ослы короля и великого князя Александра никакого дела не сделают без ливонских». На это был дан ответ, что «государь взял перемирье с королем, но так как послы говорят, чтобы взять перемирье на шесть лет и с ливонскими немцами, то у немецких послов речи выслушаны и для, свойства с Александром королем сказано немцам, что наместникам Великого Новгорода и Пскова приказано взять с ними перемирье по старине. Вы послушайте, что на это говорят немцы: что они приeхали не бить челом о перемирье, а сказывают, что просил магистра Александр король о том, чтобы он с нами перемирье взял, и теперь они хотят взять перемирье с нами, а не с нашими наместниками и отчинами. Так вот вам грамоты, как прежде присылали магистр и вся Ливонская земля бить челом о перемирье к нашим наместникам и отчинам, и вы сами посмотрите, гораздо ли они так говорят?» Послам были принесены грамоты, и они их вычли; немецкие послы присутствовали при этом. Послы сказали, что немцы вчера говорили не гораздо, и грамотам пригоже быть таким, какие были прежде, и заключать перемирье немцам следует в Новгороде. Послы только и сказали, чтобы велели написать образцовый список перемирным грамотам с немцами. Когда это было исполнено, то послы сказали, что теперь немецкое дело уже вконец положено, и следует самое большое дело тоже вконец учинить. На это тоже было дано согласие.
Насколько выгодно было перемирие для литовцев, то лучшие судьи в этом деле они сами, и это их суждение увидим на самом деле, когда Александр будет утверждать договор; теперь же должно сказать о том, что обстоятельства соединили немцев с литовцами против Москвы, которая никогда не хотела принять ливонцев под свое соблюденье. Москвичи теперь дозволили ливонским послам приехать в Москву вместе с литовско-польскими послами, но только бить челом о мире, а до переговоров вместе с литовцами не допустили, и, отделяя немцев от литовцев, москвичи, на оснований старины, заставили представителей всех ягайловцев подтвердить свои требования относительно ливонцев. Поляки и литовцы теперь выдали немцев; скоро увидим, что и немцы будут точно также выдавать их Москве. Только тяжелые обстоятельства, и то впоследствии, соединят все эти дворянские страны в один союз для борьбы с той же мужицкой Москвой.
Немецкое дело было для ягайловских послов небольшое дело: большим делом они считали утверждение своих перемирных грамот. Послы (по приглашению бояр) привесили к грамотам печати, а Иван Васильевич и Василий Иванович, великие князья, целовали на грамотах крест. После речей о Греческом законе, которые выше изложены, послам подали мед в золотых сосудах, и потом великие князья отпустили их, приказав к их государям поклоны; угорскому послу, кроме того, приказано было от Ивана Васильевича сказать его государю, чтобы «Владислав, брат и сват, по своему родству и дружбе, делал бы так, чтобы послы между нами ходили и здоровье наше видели».
Послы поехали с Москвы 6 апреля, а 6 мая208 отправились из Москвы послы от Ивана Васильевича, боярин Петр Плещеев с товарищами, для присутствия при Александровом крестном целовании на договорной грамоте. В речах к Елене Ивановне послы должны были говорить, что «Божья воля сталась: матери вашей, а нашей государыни, великой княгини Софьи, в животе не стало, и она, отходя от сего света, приказала тебе благословение и прощение; а только ты поколеблешься в Греческом законе и похочешь приступить к Римскому, то мати твоя приказала тебе, что она тебя про то не благословляет».
Послы ехали в Литву медленно: от Москвы до Дорогобужа их путешествие продолжалось с лишком три недели. Это рассердило Ивана Васильевича, и он послал к ним грамоты, чтобы они ехали быстрее. Когда они въехали в Литву, то не присылали о себе никакого известия, и вот 20 июля прислал в Москву князь Семен Бельский грамоту, в которой говорилось, что будто Александр задержал московских послов и отослал их в Троки. Вследствие этой вести Иван Васильевич отправил (24 июля) грамоту к своим послам: упрекал их, что они дурно делают, что ничего не отпишут в Москву о делах, и при этом приказывал, чтобы посланного с этой грамотой они отпустили так, чтобы он воротился в Москву к Успеньеву дню (15 августа), и только он не приедет к этому сроку, «ино послы угорской, польские и литовские говорили от своих государей неправду и нам лгали, а князь великий Александр нам ратен». Посланный к назначенному сроку не явился, а 26 августа приехал человек от Александра о том, что украйники московские не могли отстать от своего давнего обычая и начали обижать литовских подданных, поэтому послов позадержали, чтобы дать подробное известие о тех обидах. На это был ответ, что обидных дел со стороны московских поданных не знают, а знают только обиды со стороны литовцев, да и литовский гонец не привез списка этих обид, но того не слыхано, чтобы, ради обидных пограничных дел, задерживались послы. Своим же послам Иван Васильевич приказал, чтобы они непременно дали знать о себе к Воздвиженьеву дню (14 сентября); если же не будет к этому сроку известия, то значит, Александр, как прежде с послами, так и теперь, приказывал неправду и не хочет никоторого доброго дела.
Александру, как видно, тяжело было подтвердить невыгодный для Литвы договор; он задерживал московских послов, и даже, отправляя последнюю грамоту к Ивану Васильевичу, он не дал еще крестного целования на перемирных грамотах, а между тем московские послы жили в удалении от двора, в селе. Только 27 августа Александр привесил к перемирной грамоте свои печати и поцеловал крест. Отпуская бояр, Александр говорил им: «Молвите от меня брату моему и тестю, что которые наши земли он поймал за себя, и он бы нам те земли отдал, а которых людей поймал, и он их отпустил, чтоб из-за того между нами братство и любовь не рушились».
Еще в то время, как Александр отправлял послов в Москву для заключения договора, то, по дошедшему до нас Наказу послам, литовцы, в случае смерти завоевателя, хотели увеличить свои требования. После заключения перемирия старый московский государь жил недолго: ему уже было 65 лет. Договаривающиеся стороны условились, чтобы в течение перемирия ездили послы между государями для того, чтобы привести их к миру. Но первая посылка в Литву из Москвы была не об этом. В ноябре 1503 года поехал в Литву Никита Семенов Губа-Моклоков; посольство к Александру было о проезжей грамоте через его владения для датского посла и по другим делам. Одновременно с его отъездом из Москвы приехал туда из Литвы гонец о делах пограничных. Получив на дороге известие об этой присылке, Моклоков поехал к Александру. Он относительно проезжей грамоты получил ответ, что король и великий князь Александр, «помня свое слово и перемирную грамоту, как и прежде никогда не выступал ни в чем перед своим братом», посла Датского пропустит чрез свои владения и грамоты даст. Моклоков привез эти грамоты, но в проезжей грамоте чрез польские владения, которая была писана по-латыни, титул: «государь всея Руси» был пропущен. Выше мы видели, что в проекте Наказа послам правительство Александра хотело, чтобы этот титул, по крайней мере, не был употребляем в отношениях к Польше. Это дело не было поднято во время переговоров, и его пришлось оставить до другого времени, но и теперь оно не решилось в пользу Александра. Моклоков воротился в Москву 7 февраля, а 26-го приехали александровы послы для переговоров о мире (впрочем, это было не главной целью посольства). В речах послов говорилось: «Для братства и дружбы, ты бы нам нашу отчину вернул, потому что сам можешь разуметь, что каждому своя отчина мила и каждому своего жаль; мы надеемся, что ты, брат наш и тесть, в чувство придешь, лакомство на наши земли оставишь, лихих людей не будешь слушать и вместо нас неприязнь обратишь на врагов имени Христа». Ответом на это было обращение польских острот на их авторов: «Брат наш нам правду говорит, что каждому своя отчина мила и каждому своего жаль; а брату нашему и зятю ведомо, что Русская земля, Киев, Смоленск и иные города, из старины наша отчина, и нам ныне своей отчины жаль». Но вопрос о титуле повел к дальнейшим спорам, бояре говорили: «король Александр, как прежде не правил по договорным грамотам, так и теперь не правит: в проезжей русской грамоте через Литву имя государя написано по перемирной грамоте, а в проезжей латинской грамоте чрез Польшу государево имя писано не как следует». Послы на это начали говорить, что их государь в докончальной грамоте написал титул «Государь всея Руси», свойства ради, потому, что вашему государю этот титул нравится. «Чем это ваш государь дарит нашего свойства ради»? – отвечали бояре и начали показывать докончальные и посыльные грамоты других государей, как доказательство настоящего титула Ивана Васильевича. Александрово правительство поспешило поправить дело о титуле следующим образом. В конце 1504 года приехал в Москву от Александра гонец: он привез грамоты для послов с требуемым титулом и объяснял от имени Александра это дело так: «Писарь Великого княжества Литовского знает наши титулы, а писарь Короны Польской, который мало знаком с докончальными и перемирными нашими грамотами, не удивительно, что ошибся, и так твое имя написал».
Признание и поляками титула «государя всея Руси» за московскими государями было последним важным делом Ивана Васильевича, в его отношениях к правительству Александра. Сношения Москвы с Литвой шли до самой смерти Ивана Васильевича: они были о делах пограничных и также об отъезчиках209.
В конце 1505 года, посланный от Александра к тестю о пограничных делах приехал в Москву и правил посольство Василию Ивановичу, потому что его отец 27 октября 1505 года скончался210. Bесть о смерти завоевателя была получена в Литве, и Александр обратился с этим известием в Ливонию. Прежде, когда было заключено перемирие, то Александр утешал магистра тем, что татары могут напасть на московские владения, и этим обстоятельством можно воспользоваться211. Теперь же Александр говорил магистру через посла, что в такой час потребный, когда московский государь умер, следует, взявши Бога на помощь, поправить свои дела по-старому, и что для этой цели он собирает сейм в Вильне