172.
От татар страдали не одни Литовские украйны, но и Московские. Эти последние грабежи производили азовские казаки. Князь Кубинский писал к Ивану Васильевичу, после своего приезда в Крым: «Говорят, что азовских казаков, человек с 800, пошло под Русь, только не известно, под твою ли или под Литовскую». Слух оказался действительностью, и к великому князю из Мценска пришла весть от князя Ивана Бельского, что на поле показались многие люди, татарове, и на их отчину, Белевские места, приходили, но не в большом числе. Эти азовские казаки главное мешали частым пересылкам между Москвой и Крымской Ордой, которая вдруг стала оказывать весьма вовремя деятельную помощь первой. Ивану Васильевичу необходимо было послать другого посла в Крым с известием о своих успехах против Литвы. Этим послом был Иван Мамонов; он, доехав до Калуги, должен был остановиться и дожидаться удобного случая, когда можно будет проехать по степи; вследствие этого, по мере того, как шли события, у него не раз переменяли речи и наказы; последнее, впрочем, говорят одно, что ему с Кубенским стараться не допускать мириться Менгли-Гирею с Александром. Мамонову удалось счастливо проехать в Крым только к Рождеству Христову 1500 года.
Для Александра Казимировича ничего не значили его непрошенные помощники, азовские казаки; для него нужно было призвать в степи, по сю сторону Дона, Орду Ахматовых детей, чтобы отвлечь крымцев от южных границ своих владений. Ахматовы дети кочевали между Доном, Волгой и Кавказскими горами, а на лето 1500 года сбирались кочевать между Доном и Днепром. Главный из них, царь Ших-Ахмат, отправил к кафинскому султану спросить дозволения подкочевать к Днепру, потому что на прежних кочевьях нагаи и черкасы сильно беспокоят. Кафинский султан отвечал: «Те земли вольного человека, Менгли-Гирея, и будешь ты с ним в дружбе, то тогда и я тебе друг, а теперь не позволю тебе кочевать к Днепру». Внутреннее состояние Золотой Орды так характеризует князь Кубенский: «Сказывают, что Орда голодна и бесконна, а цари с своей братией не мирны». К этой Орде Александр около декабря 1500 года отправил послом Халецкого; посол должен был объяснить Ших-Ахмату, как Иван Васильевич, на миру и до окончания, начал забирать волости Литовские, и еще призвал к себе на помощь Менгли-Гирея, «и ты бы, брат, по своему с нами слову, своего холопа сказнил; сам ты ведаешь, как московский свою присягу держит: он нам, своему зятю, кяких убытков наделал? Он, твой холоп, сколько лет грубивши и великие измены делавши, что делал с отцом твоим и с тобой, своим государем? Да, впрочем, где слыхано, между великими государями, чтобы государю своему холоп добра хотел? Ты его льстивым словам, в теперешнее его невремя, не верил бы, и тебе бы годилось, брату нашему, старые дела вспомнить и по-прежнему поискать дороги на его землю. А ты, брат наш, когда подкочуешь к нам, то наши земли постерег бы от наших неприятелей, да и своим людям не давал бы наши украйны грабить»173. Ших-Ахмат обещал Александру, что по синему льду перейдет через Дон. Выгоды грабежа и ненависть к Крыму соединили Ахматовых детей, Ших-Ахмат оставил у себя Халецкого, чтобы тот видел, как Орда пойдет на Менгли-Гирея. Ших-Ахмат теперь послал за спросом о перемене кочевья не в Кафу, но уже в Константинополь; Ших-Ахмат просил у султана дозволения кочевать в Белгородчине. В Константинополе, как писал Менгли-Гирей в Москву, ордынского посла приняли дурно и просимого делать не дозволили; но Ших-Ахмат все-таки думал идти за Дон.
Обо всех этих сборах и пересылках знали хорошо в Крыму, во-первых, от изменившего Ших-Ахмату писца, который писал грамоты к Александру, а во-вторых, от бродивших по степям и проживавших то в Орде, то в Крыму татар, и, наконец, от многочисленных между степняками родственников Менгли-Гирея. Когда приехал Мамонов в Крым, то в это время пришли к Менгли-Гирею вести обо всех выше изложенных делах из Орды. Обещанное из Литвы посольство не являлось, и Менгли-Гирей созвал вельмож на совет. На этом совете Мамонов говорил речь об успехах своего государя и об опасности ему и Менгли-Гирею от Литвы и Орды. Менгли-Гирей, по общей думе, отдал приказ по Крыму: «Все должны садиться на коня, каждый должен иметь по три коня на человека, между пяти человек телега, доспеху и корму брали бы много; дома имеет право оставаться только тот, кто моложе 15 лет, а кто не пойдет, тот ни мне, ни моим детям не слуга; срок выступать назначается через 15 дней, готовиться воевать с Ордой; потому что то – пущие наши недруги, а Литовской земле от нас не откочевать». Мамонов должен быть ехать с царем, чтобы видеть его действия.
И так казалось, в 1501 году две Орды должны были сойтись между собой. Движение происходило не только в этих Ордах, но и в Ногайской, так что отношения Москвы и Литвы к ногайцам получают значение в их борьбе. Ногайские мурзы иногда присылали послов в Москву, но здесь с ними не очень церемонились и за грабежи пославших задерживали послов. Ногайские мурзы были родственники ордынских царей и также хотели, с дозволения московского государя, вступить в родство с казанскими царями; но, не обращая на это внимания, ногайцы часто ссорились с казанцами. Ших-Ахмат советовал Александру вступить в сношения с ногайцами; поэтому Александр в посольстве с Халецким приказывал Ших-Ахмату: «Так как он объявляет ногайцев себе приятелями, то хорошо бы сделал, если бы привел их в дружбу с ним, Александром, и они бы потянули на Москву с одной стороны, а Ших-Ахмат – с другой». Но еще ранее, летом 1500 года, ногайские мурзы пришли под Казань со многими людьми, но воеводы великого князя, князь Михаил Курбский и Лобан Ряполовский, с малыми людьми, вместе с казанскими татарами, отстояли город174.
Александр присылал в Москву, после Ведрошской битвы, за опасной грамотой для послов, за тем, что он действительно намеревался вести переговоры о мире. При этих переговорах явилось несколько посредников. Естественными союзниками и посредниками были братья Александра, Владислав – король чешский и угорский, Альбрехт – король польский. К ним Александр обратился, как только началась у него война с тестем175. Короли-братья приготовили посольства в Москву, но туда же должно было явиться, уже впоследствии и за тем же делом, посольство от папы, Александра VI; но оно явилось только ко времени заключения перемирия. Первым приехал в Москву угорский и чешский посол, 9 января 1501 года. 14-го посол был у великого князя и говорил ему речь от брата и свата, что «крепкий мир, который теперь разрушен, нужно восстановить, потому что такому размирью только поганые радуются». В конце речи посол прибавлял, что если великий князь с своим зятем мира не возьмет, то Владислав «своему брату, Александру, хочет быть советником и пособником». На эту речь бояре, от имени великого князя, изложив все причины, заставившие начать войну, говорили, что «великий князь такому размирью не рад, но хочет с своим зятем мира как раньше; а что Владислав хочет своему брату помогать, то он будет помогать неправому; великий же князь, уповая на Бога, за свою правду, хочет против своего недруга стоять». Угорский посол еще просил, чтобы пленных, Владислава для, великий князь выпустил на присяге и поруке. На это был дан ответ, что такого обычая в Москве нет, а пленным никакой нужды тоже нет. Угорского посла принимали с честью и отпустили, сказавши, что Иван Васильевич с королем Владиславом хочет иметь ссылку. 22 января Угорский посол поехал из Москвы, а в это время там уже находился посланный от Александра (приехал 13 января) и говорил, что литовский посол находится в Смоленске и дожидается польского посла, который замешкал за некоторыми делами, и они прибудут вместе176. Эти послы приехали и 21 февраля были у великого князя. Польский посол, зная уже ответ, данный угорскому послу, предлагал главное Ивану Васильевичу, чтобы он, в своей ссоре с зятем, положился на разбирательство королей-братьев. Литовский же посол говорил от Александра, что размирье стало не от него, что он ничего против докончания не делал, к Римскому закону никого не нудил, а это рассказывают лихие люди, изменники; что в Золотую Орду не посылал на лихо своего тестя и т. д., а если что в самом деле сделано против окончанья, то он готов исправить, «а ты бы, брат и тесть, тоже все шкоды, тобой сделанные, исправил». На эти речи дан ответ, сначала польскому послу. Ответ, по смыслу, был схож с ответом послу угорскому и кончался теми же словами, что Альбрехт будет помогать неправому, а великий князь за свою правду готов стоять. Литовскому же послу пересчитаны были все неисправленья Александра перед тестем и даже прибавлены обличения; так: «Александр говорит, что он писал титул Ивана Васильевича так, как писал его король Казимир; так с Казимиром у Ивана Васильевича докончанья не было; принуждение православных к Римскому закону было, и это говорят даже литовские люди, которые теперь в плену; в Золотую Орду Александр посылал на лихо московского государя, и которых людей посылал, и те его люди у нас» и т. д. Но главное в ответе было следующее: «Говорили вы, что нам в отчину Александра не вступаться, а города и области, которые наши люди поймали, то их поступиться, то эти города волости и земли из старины наша отчина».
На дальнейшие переговоры об условиях мира послы не были уполномочены, и, после выслушанного ответа, польский посол повторил предложение посредничества королей польского и угорского. Это предложение было принято; тогда послы стали говорить, что как Королевство Угорское, так и Польское, далеко, и оттуда скоро послам прибыть трудно; поэтому великий князь приказал бы своим украйникам до прибытия послов зацепок не делать никаких. И на это было дано согласие с условием, что если и литовским украйникам будет дан такой же приказ, то тогда Шемячич, Можайский, Бельский и другие князья не будут делать набегов на Литовские земли.
Второстепенным предметом переговоров были переговоры о пленных. Мы видели, что отвечали бояре угорскому послу относительно выпуска пленных на поруке и присяге: то же отвечали они литовскому и польскому послам. Тогда послы попросили, чтобы им дозволили видеться с пленными. На это было дано разрешение, и послов водили по тёмницам, где сидел Гетман с товарищами