енщина. И уже много позже, после жарких ласк, он лежал в ее объятиях и пересказывал этот дурацкий разговор. К его удивлению, Фредегонда не стала ахать и охать, жалея его. Она сказала, твердо глядя ему в глаза.
— Конечно же, ее нельзя никуда отпускать, ты лишишься земель и городов. Это просто глупо. Но ведь ее отец уже стар, не так ли?
— Ты на что это намекаешь? — приподнялся на ложе Хильперик.
— Отец ее наследник, вот на что я намекаю. А следующий наследник — это ты, мой лев. Потому что, если ее отец умрет, всем будет не до тебя. У старого короля нет сыновей, а значит, за королевский трон немедленно начнется грызня. И кто бы ни победил, у него не будет права требовать с тебя «утренний дар». Только сделать нужно все по-умному. Иди ко мне, я снова хочу тебя.
— Это город короля Гунтрамна, нечестивец! — стучал посохом и брызгал слюной епископ Сабауд. — Убирайтесь отсюда! Мой государь этого так не оставит!
— Да успокойтесь вы, святой отец, — примирительно поднял руки Фирмин, граф города Клермон. — Король Сигиберт взял этот город под свою руку, и мои воины никого тут не тронут. Богом клянусь!
Города в то время брали примерно по одному и тому же сценарию. Когда к стенам подходила армия, горожане просто открывали ворота. Они приносили клятву верности новому правителю, чтобы город не грабили. Им, по большому счету, было все равно, кому из королей платить налоги. Они всех франков ненавидели одинаково. В этот раз все было точно так же. Возмущался лишь епископ, преданный Гунтрамну, который его сюда назначил. Жителям же было глубоко наплевать, лишь бы дочерей не трогали и город не жгли. Надо сказать, что короли относились к этому легкомыслию подданных с удивительным пониманием, и измены в их действиях не усматривали. В неудачах они винили только самих себя. Не смог удержать город, сам виноват, горожане то при чем? Их дело подати вовремя платить.
К Арелату подошли две армии — ополчение Клермона и дружина из Меца под командованием герцога Адовария. Всего около двух тысяч человек. Для небольшого города этого было более, чем достаточно. Теперь дело оставалось за малым, Арелат нужно было удержать. Никто даже не надеялся, что король Гунтрамн спокойно воспримет потерю морского порта.
Собственно, так оно и получилось. Патриций Цельс, взяв по дороге вражеский Авиньон (который тоже просто открыл ворота), уже через две недели осадил Арелат, в котором засели воины Сигиберта.
Надо сказать, что брать штурмом города варвары тогда толком не умели. Достижения римлян были прочно забыты, и германцы использовали длительную осаду, предательство изнутри и метод, который можно было назвать «Полезем наверх по лестницам, а вдруг получится». Именно поэтому лангобарды в Италии так и не взяли Рим, хотя бродили вокруг него больше двухсот лет. А греки при осаде Трои, так и вовсе не предприняли ни одной попытки штурма за все десять лет осады. Видимо, они не знали, что так тоже можно было.
Патриций Цельс, хоть и был человеком начитанным, брать города умел, используя лишь три вышеупомянутых метода. Он разбил лагерь, и взял город в осаду. Потом он попробовал организовать штурм, но мобилизованные крестьяне не горели желанием получить по голове топором, и вялая попытка сошла на нет сама собой. Оставался только один способ взятия вражеского города, и свои плоды принес именно он.
Величественный цирк был выстроен в благословенные времена императора Антонина. Теперь же он дал приют немногочисленным жителям, превратившим его в крепость. Церковь, где происходил этот разговор, была прилеплена изнутри к одной из огромных арок, ставшей ее сводами. Седой граф Клермона стоял перед епископом Сабаудом, склонив голову, как мальчишка.
— Сын мой, — заявил графу Фирмину епископ. — В городе заканчивается еда. Через пару недель мы начнем умирать с голоду.
— Они скоро уйдут, — хмуро ответил граф, который и сам не верил в то, что говорил.
— Никуда они не уйдут, — уверил его епископ Сабауд. — Можешь не надеяться. Зато теперь это город короля Сигиберта, раз его жители принесли присягу. А что это значит? Это значит, сын мой, что если Арелат возьмут, то здесь начнется сущий ад.
— Город не возьмут, — хмуро отбивался граф. — Мы сможем его удержать.
— Обязательно возьмут, — уверил его епископ. — Вы ослабеете от голода, и вас перережут, как цыплят. И нас вместе с вами. Так-то вы защищаете город, который вам доверили?
— Что ты предлагаешь, святой отец? — спросил его Фирмин.
— Вылазку сделайте. Пришли воевать, так воюйте. В поле вы их разобьете. Их даже меньше, чем вас. А патриция Цельса я знаю, он трус и пустобрех. Это его первый поход, он и воевать толком не умеет.
— Да? — Фирмин глубоко задумался.
— Да! А если вам в поле туго придется, снова в городе закроетесь, — выложил последний козырь епископ. — Ну, что ты раздумываешь? Или так и будешь за стенами сидеть, как старая баба? Тебя же собственные воины на копья взденут. Что за вождь, скажут, трусливый?
Решение было принято, и Фирмин пошел готовить вылазку. Епископ позвал доверенного слугу.
— Выйдешь ночью в лагерь патриция и скажешь ему только одно слово: «Готовься». Ты меня хорошо понял?
— И это все? — недоумевающее сказал слуга.
— Все, он поймет, — кивнул епископ.
Слуга вышел, а епископ обратился к распятию. Ему нужно было отмолить свой грех.
Все получилось очень скверно. Фирмин и Адоварий метались вдоль строя, но остановить разгром не могли. У Цельса оказалось чуть ли вдвое больше людей, чем у них, и северян теснили к стенам города. Рубка была ожесточенной, и множество ополченцев из Клермона уже пало от мечей бургундской армии. Воины Адовария, пришедшие из Рейнских земель, бились лучше, но и они несли ощутимые потери.
— Отворяй! — израненный воин молотил в ворота рукояткой меча. — Открывай ворота, сволочь!
На голову ему сбросили камень, и он упал, обливаясь кровью. Камни полетели густо, калеча и убивая воинов Сигиберта. Епископ Сабауд, который погнал горожан на стены под страхом отлучения, тоже был на стене.
— Бросайте, дети мои, камни, бросайте! Если воины нашего доброго короля возьмут город, нам тут всем не поздоровится!
Горожане-римляне и сами отлично понимали, что случится, если город возьмут озверевшие от крови франки и бургунды, а потому метали камни с удвоенным усердием. Наконец, строй воинов Сигиберта был прорван, и они побежали к реке, что протекала рядом. Рона была рекой своенравной, а противоположный берег имела или заросший камышом, или очень болотистый. Клермонцы бросили оружие и поплыли через реку на щитах, увлекаемые течением. До противоположного берега доплыла примерно половина, остальные утонули. Им еще предстояло добраться до дома, потеряв все снаряжение и коней. Им еще предстояло испытать на себе, что значит позор и презрение окружающих.
А у стен города Арелат, который, как ни в чем не бывало, открыл ворота Цельсу, перед патрицием стояли понурые вожди Сигиберта без оружия и поясов.
— Вы зачем сюда пришли? — задал Цельс совершенно бессмысленный вопрос.
— Приказ, — ответил Фирмин, глядя исподлобья. — Сам не понимаешь, что ли?
— Да, как раз понимаю, — кивнул головой патриций. — Ваши воины, что в плен попали, у меня побудут. Кого выкупят, отпущу домой. Остальные сервами станут.
— А с нами что будешь делать? — задал вопрос Адоварий. Германец был готов к смерти, и теперь стоял, гордо подняв голову.
— А вы мне без надобности, — ответил ему Цельс. — Проваливайте!
— Что, вот так вот и отпустишь? — недоверчиво спросил германец. — Даже выкуп не попросишь?
— Вот так и отпущу, — заверил его Цельс. — Мой король твоему не враг. Это все недоразумение. Думаю, два брата между собой разберутся.
Каменное здание, которое помнило еще императора Гонория, стало резиденцией бургундского короля. Каменные своды освещались небольшими окнами, а старинные фрески, что еще сохранились кое-где, осыпались и тускнели с каждым годом все больше. Подновить их было уже практически некому, да и не нужны они были никому. Немногочисленные художники теперь только церкви расписывали. А тут греховные сцены были изображены. Епископ крестился, проходя мимо, и все просил замазать эту срамоту.
А вот новой королеве, которую звали Австригильда, фрески очень нравились. Бывшая служанка, которая не могла прочесть ни строчки, часами смотрела на картины, что были на стенах, и замазывать их не давала. Ее душа была не чужда прекрасному. Она уже родила королю наследника, а потому ей позволялись небольшие вольности.
Гунтрамн после утренней молитвы принял победоносного патриция, который ожидал его в главной зале. Король был одет по обычаю своего народа, в облегающую расшитую тунику с рукавами, узкие штаны и чулки, перевитые лентами. Длинные рыжеватые косы доставали чуть ли не до пояса, украшенного золотыми чеканными бляхами. Патриций же, как римлянин, был в свободном одеянии до земли, и в плаще — сагуме.
Гунтрамн кивнул тому в качестве приветствия, и сел в резное кресло.
— Мой король, город Арелат я отбил, а войско Сигиберта прогнал, — гордо выпятив грудь, сказал патриций Цельс. — Авиньон я тоже захватил, и его жители присягнули вам.
— Ты молодец, конечно, — сказал Гунтрамн. — Подумай, что в награду хочешь. Могу золота отсыпать, а могу и земельный аллод[57] дать.
— Землю возьму, государь, — глаза патриция хищно блеснули. Еще бы, аллод можно детям передать, и его не отнимет никто.
— Авиньон я брату назад верну, — сказал король.
— Но как же так, государь… — лицо Цельса вытянулось, и на нем появилось выражение неописуемого разочарования. Хорошо хоть, что он успел обчистить местные церкви, несмотря на все вопли попов. — Он же…