Это последнее было около Петрова дня (29 июня) 1508 года, и к этому времени в Минск пришел с войсками сам король. Ходить по Литве и грабить ее в течение времени от начала Великого поста до Петрова дня, при помощи только одних служебных князей, при всех талантах князя Михаила Львовича, было опасно. Глинский в посольстве к великому князю описывал свои успехи, но кончал этот рассказ следующими словами: «Я, государь, к воеводе вашему, Якову Захарьевичу, и к иным воеводам, послал своего приятеля, что если есть ваш приказ, то они бы к делу поспешили. А Вашей милости, государю, низко челом бью, учините милость, по своему обещанию, защитите нас; сделайте это не только ради моего челомбитья, но и для своего (т. е. православного) доброго и от того погибающего христианства (Глинский, как католик, говорит: «вашего христианства»), которые, вместе со мной, надежду на Бога и на Вашу милость положили; прикажите воеводам идти навстречу неприятелю, чтобы, видя то, братья мои и приятели и все христианство, которые на меня понадеялись, в отчаяние не впали». Глинский, руководитель всего восстания, ободряя товарищей, сам приходил в отчаяние, чтоб его москвичи, тем или другим образом, не выдали их литовцам. Эти опасения могли возбудиться тем, что в это время в Москве были литовские послы и вели переговоры236.
Король, который стращал московского государя войной еще в начале весны 1507 года, приготовился к ней только к середине лета 1508 года, и теперь угрожал, во-первых, Глинскому. Даже выше изложенное посольство Глинского к Василию Ивановичу не попало, как видно, в Москву, и его литовцы перехватили, и поэтому мы знаем его по литовским государственным бумагам, в которых оно записано. Сигизмунд долго готовился к войне, но когда осенью москвичи хотели начать войну, то он это остановил присылкой в Москву за опасной грамотой. Но так как литовские послы все-таки не явились, а восстание Глинского и переговоры с ним обещали много выгод, то с ранней весны снова двинулись московские войска к литовским границам; служебные князья, как мы видели, явились на помощь Глинскому. Но у воевод не было больших военных столкновений с литовцами, должно быть, потому же, почему и осенью прошлого года. Из Дорогобужа прислал наместник в Москву известие (ранее июня месяца), что писал к нему смоленский владыка, Иосиф, о том, что идут к государю королевские послы по опасной грамоте, а с теми послами купцы литовские, и поэтому государь велел бы дать опасную грамоту на этих купцов. Опасная грамота была дана. Приготовленное с осени посольство в Москву, наконец, явилось. Эти послы переехали вместе с послами Менгли-Герея и предлагали примирение на условиях возвращения завоеванного. Они привезли о том же грамоту к боярам от панов Рады. Ответ на это посольство был обыкновенный, что государь мира хочет, а чужих городов и волостей не держит и т. д. Но эти послы не были большие послы, и через три дня после их приезда пpиехал в Москву от короля писарь Юшко с грамотами, чтобы дан был опас на больших послов. Опасная грамота была дана. Вместе с этим послом приехал человек королевы Елены Ивановны. Приказывая великому князю челобитье, Елена Ивановна писала, чтобы государь с королем Жигимондом был в мире и братстве237. Как прежде к отцу, так теперь к брату, в письме Елены Ивановны говорилось, что вся размирица происходит от лихих людей, которыми теперь являются Глинские, а князь Михаил Глинский (как прежде Бельский), забывши милости короля Александра, который его из смерда сделал паном, посягнул на здоровье своего государя и был причиной его смерти238. На это письмо был дан ответ, в котором сначала излагались причины прежней войны с Александром, т. е. гонение на православных, а теперь, когда Сигизмунд сел на место Александра, то он, после присылки своих послов, начал бесерменство наводить, да посылал своих воевод на наших князей, но его воеводы были отбиты. А что касается князя Михайла Глинского, то присылал бить челом и проситься в Московскую службу не один князь Михаил Глинский, но многие русские князья, которые держат Греческий закон и сказывают, что пришла великая нужда o Греческом законе, и они, не хотя приступить к Римскому закону, били нам челом в службу. Да, кроме того, нам кажется, что и тебе, сестра, с тех пор, как умер твой муж, тоже есть неволя, потому что хотя от Жигимонда у нас не раз бывали послы, а от тебя не бывало никакой вести. Так если на Русь такая нужда пришла, то мы хотим ее боронить, а ты бы, сестра, памятовала Бога, свою душу и наказ родительский, не нанесла бы нашему Греческому закону укоризны и к Римскому закону ничем не приступала». Всеми этими переговорами и пересылками Сигизмунд протянул время так, что последний ответ Василия Ивановича был от июня 1508 года239. Эти-то переговоры необходимо должны были наводить страх на Глинского.
Все указы о сборе войск мало действовали в Литве, а Глинский этому еще более мешал. Каково было озлобление на него, служит доказательством то, что в Литве сочинили следующее письмо в Москву, которое, впрочем, не видим, чтобы было послано по назначению, Сигизмунд вначале писал к Василию Ивановичу то же, что уже было прежде изложено в письме Елены Ивановны к брату, что Глинский был виновник смерти Александра, и представлялись тому доказательства, показания будто бы сообщников Глинского. К этому прибавлялось (впрочем, может быть, это было сказано и в письме Елены Ивановны), что Глинский, «при жизни брата нашего, Александра, с отцом твоим его в великое нежитье ввел, невестке же нашей, а сестре твоей, много неприятностей сделал, о чем и послам вашим, которые у брата нашего бывали, хорошо известно. А теперь, убивши Пана Забережского, начал бунтовать, объявляя, что ты посылаешь ему в послугу князя Данила Щеня и Якова Захарьевича; да прежде к нему приходили Шемячич и другие твои воеводы». Эти речи кончаются следующими словами: «Нам, конечно, нет никакого дела, как ты чествуешь своих князей и воевод, что нашим смердам, паробкам и изменниками в послугу даешь, а мы будем защищать отчины наши»240. Для того чтобы высказать эту свою досаду, Сигизмунд хотел воспользоваться тем случаем, что его послы и купцы еще во второй половине июня не возвращались назад. Наконец послы приехали: Сигизмунд должен был прочесть ответ на письмо Елены Ивановны и остановиться посылкой своего письма; однако он отправил еще гонца в Москву (5 августа) о том, что опасная грамота на больших послов дана не такая, какую следовало дать, и что купцы, приехавшие по опасной грамоте, задержаны. В этом состоявшемся посольстве о Глинском говорилось так: «Ты через свои опасные листы наших послов задержал в Москве на долгий срок по просьбе нашего изменника, Глинского, а в тот срок к тому изменнику послал на помощь своих воевод; когда же ты и отпустил наших послов из Москвы, то они еще были по твоему приказу задержаны твоими наместниками на Белой». В Москве, давши простой ответ на эти слова Сигизмунда, дали требуемую опасную грамоту241.
Получивши опасную грамоту на великих послов, Сигизмунд должен был послать их, но в Литве решили попытать военного счастья, и военные действия уже начались. В этом отношении особенно досадно было литовцам на Менгли-Гирее: он предлагал им прислать в помощь своих людей к Шеву и Вильне. На это предложение Сигизмунд отвечал, что в помощи царевых людей в этих местах совсем не нуждаются и сами их защитят, а слал бы он своих людей к Московским украйнам. Но помощь татарская не явилась, а Менгли-Гирея только ходатайствовал о Глинском. Здесь Сигизмунд уже не стеснялся говорить; он писал к царю: «Ты пишешь, что Глинской такой молодец, какого в Литве не бывало, – это правда, что такого изменника и злого человека в Литве никогда не бывало. Да не только в Литве, но и в Орде известно, что Глинские прежде и теперь у наших слуг служат, а сам Глинской не по отечеству был славен, а лаской нашего милого брата, которому он за это отплатил тем, что помог умереть». А об обещанной Менгли-Гиреем помощи Сигизмунд говорил так: «Ты нам ярлыки подавал на города, что были за нашими предками, то ты сам посмотри, какой нам прибыток от твоих ярлыков, коли те города и земли Московской держит в своих руках и сбирает с них дани, а мы откуда же возьмем поэтому денег и поминки для тебя и твоих людей?»242
Когда был получен приказ великого князя, что воеводам идти в Литовскую землю и сходиться в Орше, то Глинский с князьями направился к Друцку. Князья Друцкие сдались с городом и целовали крест, что служить им великому князю. От Друцка князья повернули к Орше, где и сошлись с воеводами великого князя до прихода князей: пришел к Орше князь Данило Щеня с новгородскими войсками. Князья и воеводы начали осаду города, король в конце июня находился уже в Минске, а к началу августа в Смоленске и оттуда посылал в последний раз в Москву за опасной грамотой для великих послов. Осада Орши была без выгод для москвичей, и когда пришла весть, что король идет на помощь к городу, московские воеводы и князья пошли на восточную сторону Днепра, король пришел и встал против воевод на другой стороне реки. Но из этого ничего не вышло: воеводы отошли к Дубровне, король пошел за ними; здесь опять стали друг против друга через реку и так стояли семь дней. Отсюда воеводы пошли, кто к Дорогобужу, кто в Вязьму, иные к Мстиславлю, и, таким образом, все вышли из Литовской земли, в которой, по обычаю, все разоряли. Шемячич же пошел в свои города. Король, оставленный москвичами, воротился к Смоленску. В это время пришли слухи в Москву, что король отпускает своих людей из Смоленска к Торопцу, Белой и Дорогобужу. Вследствие этих вестей, великий князь приказал воеводам идти к Вязьме. При этом князю Щеняте велено было идти к Торопцу, потому что из Торопца пришли подлинные вести, что королевские люди туда пришли и приводят людей к крестному целованию на короля. При появлении у Торопца князя Щеняти целовавшие крест на короля разбежались. Не более имели успеха литовцы и под Дорогобужем: Станислав Кишка его занял, но когда услышал, что идут туда московские воеводы, то бежал в Смоленск. Под Белой литовцам удалось столько же – они сожгли город.