212. Александр отправил также и посольство в Москву, потому что по договорной грамоте послы для приведения государей к миру должны ездить между ними. Послы приехали в Москву 15 февраля 1506 года213 и говорили о прочном мире, как было прежде сего, а которые города и волости забраны, и тем бы великий князь поступился, людей же их из плена выпустил, а обиды оправил. Молодой государь отвечал, что доброй смолвы желает, как будет пригоже, чужих же городов и волостей не держит, а держит только свои214. Должно быть, под влиянием этого неробкого ответа, в мае 1506 года, Александр говорил магистровым послам, что хотя их неприятель никогда своих обещаний не держал, но им следует держать пepeмиpиe до конца и без великой помощи против такого важного неприятеля дела не начинать; особенно нужно смотреть и дожидаться, как молодые княжата будут управлять в своем панстве, и если между ними будут какие-нибудь ссоры, то тогда можно все поправить по-старому; да также князья пограничные, которые всегда от предков короля ласку имели, могут, вместе с младшими братьями великого князя, обратиться к королю, и тогда, с помощью Бога и магистра, можно все потерянное вернуть215.
У Александра, кроме магистра, явился более деятельный союзник: это Магмет-Аминь Казанский. Он отправил в Литву посольство, в котором извещал, что захватил москвичей у себя, а посланное войско великого князя под начальством князя Дмитрия разбил, и тот бежал; в заключение Магмет-Аминь приглашает Александра к союзу. Но эти послы явились в Литву уже после смерти Александра и обратились с речами к Сигизмунду216. Впрочем, Александру невозможно было воспользоваться предложениями казанского царя, так как ему в конце жизни должно было заняться делами со стороны степей, потому что крымцы делали на владения его набеги, а в то же время из Москвы говорили в прежнем тоне. Василий Иванович, извещая Александра о своем вступлении на престол, говорил через послов, чтобы король правил по докончанью: своей жены, а великого князя сестры, к Римскому закону не нудил. На эти старые речи отвечали, что никого к Римскому закону не нудят217.
Как только пришла весть в Москву о смерти Александра, то великий князь послал навестить сестру и приказал ей говорить: «чтобы она похотела и говорила бы Бискупу и панам, всей Раде и земским людям, чтоб похотели его государства служить; если же начнут опасаться за Веру, то государь им в том ни в чем не порушит, как было при короле, а жаловать хочет и свыше того. Да приказал великий князь королеве челобитье. Ко князю Войтеху, Бискупу Виленскому, пану Радивилу и всей Раде приказал великий князь о том же, чтобы они похотели его на государство». Как прежде брачная система, так теперь избирательная, не приложимая к государствам подобным Московскому, с первого раза осталась без последствий, и Елена Ивановна дала ответ, что король Александр поступился государством своим брату своему, королевичу Жигимонду. Сигизмунд же, еще королевич, прислал к Василию Ивановичу сказать, что хочет слать к нему послов о многих делах, а короля Александра в животе не стало218. Эти послы явились в Москву в конце марта 1507 года219, и говорили Василию Ивановичу от его свата и брата, что он сел на своих отчиных столах, литовском и польском, и что теперь следует восстановить вечный мир, а захваченные земли отцом Василий Ивановича возвратить. Жалобы на прежние обиды кончались словами: «Мы имеем упование от Бога, что суд и правда Божия не отступят от того, кто в правде стоит и страх Божия в сердце держит». На вызов последовал вызов: Василий Иванович отвечал, что он держит свою отчину, чем пожаловал его и благословил отец и дал Бог от прародителей, да и вся Русская земля наша отчина. Так как послы жаловались на захваты земель во время перемирия, то на это было сказано, что перемирье было только с королем Александром, и тогда все исправляли, а «с Жигимондом-королем перемирья не было, впрочем; великий князь миру с ним хочет, как пригоже». Отпуская послов, Василий Иванович приказал им передать королю, чтобы он Елену Ивановну держал в чести и к Римскому закону не нудил220.
Сношения между государствами прекратились.
Из предыдущего можно видеть, что причины успехов Московского государства в отношениях к Литве враги полагали, во-первых, в счастливых обстоятельствах, а во-вторых, в личных талантах Ивана Васильевича. Александр, как видно, признал эти таланты и за сыном Ивана Васильевича и ждал для себя выгод от перемены обстоятельств. Сигизмунд надеялся на то же, и обстоятельства, по-видимому, благоприятствовали ему. В Северной России все было спокойно: молодые княжата жили мирно, служебные князья тоже не поднимали никакой смуты. Но со стороны степняков было совсем другое. В половине лета 1503 года Ших-Ахмат кочевал с мурзами за Медведицами; людей у него было мало. Ших-Ахмат просил, чтобы Иван Васильевич достал ему Астрахани, а он ему прямым другом учинился и от недругов московских отстал, а что он отправил посла в Литву, то это за тем, чтобы оттуда отпустили его послов, которые с прошлого лета там остались221. Но в Литве в это время рассуждали отпустить или задержать Ших-Ахматовых и ногайских послов; если задержать, то содержание их только лишний расход, потому что они много съедят, да и одежду, что им дана, издерут222. Между степняками была рознь, и Менгли-Гирей требовал от мурз, чтобы они перевезлись за Волгу, а Ших-Ахмата от себя отослали. Ших-Ахмату было дурно так жить; Иван Васильевич обещал, что когда у него будет конь потен, то он шел бы в Москву, где его пожалуют и место дадут в своих землях. Но Ших-Ахмат пошел к Kиеву, потом в Белгородчину, отсюда, гоняемый белгородчанами, он прибежал в Киев. Дмитрий Путятич схватил царя и отослал его к своему государю. Здесь решили, что прежнего своего союзника следует задержать. Со времени победы над Ших-Ахматом Крымская Орда могла покуда не бояться врагов. В Крыме жил московский посол Заболотской; он не получал из Москвы никаких вестей и в то же время не имел денег. Заключивши пepемирие с Александром, Иван Васильевич, по обычаю, не извещал об этом Менгли-Гирея. В июле 1503 года пришли из Крыма татары с грамотами, в которых Менгли-Гирей изъявлял сожаление, что, отправленный в конце прошлого года к нему, посол из Москвы был ограблен на Поле и предлагал присылать к Путивлю своих татар для сопровождения послов. Но Иван Васильевич назначил посла в Крым только тогда, когда в Литве были задержаны московские послы. В августе (22), в грамоте с татарами, Иван Васильевич писал к Менгли-Гирею: «с чем присылали ко мне недруги, угорской и литовской, об том я посылал к тебе боярина, и он не дошел до тебя; сам знаешь, что с ним случилось на Поле. Я к литовскому послал, что если хочет он со мной мира, то взял бы мир с братом моим, Менгли-Гиреем, и литовский до сих мест моих послов не отпустил, а поэтому я с ним хочу начать свое дело делать и посылаю на него своих детей, да и ты бы послал также. Я ныне послал к тебе своего боярина Ощерина и наказал ему о всех делах; ему велено лежать в Путивле и ждать от тебя вести, кого ты по него пришлешь. А что ты тратил на моих послов, за то я тебе челом бью и велю уплатить». Татар, поехавших с этими грамотами, разогнали на Поле, и один из них воротился в Москву только 11 октября; Ощерин находился в Путивле; из Крыма получили вести в Москве только в августе 1504 года. А между тем в начале осени 1503 года Шемячич и Можайский прислали в Москву известие, что пришли к их землям крымские татары и просили жителей указать им путь за Днепр в Литовские земли; при этом они обещали отдать взятое в плен в Черниговских землях, которые они грабили по ошибке, думая, что это Литовские земли. Жители этому поверили, не стали беречься, и татары произвели грабеж. Немного спустя после этого Менгли-Гиреев сын, Бурнаш, пришел на Московские украйны и тоже начал грабить. Но из этих грабителей много было побито и взято в плен.
Когда Ших-Ахмат попался в руки Александра, то последний писал к Менгли-Гирею, что он изловил общего недруга, и с ним нечего делать иного, как представить пред царя, или его самого, или его и его братьев, головы. Александр при этом по-прежнему предлагал Менгли-Гирею прислать за послом, Дмитрием Путятичем. Уланы и князья приступали к царю, чтобы он это сделал. Но Менгли-Гирею слова Александровы показались угрозой, и он прислал (в августе 1504 года) татар в Москву с грамотами. В них, объявляя о своих делах, царь писал, что прежде посылать в Москву было нельзя, потому что Поле было не чисто от азовских казаков. Менгли-Гирей также просил о выпуске попавшихся в плен крымцев. Отпуская татар в Крым, Иван Васильевич писал к царю: «Александр хочет с тобой ссылаться и поставить перед тобой твоих недругов. Ших-Ахмата литовцы схватили и объявили, что это ему за то, что он приходил на их украйны; но ты сам ведаешь, что Ших-Ахмат приходил ради их же и они его звали. Ты сам теперь посмотри литовской правды и с королем не мирись, потому что ему Ших-Ахмата не отпустить, не убить и не стать с ним против тебя и меня; да если и поставить Ших-Ахмата против нас, то ведома нам литовская сила и нам можно против короля стоять». Когда Иван Васильевич так писал, он в то же время послу, ездившему от него в Литву, наказывал говорить, если можно, самому царю Ших-Ахмату или человеку, который ему верен: «Ныне мне сказывали, что ты приехал в Литву, и если хочешь к нам прямого братства и дружбы, то домыслился бы сам, как тебе выехать из Литовской земли; да поехал бы ты к нам, и как пpиедешь, то я твою истому подниму и людей твоих пожалую, а тебе место в своих землях городы дам». Но Ших-Ахмата Ивану Васильевичу не удалось добыть в свои руки и приходилось своими средствами управляться с Крымской Ордой. Когда, наконец, Ощерин отправился в Крым, то главная его забота должна была состоять по обычаю в том, чтобы Менгли-Гирей не помирился с Александром, и объявлять царю, что великий князь взял с литовским перемирье, потому что последить обещался взять перемирье и с ним. Что же касается обещанной литовцами дани по старине, то говорить, что она не так велика, чтобы могла удовлетворить всех крымцев, потому что когда крымские люди воюют Литовскую и Лядскую землю, то они тем богатеют, а встречи им в Литовской и Лядской земле нет, так поэтому и не для чего