[20]
Кэтрин Холл
1820 год был в Англии годом королевы Каролины. Каролина Брауншвейгская, «оскорбленная королева Англии», была супругой принца–регента Георга, сына короля Георга III. Это не был «брак по любви», какая бы то ни было страсть отсутствовала. Практически сразу после свадьбы супруги разъехались; у них была единственная дочь — принцесса Шарлотта. Георг наслаждался жизнью, занимался политическими интригами. Он находил «немецкие» манеры жены вульгарными, ее любовь к сплетням и пустой болтовне — невыносимой, и мечтал отделаться от супруги. Столкнувшись с неприкрытой враждебностью мужа, оставившего у себя их дочь, Каролина покинула Англию и вела на континенте жизнь скитающейся принцессы.
Каролина, «оскорбленная королева»
В 1820 году Георг III скончался, и регент, выполнявший обязанности отца, впавшего в слабоумие на фоне таинственного психического заболевания, принял бразды правления. Но будет ли Каролина признана королевой? Новый король был решительно настроен воспрепятствовать этому и настоял, чтобы ее имя было исключено из литургии. Взбешенная подобным отношением к своему, как она считала, законному праву, Каролина отправилась в Англию и прибыла туда в разгар бурной полемики, чем очень обрадовала радикально настроенных врагов короля, довольных представившимся случаем атаковать его. Министры посоветовали королю поторговаться, но компромисса достичь не удалось, тогда настроенный на развод король прибегнул к специальной процедуре в палате лордов.
Весь 1820 год бракоразводный процесс королевской четы занимал умы англичан. С газетных полос не сходили малоприличные подробности происходившего во дворце, лорды выслушивали свидетельства о скандальных связях хозяйки со слугами и браке без любви.
Однако общественное мнение встало на сторону королевы, а не короля. Королева выступала в роли несчастной жертвы аристократических браков. Отцы, супруги и братья были призваны на ее защиту, как рыцари, сражались они во имя «домашней добродетели», самой главной ценности английской цивилизации. В защиту Каролины проводились настоящие демонстрации — например, жестянщики и медники устроили в ее честь рыцарский парад.
Однако Каролина не смогла как следует сыграть отведенную ей роль незапятнанной героини. Миф о ней быстро развеялся. После того как король проиграл бракоразводный процесс, Каролина вынуждена была забыть свою мечту о коронации. Король был коронован единолично, но за свой публичный триумф он заплатил сдачей позиций у себя дома.
Это дело демонстрирует появление нового взгляда на семейную жизнь. Джон Булль[21], этот символ английской чести и мужественности, писал в своей «Оде Георгу IV и его супруге Каролине»:
Покажи себя отцом для нации,
Супругом для королевы
И, уверенный в любви своего народа,
Правь спокойно и безмятежно.
«Народ» требовал, чтобы король выполнял свои обязательства перед семьей и относился к гражданам страны с отеческой заботой. Быть настоящим королем означало также быть образцовым супругом и отцом. Невозможно обеспечить спокойствие нации, если в собственном доме у короля не царит безмятежность. Добропорядочность в семейной жизни — главная ценность английского менталитета, и народ не мог любить короля–отца, если добродетель в его семье не торжествовала.
История «оскорбленной королевы» сказалась на стиле поведения английских монархов. Наследник Георга IV Вильгельм IV и его супруга Аделаида были идеальной парой. Виктория, этот «английский розовый бутон», была образцовой женой и матерью. По словам некоего проповедника, произнесенным в 1849 году, «трон нашей честной и простой королевы возвышается посреди счастливых домов ее преданного народа. Она имеет право на наше доверие и на нашу привязанность прежде всего за свою семейную добродетель. Она королева — настоящая королева, — но она также и настоящая мать и супруга…»
Георг IV не смог добиться послушания и уважения со стороны своих подданных, не имея крепкого тыла в виде семьи. Виктория же была образцом женственности; она сумела завоевать доверие подданных, всей своей жизнью напоминая всем и каждому, что она не только королева, но и женщина. Каждая семья должна была стать империей любви, в которой отец был монархом, а его жена — королевой. Роман с продолжением о скандале в королевской семье оказал влияние на обычные английские семьи, и после 1820 года стало очевидно, что для завоевания популярности монарху следует быть хорошим семьянином. Свобода нравов больше не была трендом эпохи. В моду вошли семья и брак.
Евангеликализм: необходимость смены образа жизни
Критика аристократической модели семьи, не основанной на любви и взаимной привязанности, снисходительность по отношению к мужской неверности и бичевание женщин за те же самые прегрешения исходили из отдельных буржуазных кругов. В 1820 году кампанию вели радикалы, а именно сэр Фрэнсис Бардет, Джеймс Милль, друг Иеремии Бентама[22] и лидер утилитаристов, и Генри Брум, один из основателей Edinburgh Review[23]. Кроме них, королеву поддерживало большинство унитарианцев, тори, вигов и радикалов. Это новое большинство возникло в результате интеллектуальных боев последних десятилетий за создание новых семейных ценностей и обновление отношений между мужчинами и женщинами.
В этих боях роль евангеликализма была весьма значительна. Влияние этого реформаторского движения в лоне англиканской церкви начало расти в конце 1770‑х годов. Возникший как реакция на методизм, который смог затронуть лишь низшие слои общества, евангеликализм стремился изменить Церковь изнутри, завоевав для начала доверие элиты. Вначале движение нашло опору в кругах деклассированного мелкопоместного дворянства — джентри; наиболее известные теоретики этого движения, Уильям Уилберфорс и Ханна Мор, пытались привлечь на свою сторону верхушку буржуазии, чтобы оживить английскую жизнь изнутри. Их месседж базировался на идее греха, вины и искупления. Обращение грешника, просветление, понимание своей природы — вот основной опыт евангеликализма. В центре видения мира находилась духовная жизнь каждого человека, и моральный упадок общества в XVIII веке был следствием падения качества этой (духовной) жизни. Общество прогнило до мозга костей, но это гниение–следствие отсутствия религии, веры. «Номинальное христианство», как называли представители евангеликализма поверхностную религиозную практику тех, кто ходил в церковь и читал Библию, но не слышал Слова Божия в своем сердце, убивало всякую надежду на исцеление. В основе истинного христианства должно лежать горячее желание начать жизнь заново.
Такая вера требовала множества адептов. Ее целью была трансформация индивида, который должен был стать новым человеком во Христе. Следует более осознанно относиться ко всему и всем — к членам своей семьи, к друзьям, прислуге и работникам, к отдаваемым и получаемым приказам, к еде и досугу, и делать это повсеместно — на работе и дома, в церкви и в хлеву. Бог все видит и слышит. Следует изучить все аспекты человеческого поведения. Духовная жизнь истинного христианина не должна прерываться ни на миг, он должен проживать духовно каждую минуту, каждый час, каждый день, каждый год. Нельзя давать себе ни малейшего послабления. Для приверженцев евангеликализма создание новой жизни начиналось с них самих, но целью их было изменение всего общества. Это реформаторское рвение укреплялось ужасом, который наводила на высшие слои общества Французская революция. Потрясение, вызванное событиями во Франции, побудило определенные круги английского общества сделать главным приоритетом наведение порядка у себя. Если для радикалов наведение порядка начиналось с требования выборной власти и критики Старой Коррупции, то для представителей евангеликализма это был вопрос греха и отсутствия морали. Единственным способом обновления общества было распространение учения среди как можно большего числа людей и обоснование новой религии. События во Франции наглядно демонстрировали, что произойдет с нацией, если не совершится «революция морали».
В центре религиозной практики, согласно сторонникам евангеликализма, находится индивидуальная вера человека. Конечно, священник должен прилагать все усилия и использовать все свое влияние, но нельзя недооценивать самостоятельного чтения Библии и молитвы в одиночестве. Более того, этот «взгляд в себя», сосредоточенность на своем внутреннем мире и столь популярное у пуритан ведение дневника с записью всех своих целей должны находить поддержку в коллективной молитве всех членов семьи. Собираясь ежедневно для совместной молитвы, все домочадцы могли выступать в роли ангелов–хранителей и помощников для других, обсуждать вопросы потери благодати и находить утешение в божественной способности понимать и прощать.
Таким образом, семейные религиозные собрания оказывались лучшей поддержкой христианской жизни. Бнешний мир был местом гордыни и греха, и истинным христианам следовало прятаться от него в уединение истинно христианской жизни, в которой извращенные удовольствия, даваемые театром и светскими раутами, заменялись мирным познанием Господа. Эта навязываемая идея отказа от «света» представляла больше трудностей для мужчин, нежели для женщин, поскольку профессиональные занятия, становившиеся все более мужскими, не слишком подходили для религиозной жизни, а всякие домашние дела, которыми занимались женщины из буржуазных и аристократических семей, рассматривались как наиболее благоприятствующие развитию религиозности. Для представителей евангеликализма домашний очаг являлся такой же ценностью, какой ранее был для пуритан; он был надежным убежищем, где можно было скрыться от давления внешнего мира и где хозяин и хозяйка могли рассчитывать на то, что им удастся блюсти нравственность детей и прислуги. Таким образом, евангеликализм рассматривал семью как центр борьбы за изменение к лучшему поведения и морали; семья могла стать «маленькой церковью», о которой ранее мечтали пуритане, «маленьким государством», подчиняющимся хозяину дома и способным следовать истинным христианским правилам, что бы ни происходило в окружающем мире.
Семейная мораль Ханны Мор
Осознавшим важность повседневности апологетам евангеликализма требовалось сформулировать правила поведения. Этим занялась Ханна Мор. Дочь разорившегося землевладельца, приятельница известного режиссера Дэвида Гаррика и знаменитого доктора Джонсона, член лондонской группы женщин–литераторов «Синий чулок» (Bluestockings), она была известной писательницей и интеллектуалкой вплоть до своего обращения в евангеликализм около 1770 года; этот процесс у Ханны Мор шел постепенно, как и у ее друга Уилберфорса, в результате чего полностью изменилась ее жизнь и система ценностей. Для нее, как и для множества людей ее поколения, Французская революция явилась решительным поворотом в истории, и она, чувствуя поддержку властей, посвятила себя убеждению представителей всех слоев общества в необходимости изучения христианской идеи.
Ее знаменитая серия дешевых брошюр «Недорогие охранительные трактаты» («Cheap Repository Tracts») была главным оружием в интеллектуальном арсенале истеблишмента. Этот традиционный патернализм вкупе с обновленным христианством смягчал репрессии, столь эффективно проводимые Питтом[24] в начале 1790‑х годов. В своих брошюрах, адресованных беднякам, Ханна Мор говорила о необходимости подчинения властям предержащим и о радостях, которые ждут читателей на небесах. Однако политический консерватизм, свойственный большинству евангеликов, плохо сочетался с религиозным радикализмом и пылом писательницы. Произведения, отмеченные ее страстью и убежденностью в собственной правоте, сделали Ханну Мор одним из самых читаемых писателей своего времени.
Самое известное ее произведение, роман «Целебс в поисках жены», опубликованный в 1807 году, моментально стало главной темой разговоров в столице, провинции и в самых отдаленных уголках империи. Роман был написан для буржуазии, для быстрорастущего среднего класса, для всех этих коммерсантов, хозяев мануфактур, банкиров, фермеров, врачей и адвокатов; в бедных же слоях существа евангеликализм, в отличие от методизма, не нашел отклика.
Роман был книгой одновременно нравоучительной и развлекательной. Полный советов на каждый день, он представлял изложение идей Ханны Мор по поводу взаимоотношения полов. Герой романа — молодой христианин, получающий неплохой доход от земельных владений. После смерти родителей он отправляется на поиски супруги. Шокированный увиденным в столице, он ретируется в деревню, место добродетели для евангеликов (как и для Руссо), и останавливается у Стенли, в идеальном религиозном семействе. Дом не только способствует течению праведной жизни его обитателей, но и облагораживает всех гостей. Мистер Стенли, глава семейства, обладает всеми добродетелями обновленного христианина. Землевладелец с высокими моральными устоями, он думает не только о собственных экономических интересах, но и о нравственном и религиозном долге, поэтому намерен неукоснительно выполнять все свои обязательства перед арендаторами. Мистер Стенли с неменьшей серьезностью относится и к своей семье: он прекрасный супруг и отец, охотно занимающийся воспитанием детей. Мастер своего дела и прекрасный семьянин, держит власть в своих руках, но распоряжается ею по–христиански. Что касается миссис Стенли, она во всем поддерживает мужа, готовит дочерей к роли образцовых жен и матерей; ведет хозяйство с умом и думает о бедных. Таковы были обязанности дамы–христианки.
Две сферы: публичная мужская и частная женская
С точки зрения сторонников евангеликализма, мужчина — фигура публичная, тогда как женщина–хранительница домашнего очага и семьи. Они были убеждены, что мужчины и женщины от рождения имеют разные предназначения. Таков закон природы, подтвержденный обычаями; так заведено. Каждому полу свойственны определенные качества, и всякая попытка выйти за пределы своей сферы обречена на провал. Ханна Мор ненавидела Мэри Уолстонкрафт[25]; она не только видела в Мэри радикализм а-ля Томас Пейн 1790‑х годов, но и считала равенство полов, за которое ратовала Мэри, аморальным и противоестественным. По мысли Ханны Мор, биологическая конституция определяет различия в судьбах представителей каждого пола, и если женщина пытается найти себя в мужской сфере, то это является отрицанием долга, возложенного на нее Богом. «Не случайно у рыбы есть плавники, — писала она. — У птицы есть крылья, чтобы летать, а мужчина физически сильнее и умнее [женщины], поэтому на него возложено тяжкое бремя принимать решения и давать советы».
Проповедники евангеликализма свято верили в право каждого, мужчины или женщины, на спасение души, но постулат о равенстве всех перед Богом не влек за собой утверждения социального равенства. Разделение сфер деятельности мужчины и женщины, «малый круг», делами которого занималась женщина, — все это свидетельствовало о том, что в социальном плане жена подчинялась мужу. «Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу», — писал апостол Павел[26]; кто бы осмелился спорить с ним? Однако это не говорило о том, что женщины были лишены влияния — оно заключалось в том, что жены слушали мужей, принимали во внимание их советы, оцени — вали их речи. В безопасном мирке, вдали от деловых забот, женщинам проще соблюдать свой религиозный долг; они более чувствительны к духовному влиянию, чем мужчины, потому что внешний мир меньше на них влияет. Их статус, безусловно, зависел от мужчин, но за ними признавались определенные эксклюзивные права.
Представителям среднего класса, как мужчинам, так и женщинам, обновленное христианство предлагало новую идентичность, давало новый смысл их существованию и возможность осознать этот новый опыт.
В начале XIX века евангелики–англикане были не единственными, кто хотел спасти Англию от падения нравов. Пока квакеры, унитарии и пресвитериане бездействовали, новые диссиденты — методисты, независимые, баптисты — быстро завоевывали сердца верующих. У них были не только общие с евангеликами духовные убеждения, но также общий взгляд на разделение публичной и частной сфер, на роль мужчин и женщин и общие идеалы домашней жизни, воспетые Ханной Мор и поэтом–евангеликом Уильямом Каупером. Эти идеи, с одной стороны, ломавшие образ мужественности, ассоциировавшийся с джентри и аристократией и лишенный какой бы то ни было религиозности, с другой стороны — разрушавшие опасные взгляды Мэри Уолстонкрафт и ее друзей на равенство полов, определили образ мысли истинных христиан и всей английской буржуазии XIX века.
Каким же образом состоялось это превращение? Почему были забыты разговоры о женской сексуальной ненасытности? Теперь говорили лишь о скромности и незаметности женщин. Почему труд замужних женщин, на который возлагались такие надежды, ограничился выполнением домашних дел? Почему буржуазия верила в существование раздельных сфер и организовывала свою жизнь в зависимости от этой идеи?
Для начала можно проследить этот процесс в религиозной области. Работа различных благотворительных обществ, занимавшихся распространением Библии среди бедняков и чтением и обсуждением прочитанного в группах молодежи, неизменно строилась по одной схеме: эти общества, основанные священником, пастором и еще какими–то мужчинами, функционировали благодаря деятельности женщин, но редко по их инициативе и никогда — под их руководством. В XVIII веке пасторов–профессионалов не было даже у квакеров, и доля проповедовавших женщин была довольно велика. В XIX веке женщинам стало значительно сложнее заниматься этим.
Так же обстояли дела и в сфере культуры, где сторонники евангеликализма были весьма активны. В организационной деятельности литературных, философских кружков, артистических обществ, существовавших во многих городах, женщины, будучи членами этих обществ и уплачивая взносы наравне с мужчинами, не могли играть никакой роли; они голосовали только по доверенности и часто не допускались до участия в отдельных мероприятиях, например, в ежегодных банкетах, где мужчины прекрасно проводили время за богато сервированным столом. В Бирмингемском философском обществе, как и во многих других, женщинам не разрешалось посещать читальный зал — это было прерогативой мужчин. Поэтому не удивительно, что все эти общества считались мужскими; женщин туда принимали неохотно, а те, кому это удавалось, вступали благодаря родству с кем–то из членов–мужчин: это мог быть отец, супруг или брат. Правила этих обществ не были установлены раз и навсегда, и к концу XIX века женщинам удалось ликвидировать многие запреты. В начале же XIX века мужчины из буржуазных кругов очень гордились успехами в делах и, следуя своим религиозным запросам, стремились создать новый мир, в котором сферы мужского и женского резко различались.
Чета Кэдбери
Идеи, которые рассматривались выше, были живучи не только благодаря религии, но и в силу изменений материальных условий жизни, в которых разделение деятельности мужчин и женщин становилось все более явным. Рассмотрим это на примере семьи Кэдбери, коммерсантов из Бирмингема (конец XVIII века). Ричард Таппер Кэдбери, родившийся на Западе, был отдан в ученики к торговцу сукном. Он был из семьи квакеров, а квакеры имели связи по всей стране. Отец оставил ему в наследство некоторую сумму денег, которой хватило на открытие собственного скромного дела; в 1794 году он открыл в Бирмингеме на одной из центральных улиц — Булл–стрит — магазин по продаже суконных и шелковых тканей. В 1800 году с супругой Элизабет и детьми он поселился в помещении над магазином, как это было принято в те времена. Только самые богатые буржуа могли позволить себе иметь дом отдельно от предприятия.
Элизабет Кэдбери, в отличие от супруга, не удалось пройти ученичества. Женщинам можно было обучаться лишь немногим профессиям: считалось, что они вполне могут освоить производственные навыки прямо на рабочем месте. Только жены самых богатых людей могли не работать. Жена фермера торговала молочными продуктами; супруга торговца занималась магазином или вела бухгалтерию; вдова фабриканта могла возглавить предприятие после смерти мужа. Элизабет Кэдбери помогала в магазине, когда это было необходимо; следила за делами, когда муж отсутствовал; помимо собственно семьи, у Кэдбери было много домочадцев — подмастерьев и продавщиц. За первые пятнадцать лет замужества она родила десятерых детей, восемь из которых выжили; в семье также жила ее старая мать.
В такой семье было очень много работы: кормить всех домочадцев, стирать одежду, шить и чинить белье и рубашки, таскать воду. Элизабет Кэдбери, которой по хозяйству помогали две служанки, удавалось активно заниматься торговлей. Когда Ричард уезжал в Лондон за новыми тканями для своего магазина, он писал жене письма, например: «Я искал бумазею [шелковую или хлопчатую ткань полотняного переплетения, используемую в основном для шитья траурной одежды], но ее трудно найти разных цветов. Та, что я видел, очень красивая, завтра поищу черную». Он расспрашивал, нет ли новостей из Ирландии, не привезли ли лен, который он ждал, рассказывал, что уже купил «кое–какие украшения и красные и разноцветные шарфики» и что он заказал чепчик для их дочери Сары. Его письма полны профессиональных подробностей и разговоров о семейной жизни: мужчина и женщина на равных занимались делами и вели социальную жизнь.
В 1812 году торговля процветала, и Ричард Таппер Кэдбери купил еще один домик на Ислингтон–роу, на окраине города, практически в деревне. Младшие дети переехали туда с нянькой и домашними животными — голубями, кроликами, собакой и кошкой. На клочке земли, который взяли в аренду, стали выращивать овощи и фрукты. Миссис Кэдбери теперь должна была заниматься двумя домами и ездила туда–сюда вместе со старшими дочерьми. Мальчики тем временем пошли по стопам отца: оба проходили обучение в разных городах, изучали разные секторы розничной торговли. Старший, Бенджамин, обучался у суконщика, в дальнейшем он должен был заняться семейным делом, а второй сын, Джон, изучал торговлю чаем и кофе, после чего открыл свой собственный магазин рядом с отцовским на Булл–стрит.
Дочери в этой семье не получили какого–то определенного образования. Мать учила их не только готовить еду и вести дом, но и комбинировать свои таланты, приходя на помощь в магазине, когда в этом была необходимость. Они могли работать в саду, помогать матери расстилать ковры, чтобы в доме зимой было теплее, или бежать в магазин, чтобы помочь отцу. В семейном деле участвовал каждый.
Дальнейшее разделение труда
Тем временем правила коммерции постоянно менялись, и участвовать в торговых делах семьи женщинам становилось все труднее. Замужние женщины не могли заключать контракты, вести судебные тяжбы, иметь долю в деле. В глазах закона ответственность за женщину нес ее муж. Женщины не имели права на легальное независимое существование. Только незамужние женщины и вдовы могли вступать в дело под своими собственными именами, и это часто случалось после смерти супруга или отца. В XVIII веке в фирме, подобной магазину Кэдбери, супруги играли роль партнеров без контракта; они делили поровну все коммерческие риски, так же как и остальные семейные проблемы и заботы. Тем не менее ответственность за предприятие лежала на мужчине, хотя в повседневной жизни это не очень бросалось в глаза. И все же существовал определенный круг деловых вопросов, решить которые мог только мужчина. Закупками занимался всегда Ричард Таппер Кэдбери, и даже хотя замужние женщины имели право брать кредиты от имени своих мужей, Элизабет Кэдбери, похоже, предоставила своему мужу право оплачивать счета. Фактическое партнерство (без контракта) в конечном счете пред полагало главенство мужчины.
Развитие промышленности и коммерции, прогресс в сельском хозяйстве влекли за собой новую методику ведения торговли, которая угрожала ранее сложившейся неформальной практике. В то время, когда партнерство было основой развития, но замужние женщины не имели никаких прав, а на дочерей не возлагалось никаких надежд, подавляющее большинство промышленных и коммерческих союзов заключалось между мужчинами, связанными узами родства или религии. Женщины не имели доступа к получению знаний для ведения дел. С начала XIX века открывались многочисленные школы, в которых мальчиков готовили к роли будущих «капитанов промышленности». Девочки всегда получали домашнее образование. Как только молодой человек входил в дело, у него появлялась масса возможностей заводить нужные контакты и связи, что было очень важно для поддержания его репутации, возможности получения кредита и расширения клиентуры. Женщинам в этот мир коммерческих сделок войти было очень трудно. Ссуды, которые ранее выдавались на дружеской основе, теперь все чаще можно было получить только через банк. Прежде пшеницей торговали на рыночной площади; теперь же для этого была специально построена хлебная биржа, и вход туда был разрешен только мужчинам. Так же и финансовая биржа, созданная для расширения финансового рынка, была закрыта для женщин. Первой отраслью, в которой стали применяться новые коммерческие методы, была торговля тканями.
Дело Кэдбери развивалось и процветало. Джон, второй сын, открыл свой магазин чая и кофе рядом с отцовским. Он воспринял все новшества розничной торговли, очень гордился своими витринами и решил открыть производство какао, как только у него будет для этого достаточно денег. Это предприятие не было частью семейного дела; напротив, он отделился от семьи и вел два своих дела параллельно. Со своей первой женой Присциллой, которая умерла через два года после свадьбы, в 1828 году, он, как и родители, жил над магазином. В 1832 году он снова женился на дочери коммерсанта по имени Кандия, и до рождения первенца они жили на Булл–стрит, однако вскоре приняли решение уехать из центра города и поселиться в Эджбастоне.
Эджбастон находился примерно в миле от города; богатый землевладелец–евангелик лорд Кэлторп в первые годы XIX века начал продавать там земельные участки. По мысли Кэлторпа, Эджбастон должен был стать местом проживания буржуазии, с красивыми домами в окружении садов, вдали от грязи, городского шума и малоприятных соседей. По договору дома нельзя было превращать в лавки или производство, в садах также запрещалось открывать какие–либо мастерские. В Эджбастоне проложили хорошие дороги, посадили деревья, возвели церкви. Гордостью Эджбастона стали очаровательные сельские виллы, в которых были все городские удобства. Чтобы жить там, следовало полностью разграничить профессиональную и частную сферы; невозможно было управлять предприятием из Эджбастона. Проект лорда Кэлторпа был одним из первых в этом роде; провозглашалось намерение буржуазии отделить дом от работы, «нежность жены и детей» от «профессиональных забот и хлопот».
Этому разделению способствовали социально–экономические изменения. По мере развития предприятия Кэдбери жена потеряла возможность работать. Производство теперь находилось в стороне от дома, Кандия уже не могла следить за его деятельностью, как раньше это делала ее свекровь, которая одновременно помогала в магазине и воспитывала детей. Создание филиалов требовало дальнейшего разделения труда, использования мужской рабочей силы, разработки бюджета, облегчения производственных процессов для мужчин. Джон и его отец приняли участие в строительстве нового городского рынка, импозантного здания с дорическими колоннами, символа прогрессивных методов торговли, что очень облегчило коммерческую деятельность, но полностью маргинализировало женщин. Коммерция все больше становилась исключительно мужской сферой; женщины отныне могли лишь торговать продуктами питания в маленьких лавочках или женской одеждой. Джон и Кандия предпочли полностью отделить предприятие от жилища и отказались от присутствия у себя дома учеников и продавщиц. Сделав такой выбор, они приняли принцип разделения сфер публичного и частного.
Коттедж и детская
Вскоре Джон и Кандия Кэдбери нашли дом, который стал семейным домом почти на сорок лет. Поначалу домик был маленький, но по мере того как росла семья и доходы от предприятия, хозяева достраивали его. Кандия проводила время дома, занималась детьми, кухней, стиркой и садом. Как позже писала их дочь Мария, «домик сначала был похож на коттедж и казался очень маленьким, но нам очень хотелось переехать в деревню, поэтому мои родители решились на его покупку; они пристроили к нему несколько комнат и разбили садик по своему вкусу. <…> Мама обожала работу в саду, но отец всегда был очень занят в городе, поэтому времени на сад оставалось мало». Вскоре в доме появилась комната для игр, которая позже превратилась в комнату для занятий, и на втором этаже–детская (nursery) для младших детей.
Это был дом нового типа. Такой дифференциации пространства невозможно было достичь на узких улицах с арками–полумесяцами городов XVIII века, или, быть может, в этом не было необходимости. Отдельные детские спальни, отделение кухни от столовой — все эти новшества ассоциировались с идеей отдельного места, где мужчины занимались делами. Строительство подобных домов, обладатели которых настаивали на уюте и комфорте, подтолкнуло развитие мебельного дела. Джон Клодиус Лаудон, законодатель буржуазной моды в архитектуре, меблировке и ландшафтном устройстве, писал в своих книгах, имевших оглушительный успех, что такое детская, как обставить салон, какие удовольствия мог доставить своим хозяевам сад, чем могли наслаждаться у себя в доме хозяева.
Идея сада, в котором стоит семейный дом, была так же нова, как и концепция дома, предназначенного исключительно для частной жизни. На площадях XVIII века были пространства для прогулок, окруженные решетками, и казалось, что этого достаточно. Но в середине XIX века сад стал главным эле ментом буржуазного стиля жизни. Облагороженная природа, окруженная деревьями и живыми изгородями, обеспечивала спокойствие частной жизни и прекрасно обрамляла жизнь семьи. Мужчины могли заниматься деревьями и виноградника ми — Лаудон убедил их, что нет ничего зазорного в том, чтобы расслабиться, занимаясь садовыми работами после напряженного дня в городе. Женщины отвечали за цветы, чарующий аромат которых связывался с нежностью хозяек сада. Именно в это время возникли лингвистические ассоциации женщин с цветами. Мать могла также учить детей и высаживать цветы и ухаживать за ними в их собственных маленьких садиках.
«Home», труд и добродетель
Дом и сад Джона Кэдбери и его супруги прекрасно иллюстрируют определенную концепцию семейной жизни, обязанностей, возложенных на мужа и жену, и их взаимоотношения с внешним миром.
Мечты Ханны Мор об идеальной жизни воплотились в буржуазных жилищах. Намерения создать новый образ жизни, в котором бы постоянно уделялось внимание духовности всех домочадцев, нашли материальное выражение в постепенном разделении мужского и женского труда. Пока мужчины занимались развитием своего бизнеса и проявляли себя в публичной сфере, женщины отдалились от этого мира и сделали своей профессией материнство и ведение дома. Разграничение мужской и женской сфер имело религиозный подтекст: считалось, что публичная сфера опасна и аморальна. Мужчины, постоянно вращавшиеся в этой атмосфере, могли спастись только в высокоморальной обстановке собственного дома: разрушительным тенденциям мира бизнеса могли противостоять чистые ценности, носительницами которых выступали жены. Дом был местом милых радостей, тихой гаванью для усталого и озабоченного материальным благополучием своей семьи мужчины; супруга и дочери зависели от мужа и отца. Достоинство мужчины было связано с его профессиональной деятельностью, тогда как женщина, имевшая профессию, в глазах окружающих переставала быть женственной. В середине XIX века буржуазный идеал мужа, который обеспечивает свою семью материально, и жены, посвятившей себя дому, настолько распространился, что в переписи населения 1851 года даже появилась такая категория, как «домохозяйка», а во введении к соответствующему документу говорилось: «Желание каждого англичанина–иметь свой собственный дом; именно дома, в семье, человек находит убежище от невзгод, именно здесь он радуется и размышляет».
Многие англичане, без сомнения, были бы весьма удивлены, узнав, что они мечтают о «собственном доме»; но это заявление, сделанное от имени всех и каждого, очень показательно: оно демонстрирует важность буржуазного дискурса, с которым согласны все. Это частично было следствием религиозного рвения представителей истинных христиан и других буржуазных фракций, например утилитаристов, имевших свое видение того, каким должен быть обновленный мир. Они желали обратить в свою веру высшие классы и рабочих и прилагали к этому массу усилий. Аристократы и джентри должны были изменить свою порочную и праздную жизнь; бедняки должны были научиться трудиться. Всем и каждому следовало признать важность крепкой семьи и хорошо организованного семейного быта. В этом вопросе истинные христиане и утилитаристы достигли полного согласия. Сам великий Иеремия Бентам был убежден в необходимости раз деления мужской и женской сфер, а что касается их взглядов собственно на отношения между полами, они в равной мере базировались на теориях евангеликов и утилитаристов. Для последователей Бентама разделение сфер было фактом, а не вопросом моральных принципов, и то обстоятельство, что это разделение рассматривалось в начале XIX века как «естественное», отражает влияние теоретиков, обосновывавших необходимость этого явления.
Воспитание бедняков
Евангелики и утилитаристы прилагали огромные усилия для семейного воспитания бедняков. По всей стране в школах, в воскресных школах, в разных благотворительных обществах распространялась буржуазная концепция разделения полов. Проповедуя домашние ценности ученикам воскресных школ, девочкам из сиротских приютов и немощным старушкам из домов призрения, представительницы среднего класса одновременно определяли свою «сферу деятельности» и место представительницы рабочего класса: служанка в богатом доме или респектабельная мать семейства. Третьего варианта не было. Филантропки из Ассоциации по оказанию помощи престарелым и больным женщинам собирали средства в пользу одиноких старушек, организаторы этой деятельности стремились узнать, заслуживали ли эти женщины помощи, вели ли они праведную и респектабельную жизнь.
Мальчики и девочки обучались раздельно, получали различные знания, ориентированные на достижение различных целей. Mechanics’ Institutes (образовательные учреждения для рабочих), находившиеся под сильным влиянием Бентама, пер воначально предназначались исключительно для мужчин; они должны были готовить не только разумных, работящих людей, давать им необходимые научные знания, но и воспитывать их хорошими супругами и отцами; выпускники этих заведений должны были в дальнейшем передавать знания своим женам, чтобы их семьи в конечном счете стали образцовыми.
Этим амбициозным проектам не было суждено стать успешными. У многих историков мы можем прочитать, что представители рабочего класса, как мужчины, так и женщины, не просто отказывались от ценностей, навязываемых им культурой господствующих классов.
Грей в книге о рабочей аристократии Эдинбурга конца XIX века описывает некий договор, заключенный между господствующим и подчиненным классами, который привел к появлению новых понятий достоинства и респектабельности, не оставшихся без влияния буржуазного взгляда на вещи, но основанных на доверии, например в профсоюзном движении, и на классовой гордости. Так же и Винсент, рассматривая в своем труде о «полезных знаниях» автобиографии рабочих, указывает на то, что представления рабочих отличались от буржуазных и имели специфическое содержание.
То же самое можно сказать и о мужской и женской сферах. Рабочий класс не до конца принял буржуазное представление об идеальном образе жизни, но отдельные религиозные и светские аспекты, отвечавшие некоторым нуждам рабочих, они переняли.
Рассмотрим характернейший казус — алкоголизм. Рабочие стали апостолами буржуазной респектабельности. Они стремились к самосовершенствованию, учились, тянулись к тем, чье социальное положение выше. Движение за абсолютную трезвость возникло среди тех, кто имел классовое сознание, в частности среди представителей чартистского движения. Но вера в возможность улучшения каждого члена общества часто вела к признанию буржуазной культурной модели. Аргументы против пьянства находили широкий отклик в семьях рабочих. Худшее последствие алкоголизма — это, безусловно, разрушение и моральный упадок семьи. На плакатах очень популярной серии «Бутылка» знаменитого гравера Крукшанка мы видим сначала скромную и респектабельную семью рабочих, сидящих за столом в простой, но чистой и удобной ком нате. Это образец счастливой семьи: одежда у всех заботливо починена, дети играют, в очаге горит огонь, засов задвинут, что говорит о безопасности дома. Далее мужчина предлагает стаканчик своей жене, и, сцена за сценой, Крукшанк показывает нам ужасный конец этой семьи — впавший в безумие отец убивает бутылкой жену, младший ребенок умирает; дочь становится проституткой, старший сын — сутенером. Поборники умеренности охотно использовали эти картинки, показывая несчастье семьи пьяницы и идиллическую жизнь семьи рабочего–трезвенника.
Все это не предполагало буквального заимствования буржуазного идеала семейной жизни; у рабочих было собственное понятие о разделении ролей, и несмотря на влияние доминирующего идеала, самобытность этого понятия сохранялась. Джон Смит, бирмингемский поборник умеренности, утверждал: «Умеренность — неотъемлемая часть семейного счастья, а главное украшение дома–это хозяйка, хранительница домашнего очага. Наше блаженство и безмятежность на протяжении всей жизни — с детства до старости — целиком и полностью зависят от наших родственниц или подруг».
Похвала хорошей хозяйке: Фрэнсис Плейс
Все радости жизни рабочий получал от женщин из своего окружения, но эти женщины должны были обладать другими качествами, нежели представительницы буржуазного общества, от которых в первую очередь требовалось быть хорошими «хозяйками дома». Супруги и матери из рабочей среды должны были прежде всего иметь практические навыки ведения хозяйства. Об этом писали два крупных политических теоретика, Фрэнсис Плейс и Уильям Коббет.
Фрэнсис Плейс, родившийся в 1771 году, был учеником в мастерской по пошиву кожаных штанов; в дальнейшем он стал успешным портным. Всю свою жизнь он прожил в Лондоне, в конце XVIII века примкнул к радикальным кругам, был секретарем Лондонского корреспондентского общества[27] и сыграл важную роль в реформе профсоюзов 1820 года. Позже он стал ярым последователем Иеремии Бентама и, накопив состояние и отойдя от дел, смог посвятить себя проведению реформ. В юности он познал настоящую бедность и разделял все тяготы жизни ремесленников. По мысли Плейса, женщина в то время играла строго отведенную ей роль. Например, его жена помогала ему каждый раз, когда это было необходимо. Однако он мечтал о фундаментальных переменах в нравах и морали рабочего класса; в автобиографии он с удовольствием описывал улучшения, наступившие в жизни бедняков. Так, он отмечал исчезновение популярных в годы его детства уличных игр, которые имели неприкрытый сексуальный подтекст; он осуждал склонность рабочих к пьянству, которое влекло за собой пренебрежение к семьям, — перед его глазами был пример собственного отца.
Задолго до того, как об этом было сказано в переписи населения, Плейс утверждал, что каждый должен стремиться иметь «свой собственный дом». По его мнению, «ничто так не ведет к деградации отношений между супругами, как то, что вся семья должна есть, пить, спать, а женщина к тому же–готовить еду, стирать, гладить и выполнять всю прочую домашнюю работу в том же помещении, где ее муж работает». Он был в восторге, когда его семья переехала в новый дом с маленькой задней комнаткой, где он мог работать. «Моя жена могла теперь держать дом в порядке, и ничего, кроме выгоды, это нам не принесло. Ей не приходилось больше заниматься ребенком в моем присущствии. Я больше не принимал участия в разведении огня, стирке, глажке и уборке, а также в приготовлении обеда».
В юности Плейс был отдан отцом в подмастерья, а его жена, не имея никакой квалификации, работала служанкой. Когда он смог найти работу, то начал получать гораздо больше, чем она, тем не менее жена ему помогала, заканчивала начатую им работу по шитью брюк, одновременно занимаясь домом и детьми. Всю свою жизнь он тянулся к знаниям, читал, размышлял, писал. По мере роста доходов он стал покупать книги и познакомился со многими известными интеллектуалами, хотя социальная рознь между ними до конца преодолена не была. Бентам и Милль поддержали его в намерении написать автобиографию, чтобы продемонстрировать, как рабочий, выходец из самой неблагоприятной среды, смог достичь процветания и мудрости.
Эволюция его жены шла другим путем. Она стала отличной портнихой и модисткой, способной «с первого взгляда уловить модную тенденцию и адаптировать ее под себя». По словам ее мужа, она осталась простой женщиной, радовавшейся тому, что все ее считали хорошей хозяйкой дома, прекрасной супругой и матерью, и не мечтала выйти за рамки своего положения. Если для мужчин Плейс видел возможности получить образование, отказаться от распущенности и стать уважаемыми людьми, то женщинам, по его мысли, достаточно было стать хорошими супругами и матерями.
Уильям Коббет и его «Экономика сельского дома»
Журналист и писатель Уильям Коббет, который, по мнению Э. П. Томпсона[28], оказал наибольшее влияние на радикализм начала XIX века, выражал схожие взгляды на мужскую и женскую сферы. Томпсон выдвигает мысль, что Коббет создал радикальную культуру 1820‑х годов «не потому, что его идеи были необыкновенно хороши, но потому, что он нашел тон, стиль, аргументы, убедившие и ткача, и школьного учителя, и корабельного плотника. Несмотря на различия в нуждах и чаяниях всех этих людей, ему удалось привести их к консенсусу». Но радикальный консенсус Коббета по–прежнему отводил женщине место дома. Он был безусловным адептом семейной жизни и того, что он считал моделью правильно устроенного дома. Счастливые семьи, говорил Коббет, — основа общества. Создавая «Экономику сельского дома», он надеялся возродить домашнюю и семейную деятельность; идеализировал прошлое и призывал вернуться к старинным идеям, которые считал весьма живучими; предлагал осовременить патриархальные структуры. Коббет также рекомендовал варить пиво дома не потому, что так выходило дешевле, но потому, что благодаря домашнему пивоварению муж будет проводить вечера дома, а не в кабаке. Женщина, не умеющая печь хлеб, писал Коббет, «не заслуживает доверия», является «обузой для сообщества». Он уверял отцов, что лучший способ удачно выдать дочерей замуж–это научить их всем премудростям ведения домашнего хозяйства, чтобы они были «умелыми, ловкими и активными во всех делах по содержанию семьи». «Ямочек на розовых щечках недостаточно» — надо еще уметь печь хлеб и варить пиво, снимать сливки с молока и сбивать масло, только это сделает женщину «достойной уважения». Какая картина может быть более угодной Господу, чем «труженик, вернувшийся домой зимним вечером после тяжких трудов, сидящий у очага с женой и детьми и слушающий, как завывает ветер и дождь стучит по крыше»?
Новые идеи о женской эмансипации, выдвигавшиеся некоторыми буржуазными деятелями, вызывали у Коббета лишь презрение. Он ненавидел претензии всех этих фермерских жен, которые превращали большую комнату в своем доме в салон, ставили туда рояль и учили дочерей делать реверансы и строить глазки. Он настаивал на том, чтобы жена фермера по–прежнему доила коров, заботилась о батраках и готовила для них еду, как полагается. Однако он не требовал полного возврата к прошлому, поскольку выступал за расширение прав рабочих. Они должны получать столько, чтобы их семьи жили не в роскоши, но в достатке; они должны иметь право свободно думать, читать то, что им хочется, и говорить то, что думают. И главное — они должны иметь право голоса, потому что в основе выборной власти должна лежать не собственность, но честный труд и компетентность. Как глава семьи, мужчина вправе ожидать послушания от жены и детей и защищать тех, кто зависит от него материально и юридически. Мужчина должен нести ответственность за жену, потому что, по мысли Коббета, «ей не дано природой отвечать за себя, это нарушило бы гармонию и процветание общества». Принятие женской пассивности и покорности, убежденность в том, что быть домашней хозяйкой предназначено женщине «природой» и что разделение сфер на мужскую и женскую — единственная основа социальной гармонии, идет из глубин рабочей культуры и выражает идеи определенных кругов рабочего класса.
Семейный заработок и домохозяйка
Взгляды евангеликов и представителей определенных кругов рабочего класса на политику государства по вопросу о женском труде в 1840‑е годы совпадали. В 1830‑е годы мужчины признавались лицами ответственными, тогда как женщины оставались в тени. Были популярны идеи Плейса и Коббета о том, что мужчина должен зарабатывать столько, чтобы вся его семья могла существовать безбедно. Образ зарабатывающего мужчины и зависящей от него женщины прочно укоренился в буржуазных кругах и нашел отклик в среде рабочих. В результате профсоюзы выдвинули мысль о том, что заработок квалифицированного рабочего должен считаться заработком всей семьи. Однако стоит видеть в этом не безоговорочное принятие буржуазных идей, а скорее их адаптацию применительно к специфическому классовому идеалу.
Приведем только один пример. В 1840‑х годах буржуазия очень опасалась, что женщины начнут заниматься таким не свойственным им делом, как работа в шахтах. Устоялось мнение, что женщина из буржуазной среды, которая работает, чтобы заработать себе на жизнь, лишена женственности. В случае с работавшими женщинами из бедных слоев общества дело обстояло несколько иначе. Женщина могла иметь профессию, если только эта профессия являлась продолжением «естественной» роли женщины. В том, что служанка убирает дом, готовит и занимается детьми, не видели ничего зазорного. Профессии модистки или портнихи также считались подходящими, как и работа в сфере питания. Но отдельные профессии, которые практиковали женщины, считались абсолютно не свойственными их природе, в особенности если производственный процесс шел в смешанной среде: например работа под землей категорически отрицалась концепцией евангеликов. Комиссия, созданная для обследования детского труда в шахтах, была ошеломлена условиями, в которых работали женщины. Кроме всего прочего, они работали среди мужчин полуодетыми. Это был вызов общественной морали, угрожавший крахом рабочей семьи как таковой. По призыву евангеликов была начата кампания по запрету работы в забое для женщин.
Шахтеры поддержали запрет, однако по другим соображениям, нежели буржуазия. По словам некоего Джона, они не приняли суждений разных буржуазных деятелей типа Тременхира[29], для которых это был «первый шаг на пути к улучшению домашних привычек и гарантия респектабельности семьи». Они отказывались строить свою семейную жизнь под диктовку буржуазных идеологов. Шахтеры имели право самостоятельно контролировать свои семьи. Они хотели, чтобы жизнь их жен и дочерей стала лучше, и отмечали, что их жены имеют такое же право не спускаться в шахту, а оставаться дома, как и жена владельца этой шахты. Жены шахтеров имели право на достойную жизнь вне шахты; шахтеры угрожали тем, кто продолжал эксплуатировать женщин нелегально. Однако у них был и другой повод требовать запрета женского труда на шахтах. Ассоциация шахтеров Великобритании и Ирландии была образована в 1842 году, за три дня до того, как вышел документ, запрещающий принуждать женщин, не достигших восемнадцатилетнего возраста, покидать забой. Как говорилось в газете Miner’s Advocate, профсоюз с самого начала резко выступал против работы женщин в шахтах. Женский труд в этой отрасли рассматривался как угроза, так как средний уровень оплаты снижался. У шахтеров были свои собственные поводы желать, чтобы их жены оставались дома. Женщины, не имевшие возможности проявить себя в публичной сфере, были побеждены. Они ненавидели условия, в которых вынуждены были работать, но при этом нуждались в деньгах. Их голоса не были услышаны, и в результате самых долгих дебатов 1840‑х годов государство, рабочие и буржуазные благотворительные организации окончательно признали мужчин кормильцами семей, а женщин — женами и матерями.
Аристократия: новая приватность
В 1820 году король Георг IV имел возможность на собственном опыте убедиться в приверженности могущественной английской буржуазии супружеской верности и семейным ценностям. Как же обстояло дело у аристократии и джентри? Добралась ли до высших слоев общества главная буржуазная идея — разделение полов? И Стоун, и Трамбах утверждают, что XVIII веке взгляды крупных землевладельцев на частную жизнь очень изменились, и Стоун полагает, что это произошло под влиянием идей верхушки торговой и финансовой буржуазии. Журналы типа The Spectator восхваляли новый стиль отношений в аристократической среде, основанный на разделении гендерных ролей. Это было подхвачено, пересмотрено и подредактировано евангеликами. Нарастающее влияние среднего класса в экономике, политике и социальной жизни имело еще одно последствие: аристократия и джентри начали перенимать стиль жизни фермеров, фабрикантов и коммерсантов. Как пишет Давидофф, «модель буржуазного поведения отныне существует наравне с кодексом чести аристократов и джентри, и слово „буржуазия" стало пониматься шире».
По словам Марка Жируара, к середине века произошло сближение высшей аристократии и верхушки буржуазии: «Высшие классы пересмотрели свой имидж, чтобы он стал более приемлемым для буржуазной морали. Их представители — искренне или, по крайней мере, внешне — стали более серьезными, более религиозными, начали более ответственно относиться к своей семейной жизни».
Буржуазная критика разложения аристократического общества достигла апогея в 1820–1840‑х годах; в дальнейшем, по мере того как аристократия и джентри начали воспринимать домашние ценности, то, что Жируар называл «моральным очагом», в центре которого находилась счастливая безмятежная семья, где практиковались совместная молитва, соблюдение воскресного ритуала и правил повседневной жизни, эта критика несколько смягчилась. Женщины, не допускавшиеся к участию в делах или в общественной жизни, царили в жизни частной, вырабатывали систему этикета: как вести себя в «обществе», как проводить «сезон». Они руководили «обществом» и стояли на его страже: именно они решали, кто может быть принят в «общество», а кого допускать не следует. Принцип был основан на связях: принимать у себя можно было лишь тех, кого знали лично. Социальная жизнь становилась более избирательной, более приватной и протекала в основном в богатых домах, куда допускались только люди одного с хозяевами круга. В этом взаимодействии решающую роль играли семья и близкие, благодаря которым можно было войти в круг избранных. Буржуазные дома, убежище жен и детей, куда мужчины возвращались отдохнуть от дел, выполняли несколько иную функцию в эксклюзивном мире «светского общества».
Озабоченность аристократии и джентри интимностью и изоляцией проявляется в строительстве и реконструкции их домов. На виллах буржуазии прислугу селили в верхнем этаже; в загородных домах была возможность сделать так, чтобы слуги были совсем незаметны — они пользовались служебной лестницей. Стали предъявлять требования к этажам, на которых жили слуги. Больше не могло идти и речи об их проживании в общем помещении; в каждой комнате было не больше двух жильцов.
У детей была своя спальня по соседству с родительской. Повсюду появлялись детские комнаты, описанные Лаудоном. Во многих домах одно крыло отводилось семье хозяев, в котором была спальня родителей, детская и гостиная. Двери комнат для холостяков и дам, как правило, выходили в разные коридоры и иногда даже эти комнаты находились в разных крыльях здания. Были обустроены курительные комнаты, предназначенные для мужчин, и маленькие гостиные для дам. Весь дом был разделен на пространства, предназначенные для мужчин и для женщин. Главный вход в дом служил местом встречи в интерьере, а сад был идеальным пространством, где гармонично сосуществовали и мужчины и женщины. Скромные устремления жителей Эджбастона в начале 1830‑х годов превратились в готические сны землевладельцев.
Sweet Home: дом ювелира
В 1820 году, во время бракоразводного процесса королевы Каролины, бирмингемский ювелир Джеймс Лаккок, которому удалось отложить некоторую сумму, чтобы в возрасте пятидесяти девяти лет отойти от дел, вместе с женой, сыном и дочерью поселился в небольшом доме в Эджбастоне. Благодаря лорду Кэлторпу, у которого он приобрел участок земли, Лаккок построил дом своей мечты. Он хотел, чтобы дом был «уютным и комфортабельным», «скромным по цене и размерам». Он разделил участок на две части и сдал в аренду свой первый дом, что обеспечило ему постоянный доход. У него было «все, о чем [он] мечтал. [Он сам] спланировал дом и сад на живописном, ухоженном и защищенном от ветра участке, находившемся на западном склоне холма; почва была плодородная, и все, что [он] сажал, прекрасно росло». У себя в саду он посадил индийские каштаны и рябину, потому что [ему] «всегда казалось, что несколько величественных деревьев составляют неотъемлемую часть респектабельного сельского дома». Он не только выращивал овощи, но посадил также «нежные примулы и простую наперстянку, скромные подснежники, изящную лилию, пышные пионы». В этом вопросе он остался верен себе: в то время отдельные цветы, например гвоздики, считались цветами ремесленников, другие, как, например, георгины, более изысканными и дорогими. По всему саду он расставил декоративные вазы с написанными на них изречениями о гармонии семейной жизни. Канавка в дальнем углу сада была скрыта живой изгородью и ее можно было принять за ручей. В Лайм—Гроув, как Джеймс Лаккок назвал свой дом, он достиг «вершины блаженства», «счастья находиться вдали от мирской суеты и всех разочарований и обманов… был переполнен радостью от обладания маленьким раем». Он жил там, занимался садоводством, писал книги, принимал у себя друзей, участвовал в строительстве новой воскресной школы для унитарианцев из Бирмингема, посещал благотворительные собрания — в общем, выступал в роли публичного человека. Полный энтузиазма поэт–любитель, он вдруг тяжело заболел и боялся умереть. Он отважился написать от имени своей жены стихи о самом себе. Он проник в духовную сущность жены, чтобы перечислить все добродетели супруга, которого ей будет очень не хватать — об этом мы читаем в стихах.
Кто в девственной груди моей
Открыл сокровища страстей
И сделал дрожь ее сильней?
Супруг мой.
Кто без корысти мне сказал:
«Тебе, хотя доход мой мал,
Охотно бы его отдал»?
Супруг мой.
Кто городскую чехарду
Покинул, чтоб со мной в саду
Предаться честному труду?
Супруг мой.
Кто принимал тяжелый бой
С неумолимою судьбой
И опыта нажил с лихвой?
Супруг мой[30].
Мало кто из супругов воспевал свои достоинства от имени собственной жены! Однако жизнь и мечты Лаккока тронули множество сердец. В середине XIX века дом представлялся англичанам местом счастья и нежности, но взгляды мужчин и женщин на дом не совпадали. У мужчин, помимо дома, были публичная жизнь с ее заботами, страхами и удовлетворением, женщинам же редко удавалось вести хоть какую–то жизнь вне дома; дом для них был всем, «естественным обрамлением» их женственности.