Наконец, я поклялась делать то же, что делала всю жизнь: терпеть и стараться превзойти саму себя. В этом и состоял мой план.
На рассвете, после того как я много часов шагала без передышки, ощущая спокойствие и уверенность, ко мне вернулись страхи и мое обычное здравомыслие. В сумерках я прошла через Тонтон и оказалась к западу от какой-то деревни, когда повстречала всадника: он ехал мне навстречу, пустив лошадь рысью. Я решила спрятаться среди деревьев, но сразу передумала. Странное поведение вызовет подозрения. Я продолжала идти вперед быстрым шагом, расправив плечи.
Я собралась с духом и, когда он поравнялся со мной, вежливо кивнула, осознав в последний миг, что знаю его. Это был почтальон. Он много раз привозил на ферму письма с фронта. Его сумка была полна, и путь он держал – очевидно – в Тонтон и в Мидлборо.
Он не обратил на меня никакого внимания, и я не позволила себе обернуться и посмотреть, куда он поехал, но после этой встречи ноги у меня подкосились, по телу прошла дрожь, так что я скорее повернула к рощице в стороне от дороги, где можно было закрыть глаза и отдохнуть. Я съела яблоко, выпила немного воды, а потом погрузилась в такой крепкий сон, что даже армия зловещих всадников меня бы не разбудила.
Я шла три дня, минуя деревни и огибая фермы, пока не оказалась на самом юге колонии, в портовом Нью-Бедфорде. Я пребывала в непривычном, едва ли не исступленном состоянии, одурманенная свободой, которой никогда прежде не обладала. Мысль о моем перевоплощении кружила голову: я без конца поражалась мысли, что любая женщина могла бы переодеться в штаны, неузнанной уйти из дома и отправиться скитаться по свету.
Я обошла верфи, купаясь в лучах солнца, что отражались от водной глади, и наслаждаясь ветром, который раздувал паруса кораблей, заполнявших гавань. Нью-Бедфорд и близлежащий Фэйрхэйвен в семьдесят восьмом году разорили британцы: они подожгли дома, лавки и корабли, и даже спустя несколько лет моему взгляду предстали следы того разорения. Несмотря на свои раны и шрамы, городок был красив. Все в нем – и камни, и трава, и чайки – отдавало дань уважения реке и лежавшему вдали океану.
Я смотрела, как возвращались в гавань раскрасневшиеся от ветра и тяжелой работы рыбаки с полными рыбы сетями, и вспоминала дорогого Иеремию и его мечту бороздить моря. Мои собственные желания и голод подняли меня на ноги и погнали дальше, в сторону крытой соломой таверны, на двери которой был изображен ястреб со сложенными крыльями и злобным взглядом. Моряки и солдаты входили и выходили, но ни один даже не взглянул в мою сторону. С трудом сдержав улыбку, я вознесла Небесам хвалу и прибавила к ней слова, которые сочинила сама: «Господь сотворил меня рослой и плоской, и я не стану на это роптать».
В таверне царило оживление: обеденный зал был заполнен, от крепких запахов пота и похлебки в глазах защипало, а в животе заурчало. Я подошла к стойке, чтобы попросить хлеба и супа. Не поднимая глаз, я сжимала в руках сумку и про себя пересчитывала лежавшие в ней монеты.
Две женщины, пышные груди которых едва не вываливались из низких квадратных вырезов платьев, подкрались ко мне и встали по обеим сторонам. Я упрямо не поднимала взгляда. В Мидлборо мой обман раскрыла миссис Спроут. Женщины внимательны и редко друг друга недооценивают. Когда я окажусь в армии, среди мужчин, они, взглянув на мой рост, плоскую грудь и узкие бедра, рассудят, что по всем этим признакам я не могу быть девушкой. Среди них мне ничего не грозит. Вокруг не будет женщин, и никто не сможет разгадать мою тайну. Но здесь надо мной все еще нависала опасность.
– Купи нам выпить, красавчик, и мы составим тебе компанию, – сказала одна из женщин.
Обе были пышнотелыми, напудренными и выглядели так, словно составляли компанию уже многим мужчинам. Я изумленно взглянула на них сверху вниз и огляделась, сомневаясь, действительно ли они говорили со мной. А потом прижала локти к бокам и скрестила руки на груди.
– Я не буду пить, – сказала я. – Мне только похлебку, пожалуйста.
Одна из женщин фыркнула, а другая вздохнула:
– Он думает, Долли, что мы тут похлебку разливаем.
– У меня ничего для вас н-нет, – пробормотала я, и они обе ухмыльнулись.
– Ты для нас слишком хорош, да? – сказала та, что помладше.
– Нет, мэм. Не слишком хорош. Просто я голоден.
– Оставь его, Лидия. Он еще совсем мальчишка, хоть и прехорошенький. – И женщина, которую звали Долли, потрепала меня по щеке.
Я застыла от страха, уверенная, что они вот-вот набросятся на меня, как миссис Спроут, и раскроют мой секрет посетителям переполненной таверны, но они лишь рассмеялись и отошли к морякам, которые напирали на стойку рядом со мной.
– Тебе комната нужна, парень? – спросил хозяин таверны.
Я помотала головой:
– Только поесть. Потом я отправлюсь в путь.
Он поставил передо мной плошку пахнувшего рыбой супа и положил два ломтя хлеба. Я съела все так быстро, что даже не успела почувствовать вкус. Когда я вытащила из кармана несколько монет, хозяин налил мне еще супу и добавил хлеба. Он грохнул на стойку пивную кружку и хотел наполнить ее, но я помотала головой и накрыла кружку ладонью:
– Нет, сэр, спасибо. Просто воды, пожалуйста.
Он пожал плечами и кивнул, но задержал взгляд на моей сумке и ружье, которое висело у меня за спиной.
– Ищешь работу, парень? – спросил он.
– Я хочу вступить в армию, – ответила я. – Тут у вас набирают солдат?
– Тебя не возьмут, – прорычал он. – У тебя еще молоко на губах не обсохло, а войне скоро конец. Но вон тот капитан, в углу, ищет юнгу.
Я обернулась и оглядела зал, пытаясь разобрать, кого он имеет в виду, хотя это предложение меня все равно не интересовало. Мужчина, сидевший в углу, склонил голову над стаканом, упираясь локтями в стол, но что-то в его лице, в форме лба показалось мне знакомым. Он поднял глаза, словно услышал, как о нем говорят, так что я резко отвернулась к стойке, избегая его ищущего взгляда, и поскорее расправилась с супом.
– Лучше уходи отсюда, парнишка. – Женщина по имени Долли вернулась. Она примостилась рядом со мной, но смотрела за стойку так, словно хотела поговорить с хозяином, а не со мной. – Ты не пьешь и на баб не смотришь. Это хорошо, – шепотом продолжала она, но я не могла понять, действительно ли она обращается ко мне. – Ты слишком юн и для женщин, и для войны. Но и это тебе не нужно. – И она мотнула головой, указывая в другой угол зала. – Самсон злой.
– Самсон? – ахнула я.
Она по-прежнему смотрела вперед, так что я не могла сказать, врет она или просто боится.
– Он не знает, на чьей стороне. Ему нельзя доверять. К тому же в открытом море убежать некуда. А если ты не вернешься обратно в порт, никто и не заметит.
– Его зовут Самсон? – спросила я, не веря, что правильно ее поняла.
Но она пропустила мой вопрос мимо ушей и быстро проговорила:
– Ступай в Беллингем. Премию там дают честно, а рекрутов собирается мало. Они тебя возьмут. Я знаю вербовщика, он хороший человек. Скажи ему, что тебя прислала Долли.
Я вынула из кармана еще одну монету. Лишних денег у меня не было, но я положила монету на стойку и пододвинула женщине. Она спрятала ее между грудей и отошла, не оглянувшись. А я решила поступить так, как она посоветовала.
Но не могла уйти, не узнав правду.
День был теплым, а я наконец наелась. Я отыскала лужок, где можно было сбросить с плеч сумку и отдохнуть, наблюдая за дверями ястребиной таверны и дожидаясь мужчину, которого звали Самсоном.
Ждать мне пришлось недолго. Он вышел наружу, шагая так, словно под ним раскачивалась корабельная палуба, – словно не успел привыкнуть к твердой земле, а может, перебрал с выпивкой.
Я окликнула его:
– Джонатан Самсон, это ты?
Он резко обернулся, почти крутнувшись на месте, а когда заметил меня и понял, что это я с ним заговорила, поднял руку, прикрывая глаза от солнца.
Если бы я не узнала в его лице собственные черты, возможно, не поверила бы, что это он. Мои воспоминания о нем тускнели, размываемые невзгодами. Но волосы у него по-прежнему были светлыми, а глаза карими, он был высоким и длинноногим, хотя кожа у него сильно обветрилась, а спина чуть согнулась.
Я встала, чтобы мой рост придал мне уверенности. Мне посоветовали держаться подальше от него, но я ощущала спокойствие. Такое зловещее спокойствие, что кровь в венах почти застыла и едва двигалась. Я не боялась, что он поймет, кто я. Он даже не знал меня толком. И никогда не узнает.
Он взглянул на меня такими же, как у меня, глазами – о которых нельзя сказать с уверенностью, какого они цвета.
– Кто ты? Эфраим? – спросил он. – Ты не Роберт. Роберт пошел в Брэдфордов, не в Самсонов.
У меня за плечами висело ружье. Оно не было заряжено, но он заметил его. Я сказала и увидела все, что хотела. Я подняла сумку и пошла прочь.
– Кто ты, щенок? – повторил он злобно, но не последовал за мной.
– Куда больше мужчина, чем ты был в своей жизни, – бросила я через плечо. – Скажу матери, что ты жив. Она всегда говорила, что ты без вести пропал в море.
Это было глупо. Я дразнила его и рисковала. Мне вообще не следовало с ним заговаривать. Я хорошо помнила поговорку, что лукавый язык попадает в беду. Я много раз убеждалась в правоте этих слов, но не знала тогда, что эта встреча в порту Нью-Бедфорда еще отзовется для меня горьким эхом.
Я купила дневник и походный письменный набор, как и собиралась, но не осмеливалась писать от лица Деборы – на случай, если мои записи попадут не в те руки, – и старалась не слишком откровенничать. И все же я нуждалась в подруге, пусть она теперь и не могла мне ответить, и потому писала так, как привыкла: обращаясь к Элизабет.
Дорогая Элизабет!
В Нью-Бедфорде я видел своего отца. Меня предупредили, чтобы я держался подальше от этого человека, хотя я в любом случае не собирался приближаться к его кораблю. Я хочу быть солдатом, а не моряком. Кажется, он все-таки стал капитаном, хотя женщина в городской таверне сказала, что он «плохой человек».