Как мы подчеркнули во введении, все внутренние пространства domus’a принадлежат к сфере частного. Однако как жизнь внутри дома имела целую гамму модальностей — от полного уединения до приема большого количества посетителей, с которыми хозяин мог не поддерживать близких отношений, — так и жилые пространства характеризуются весьма различной степенью прозрачности по отношению к внешнему миру. Поэтому, чтобы попытаться понять природу различных элементов, составляющих domus, мы считаем возможным использовать терминологию, связанную с дихотомией частного и публичного, постоянно помня о том, что с помощью этих терминов нам нужно уловить конкретную степень открытости того или иного пространства, каждое из которых, несмотря на все различия в модальностях, относится к частной сфере.
Взаимосвязь внутреннего и внешнего
Как с логической, так и с топографической точки зрения первая проблема, с которой сталкивается исследователь, — это проблема того, как пространство улицы связано с пространством жилища. Крупные domus’ы зачастую имеют несколько входов, но в любом случае существует вход главный, и это именно то место, где — символически и на практике — осуществляется переход между внутренним и внешним пространствами. Именно там Тримальхион велел повесить объявление, гласившее, что «каждый раб, который выйдет из дома без приказа хозяина, получит сто ударов». Во всех известных нам текстах это место сопряжено со множеством коннотаций. Идет ли речь об изобличении дурных нравов какого–нибудь семейства, и участник судебного разбирательства заявляет, что под окнами горланят песни и дверь в любой момент готова открыться нараспашку, только пни ее ногой: неуважение к сакрализованному пространству входа и выхода доказывает, что такой дом не может быть ничем иным, кроме как притоном (Apul., Apol., LXXV). Также и в многочисленных сценах грабежей, которыми изобилуют «Метаморфозы», входная дверь играет решающую роль в успехе или провале предприятия: стоит только преодолеть эту преграду и ограблению больше ничего не препятствует — если, конечно, не считать опасности разбудить соседей. Дверь охраняет собственность как некая моральная инстанция.
Рис. 10. Ачолла, «Дом Нептуна» (Gozlan S. Karthago, 16, 1971–1972, fig. 2). Перистиль с экусом на западе, триклинием на юге и спальнями с ведущими в них прихожими или коридорами на юго–западе. Я хотел бы выразить здесь благодарность М. Е. Васту, фотографу Университета аудиовизуальных технологий (UAV) Высшей нормальной школы (ENS) в Сен—Клу, который помог мне в работе над этими материалами
Это стратегическое место — предмет особой заботы проектировщиков. Во многих случаях портик, образуемый двумя колоннами, поддерживающими крышу, подчеркивает значимость этого двойственного пространства, которое, еще не будучи в полном смысле этого слова частью домашнего интерьера, зачастую вторгается в пределы улицы. Реальная граница маркирована створками двери, и переход устроен сложно: чаще всего это не одна дверь, а два или даже три прохода, отчетливо иерархизированных. Широкий дверной проем, закрываемый двумя створками, фланкирован одним или двумя более узкими входами. Вопреки тому что иногда пишут, речь идет вовсе не о въездных воротах и о двери, через которую люди ходят на своих двоих: тот способ, которым двери и пороги используются в контексте общей системы жилых помещений, не позволяет полагать, что даже самая маленькая Повозка могла бы проехать через этот проем. Фактически речь идет о том, что один вход делился на несколько частей, что давало возможность варьировать степень «открытости» дома в зависимости от ситуации: как правило, пользовались одним только малым входом, скромные размеры которого подчеркивают границу между пространством внешним и пространством домашним; иногда, наоборот, открывали главный вход: это, вне всякого сомнения, происходило в тех случаях, когда хозяин дома давал какой–нибудь важный прием, и, вероятнее всего, еще и по утрам, чтобы обозначить момент, когда он изъявляет согласие принимать знаки почтения от своих клиентов.
Вход в жилище является, таким образом, местом непростым и весьма значимым, поскольку по одному только его виду в разное время суток и в разные дни можно сделать вывод о том, на каких условиях дом в данный момент готов общаться с внешним миром. Стоит ли удивляться, что он получает и особое архитектурное оформление, отражающее амбиции владельца: многим согражданам никогда не суждено пересечь данную границу, и это прекрасный способ продемонстрировать им свое богатство. Архитектурные решения, ориентированные именно на подобного рода семантику, широко распространены в зажиточном северо–восточном квартале Волюбилиса, и прекрасный тому пример — «Дом Подвигов Геракла»: две небольшие полуколонны обрамляют малый вход, вся композиция которого украшена лепным орнаментом; главный вход с обеих сторон фланкирован сдвоенными полуколоннами. Таким образом, сам внешний облик входа позволяет прохожему составить представление о роскоши жилища, а клиенту дает понять, как, в зависимости от времени дня, следует себя вести.
Пройдя через главный вход, посетитель сразу попадает в вестибюль: пространство также переходное, но уже принадлежащее собственно к дому, где вошедший сразу оказывается под контролем. Стоя в вестибюле, сам он, чаще всего, имеет возможность оглядеть лишь крайне ограниченный объем внутреннего пространства. Как правило, это место находится под наблюдением привратника: ianitor нередко упоминается в текстах, и очень часто в руинах домов находят небольшое помещение, выходящее непосредственно в вестибюль; по всей видимости, оно служило комнатой для рабов, обязанностью которых была охрана входа. Вестибюль, как и другие переходные пространства, должен отражать пышность дома и демонстрировать ее всякому входящему. Описывая дворец Психеи (речь идет об утопии, однако в нашем случае это не умаляет ценности текста), Апулей подчеркивает, что божественная природа жилища бросается в глаза сразу же, как только попадаешь в него (Met., V, 1): богатство дома должно поражать своим великолепием от самых дверей. Витрувий помещает вестибюль между комнатами, которые в домах владельцев с высоким достатком должны быть просторны и роскошны, и торжество этого принципа прекрасно подтверждают руины зданий. Особенно примечательно, что в большинстве богатых domus’ов входной вестибюль является одним из самых больших помещений. Случается также — и подобными архитектурными решениями весьма богат северо–восточный квартал Волюбилиса (рис. 11), — что вестибюль ведет прямо в перистиль через тройной проем, масштабная композиция которого перекликается с композицией главного входа. Небольшая колоннада, сооруженная в самом вестибюле, также может усиливать впечатление о богатстве домовладения: именно так обстояло дело в «Доме Кастория» в Куикуле или в «Доме Сертия» в Тимгаде (рис. 14 и 19). Однако один из самых ярких примеров того, насколько важное значение придавали прилегающей ко входу части здания, нам дает «Дом Асклепиэй» в Альтибуросе (рис. 12), городе во внутренней части Туниса. Позади длинной Двадцатиметровой галереи, соединяющей комнаты, которые образуют два выступа по фасаду здания, находятся расположенные фактически бок о бок три входных вестибюля; они соответствуют трем иерархизированным входам. Главный вход позволяет попасть в центральный зал, размещенный на оси симметрии здания: имея площадь около 70 квадратных метров, он является самым обширным помещением этого памятника. Внимание, уделенное декору, отвечает архитектурному размаху: стены облицованы мраморной плиткой, пол покрывает масштабная мозаичная композиция, изображающая морские сюжеты; сложность и качество исполнения мозаики свидетельствуют о том важном значении, которое придавали этому месту. Два боковых вестибюля фактически продолжают центральный зал. В каждом из них находится открытый бассейн, обращенный к центру, и, по сути, они играют роль проходов, позволяющих попасть в комнаты, расположенные по краям от них. Свойственная всей композиции идеальная симметричность последовательно выдерживается по всей площади здания.
Рис. 11. Волюбилис, вход в «Дом Подвигов Геракла» (Etienne R. Le Quartier nord–est de Volubilis. Paris, 1960. PL XXXIII)
Puc. 12. Альтибурос, «Дом Асклепиэй», первое описание (Ennaifer М La Cite dAlthiburos et I’Edifice des Asclepieia. Tunis, 1976. Plan V). Позади фасадной галереи три двери ведут в самый большой вести бюль и в два других, с портиками вокруг бассейнов. Во дворике пери стиля — сад: слева и справа — триклинии; приемная экседра, на мозаике которой изображен агонистический венок, — в глубине, то есть на севере
Забота собственника об оформлении места, где осуществляется переход из внешнего пространства во внутреннее, была практикой распространенной и устойчивой, однако это никоим образом не исчерпывает проблемы отношений между этими двумя зонами в римской жилищной архитектуре. Своеобразные анклавы публичности можно отыскать в огромном количестве domus’ов. Помещения, предназначенные для экономической деятельности владельца, доступ к которым чаще всего осуществляется через большой центральный вход, в этом качестве рассматривать нельзя. Специфика данного сектора не делает его чужеродным жилищу, поскольку именно через его посредство осуществляется, в частности, снабжение всего домохозяйства. Иначе дело обстоит с торговыми лавками, которые зачастую располагаются по фасаду домов (рис. 8, 21 и 24). Некоторые из них могли использоваться самими собственниками для сбыта части принадлежащих им товаров (что совершенно очевидно, когда лавка непосредственно сообщается с domus’ом (рис. 23 и 24)); впрочем, нередко их сдавали внаем. В этом случае лавка представляет собой сложное пространство, архитектурно интегрированное в жилое здание (особенно когда подобные помещения расположены симметрично по обеим сторонам от входного вестибюля), но функционирующее вполне автономно (рис. 24). Кроме того, такие лавки демонстрируют весьма прихотливое смешение частного и публичного измерений с коммерческой деятельностью: иногда арендатор живет там со всей своей семьей, и когда лавка закрыта, она превращается в жилище.
Существует, наконец, и еще один, последний анклав публичности в однородном, ориентированном на конкретную семью мире domus’a: речь идет о квартирах, сдававшихся внаем посторонним людям, — практика, о которой часто упоминается в текстах сугубо италийских, но засвидетельствованная и в Африке. Разве не был Апулей обвинен в совершении ночных жертвоприношений в domus’e некоего Аппия Квинтиана, у которого один из его друзей снимал жилье (Apol., LVII)? Однако распознать в процессе раскопок эти сдававшиеся внаем части не так–то просто. Тексты и надписи побуждают нас склониться к тому мнению, что съемные квартиры располагались не на цокольном этаже, а выше: наличие лестниц, попасть на которые с улицы не составляет никакого труда, наводит на мысль о том, что в данном конкретном доме могли существовать изолиро ванные комнаты, пригодные для сдачи. Однако верхние этажи зданий, как правило, бывают разрушены, что зачастую делает исследование такого рода помещений практически невозмож ным. Куда, к примеру, вела лестница, основание которой сохранилось в юго–восточном углу «Дома Охоты» (рис. 8) в Булла Регия? На террасы? В комнаты, связанные с domus’ом? Или и отдельные квартиры? Ее расположение в непосредственной близости и от вестибюля, и от главного входа свидетельствует о том, что арендаторы могли свободно пользоваться ею, не жертвуя при этом приватностью своего жилища, но одной только констатации такой возможности явно недостаточно И напротив, с большой долей вероятности мы можем считать предназначенной для сдачи в аренду квартиру в северо–восточном углу «Дома Золотой Монеты» в Волюбилисе (рис. 23). Этот крупный жилой комплекс занимает всю территорию инсульт и маловероятно, чтобы маленькая квартира от него не зависела. Однако она построена именно как автономная: сюда можно попасть с северной улицы через коридор 36, ведущий к комнатам 1 и 16; окно первой выходит на ту же улицу. Кроме того, в помещении 15, судя по всему, была лестница, которая выходила на восточную улицу. Таким образом, две комнаты на первом этаже и три на втором могли сдаваться в аренду. В том же Волюбилисе в доме, расположенном к западу от дворца наместника (рис. 24), вестибюль фланкирован лестницей, выходящей на улицу через одну из трех дверей: она вела, по всей видимости, в квартиры, сдававшиеся внаем, устроенные над торговыми лавками и входным вестибюлем, которые образуют фасад здания. Создается любопытное чередование помещений, имеющих разный статус. Дом был связан с улицей только посредством вестибюля, своеобразного форпоста, окруженного комнатами, предназначенными для сдачи в аренду. С полным основанием следует предположить, что коридор, ведущий к комнатам, расположенным на втором этаже над южным портиком, выходил во дворик перистиля одними только узкими и достаточно высоко расположенными окнами: приватность жилых помещений никак не страдала.
Перистиль
Перистиль — сердце богатого домовладения. Центральный дворик под открытым небом был источником воздуха и света для соседних комнат, а окружающая его колоннада — одним из тех немногих мест, где были возможны сколько–нибудь масштабные и выразительные архитектурные решения. Иногда из-за нехватки полезной площади владельцы были вынуждены Довольствоваться неполным перистилем, отказываясь от одного или двух портиков. Однако чаще всего домовладельцы предпочитали отвести под него большую часть имевшегося в их распоряжении пространства, нежели урезать или радикально сократить его пропорции. В домах самых амбициозных владельцев перистиль достигает значительных размеров: более 350 квадратных метров в «Доме Асклепиэй» в Альтибуросе или в «Доме Павлина» в Тисдре, более 500 квадратных метров в «Доме Рыбалки» в Булла Регия, около 600 квадратных метров в «Доме Лабериев» в Утине.
Puc. 13. Куикуль, «Дом Осла» (Blanchard—Lemee, Quartier central, fig. 4). XII–XIII: продолжения вестибюля; XIV–XIX: термы, построенные во время расширения территории жилого комплекса к северу, за счет храма, целла (cella) которого (XX) оказалась между ванными комната ми и залом XI, украшенным гротом, посвященным нимфам (нимфей) который расположен напротив алтарного подиума и апсиды, захватывающей часть улицы. Характерный пример разрастания частных зданий в ущерб публичным пространствам
Анализ этого элемента жилого комплекса представляет, таким образом, едва ли не главный интерес; ведь здесь затрагиваются материи куда более тонкие, чем может показаться на первый взгляд. В настоящее время принято считать, что перистиль является средоточием публичной жизни дома: это обширное архитектурное сооружение служит для приема гостей. Планы зданий подтверждают это мнение: очень часто в перистиль не только можно попасть непосредственно из входного вестибюля, но именно на его периферии располагается большая часть приемных залов. Поэтому его колоннады кажутся существенным дополнением для помещений, предназначенных для приема посетителей.
Должны ли мы исходя из этого противопоставить африканский дом, с его перистилем для приемов, жилому дому помпейского типа, с расположенным в передней его части традиционным атриумом, предназначенным для приема посетителей, — при том что перистиль чаще всего был расположен на Другом конце архитектурного комплекса и использовался главным образом для украшения внутренней части дома? Подобное противопоставление кажется чересчур резким. На самом деле нужно прежде всего провести различие между двумя типами посетителей: с одной стороны, простыми клиентами, приходящими поприветствовать патрона и получить свои спортулы, а с Другой — гостями, которых принимали в личных покоях хозяина дома. Атриум помпейского дома приспособлен для приема первой категории, и ни в коем случае не для второй: для этого пользовались столовыми или гостиными, которые чаще всего выходили в перистиль. Таким образом, противопоставление атриума и перистиля помпейского дома в рамках антитезы частного и публичного было бы явным преувеличением.
Рис. 14. Куикуль, «Дом Кастория» (Blanchard—Lemee, ibid., fig. 62). Поскольку площадь дома составляет около 1500 квадратных метров, речь в данном случае идет о самом крупном жилом комплексе центрального квартала Куикуля: он является результатом слияния нескольких участков и разрушения первоначальной крепостной стены. Байонетный план. I: вестибюль (изначально — перистиль одного из предыдущих домов?); IX: вестибюль (с комнатой для привратника X?); XVI: перистиль; XVII: триклиний с трехчастным входом, закрывавшимся дверями; XXII–XXVIII: термы с туалетами; ХХХ-ХХХП: поздние купальни, устроенные на месте тротуара
Как же обстоит дело в богатом африканском доме? Действительно ли настолько очевидно, что исчезновение атриума способствовало увеличению публичной значимости перистиля? Если бы это было так, там должны были бы принимать клиентов, что не подтверждается ни текстами, ни расположением комнат, мало пригодных для подобного рода практик. Фактически, в африканских жилищах функции атриума берут на себя другие залы, расположенные в стороне от перистиля: прежде всего частные базилики, к которым мы еще вернемся, и входные вестибюли. Мы только что констатировали практически повсеместное распространение значительных по площади вестибюлей, и, несмотря на то что не существует какого–либо решающего доказательства в пользу нашего предположения, мы склонны считать, что эти последние, в сущности располагавшиеся почти в том же месте, что традиционный атриум, отчасти унаследовали его функции. Простой анализ планов жилищ зачастую подтверждает пригодность этих вестибюлей для приветственных церемоний. В «Доме Осла» в Куикуле длинный вестибюль завершается чем–то вроде экседры, ограниченной двумя колоннами, позади которой расположены помещения, наводящие на мысль о продуктовых лавках, которые в этом случае следовало бы связать с раздачей спортул. Специфическая значимость вестибюлей особенно ярко бросается в глаза, когда жилые комплексы оказываются результатом слияния нескольких участков. В этом случае, вместо того чтобы выиграть некоторое количество полезной площади, оставив только один вход, владельцы, наоборот, оставляют несколько, причем некоторые из этих промежуточных зон занимают явно несоразмерную площадь, если предположить, что им была отведена скромная роль прихожих. Как можно объяснить, к примеру, существование в «Доме Европы» в Куикуле (см. рис. 15, вестибюли 1 и 26) большого южного вестибюля (1), расположенного далеко от центральной части здания, а следовательно, в том месте, где по логике вещей должен был бы располагаться черный ход, не говоря уже о том, каким странным образом его пришлось соединять с перистилем? Несмотря на то что пол покрыт плиткой, нельзя сказать, что речь идет об открытом помещении: размер трехчастного входа, проемы которого украшены изысканной лепниной, в достаточной степени демонстрирует значимость этого места, и, хотя исследование здания не завершено, анализ его плана заставляет полагать, что это не первоначальный вход, сохраненный при объединении соседних домов, но вход, построенный специально, чтобы в результате этой операции выиграть место. То есть все указывает на то, что вестибюль действительно функционировал как зал для приема клиентов: к нему, как и положено, примыкают дополнительные комнаты, а напротив входа находится крыльцо, которое могло служить подиумом для хозяина дома или по крайней мере обеспечивать его выходу должную торжественность. Кроме того, было бы интересно получше разобраться в назначении помещения, расположенного севернее (26). Оно имеет двойной выход на улицу (портик, который его предваряет, позволяет исключить предположение, что более широкий проем играл роль въездных ворот), а мозаичный пол является доказательством того, что зал не был открытым. Зал сообщается с комнатой в глубине здания, от которой он отделен рядом каменных резервуаров. Эти сосуды, закрывавшиеся крышками, вполне соответствуют задачам этого помещения, предназначенного прежде всего для раздачи спортул. Согласно данной гипотезе, вся юго–западная часть здания, которая включает также торговые лавки, должна была выполнять «публичные» функции (см. рис. 15, залы 27, 28 и 46).
Рис. 15. Куикуль, «Дом Европы» (Blanchard—Lemee, ibid., fig. 49). Этот жилой комплекс площадью 1366 квадратных метров появился в результате объединения нескольких участков (стены, разделявшие участки, I-J и F-F’). 1: вестибюль с трехчастным входом; 12: перистиль, большую часть дворика которого занимают бассейны (а, Ь, с) и жардиньерки (d и d’); 13: триклиний; 18: триклиний или экседра; 26: вестибюль; 27–28: торговые лавки; 29–43. термы с туалетом (29)
Итак, оказывается, что в африканском доме были залы, расположенные в непосредственной близости к улице и, подобно атриуму, пригодные для приема посетителей, благодаря чему сохранялся приватный характер остальной части жилища. Проблема решается не менее логично, чем в традиционном италийском доме, хотя решение это достаточно радикально отличается от исходного образца. Помпейский перистиль не предназначен для одних только обитателей дома; с другой стороны, африканскому перистилю не приходится, несмотря на отсутствие атриума, брать на себя функцию приема всех посетителей. Это впечатление подтверждается анализом помещений, выходящих во дворик: залы для приемов соседствуют со множеством комнат совершенно другого назначения, что не позволяет приписывать перистилю только публичную функцию.
Особенно интересный случай — спальни: во–первых, по тому что они относятся к самому интимному сектору жилища, во–вторых, потому что речь идет о помещениях, которые легко идентифицировать благодаря часто встречающемуся в них помосту, немного возвышающемуся над уровнем пола (здесь было принято устанавливать ложе). Другая характерная особенность — использование двух видов напольного орнамента, причем то место, где расположена кровать, обозначено более простым мотивом (рис. 26). Так что спальню опознать довольно легко, а тот факт, что спальни и приемные залы оказываются поблизости, сам по себе весьма информативен. Подобное рас положение встречается часто: «Дом Соллертиана» в Гадрумете имеет две комнаты, занимающие все крыло перистиля (рис. 18, комнаты 4 и 6, в последней был помост); примерно таким же образом обстоит дело и в Ачолле, в «Доме Нептуна» (рис. 10), где все помещения занимают северо–западный угол перистиля между двумя столовыми: три из этих комнат, вероятно, являются спальнями, на что указывают двойственные мотивы напольных мозаик. Наконец, «Дом Охоты» в Булла Регия дает яркий пример такого чередования. В доме два триклиния: один на цокольном этаже, другой на подземном, и оба эти зала выходят на второй перистиль и фланкированы спальнями (рис. 8 и 9).
Такое соседство разнородных помещений по периферии перистиля выявляет сложную природу последнего: попытка определить, какие функции выполнял этот архитектурный элемент, не может сводиться к представлению о нем как о пространстве для приемов. Здесь имели место настолько разные виды деятельности, что возникает вопрос — каким образом они вообще могли сочетаться: мы вернемся к этому, когда будем рассматривать не только составляющие элементы жилого комплекса, но и то, как они были друг с другом связаны.
Двойственный характер перистиля проявляется и в самом его устройстве. Иногда это простой глинобитный двор с колодцем или цистернами для воды — в таких случаях его утилитарное значение вполне очевидно. Прекрасная иллюстрация подобного решения — «Новый Дом Охоты» в Булла Регия (рис. 8). Но чаще всего обширное пространство с колоннадой использовалось для декоративных инсталляций, главная цель которых — введение окультуренной природы в самое сердце жилого пространства. Разнообразие вариантов бесконечно. Иногда двор полностью покрыт мозаиками: в таком случае наибольшее значение придается архитектурным элементам в ущерб растительному компоненту, присутствие которого допускается лишь в виде горшечных растений. Однако две взаимодополняющие темы, вода и растительность, доминируют постоянно и порой настолько увлекают хозяев дома, что двор перистиля превращается в сад, украшенный фонтанами и бассейнами, или же, наоборот, в бассейн, декорированный растениями.
Фактически каждый сколько–нибудь значительный перистиль украшен фонтаном. Одна из самых простых и распространенных форм — полукруглый бассейн у края портика. Иногда в бортике бассейна проделаны отверстия, как правило, не связанные с работой фонтана: глубиной они в несколько Десятков сантиметров и закупорены снизу. Не возникает сомнения, что в них крепились деревянные опоры беседки из вьющихся растений: таким образом, пусть и в несколько редуцированной форме, мы имеем все ту же тесную связь растительных и водных элементов.
Этот тип декоративной программы получает иногда трактовку гораздо более широкую по размаху (рис. 15: бассейны а, b и с, жардиньерки d-d’). Существует множество примеров жилых домов, где большую часть площади перистиля занимают бассейны. Так, в «Доме Европы» в Куикуле три бассейна сложной конфигурации дополнены двумя жардиньерками. В «Доме Кастория» четыре полукруглых бассейна расположены у стен портиков, тогда как пространство в центре двора занимает прямоугольный бассейн. В подобных композициях свободного пространства, в котором могли бы перемещаться люди, остается, судя по всему, совсем немного. Еще более радикальный вариант предполагает сплошную водную поверхность во всей площади двора. Приведем только один пример: «Дом Рыбалки» в Булла Регия.[58] В этом огромном перистиле, площадь которого составляет около 350 квадратных метров, собственно двор занимает примерно 270 квадратных метров; и вся его площадь, за исключением отверстий, необходимых для того, чтобы на расположенный под перистилем подземный этаж поступали воздух и свет, целиком отведена под бассейны, разделенные низкими перегородками, в которых проделаны отверстия для циркуляции воды. Кроме того, поверху этих перегородок остались следы от врезных отверстий, которые служили для крепления деревянных столбов или небольших каменных колонн, часть из которых сохранилась. Легко пред ставить, что эти опоры поддерживали легкий каркас, украшенный подвесными растениями.
Таким образом, хозяин дома имел широкий спектр возможностей для внедрения в центр своего жилища двух при родных элементов — воды и растений. Иногда он предпочитал один бассейн и несколько растений в горшках; иногда, напротив, все пространство двора занимал сад, украшенный фонтанами, или огромные бассейны, что предельно затрудняло доступ в эту часть жилища. Часто сам декор подчеркивал истинное назначение перистиля: на остатках росписей в «Доме Рыбалки» видны изображения птиц и растений, тогда как небольшой многоступенчатый бассейн, служивший для слива избытка воды, украшен мозаикой, на которой представлены рыбы; на «Вилле Вольера» в Карфагене на мозаиках портиков изображены различные животные среди цветов и плодов. Впрочем, многочисленные перестройки свидетельствуют об изменении вкусов, но точных данных все еще слишком мало, чтобы утверждать, что существовала общая тенденция предоставлять этому кусочку одомашненной природы все больше и больше места. Как бы то ни было, не существует богатого африканского домовладения, где декор перистиля не содержал бы такого рода элементов — в тех или иных сочетаниях. Однако если мы стремимся определить функции этого пространства, подобной констатации недостаточно. Не вызывает сомнений, что изысканное убранство интерьеров в первую очередь было призвано доставлять удовольствие обитателям дома, однако очевидно и то, что это убранство, иногда весьма роскошное, равным образом было предназначено и для демонстрации гостям. Доказательством может служить само расположение декоративных элементов двора. В большинстве случаев существует тесная связь между расположением бассейнов и залов Для приемов; первые насколько возможно выровнены по одной оси со вторыми. Эта связь иногда бывает весьма изысканной с архитектурной точки зрения, как в «Доме Кастория» в Куикуле (рис. 14) у где три бассейна композиционно соответствуют трем входам большого приемного зала. Связь между архитектурой перистиля и архитектурой близлежащих больших залов иногда носит еще более строгий характер: в «Доме с Крестообразным Бассейном» в Волюбилисе (рис. 21, зал 9) ритм колоннады был полностью нарушен, чтобы выровнять ее относительно трех входных проемов большого зала. Этот крайний случай, когда весь перистиль был подчинен потребностям приемного церемониала, со всей очевидностью демонстрирует, насколько важную роль играло это пространство для утверждения престижа владельца дома в глазах гостей.
Пространство перистиля, таким образом, прекрасно передает всю сложность сферы частного: в этом помещении, привлекательность которого усиливалась сочетанием архитектурных эффектов и одомашненной природы, сосуществовали практики самого разного рода, здесь можно было как уединяться, так и проводить приемы, соответствующие статусу хозяина дома; не стоит забывать также и о деятельности слуг, для которых перистиль был прежде всего очередным объектом приложения сил, пространством, связывающим между собой разные части дома, и тем местом, где хранились запасы воды. И наконец, еще одна, последняя функция этого пространства, венчающая все предыдущие: когда в африканских домохозяйствах отправляли домашние культы, это почти всегда происходило в непосредственной близости от перистиля, а то и в нем самом. В «Доме Четырех Колонн» в Банасе алтарь расположен в комнате, выходящей в перистиль. В Ливии, в Кирене, в Инсуле Ясона Магна, как и в доме Птолемея с перистилем D-образной формы, небольшое культовое сооружение также расположено во дворе. Та же ситуация наблюдается и в «Доме Диких Животных» в Волюбилисе и в доме Флавия Германа, где алтарь, посвященный гению domus’a, расположен под одним из портиков. Эти факты, однако, вовсе не свидетельствуют о «приватизации» перистиля в ущерб его «публичной» роли: в доме Азиния Руфа в Ачолле надгробная колонна воздвигнута cultores domus — клиентами, участвовавшими в домашнем культе Азиниев, хозяев дома. Ясно, что эти частные культы никоим образом не были рассчитаны исключительно на семейный круг в узком смысле этого слова: они самым непо средственным образом касались всех зависящих от хозяина дома людей и являлись частью той сложной сети социальных отношений, которую он ткал вокруг себя. Поэтому и алтарям этим — самое место в перистиле, многообразные функции которого вполне отвечают не менее многообразным аспектам религиозных феноменов подобного рода.
Залы для приемов
Некоторые помещения в доме выделяются своими размерами, архитектурой и декором. Зачастую в них легко опознать известные нам из текстов залы для приемов, которые играли очень важную роль в жизни дома, поскольку сами приемы, как можно более пышные, хозяин должен был давать регулярно. Публичная значимость этих залов проявлялась прежде всего в том, что именно здесь проходили разного рода трапезы. Нет ни одного крупного домовладения, в котором не было бы одного или нескольких триклиниев. Идентификацию этих помещений часто упрощает мозаичный декор пола: центральное пространство обычно украшено каким–нибудь особым мотивом, тогда как вдоль стен, где находились ложа, на которых располагались обедавшие, — рисунок более простой. Очень часто важность помещения подчеркивалась тройным входом, а также и размерами пространства: нередко речь идет о самом крупном и самом торжественном зале. Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на планы зданий, таких как «Дом Свиты Венеры» в Волюбилисе (рис. 22, комната 11), где триклиний размером 7,8 х 9,8 метра, с тройным входом, был больше двора перистиля и украшен сложной мозаикой, Центральный мотив которой изображает плаванье Венеры. В «Новом Доме Охоты» в Булла Регия столовая также была самым просторным и богато украшенным помещением. Здесь Центральное панно представляет сцену охоты, окруженную сложным растительным орнаментом, который оплетает тела Животных (рис. 8).
Рис. 16, 17. Гадрумет, «Дом Масок» (Foucher L. La Maison des masques, a Sousse. Tunis, 1965. PL h. t.). Наверху: с западной стороны в перистиль выходит просторный триклиний, отделенный от сада галереей. На юге — приемная экседра с апсидой. Внизу: реконструкция: сечение южного крыла, проходящее через комнаты, расположенные восточнее экседры (3–5), и через южный портик (I)
Иногда пышность этих залов усиливалась за счет необычайно сложных и изысканных архитектурных решений. Витрувий описывает большие триклинии, украшенные внутренними колоннадами, и руины позволяют констатировать, что этот архитектурный прием, который римский архитектор назвал oecus’ом, иногда применялся в Африке. В «Доме Масок» в Гадрумете (рис. 16) триклиний, занимающий примерно 250 квадратных метров, отделен колоннами от галереи, шириной 2,4 метра, выходящей, в свою очередь, в сад через колоннаду. В Ачолле «Дом Нептуна» имеет триклиний площадью более 100 квадратных метров, где ложа отделены от внешней галереи колоннадой (рис. 10).
Роскошь этих комнат свидетельствует о той ключевой роли, которую они играли в жилом доме. Церемониал трапезы позволяет продемонстрировать высокое положение хозяина дома, утвердить его жизненные принципы; позволяет он также и отслеживать изменения, происходящие в социальных и семейных отношениях. Здесь нет необходимости перечислять сведения, которые мы можем почерпнуть из всем известных текстов, — сведения, касающиеся прежде всего Италии или восточной части Империи. Если сосредоточить внимание на источниках собственно африканских, можно без особого труда прийти к выводу, что в этих провинциях, как и в Риме, именно триклиний был тем местом, где хозяин дома отрабатывал свой имидж и демонстрировал его прилюдно.
Центральной темой этой демонстрации было богатство. Сочетание власти и богатства утверждалось со всей возможной откровенностью: собственно, пиры и задумывались именно с этой целью. Последуем за героем «Метаморфоз» Апулея: «Здесь застаю множество приглашенных, как и полагается для знатной Женщины, — цвет города. Великолепные столы блестят туей и слоновой костью, ложа покрыты золотыми тканями, большие Чаши, Разнообразные в своей красоте, но все одинаково драгоценные. Здесь стекло, искусно граненное, там чистейший хрусталь, в одном месте светлое серебро, в другом сияющее золото и янтарь, дивно выдолбленный, и драгоценные камни, приспособленные для питья, и даже то, чего быть не может, — все здесь было. Многочисленные разрезальщики, роскошно одетые, проворно подносят полные до краев блюда, завитые мальчики в красивых туниках то и дело подают старые вина в бокалах, украшенных самоцветами» (Met., II, 19)[59]. По существу, все это должно восприниматься как само собой разумеющееся; здесь, не возвращаясь к роскоши чисто архитектурной, роскоши декора и обстановки, стоит обратить внимание на социальное значение того, что употреблялось в пищу. Для пира, достойного такого именования, необходимо качественное вино, признаками которого, как и в наши дни, являются его проис хождение и возраст. Неменьшее значение имеют подаваемые блюда. Тримальхион сервировку каждого блюда превращает в целый спектакль. В Африке рыба свидетельствовала о столе в высшей степени роскошном. Это была действительно дорого стоящая пища: эдикт Диоклетиана уточняет, что она в среднем стоит в три раза дороже мяса. В более ранний период то же самое констатировал Апулей, говоря о «чревоугодниках, за чей счет богатеют рыбаки» (Apol., 32)[60]. В прибрежных городах проблема снабжения практически не возникала. Напротив, в городах, расположенных далеко от побережья, доступность свежей рыбы — проблема отдельная. На редкость этого продукта ссылается Апулей, отвечая на обвинение в колдовстве: «Я… был в глубине горной Гетулии, где рыба могла бы найтись разве что после Девкалионова потопа» (мы бы сказали Ноева; Apol., 41). Так что отнюдь не случайно морские темы, где изображения рыб и других морских обитателей занимают важное место, часто украшают триклинии или прилегающие к ним помещения. В «Доме Венеры» в Мактаре триклиний украшен целым каталогом съедобных морских животных, который изначально включал более двух сотен сюжетов и представлял собой «самое крупное античное произведение, посвященное морской фауне».[61] Помимо декоративной значимости этих сюжетов, а также их апотропеической роли (считалось, что рыба предохраняет дом от пагубных воздействий), такие мозаики несомненно выполняли и еще одну функцию: они увековечивали роскошь стола. Впрочем, эта «пропаганда» не настолько прямолинейна, как то могло бы показаться на первый взгляд. В «Апологии» Апулей сообщает, что изучает рыб, следуя традиции крупнейших греческих философов. Он препарирует и описывает рыб, суммирует и дополняет сведения своих предшественников, создает латинские эквиваленты для перевода греческих терминов. Не эта ли забота о научной классификации и инвентаризации столь замечательно проиллюстрирована мозаиками Мактара, где животные изображены с такой точностью, что практически все они могут быть совершенно однозначно идентифицированы нынешними исследователями и соотнесены с современными научными именами? Очень может статься, что одним из источников для этих мозаичных панно следовало бы считать пассажи Плиния, посвященные рыбам. Однако стоит ли рассматривать выраженную кулинарную составляющую подобных изображений в роскошных банкетных залах Африки как уступку низменным материальным вкусам, приносящую научность в жертву необходимости лишний раз восславить хозяина дома? Подобная позиция привела бы к неправильному пониманию того, каким образом столь радикально отличающиеся друг от друга подходы могли сосуществовать в рамках самой что ни на есть благородной интеллектуальной традиции: Шпулей сообщает, что живший на юге Италии эллинистический Поэт Энний, несомненно имитируя греческие источники, сочинил поэму, в одной из частей которой воспел рыб и дары моря: «О каждой породе у него сказано, где она водится и как Повкуснее ее приготовить — сварить или зажарить» (Apol., 39).
Приведенные выше наблюдения заставляют нас обратиться к бассейнам во дворе перистиля. В самом деле, их часто украшали морскими сюжетами, искусственно напоминая таким образом в домашнем пространстве об удовольствиях, связанных с морем. Однако случалось и так, что одной только иллюзии владельцу оказывалось недостаточно. В некоторых африканских домах в бассейны запускали живую рыбу. В «Доме Кастория» в Куикуле (рис. 14) в каменную кладку центрального бассейна встроены небольшие амфоры — характерное приспособление, свидетельствующее о том, что там разводили рыб. То же мы видим и в «Доме Вакха» в Куикуле. В «Доме Сертия» в Тимгаде (рис. 19) конструкция бассейна сложнее. Вероятнее всего, зал, находящийся в глубине дома — относительно главного входа, расположенного вдоль Cardo Maximus, — и выходящий во второй перистиль через прихожую с двумя колоннами, следует считать триклинием. Двор перистиля украшен бассейном, фактически состоящим из двух размещенных один над другим резервуаров, сообщающихся посредством двух отверстий. В выложенные кирпичом стенки подземного резервуара встроены вазы, зафиксированные горизонтально. Такое приспособление должно было служить укрытием для рыб, где они могли откладывать икру. В подобных случаях, а они встречаются довольно часто, речь идет о самых настоящих рыбных садках, декоративная функция которых дополняется экономической ролью: в городах, расположенных далеко от моря, они позволяли обеспечить стол хозяина дома редкими и очень дорогими продуктами. Вероятно, такие садки представляли собой всего лишь скромные копии крупных рыбоводческих хозяйств, которыми владели многие римские аристократы, получившие за это от Цицерона прозвище piscinarii (любители живорыбных садков) и «живорыбные Тритоны». Тем не менее в случае с домашними садками мы имеем дело с явлением, по сути, аналогичным — с поправкой на уровень доходов и на местные условия.
Триклиний — не только место, где хозяин дома утверждает собственный статус с помощью демонстративных практик. Это место подходит также для выражения более тонких и ничуть не менее значимых для дома в целом семантических комплексов, таких, скажем, как участие в трапезах женщин, а иногда даже и детей (см., к примеру, в «Исповеди» у Августина - IX, 17 — где эти последние едят за одним столом с родителями). Такие практики с давних пор были распространены в Африке, так же как и в других частях римского мира: эволюция семейных обычаев сказывалась и на том, как и с кем люди вкушали пищу — вплоть до трапез посмертных, как показывает одна похоронная мозаика, на которой пара пирует в потустороннем мире в соответствии с этикетом, идентичным земному. Древний порядок, требовавший, чтобы за едой возлежали только мужчины, а женщины сидели, соблюдался только откровенными консерваторами и ретроградами: когда Апулей впервые показывает ростовщика Милона, известного всему городу своей жадностью и гнусной подлостью, он изображает его за приготовлениями к ужину: Милон расположился на убогом ложе перед пустым столом, а жена сидит у его ног. Скудость стола и убожество обстановки можно трактовать по–разному, а вот взаимное положение супругов исключает всякую двусмысленность интерпретации (Met., I, 32).
Трапеза служит также и укреплению сплоченности familia, в широком смысле, включающем всех домочадцев. Рабы могли получать объедки со стола (Met., X, 14), а в некоторые праздничные дни имели право лежать за столом как хозяева: искусство трапезы, благодаря системе запретов и возможностей (пусть крайне редких) эти запреты не соблюдать, одновременно маркирует социальные дистанции и способствует сплочению гетерогенных групп. Не случайно застолья становятся крайне важной формой общественной жизни внутри христианских общин и, среди прочего, поводом для демонстрации на практике принципа милосердия. В Африке подобные трапезы приобрели такой размах — особенно в рамках погребальных ритуалов, когда принято было устраивать угощение в честь покойного в непосредственной близости от его могилы, — что церковные власти были вынуждены ограничить эту практику.
Итак, триклиний — одно из главных помещений жилого дома. Прежде всего это место для приемов, но также и сцена, на которой происходят значимые в жизни дома события: именно здесь благочестивый господин принимает странствующих жрецов сирийской богини для жертвенной трапезы (Met., IX, 1); именно сюда приводят чудесного осла, который ест те же блюда, что и человек, — дабы осел продемонстрировал свои невероятные способности, и первое, чему его учит раб, приставленный за ним ухаживать, — это лежать за столом, опираясь на «локоть» (Met., X, 16–17). Это место, где наиболее открыто являют себя отношения, которые, собственно, и создают сферу частного: на всех возможных уровнях, идет ли речь о семейной паре, семье в узком смысле слова, обо всех домочадцах или о круге гостей. Отношения эти не только считываются здесь на том уровне, на котором принято считывать социальные практики: хозяин дома вполне осознанно использует эту сцену для того, чтобы обнародовать свою жизненную позицию. Триклиний — пространство кодифицированное: место, которое человек занимает за столом, автоматически обозначает его статус, поскольку и ложа, и каждое конкретное место на каждом конкретном ложе — составные части строго иерархизированного порядка, вершина которого — место хозяина дома на центральном ложе справа; роль хозяина за столом — это роль magister convivio, человека, возглавляющего трапезу (Apul., Apol., 98). Гости занимают места под наблюдением специального слуги, nomenclator’a, а само пиршественное действо становится возможным только благодаря расторопности специальных рабов, servi triclinarii, каждый из которых имеет строго определенные обязанности: африканские художники не преминули запечатлеть их на мозаиках, изображающих сцены пиршеств.
В подобных условиях трапеза служит одним из способов демонстративного утверждения жизненных принципов. Читаем у Тертуллиана Африканского: «Вечеря (сена) наша свидетельствует о себе самым именем своим: она называется таким именем, каким греки называют любовь [agape]. <…> Если причина вечери почтенна, то об остальном судите по причине ее. Что же касается до обязанности религиозной, то она не допускает ничего низкого, ничего неумеренного. За стол садятся не прежде, чем выслушают молитву Божию. Едят столько, сколько нужно для утоления голода. Пьют столько, сколько требуется людям воздержным. <…> Говорят так, что знают, что их слышит сам Бог. <…> Молитвою также и заканчивается вечеря. С вечери расходятся… как такие люди, которые не столько ели, сколько учились» (Apol., XXXIX, 16–19)[62]. Та же забота о дидактической составляющей трапезы проявляется двумя столетиями позже у Августина: его друг Поссидий сообщает, что изречения, вырезанные над столом, имели целью давать пример и повод для застольных речей, и, хотя сотрапезники пользовались серебряными ложками, тарелки у них были глиняные, конечно, не из–за бедности, а из принципа.
Рис. 18. Фисдр, «Дом Павлина» (на севере) и дом, называемый domus’ом Соллертиана (Foucher L. Decouvertes archeologiques a Ihysdrus en 1961. Tunis, s.d. Plan I). «Дом Павлина» (примерно 1700 квадратных метров, байонетный план). А: перистиль с двором (12,35 х 10,20 м) с садом; 4: приемная экседра (10 х 8 м) со служебным выходом; 7 и 11: триклинии; 3 и 5: коридоры; С: дворик; D: дворик с фонтаном; Е: дворик с садом; 9: спальня (см. рис. 32); 18: домашняя церковь? «Domus Соллертиана». А: перистиль; 1: триклиний; В: второй двор; 3: приемная экседра; 4 и 6: спальни с ведущей в них прихожей 5
Фактически нет никакого противоречия между тем, как вели себя в указанных контекстах христиане, и искусством трапезы предшествующих веков. В языческой идеологии наряду с четкой связью, существовавшей между социальным статусом и роскошными, порой доходящими до откровенных излишеств пиршествами, всегда была в почете тема умеренности. Когда Эразм восхвалял «стол более богатый учеными беседами, чем удовольствиями уст», он всего лишь повторял одну из любимых формул древних римлян, по крайней мере тех, кто считал себя компетентным в искусстве речи и мысли. Плиний Младший, восхваляя пиры императора Траяна, настаивает на привлекательности бесед и подчеркивает, что единственными развлечениями на этих пирах были музыка и комедийные представления. На африканских банкетах, напротив, были весьма популярны танцовщицы и куртизанки, которые изображены на одной карфагенской мозаике, в серединной зоне триклиния, окруженной столами пирующих. Апулей, желая опозорить одного из своих противников, описывает его в обличии «некоего пропойцы и обжоры, этого бесстыжего» человека, которому «с утра невтерпеж напиться» (Apol., 57), и аргумент этот, судя по всему, весьма весомый: другой обвинитель «сожрал» три миллиона сестерциев, полученных в наследство, заботясь, как бы «прожрать, пропить и протранжирить на всяческие непотребные пиршества» эту сумму, так что «от изрядного состояния уцелели у него лишь жалкое тщеславие да ненасытная прожорливость» (Apol., 75). Доверимся проницательности Апулея в том, что такая аргументация была способна оказывать воздействие на судей.
Совершенно очевидно, что столовая играет первостепенную роль в социальном функционировании жилища, поскольку те практики, которые так или иначе с ней связаны, охватывают все уровни частной жизни, начиная от взаимоотношений между супругами и вплоть до того, каким образом домочадцы выстраивают отношения с внешним миром. Это место насыщено смыслами, поскольку это своего рода театр, в котором действуют строго определенные правила; более того, здесь существует целый ряд конвенций, которые позволяют хозяину дома и его гостям демонстрировать свой образ жизни, положение в обществе и отношение к его нравам. В соответствии с этими ориентирами значение придавалось мельчайшим нюансам поведения, любому блюду. Достаточно прочитать, как Ювенал или Марциал, интеллектуалы, скорые на анализ и критику, объявляют перед гостями изысканное и исполненное притворной скромности меню будущего пиршества, с обещанием бесед высокого морального и интеллектуального уровня, чтобы понять, что, по сути, нет никакой разницы между ними и Тримальхионом: в обоих случаях трапеза — это повод для публичной демонстрации и навязывания гостям некой этической нормы, движущей силой которой в конечном счете является личная история хозяина дома. Однако всякая открытость и раскованность чреваты неожиданными последствиями: удовольствие от трапезы может быть отравлено вызывающей и угрожающей самым основам социального бытия дерзостью, и примеров тому также множество. Следовательно, место, где сотрапезники раскрывают себя, одновременно является и местом, где царят запреты. Страх витает над головами пирующих: Марциал обещает гостям, что на следующий день они не будут сожалеть ни о чем из того, что они сказали или услышали (X, 48); помпейский горожанин велит написать на стенах своего триклиния максимы, внушающие гостям сдержанность и корректность речи под угрозой изгнания из–за стола; Августин лишает вина всякого, кто осмеливается сквернословить.
Рис. 19. Тимгад, «Дом Сертия». Главный вход (первоначально трехчастный?), выходящий на Cardo Maximus; мощеный вестибюль с колоннадой в центре; термы в верхнем правом углу: справа налево первый перистиль, в который выходит большой зал (триклиний?); второй перистиль с бассейном–аквариумом и второй триклиний(?), предваряемый прихожей. Как и следующий, этот жилой комплекс, занимающий более 2500 квадратных метров, был построен на месте разрушенных стен, след которых отмечен пунктиром (закругление рядом со вторым триклинием, соответствует юго–западному углу крепостной стены)
Рис. 20. Тимгад, «Дом Гермафродита». Слева, под портиком, идущим вдоль Cardo Maximus, которая отделяет этот жилой комплекс от «Дома Сертия», были расположены торговые лавки; далее, слева направо, то есть на восток, входной вестибюль, выходящий в большой зал, соседствующий с просторной комнатой (11 х 7,6 м), в двух стенах которой по три дверных проема, что позволяет без сомнений считать ее триклинием. Широкая стена, которая ограничивает дом с севера, соответствует контуру первоначальной крепостной стены
Итак, застольные удовольствия занимают центральное место в человеческих отношениях, поскольку позволяют реализовать предельное разнообразие поведенческих сценариев: от самой бурной оргии до строжайшей аскезы, и принципиальной разницы здесь нет. Эти противоположности всего лишь демонстрируют два крайних предела дозволенного, объединенных общим пространством трапезы, и приверженцы этих двух экстремальных позиций охотно используют одно и то же место действия, чтобы достигнуть результатов, на первый взгляд столь разительно отличающихся. Рассмотрение тех вполне объективных причин, что делают трапезу столь богатым с семантической точки зрения событием, выходит за рамки нашей темы. Мы только позволим себе сослаться на то, как Августин Рассуждает об этом в «Исповеди», в главе, которую он назвал «Человек в борьбе с самим собой». В рубрике, посвященной чувствам, внимание автора дольше всего занимает проблема опасности вкуса к трапезе: «Мы восстанавливаем наше ежедневно разрушающееся тело едой и питьем. <…> Теперь же эта необходимость мне сладка, и я борюсь с этой усладой, чтобы не попасть к ней в плен: я веду с ней ежедневную войну постом и частым «порабощением тела». <…> Ты научил меня принимать пищу, как лекарство. Но пока я перехожу от тягостного голода к благодушной сытости, тут мне как раз и поставлен силок чревоугодия. Самый этот переход есть наслаждение, а другого, чтобы перейти туда, куда переходить заставляет необходимость, нет. <…> Пребывая в этих искушениях, я ежедневно борюсь с чревоугодием. Тут нельзя поступить так, как я смог поступить с плотскими связями: обрезать раз навсегда и не возвращаться. Горло надо обуздывать, в меру натягивая и отпуская вожжи. И найдется ли, Господи, тот, кого не увлечет за пределы необходимого?» (Conf., X, 43–47)[63]. Акт еды так заботит мудреца, языческого или христианского, потому что он одновременно необходим и достоин осуждения. Напомним, что единственный грех, который тот же Августин чувствовал себя вправе вменять в вину своей матери, — это несколько чрезмерная и быстро обузданная склонность к вину (Conf., IX, 18). Но социальная реальность неотменима: существует искусство трапезы или, скорее, разные традиции питания, и никто не безгрешен. Более того, сила этого акта абсолютно инверсивна по отношению к психоаналитическому подходу: в случае необходимости мы осознаем реальные причины своих действий никак не a posteriori; опасность совершения аморальных поступков во время застолья известна, и поступков этих либо избегают, либо на них решаются: осознание предшествует бессознательному характеру рискованных действий или слов, произносимых в пылу празднеств. Опасность еще больше, если мы знаем, что некоторые люди не могут себя контролировать; или, еще того хуже, для некоторых «безобразия» на банкетах становятся стилем жизни.
Итак, столовая играет решающую роль в контактах обитателей дома с внешним миром, однако только этим вопрос не исчерпывается. Современный уровень знаний позволяет утверждать, что существовали и другие помещения, специально предназначенные для приемов: речь идет об экседрах, или небольших парадных комнатах, размеров, как правило, меньших, чем столовые, но отличающихся от остальных комнат относительно большой площадью, широкими дверными проемами, которые связывают их с другими помещениями, и вниманием, которое уделяется их декору. Иногда эти салоны легко идентифицировать. В «Новом Доме Охоты» в Булла Регия (рис. 8) экседра расположена напротив столовой и первоначально выходила в один из портиков перистиля через три входных проема; аналогичное архитектурное решение использовано в «Доме Охоты», где особенно просторная экседра занимает площадь даже большую, чем триклинии. В «Доме павлина» в Фисдре (рис. 18, комната 4) помещение также весьма обширное, что свидетельствует о значимости, которую владелец придавал этой комнате. В том же городе в «Доме Масок» экседра выделена при помощи апсиды. В действительности практически ни один крупный африканский жилой комплекс не обходится без этого зала для приемов.
Рис. 21. Волюбилис, «Дом с Крестообразным Бассейном» (Etienne R. Le Quartier nord–est de Volubilis. Paris, 1960. Фрагмент плана XV). Аксиальный план: 7: перистиль с мощеным двором; 9: триклиний? (11 х 7,4 м); 16: второй перистиль (7,7 х 7 м), на который выходят комнаты 17–20
Фактически триклиний был предназначен главным образом для больших вечерних приемов, поэтому хозяину дома было необходимо другое помещение для исполнения иных социальных обязанностей. Парадный зал африканских домов в значительной мере наследует функции tablinum’a, характерного для традиционного итальянского жилища: так, например, в рабочем кабинете хозяина в «Доме Фонтея» в Банасе именно мозаичный рисунок дает нам возможность узнать имя владельца, S. FONTE(ius). Здесь хозяин дома может уединиться, удалившись от повседневной домашней суеты. Здесь же он занимается делами или принимает друзей. Таким образом, это помещение предназначено главным образом для культурных мероприятий, будь то обычные беседы или публичные чтения. То обстоятельство, что декор экседры часто отсылает к интеллектуальной деятельности, не случайно: доказательство тому — мозаики с Музами в домах в Альтибуросе или в Фисдре, комедийные маски и изображение трагического поэта и актера в экседре «Дома Масок» в Гадрумете (рис. 16). Действительно, культурные связи играют важнейшую роль в социальной жизни элит, одной из моделей которой является vir bonus dicendi peritus, «муж честный и в словесах изощренный», по формулировке Апулея (Apol., 94): умение вести беседу и писать письма выражает истинную суть личности автора, включая и присущие ему моральные качества. Впрочем, в текстах упоминаются и другие жилые помещения, связанные с чисто культурными практиками, хотя при раскопках распознать их довольно трудно: Апулей описывает, к примеру, библиотеку, комнату, которая запиралась на ключ и надзирать за которой был приставлен вольноотпущенник (Apol., 53, 55).
Существует, однако, другой тип социальных отношений, для поддержания которых экседры, часто располагавшейся глубоко внутри жилища и имевшей все–таки достаточно скромные размеры, могло оказаться недостаточно. Речь идет об отношениях клиентелы, которые фактически предполагают наиболее массовое вторжение в дом людей извне. В Италии важность клиентских связей, которые структурировали общество на основе взаимовыгодных отношений обмена и заставляли каждого человека зависеть от другого, более могущественного, подтверждается множеством источников. По аналогии имеет смысл предполагать, что подобные связи играли столь же значимую роль и в Африке. Апулей женился в деревне, чтобы избежать необходимости раздавать спортулы, еду или денежные подарки, которые патрон обязан раздавать зависящим от него людям (Apol., 87); Августин сообщает, что Алипий, один из его учеников в Карфагене, имел обыкновение регулярно отправляться по утрам в дом к одному сенатору, чтобы поприветствовать его, — то есть наносил церемониальные визиты, обязательные для клиента по отношению к патрону.
Эти церемонии, отражающие отношения зависимости, мы видим и на интерьерных изображениях. Наиболее показательна в этом отношении, бесспорно, мозаика, происходящая из карфагенского «Дома Господина Юлия». Новое толкование этого памятника было предложено П. Вейном[64] мы же остановимся лишь на тех моментах, которые связаны с нашей темой. В центре изображения мы видим виллу, во круг которой разворачивается сцена выезда на охоту. Два других фриза, напротив, фиксируют несколько иные смыслы: фактически здесь представлены образы, по сути своей сугубо символические. В соответствии с традиционной интерпретацией четыре угла занимают сцены, изображающие четыре времени года: зиму (сбор оливок и охота на уток), лето (жатва), весну (цветы) и осень (сбор винограда и водоплавающие птицы). Однако, как подчеркивает П. Вейн, весь верхний фриз образует единый ансамбль: три персонажа несут подарки даме, находящейся в центре композиции. Как согласовать такое пространственное единство с разницей времен года? Это очень легко сделать в рамках символического истолкования сцены: дары преподносятся всегда, вне зависимости от времени года, недостатка в них не бывает. То же символическое значение проявляется и в нижнем фризе, где владетельная пара изображена среди обильно плодоносящей растительности: муж сидит, поставив ноги на скамеечку, жена стоит, облокотившись о полуколонну рядом с креслом (cathedra), — детали, указывающие на то, что в действительности они находятся в домашнем интерьере. Таким образом, перед нами аллегорическая репрезентация тех церемоний, в ходе которых патрону воздают почести зависимые от него люди. В данном случае речь идет не столько об отношениях клиентелы, сколько о символическом изображении экономической зависимости: это хозяин и колоны — крестьяне, которым предоставлены в аренду участки земли и которые пришли не рассчитаться собственно за аренду, а для того — и мы опять следуем здесь за П. Вейном — чтобы преподнести хозяину начатки выращенного урожая или же плоды охоты и рыбалки. О том, что это именно начатки и, следовательно, сама церемония имеет культовый характер, свидетельствует Ряд деталей изображения: мозаика ясно дает понять, что сбор оливок только начался, что жатва еще не снята и виноград еще не собран.
Правомерность нашего анализа подтверждается изучением xenia — изображений фруктов, овощей и животных, хорошо известных по италийской живописи; тема эта регулярно встречается также и на африканских мозаиках. Согласно Витрувию, эти «натюрморты», которые, впрочем, могут включать и вполне живые элементы, воспроизводят подарки, которыми хозяин дома одаривает своих гостей. У нас нет причин отвергать такую интерпретацию, но нам представляется, что в Африке (и маловероятно, что этот феномен был исключительно локальным) с подобными мотивами связана целая система значений. Обширная иконография позволяет установить четкую связь этих даров природы с Дионисом, что совершенно логично превращает их в символы плодородия, находящегося в ведении этого бога. Более того, такого рода религиозные коннотации укоренены в совершенно определенном социальном контексте: помимо всего прочего — а возможно, и прежде всего — xenia являются изображениями тех начатков урожая, которые именно колоны преподносят своим хозяевам. Последнее значение, выявленное П. Бейном, видимо, подтверждается вымосткой одной из комнат «Дома Павлина» в Фисдре (рис. 26). Действительно, в четырех центральных квадратах мозаичного покрытия изображены корзины, наполненные продуктами земледелия, вполне сопоставимыми с традиционными xenia, но в данном случае эти натюрморты символизируют еще и времена года, поскольку каждая корзина наполнена продуктами, характерными для четырех времен года. Таким образом, более внятным становится и смысл мозаики из «Дома Господина Юлия»: здесь абстрагированной аллегории предпочли социально–конкретную форму, которая тем не менее содержит и репрезентацию акта приношения, пусть даже и в весьма обобщенном виде.
Рис. 22. Волюбилис, «Дом Свиты Венеры» (Etienne, ibid., pi. XVII). Аксиальный план. V. 1 и V. 2: двухчастный входной вестибюль (15 х 3,8 м и 6 х 5,4 м), первый, так же как комната 19, пристроен за счет уличного портика, располагавшегося вдоль фасада; 1: перистиль (14 х 13 м); 9: приемная экседра; 10: спальня, связанная с перистилем коридором; 11: триклиний; 12: второй дворик с бассейном; 18–26: термы, появившиеся в результате перестройки, произошедшей одно временно с присоединением уличного портика
Рис. 23. Волюбилис, «Дом Золотой Монеты» (Etienne, ibid., pi. X). Этот жилой комплекс, один из самых крупных в Волюбилисе, занимает более 1700 квадратных метров. План почти аксиальный. 1, 15, 16 и 36: изолированный блок; 4: вестибюль (6x5 м); 2, 3, и 5: торговые лавки, сообщающиеся с домом; 6 и 11: изолированные лавки; 35: квадратный перистиль (12,5 м); 34: триклиний (?) (7,4 х 6,5 м) с двумя небольшими служебными входами; 30: второй дворик с бассейном, ведущий, в частности, в комнату 21 (5,6 х 4,3 м), вымощенную мраморными плитами. На юге, за пределами плана, расположен обширный хозяйственный сектор, включающий маслодавильню и хлебопекарню
Подобного рода ритуальные действия, которые размеряют части годового цикла, призваны прославлять власть хозяина, уполномоченного преподносить богам первые плоды труда всей общины, а также периодически напоминать о его правах: система колоната часто предоставляет крестьянам столь широкую автономию, что культовые формы зависимости служат поддержанию легитимности тех прав господина, которые сам принцип организации хозяйственной деятельности может затушевать и поставить под сомнение. Отводя dominusy центральную роль, римская религия ставит его власть выше человеческой компетенции. И наконец, отметим последний момент, непосредственно касающийся нашей темы: на мозаике из «Дома Господина Юлия» сам он изображен дважды — во время аудиенции и отправляющимся на охоту; его супруга также появляется два раза, причем в центральной роли, поскольку именно она принимает подношения. Следовательно, если не вызывает сомнений, что именно хозяину крестьянин протягивает свиток, который, судя по всему, следует рассматривать либо как прошение, либо как отчет по арендной плате, то не менее очевидно, что хозяйка дома вовсе не отодвинута на второй план. Не следует ли интерпретировать ее присутствие, скорее, в символическом ключе, как знак, дающий зрителю понять, что она здесь тоже полноправная хозяйка? Или, напротив, нужно видеть в этом вполне реалистическую иллюстрацию ее домашних функций и предполагать, что римская матрона действительно принимала участие во властных ритуалах, главной целью которых была демонстрация высокого социального статуса крупных собственников? Ответ на этот вопрос был бы весьма ценен для нашего понимания жизни аристократической четы во времена поздней Империи, однако никакого определенного заключения на сей счет дать по–прежнему нельзя. Впрочем, вне зависимости от степени соотнесенности с жизненными реалиями, мозаика все–таки дает представление о той роли, которую женщина играла в управлении домом. На данный момент нам придется довольствоваться сопоставлением этих фактов с фразой Апулея, в которой он описывает свою будущую жену как женщину, которая «вполне осмысленно и со знанием дела подписывала счета, поступавшие от управителей мызами, от смотрителей стад и конюшен» (Apol., 87).
Идет ли речь об утренних визитах клиентов или о не столь регулярно повторявшихся церемониях, крупным собственникам для них требовались помещения, причем располагаться они могли в разных частях жилого комплекса. Мы уже подчеркнули роль, которую в таких случаях играли приемные экседры и особенно некоторые входные вестибюли. Р. Ребюффа также отметил, что в Тингитании часто встречаются обширные ком наты с узкой дверью, выходящие в перистиль и расположенные недалеко от входного вестибюля, — например, зал № 3 в «Доме Свиты Венеры» (рис. 22). Он предложил видеть в них продуктовые лавки, связанные с раздачей спортул, — гипотеза, которая могла бы подтвердить ту особую роль, которую выполняли в этих церемониях входные вестибюли.
Из текстов нам известно, что в некоторых домах были помещения, специально предназначенные для церемониальных практик, связанных с отношениями зависимости: Витрувий называет их частными базиликами. Мы уже были вынуждены проанализировать один из самых ярких примеров такого рода сооружений: частную базилику «Дома Охоты» в Булла Регия, которая, будучи снабжена апсидой и трансептом, представляет весьма удачную рамку для выхода dominus’a (рис. 7–8). В данном случае, как нам кажется, подобная интерпретация помещения не вызывает сомнений. Кроме уже рассмотренной выше планировки, отметим, что базилика имеет автономный вход, что само по себе вполне логично, и занимает значительную часть площади присоединенного участка: никакое другое расположение просто не позволило бы соорудить помещение настолько обширное. Несмотря на то что идентифицировать частную базилику не всегда бывает настолько же легко, предположения, судя по всему, подтверждаются достаточно часто. Подобное предположение можно безо всяких колебаний высказать по поводу длинного зала, расположенного рядом со вторым входом «Дома № 3» (рис. 27, зал В), также в Булла Регия: здесь наличие апсиды подтверждает эту идентификацию, поскольку ее обрядовая архитектура прекрасно соответствует репрезентативной функции, столь значимой для хозяина дома. Есть искушение выдвинуть такое же предположение и относительно огромного прямоугольного зала в «Доме Гермафродита» в Тимгаде (рис. 20): расположенный недалеко от входа, он связан с перистилем посредством просторного триклиния, который имеет трехчастные выходы в оба эти помещения. В подобном случае перед нами была бы не лишенная величия архитектурная форма, искусно соединяющая перистиль и два помещения (предназначенные для приемов и предполагавшие две разные степени приватности) с остальными домашними пространствами: множеству зависимых от домохозяина людей, коим доступ к сердцу дома был закрыт, пришлось бы воспринимать эту святая святых исключительно через игру проемов и колоннад, которые вроде бы и позволяли видеть дом насквозь, и оставляли его недосягаемым. Вместо того чтобы множить такого рода примеры (мы не всегда можем быть уверены в правомерности конкретной интерпретации), достаточно обратить внимание на мозаику из Карфагена, которая ясно свидетельствует о существовании частных базилик в крупных жилых комплексах. На мозаике изображена приморская вилла, разные части которой обозначены надписями, среди которых можно прочесть и слово «базилика».
Другие части жилища
Среди прочих комнат жилого комплекса остается не слишком много таких, которые мы могли бы идентифицировать с легкостью, — за исключением спален. Речь идет, безусловно, одном из самых закрытых пространств дома, и мы могли бы повторить в отношении жилищ африканской знати фразу А. Корбена, сказанную по поводу буржуазного дома XIX века, спальня была «пространством интимности, храмом частной жизни, воздвигнутым глубоко в сердце домашнего мира».[65] Сексуальные коннотации, связанные с этим помещением, здесь вполне очевидны — собственно, как и во все другие эпохи. Это прежде всего самое интимное место в доме с точки зрения самих супругов и, следовательно, место, где самым безрассудным образом нарушались нормы господствующей морали: место для адюльтера, инцеста и необычных способов соития (Apul., Met., IX, 20 — X, 3 и 20–22), которые, становясь известными посторонним, воспринимались как распутство (Apul., Apol., 75) формулировка Августина, вероятно, в большей степени, чем любая другая, свидетельствует о глубокой интимности cubiculurna. Действительно, для описания своих напряженных переживаний он неоднократно использует сравнения, заимствованные из домашней архитектуры, сравнения, в которых спальня символизирует для него самое сокровенное место: «В этом великом споре во внутреннем дому моем, поднятом с душой своей в самом укромном углу его, — в сердце моем… cum anima mea in cubiculo nostro, corde meo» (Conf., VIII, 19), или еще в молитве, обращенной к Богу: «Говори по всей истине в сердце моем… я выгоню их вон: пусть вздымают пыль дыханием своим и засыпают ею глаза свои; да войду „в комнату мою” и воспою тебе песню любви, стеная „стенаниями неизреченными” в странствии моем…» (Conf., XII, 23).
Pиc. 24. Волюбилис, дом, расположенный к западу от губернаторского дворца (fitienne, ibid., pi. VIII). План почти аксиальный. 1, 2, 4 и 5: торговые лавки (1 и 4 первоначально сообщались с жилой частью дома); 3: вестибюль (7,35 х 6 м) с трехчастным выходом на улицу и перистиль (лестница, вероятно, вела в съемные помещения); 11: приемная экседра; 13: зал очень похож на просторный триклинии (11,6 х 8 м) со служебной дверью в глубине; 22: въездной двор; 23: второй перистиль, предназначенный прежде всего для парадного зала 27, вход в который украшен двумя полуколоннами; 24: уборная(?) 26 и 29: термы(?)
Между тем богатство и сложность жилищной архитектуры проявляются и на этом уровне: из персонажей сторонних только влюбленный незаконно «проникает» в спальню, «полный надежд» (Apul., Met., VIII, 11). Обычай гостеприимства — в отношении людей знакомых или имеющих рекомендации — прочно укоренен, поэтому в богатом жилище должны были быть комнаты для гостей. Конечно, их очень сложно идентифицировать при раскопках, но тексты свидетельствуют о том, что они существовали (например, Apul., Met., I, 23).
Наконец, пора обратиться к последней проблеме — частных бань. Во всех африканских городах существовали общественные бани игравшие важную роль в повседневной жизни граждан. Они не только предлагали широкий выбор водных процедур, но были также местом упражнений — как физических, так и интеллектуальных. Как правило, баня была одним из тех мест, где горожане получали великолепную возможность поддерживать самые разнообразные формы социальных связей. Основывалась эта их функция на том, что строились они, как правило, с размахом, а потому обладали большим набором разных по характеру пространств, каждое из которых было в состоянии принять значительное количество посетителей. Однако со временем ситуация меняется: наряду с этими огромными зданиями термы появляются практически в каждом квартале — более доступные и, по всей вероятности, не предназначенные для того, чтобы задерживаться в них надолго. Причиной могла быть эволюция нравов, по крайней мере если верить позднему галльскому автору Сидонию Аполлинарию, чье замечание вполне применимо и к Африке. В частности, он сообщает, что после дружеских собраний то в одном, то в другом доме все отправлялись в бани, причем не в большие общественные термы, а в заведения, задуманные таким образом, чтобы оберегать стыдливость каждого (Carmen[66] XXIII, 495–499). В таком образе действий, как нам кажется, сочетаются аристократическая потребность держаться на расстоянии от толпы и новое отношение к телу, одной из характерных черт которого становится стыдливость.
Рис. 25. Волюбилис, «Дом Подвигов Геракла» (Etienne, ibid., pi. IV). 1: вестибюль (8 х 6 м) с двухчастным выходом на улицу (см. рис. 11) и трехчастным в перистиль (на севере — комната привратника?); 2: просторный зал для приемов (10,45 х 8,40 м) — триклиний или экседра с четырьмя служебными входами; 5: триклиний (7,2 х 5 м), украшенный мозаикой, изображающей подвиги Геракла; 6 и 8— 11: комнаты, в которые ведет коридор–прихожая (в помещении 10 — круглый бассейн); 12 и 14: дополнительные входы в дом; 17–24: торговые лавки, не связанные с жилым пространством; 26–33: термы, появившиеся в результате перестройки дома
В этот же эволюционный процесс, несомненно, следует вписать и распространение частных терм в домах привилегированных африканцев. Частные термы, безусловно, известные с давних пор, судя по всему, получают все большую популярность во времена поздней Империи: изучение жилых комплексов показывает, что во многих случаях речь идет об участках, присоединенных к первоначальной площади дома: на этих участках либо возводятся новые постройки, либо расширяются помещения, прежде имевшие скромные размеры. К концу позднеимперского периода частная баня становится обычным явлением. Приведем пример: в городе Булла Регия из восьми домов с перистилем, полностью или почти полностью раскопанных, четыре имеют небольшие термы, и, как нам известно, в «Доме Охоты» (рис. 8) баня была построена в IV веке, одновременно с домашней базиликой.
Таким образом, феномен приватизации терм свидетельствует о значительной эволюции: богатые домовладельцы стремятся увеличить степень автаркии собственных жилищ по отношению к коллективистским комфортным практикам. Следует отметить, что эти изменения вписываются в рамки процесса, связанного с установлением все более и более код и фицированной социальной иерархии: прилично ли тому, кто утром, восседая в апсиде, принимает своих подопечных, после полудня общаться с ними, сидя рядом в общественном бассейне, да к тому же в обнаженном виде, мало приличествующем высокому статусу? Все возрастающая потребность в частном комфорте позволяет сохранять необходимую дистанцию.
К тому же эволюционному процессу относится появление в частных домовладениях уборных, которые мы находим в некоторых африканских жилых комплексах. В «Доме Охоты» в Булла Регия они появились позже первых терм: их строительство заставило пожертвовать изначально существовавшим там frigidariurn’ом[67] и перенести его южнее. В данном случае речь идет о двухместной уборной, причем возможность коллектив ного пользования отмечается и в других домах, оборудованных сходным образом. Итак, мы снова обнаруживаем в доме пространство, имеющее двойственное назначение: с одной стороны, это место уединения, с другой — здесь сохраняется форма социальности, характерная для общественных уборных: впрочем, отныне круг допускаемых сюда персон сводится к минимуму. Таким образом, эволюция затрагивает как практики, касающиеся всех обитателей города, так и практики, связанные с наиболее приватными частями жилища. Появление специальных отхожих мест (в былые времена, если выходить за стены дома было почему–либо неудобно, довольствовались горшками) несомненно свидетельствует об утверждении нового отношения к телесным звукам и запахам. Уборные «Дома Охоты» оборудованы системой труб, отводящих воду прямо в канализационный канал соседней улицы. Однако, изучая архитектурные трансформации, мы схватываем лишь небольшую часть изменений жизненных практик привилегированных классов, которая, как нам кажется, напоминает о явлении, которое А. Корбен мог называть, применительно к XIX столетию, «буржуазной дезодорацией», «тяжелой битвой с экскрементами». Обстоятельства, связанные с процессом эволюции элит, ставших с какого–то времени более чувствительными к запахам и грязи, требуют специального подробного исследования, которое позволило бы выстроить логику этого процесса и, что особенно важно, лучше датировать его этапы. В текстах, где говорится о нечистоплотности общественных терм или о стыдливости и о появлении в домах удобств, бывших когда-то исключительно общественными, прослеживается одна и та же логика, отражающая новое отношение к телу. Эта логика, объединяющая разные поведенческие комплексы, прямо отсылает нас к тому, каким образом элиты утверждают теперь свое могущество, осуществляют свои властные функции; к образу действий, который характеризуется усиливающимся Дистанцированием, растущей иерархизацией социальных отношений. Строгая кодификация церемоний, которые разворачиваются в сакрализованном пространстве частных базилик, Распространение домашних бань и уборных имеют одну и ту причину. Они стали результатом приватизации некоторых практик, увеличения роли домашнего пространства (прежде всего его внутренней части), а также выраженной тенденции к специализации различных помещений.
В завершение — о неопознанных частях жилых комплексов. В африканском доме мы можем лишь догадываться о предназначении множества раскопанных комнат. Сложно даже с небольшой долей вероятности идентифицировать служебные помещения, в частности кухни, что доказывает, что они были сравнительно просто оборудованы и их производительность зависела исключительно от количества рабочих рук. Кстати, тексты на сей счет весьма красноречивы. Так, у Апулея одна из главных задач хозяина дома — руководить семьей (familia) (Apol., 98); хозяйка не выходит из дома без свиты из многочисленных слуг (Met., II, 2); обилие прислуги необходимо для того, чтобы к дому относились с должным уважением: «много там челяди в просторных покоях» (Met., IV, 9 и IV, 29: numerosa familia; IV, 24: tanta familia); часто этот персонал выполнял вполне конкретные задачи: мы уже упоминали тех, кто занимался обслуживанием столовой, но Апулей показывает нам и других, таких как погонщик мулов, повар, лекарь и спальник (cubicularius) — в романе их перекусала ворвавшаяся во двор бешеная собака (Met., IX, 2); нескольких прислужниц (cubicularii) знатной дамы (X, 28); нескольких поваров у одного хозяина (X, 13); добавим, наконец, педагога (X, 5) и получим примерное представление о том, сколько прислуги обреталось в каждом богатом доме. Итак, мы практически не представляем себе, каким образом эти люди размещались в доме. Наиболее привилегированные из них, по всей вероятности, располагались в комнатах на верхних этажах, в настоящее время разрушенных. Два брата, рабы хозяина, для которою они готовили пищу, жили в каморке (cellula), достаточно просторной, чтобы там кроме них поместился еще и осел (Apul., Met., X, 13–16). Чаще всего эти слуги имели лишь узелок с пожитками и должны были довольствоваться для сна убогим ложем, которое перемещалось по воле обстоятельств и необходимости: когда у Луция, героя «Метаморфоз», живущего в гостях, возникает потребность уединиться в своей комнате, постель раба, сопровождающего его в путешествии, выносят за порог и стелют на полу в дальнем закоулке дома (Met., II, 15).
С точки зрения архитектуры пространство жилого комплекса, организованное вокруг одного или нескольких перистилей, кажется очень однородным, фактически — единым целым. В действительности же в нем реализовывались сложные, разнообразные практики, относящиеся к разным формам и уровням частной жизни. Два полюса этого разнообразия можно показать на примере мест для уединенного отдыха и помещений, где хозяин принимал буквально толпы зависящих от него лиц. Поэтому стоит задаться вопросом: каким образом внутри жилого комплекса могли сосуществовать практики, столь радикально различающиеся между собой? Следует, не довольствуясь простой инвентаризацией основных составных частей дома, попытаться понять, как они друг с другом сочетались.