, мы можем тебе и твоим детям быть лучшими приятелями, чем они. Да еще с тех пор, как взяли мы с тобой докончанье, нашим землям, не знаем, с твоего ли ведома, или не с твоего, делаются многие шкоды». Следующая половина грамоты отчасти разъясняет то, в чем заключалась сущность неудовольствия литовцев: «Ты бы, брат наши города и волости, которые забрал у нас, возвратил (здесь опять не говорится, когда они забраны и какие), а шкоды велел оправить, и если будет у нас с тобой любовь по докончанью, то неприятели не будут на нас мыслить, a приятели радоваться». И так первая сущность неудовольствия и всех грубых ответов литовцев заключалась в ином понимании ими докончанья. К подтверждению этих объяснений Александра Елена Ивановна написала к отцу, вместе с гонцом, привезшим грамоту ее мужа146: «Била я челом мужу, чтобы он пожаловал меня волостями, что были за первыми великими княгинями литовскими, но муж объявил, что отец мой поймал многие города и волости, и когда он отступится от них, то и будут даны следующие мне волости»147.
На такие намеки Иван Васильевич не отвечал, и литовцы решились прислать уже посольство, спустя три месяца после присылки выше изложенных грамот. В марте 1497 года посол Александра в Москве говорил148, что обещанное посольство о пограничных делах до сих пор не приезжало. Но, кроме этого, Александр явился пред своим тестем ходатаем по известному делу ганзейских купцов и предлагал посредничество в войне с свейским губернатором. Ответ на это был тот, что об обидных делах уже посылали и пошлют еще посольство; свейские правители могут прислать за перемирьем в Новгород, а ганзейских купцов, хотя они и учинили лихое дело, но, по ходатайству Александра, выпустят.
Но Иван Васильевич все-таки не посылал в Литву послов. Тогда литовцы в другой раз, не дождавшись ответа из Москвы, прислали еще свое посольство. Этот посол (приехал в июне месяце)149 просил от Александра помощи у тестя на турок, которые угрожают литовским владениям нашествием; да также говорил об том, что на границах, особенно со стороны князя Воротынского, делаются страшные грабежи. Посла спрашивали москвичи, куда турки могут прийти на Литву и т. д., и в заключение сказали, что их государь стоит на докончанье и шлет посла.
Действительно, Иван Васильевич отправил посла в Литву, и таким образом, спустя 11 месяцев после последнего своего посольства туда, снова начал со своей стороны сношения. Но этот посол не должен был говорить ни о каких делах, кроме тех, о которых был прислан последний литовский посол, т. е. о турках; он говорил, что Сапегу (имя Литовского посла) спрашивали, куда думают ждать литовцы прихода турок, но Сапега этого не сказал, государь же хочет помогать зятю на неверных. В соответствие жалоб литовцев на князя Воротынского, посол говорил, что из литовских земель сделаны нападения на земли великого князя рязанского. Но этот посол еще не воротился в Москву, как оттуда поехал еще другой в Литву, о том, что Александр пошел войной на Стефана Волошского, так он бы вернулся, потому что Стефан хочет с Александром мира. Литовцы, не видя толку из того, что вызвали москвичей на присылки к ним, отвечали на оба посольства: что об деле князя рязанского разузнают, за готовность помогать на турок благодарят; но при ответе на ходатайство за Стефана литовцы не выдержали и сказали: «Мы надеемся, что брат наш больше приятель зятю своему, чем Стефану Волошскому, у которого мы наш город Бряславль отняли, и Стефана, как сво