аже если позволяет себе это где-то в других местах). Иначе говоря, периодические проявления его религиозности носят светский характер, но то, что не выставляется напоказ, говорит о непреходящей (а значит, трансцендентной, не зависящей от пространства и времени) принадлежности к богоизбранному народу. Обряды помогают практически ассимилированному еврею «не забываться»; не сознавая своей религиозности, в случае новой опасности для Израиля или какой-то части Диаспоры он ее моментально осознает, потому что новая ипостась погрома сопричислит его к религиозным и практикующим иудеям, которых ему надо будет называть своими единоверцами. Человеческая идентичность еврейского народа основана на морали. Поскольку писаный закон (Тора) и неписаный (Талмуд) регулируют всю повседневную жизнь (еду, секс, воспитание, праздники, общественную жизнь и т. д.), мы можем говорить о «сакрализации» частной жизни.
Педагогика абстрактного и диалектика традиций/современности Так или иначе, эта приверженность обрядам благодаря строгим правилам, которые она диктует, принимает вид, который кому-то может показаться картинным, искусственным. Она представляет собой, по словам Жоржа Анселя, «педагогику абстрактного». В самом деле, отличительные черты того, что предписано и запрещено Торой, исходят из упрощающей педагогики, где фигурируют лишь обязанности, выраженные в абстрактных терминах.
Закон вводит правила и ограничения, но в нем не говорится о полном подавлении. Он очень сбалансирован, в нем речь не идет ни об аскетизме, ни об умерщвлении плоти. Чувство меры и свобода воли—основа этики ответственности, постоянно присутствующей в иудаизме, которому неведома идея «льгот». Понятие долга смешивается с идеей избранности. Концепция «богоизбранности» на деле отсылает к долгу, нежели к правам. Иудаизм есть религия действия, здесь каждый несет ответственность за свои поступки перед обществом. Отношения с Богом выражаются через отношения с ближним, это основная идея философии Эммануэля Левинаса.
Этот примат религиозного происходит из диалектических противоречий традиции и современности, занимающей в библейских текстах центральное место. Существование устного Закона позволяет адаптировать письменные предписания к обновленным условиям последующих времен, не давая тем самым Торе уйти в забвение. В центре этой диалектики — «практика» дискуссии. Поскольку она комментируется, даже если здесь речь идет о формальном определении, которому надлежит замаскировать процесс воссоздания норм, то дискуссия становится дедукцией и новые законы приобретают столь же священный характер, как и Закон, данный в откровении, из которого они исходят. Именно обращение к библейским текстам отмечает религиозностью любые проявления принадлежности к сообществу. Агностик или атеист, еврей, примкнувший к общине, участвует в ритуале, либо выражающем веру, либо просто празднующем жизнеспособность в очередной раз собравшейся группы. Конечно, иудейским религиозным практикам не удается избежать отступничества своих адептов, что случается со всеми монотеистическими религиями, за исключением ислама. Однако основное «отличие» заключается в следующем: еврей, «потерявший веру», остается евреем для других и для себя самого.
Какова типология?
В связи с тем, что начиная с 1872 года в переписях населения во Франции больше нет вопроса о религиозной принадлежности, невозможно с точностью указать, сколько человек считают себя верующими. В опросе, проводившемся в 1970-е годы, менее 20% отметили, что соблюдают ритуалы в связи с религиозными убеждениями, и приблизительно столько же заявили, что не придерживаются никаких религиозных практик. Для остальных соблюдение ритуалов носит скорее социальный характер, нежели религиозный. Иудаизм здесь наиболее многогранен. В 1919 ходу религия уже не представляет собой важнейшее свойство .французских евреев. Частная жизнь евреев-ортодоксов, хоть они и составляют меньшинство, — самая показательная и специфическая ее модель. Что же до остальных форм участия в иудаизме, они весьма разнообразны, и здесь нам их не перечесть. Ограничимся тем, что напомним типологию, которую предложила Доминик Шнаппер. Она выделяет практикующих метафизический и религиозный иудаизм и сторонников, политически ангажированных существованием государства Израиль. В третью группу входят те, чья принадлежность к иудаизму имеет менее явные формы. Мы будем называть их «израэ-литами», евреями по проихождению, чтобы избежать исторической двусмысленности. Их можно назвать традиционалистами только в связи с уважением к обрядам посвящения. Что же касается тех, кого принято называть «стыдящимися евреями», мы воздержимся от такого наименования: во-первых, неизвестно, идет ли речь о том, что им стыдно быть евреями, или о том, что стыдно скрывать свое еврейство; во-вторых, многих из них в детстве разлучили с родителями, чтобы спасти от геноцида, и они воспитывались в традициях католицизма и оказались оторванными от своих еврейских корней; в-третьих, у некоторых из них бабушка по материнской линии—бургундка или бретонка и они не знают ее девичью фамилию. Они неуловимы, их невозможно исследовать, но может произойти некое событие, например генеалогические изыскания или Шестидневная война, и они столкнутся с загадкой своей идентичности. Не забывая о существовании обычаев и ритуалов, специфических для каждой общины или микрообщины, мы, чтобы облегчить задачу и остаться в рамках нашего исследования, сосредоточим внимание на израэлитах и евреях-иммигрантах, приехавших в страну в межвоенный период, а также на французских евреях после II Мировой войны.
Частная жизнь по образцу коллективной Будучи символическим пространством и условием выживания группы, частная жизнь в то же время является объектом контроля, вплоть до вмешательства в нее. Пространство частной жизни не является интимным. «Богоизбранный» народ, евреи несут коллективную ответственность за свою судьбу. Согласно Закону, еврей обладает полной свободой воли, но группа следит за ним. Гармония свободы и контроля начинается в семье, основе социальной жизни.
«Еврейская мама» царит в семье. Символ чрезмерной привязанности, обвиняющей самоотверженности, она—героиня еврейской семьи. Она осуществляет одну, из важнейших целей иудаизма — передачу символических ценностей. В ее «кухне-гинекее» (по выражению Жоэль Балуль), где царит такая же чистота, как в святилище, она воссоздает священный миропорядок. Помимо своей функциональности, кухня—это социальное пространство, фундамент коллективного порядка. Укрывшись от любопытных мужских глаз, женщины обмениваются здесь секретами... и рецептами, увековечивающими семейную вкусовую память. Это отсутствие посредника в обучении иудаизму, часть которого возложена на женщину,—одна из его сильных сторон. Люди привержены традициям не в связи с их религиозным значением, а скорее в связи с личным. Через вкусы и запахи воссоздается мир детства, и индивидуальная память встречается с ритуалом.
За столом еврей узнает о своей «инаковости» и постигает историю своего народа. Правила ритуальных жертвоприношений отсылают к запрету отнимать жизнь, поэтому, чтобы мясо считалось съедобным, из него должна быть полностью удалена кровь—жизненное начало. Тот же принцип уважения к жизни предписывает не смешивать мясное с молочным—отсылка к запрету инцеста. Существуют и иные нормы, выходящие за рамки пищевого поведения. Все они выражают идею космогонии, учения о происхождении вселенной.
Каждое блюдо, каждый вкус — это элемент памяти. Памяти о священном, о прошлом. За столом передаются религиозные знания. Праздники напоминают о важнейших событиях еврейской истории, и подаваемые на праздники блюда имеют символическое значение. Так, в Рош ха-Шана, еврейский Новый год, после благословения вина и хлеба едят яблоки в меду, символизирующие желание, чтобы наступающий год был сладким. Финики символизируют доброту Бога, расстраивающего планы врагов Израиля. Гранаты и рыба—знаки процветания. Наконец, барашек напоминает о жертвоприношении Исаака. Цвета и вкус блюд, подаваемых на седер Песах, пасхальную трапезу, напоминают о горечи египетского рабства и поспешном бегстве.
Молитва, изучение традиции, действие и время Каждый еврей, достигший религиозного совершеннолетия, подтвержденного бар-мицвой, должен молиться за благополучие общины. Женщине—жрице домашнего очага — соответствует фигура служителя культа, впрочем не обладающего официальным статусом. В религиозной практике соединяются молитва и изучение традиции, священное и профанное. Группа занимает главенствующее положение. Молитва требует присутствия миньяна—кворума, состоящего из десяти взрослых мужчин. Как и культ, изучение Торы также коллективное действо, а роль праведников играют ученые. Духовная и моральная ценность изучения Закона и шестисот тринадцати заповедей (248 положительных, 365 отрицательных), которые регулируют повседневную жизнь, не меньше, чем практическая ее ценность. Единство молитвы и изучения традиции отсылает к другой паре: изучению и действию. В этой религии действенного искупления, в которой человек наделяется миссией изменения мира, действие не менее ценно, чем изучение Закона, потому что оно побуждает к обсуждению, призывает обогащать постоянно обновляющийся список вопросов, нуждается во вмешательстве многих голосов. Запрета на мысли не существует: «Еврей—это человек, отвечающий вопросом на вопрос» (Эдмон Жабес). Единство закона не требует единодушной интерпретации. Собственная интерпретация есть не парафраз Книги, но ее воссоздание с точки зрения традиции и современности.
Время, отпущенное еврею (то есть вся его жизнь), должно быть использовано для достижения двойной цели — изменения и освящения мира, то есть его следует посвятить изучению традиции и действию; каждый должен делать то, что соответствует его природе. В более глубоком смысле—ни в коем случае нельзя «терять время». Существует профанное время, вписанное в историчность, священное время, выходящее за пределы рационального познания истории, и, возможно, промежуточное время, отмеряемое угрозами и преследованиями. Это время истории богоизбранного народа. И именно в этом «третьем времени» приобретается профанное знание, от которого может зависеть выживание отдельного человека и общины в целом. Еврей знает, что «другой»—это постоянная угроза, потенциальный доносчик (оккупация это подтверждает). Поэтому он должен обладать чем-то таким, что никто у него не заберет, разве что вместе с жизнью. Это может быть знание, может быть скрипка—коротко говоря, что-то, что можно взять с собой и унести. На границе публичного и частного существует культ разного рода дипломов, секуляризированной формы знания в традиции, специфика «народа Книги». Угрозы, нависающие над общиной, для предупреждения возможной и вероятной агрессии требуют от каждого ее члена, чтобы он думал о мире и о себе. Для этого необходима, с одной стороны, вовлеченность (чтобы чувствовать), а с другой — отстраненность (чтобы оценивать). Нет никакого специфического «еврейского ума», но есть удивительное внимание ко всему, что происходит и что м